Инна Михайловна Чеганова
Между нами война
– Пророк сказал, что еды, приготовленнной на одного хватит на двоих; еды, предназначеной для двоих, хватит на троих; того, чем будут кормиться трое, хватит на четверых. Посему скажи "Во имя Аллаха" и накладывай!
– Ясно. – сказала Фатима. Ее пища уже доваривалась в котле на улице.
– Что случилось, почему соседи бесчинствуют по отношению к нам? – вопрошал Айдын бей, глядя на народ.
– Они говорят, что греки обвиняют нас в агрессии и нападении на село. – ответила Амина ана.
– Ой-ой-ой… – запричитал он.
– Я Не знаю, что мы будем делать? Ведь наши войны на осаде, кто нас будет защищать, придя никейцы к нам? – сказала Фатима.
– Я снаряжу отряд из оставшихся мужчин. Они будут дополнять и усиливать охрану на подступах. – промолвил Дархан бей. – Но Амина ана, вы не имеете права отказывать грекам, не спросив нашего мнения – беи собрались, они в негодовании. Что мы будем делать зимой? Чем кормить народ? Мы перекочуем на зимние пастбища, найдем пищу для скота. А мы? Чем мы будем кормить детей, ведь если мы будем убивать по одной овце на пять семей в неделю, скот кончится за два месяца, и не будет даже молока маленьким! – сказал он.
– Дархан бей! – Амина ана разозлилась. – Я пока что Госпожа беев, вдова Азиз бея, и я принимаю решения! Посмотри на этих бедствующих – не те ли греки напали на них в мирное время? Отдадим приграничные земли, они вырежут и нас, пробираясь вглубь султаната!
– Как знаете, как знаете. Но впредь Вам не избежать серъезного разговора с представителями родов. Они – недовольны Вашим выбором! – отрезал он.
Женщина переживала – у нее у самой были внуки. Но то, что от нее требовали, противоречило присяге на верность правителю.
– Ох, Азиз-Азиз. И зачем же ты ушёл, оставив меня одну со своим народом? Один на один с бедами? – причитала женщина про себя.
Наместник султана на приграничных землях не знал, что творилось на западной границе. Он с охотой принимал к себе восточных купцов, некоторые из которых, по совместительству, были еще и шпионами монголов.
– Хайреддин-ата, мы очень рады, что Вы соглашаетесь принимать и укрывать на своих территориях наших купцов. – произнес Жаргал, монгол, притворяющийся тюрком из Ясы.
– Дорогой, наше сотрудничество – плодотворно. Я принимаю у себя только тех, кто достоен этого! – воскликнул этот человек, для которого деньги являлись идолом. Но он также, как человек власти, пророчил крах современной политики и султана, считая, что противостоять и гнать монголов все равно, что драться с собственной тенью и убегать от нее.
– Мы планируем расширить сети своего купечества за счет ваших земель – они близки к грекам, как ничьи другие. – сказал Цэрэн. Здесь их знали как Али и Фаруха.
– Прекрасно. – Хайреддин-ата уже потирал руки от предвкушения.
Жаргал и Цэрэн со своими людьми были присланы монголами только для того, чтобы найти среди оседлых и кочевников тех, кто поддерживал бы агрессивный режим детей Алтая. И им уже удалось многое. Теперь они повсюду внедряли провокаторов и подстрекателей, дабы нарушить единство тюркских народов и наций, живущих с ними бок о бок.
Малик бей приближался к стойбищу. Сердца воинов подкатывали к горлу – как сказать тем, кто дома, что султан оставил их родичей на произвол судьбы?
Приехав, войны были удивлены обилием прибывших не меньше домашних, удивленных их появлением. Народ покачал головами – многочисленные невзгоды сломили их дух.
– Что случилось, мама? – спросил Малик бей, к его рукам прильнула Фатима, заливаясь слезами радости. Дети бегали вокруг отца, хватая то его лук, то щит, то походную кисею. Беркут копался в густой копне его волос, вдыхая родной отцовский запах.
Он улыбался сыновьям, поочередно сажая их к себе на колени и целуя.
– Сынок, случилась беда. – сказала Амина ана. – К нам приехали соседи – никейские властители крепости. Их главный человек и его главный воин.
– Что им было нужно? – удивился бей.
– Они просили продать им участок вдоль их земель. Там, где дороги между лесами.
– Ясно. И что вы ответили?
– Конечно, категоричное нет!
– И они успокоились? – спросила Дина. Ее чуть ли не насильно затащил к своим домашним Малик, зная, что у нее никого нет.
– Тот, что главный, грузный мужчина в шапке с драгоценностями – он более обходительный. Он не выдавал своей агрессии. Я не заметила ничего плохого в его намерениях. – поведала мама Малика.
– А второй? – спросил Малик.
– Второй – в его горящем взгляде читалась ярость и ненависть. Он даже не попил в такую жару. – сказала Фатима. – Отвратительный тип. У меня даже мурашки по коже ползут – он подозвал Беркута и напоил его щербетом.
– Ну наш Беркут сам подошел к незнакомцу. – критично отметила бабушка.
– Правильно – он мужчина и не должен бояться. – сказал Малик, смеясь.
– Ты – смеешься. А нам было не до смеха за все это время. – пожаловалась Фатима.
– Ну теперь же я здесь, вам не о чем беспокоиться. Пусть только попробуют еще предложить подобное. – сказал Малик.
– Слава Аллаху.
– Можно мне пойти, бей? – спросила Дина.
– Да, иди, иди. – сказал Малик.
– Знаешь, я не могу забыть злые глаза матерого воеводы греков – такое чувство, что кроме режещего синего льда в них просто больше ничего нет. Будто бы он замораживает тебя. Мысленно давит. Ужас… – продолжила Фатима, Эрис слышала это уже у себя за спиной. По спине ее прошел холодок. Она видела такие же только у стального Тарроса. Но, решив, что сходит с ума, отмахнула настораживающие мысли и вышла.
"Ерунда. Это просто глупости, самовнушение…" – думала Эрис-Дина, заходя в свой маленький шатер.
Глава шестьдесят третья
Султану нужна была поддержка горных соседей. Он ломал голову – как перетянуть на свою сторону их правителей, если монгольское иго уже успело протянуть к соседям свои щупальца.
– Сынок. – Это была Мах-Пари хатун, мать Гияс-ад-Дина. Женщина, которая в заговоре с эмиром Саадатдином Кёпеком отравила собственного мужа, Алладина Кей-Кубада первого за то, что тот в присутствии монгольских, Никейских и других послов назначил своим преемником младшего братишку Гияс-ад-Дина, рожденного от второй супруги султана. Обида и ревность матери первенца продиктовали ужасный приговор супругу, который являлся превосходным военачальником и тактиком, завоевавшим много новых земель. Но против женских и дворцовых интриг этот мужчина не смог противостоять.
Гияс-ад-Дин знал, что его отца отравили, а братишку убили. Он знал, кто это сделал. Но долгое время оставался лишь игрушкой в руках матери и эмира. Затем, не выдержав, приказал казнить Кёпека своему визирю, субаши Сиваса Хюсемеддину Карадже.
Проницательная Дина-Эрис не зря невзлюбила молодого человека, разглядев в нем слабый характер. Он хоть и старался всячески показать себя, как дипломат – подписал торговые бумаги с Венецией. Как военачальник – пошел на Трапезунд и Халеб *Алеппо(Сирия)*, и вскоре те признали себя его вассалами. Все же, его мать была хитрой женщиной и выдала свою дочь замуж за Малик-Азиза, сына айюбидского сирийского правителя Мухаммада, а Гияс-ад-Дина женила на его дочери, сестре Малик-Азиза.
– Сынок. Я предлагаю тебе посетить грузинскую царицу Русудан, дочь царицы Тамары Великой и попросить руки ее дочери, прекрасной юной Тамар.
Глаза избалованного юнца загорелись. Он захотел поступить так, несмотря на то, что уже был женат. И принялся собираться в путь, пока монголы окружали его город.
Султан был уверен в соседях – греки поддержат его войском против монголов. Но этого было мало, ибо Бэйджу – полководец хана, закрепленного в области от Северного Ирана до Закавказья, сумел подчинить большинство хазар, кипчаков, славян-русов, персов и собрал огромное смешанное войско, которое годами двигалось на них по разным путям, вырезая непокорившихся, насилуя их женщин, забирая их мальчиков на взращивание в военных лагерях, а их девочек – в наложницы с целью увеличения числа новорожденных в связи с постоянной смертностью на поле боя и грабя по дороге все оставшееся население.
В эти неспокойные времена Грек Иоанн третий Ватац Дука Ласкарис вел гибкую политику – он лавировал между Папой и германским Императором, не выдавая прямой враждебности, но и не уступая Папе. Ватацу было не чужда идея завоевания Константинополя греческим огнем и мечом. Также ему была не чужда мысль взять столицу Латинян дипломатией и сделать ее православным святым городом. До заключения союза между Иоанном и Фридрихом на маленькую Никейскую Империю греков папа Римский Григорий девятый не смотрел, как на достойного противника. Но сейчас Ватац рассматривался ими, как весомый человек на международной арене. Фридрих был и покровителем греческой церкви на юге Италии. К тому же союз, заключенный в 1237 году давал Никейской империи свободу действия на Балканах.
Сильная Генуя вторично обращалась к Иоанну с предложением о союзе – но он ответил, что не предаст уже заключеный союз с Фридрихом ради сомнительного союза с франками.
Григорий девятый не собирался жертвовать Латинской империей ради унии церквей. А Ватац предполагал осуществить это рискованное мероприяти с помощь могущественного германского императора. Водящим католиков за нос внешним поводом к предложению союза между греками и немцами было расторжение никейско-болгарского союза, где еще в самом начале никейские войска сражались в Италии на стороне Фридриха, против франков, пуская пыль в глаза и прикрываясь совсем другой борьбой. Фридрих же унаследовал от Римской империи Цезарей представление об императорской власти, как о неограниченной, дарованно Богом власти римских императоров, а не власти сановников и жрецов, постоянно покушающихся на трон. Иоанна он видел, как трезво мыслящего человека, не позволявшего своей православной церкви вмешиваться в политику.
Ватац ставил условия для ненавистного ему союза церквей – возвращении Константинополя грекам, восстановлении вселенского патриархата и отъезда латинского духовенства из города. В свою очередь, он бы признал главенство Папы Римского, подтверждал бы его право созывать собор и председательствовать на них, право принимать присягу православного духовенства, а также выполнять его указы, если он не противоречат канонам православия.
Никогда еще греческая церковь не шла на такие большие уступки. Ватац обещал своему патриарху, что после возвращения Константинополя он не станет выполнять эти многочисленные обещания.
Решительный Ватац, сын полководца долго ждал послов католиков. Так и не дождавшись известий, он начал военные действия против Латинской империи и заставил Балдуина второго вновь отправиться на Запад за помощью.
Папа послал проповедников в Венецию – они ръяно и яростно призывали к крестовому походу против греков Никейской империи. Ордены, в особенности и Орден Святого Марка, должны были поддержать их.
Новая угроза крестового похода, разрыв отношений с Священной Римской империей, враждебность сицилийского короля Конрада и особенно опасность нашествия монголов, с которыми уже вовсю велись дружественные переговоры в Риме вынуждал Ватаца пойти на ненавистный ему союз церквей, когда победа уже почти была у него в руках.
Папа и магистры собрались в резиденции Тамплиеров, на Рейне, во Франции. Арман Перигорский, глава тамплиеров и папа, приехавший из Вечного Города, Григорий девятый в присутствии рыцарей и сановников вели филосовские беседы о том, как можно превратить сарацин во франков – ведь в монгольских войсках были как и православные христиане из числа разбитых русичей, армян, грузин и половцев, так и подчинившиеся мусульмане из татар, туркмен, персов и кипчаков. И теперь франки боялись, что монголы-язычники поимут Ислам. Они и их короли боялись этого настолько, что не брезговали отдавать своих дочерей в жены «дикарям», потомкам Атиллы. Но они не знали, что среди них есть шпионы как из числа греков, так и из числа сарацин.
Одним из таких людей был молодой человек из Анатолии. Он уже полгода выдавал себя одного из сановников.
– Они не принимают Христа, как Сына Божьего. – сказал один рыцарь, сослуживец Тарроса. Ему по долгу службы приходилось постоянно находиться среди сарацин в Палестине.
– Человеческую природу Христа доказывает, что Христос – Бог по праву наследования Сыном божественной сущности своего Отца. – сказал Григорий. Он сидел за большим круглым столом. Вид его был угрюм – седой старик с густыми бровями был похож на потустороннее существо.
– Как может человек унаследовать божественность? Он же человек? – эти каверзные вопросы задал этот молодой человек. Он строил из себя невинного, ищущего просветленного знания среди высоких и возвышенных людей.
Удивив уважаемых людей своей наглостью, он стоял в детской непосредственности так, будто бы не понимает серьезности того общества, где находится. Но их миссионерский дух спорщиков и доказывающих свою правоту заводила самих себя в ловушку шпиона.
– Человеческое в Христе не помеха божественному. Человеческая природа не переходит в божественную, однако прилепляется к ней нерасторжимо. – сказал Арман. —
Еще один пункт разногласий с сарацинами – проблема распятия. Петр приводит доказательство необходимости принесения Христом себя в жертву, ради спасения человечества: «Он отдал за истину Свою жизнь в мире сем, чтобы таким путем возвестить Царство небесное, избавить мир от незнания и, вознесшись на кресте в виду всех, привлечь таким путем всех к вере».
– Петр – римский солдат, живший после Иисуса. Как он мог что-либо доказать? – спросил молодой сановник.
– Это знаешь ты, умный юноша, но не простаки.
– А как мы докажем им, что Иисус был распят, если в их книге сказано, что Господь забрал Иисуса на небеса живым? И что он не был распят вовсе, а это была иллюзия? – спросил сановник.
– Если бы сарацины обратили внимание на то, что Иисус как Сын Бога должен был сделать, чтобы выполнить желание своего Отца, а ведь Он как воплощение Премудрости не делает ничего без смысла и цели, а значит, Бог хотел, чтобы человечество получило шанс на спасение. – сказал один присутствующий высокопоставленный пастор.
– Доказательство того, что иудеи распяли не двойника Христа, но его самого, является идея открытия с этого момента Царства небесного для людей. – сказал Григорий.
– Они верят не в Царствие, а в Рай и Ад. – сказал рыцарь. – И в могущество только Бога – Отца.
– Христос, будучи по своей природе смертным человеком, должен был также умереть, чтобы сложить с Себя Свою смертность, а если утверждать, что Он умер не на кресте, то значит Он не совлек с себя смертность и не вошел в Царство небесное, в которое не может войти ни один смертный.
"О, Аллах, эти пасторы хоть сами понимают, о чем говорят? Что за ересь??? В голове не укладывается…" – думал про себя сановник-шпион. На вид ему было около двадцати пяти лет. Прекрасное телосложение, темные, не совсем черные густые волосы и в противовес годам совершенно белые виски, смоляные глаза с янтарно-винным отливом и красивое, светлое лицо делали его образ довольно приятным, располагающим к себе.
– Мусульмане признают Христа Словом и Духом Бога. – сказал рыцарь, случайно ставший помощником шпиона в баталиях. – Но они не признают троицу, считая это многобожием. Святой дух Гавриил является их Архангелом.
– Стефан, выделотрицать Троицу – значит отрицать Божественную плодотворность и творящую силу, признать Троицу – значит отвергнуть множественность и сосуществование богов. Сарацины легко согласятся с этим, тем более что они признают, что у Бога есть сущность и душа.
"Прямо так и согласился! Чем не многобожие ваши выдумки?" – усмехнулся мусульманин, побоясь засмеяться вслух над противоречащих самих себе словах магистра о Троице. Он продолжал:
– Снимается основной пункт разногласий между Исламом и Христианством, ведь арабы тоже веруют в Троицу, хотя и не замечают этого, и все их отступничество от истинной веры происходит от того, что они не поняли христианской трактовки триединства Бога.
– Господь не рожден и не был родим. Он – Един и Вечносущ. Нет у него ни помощников, ни жены, ни сына, он не нуждается в них. И Господа не стоит уподоблять Его творениям. Иисус был вознесен в небеса к Господу, с целью возвращения и битвы с Антихристом перед Концом Света. Он не умер распятым для того, чтобы искупить грехи всего человечества, ибо теряется логика покаяния грешников в совершенных преступлениях. – сказал молодой сановник, и глаза магистра полезли на лоб. – Так говорят сарацины. Я читал это, как Вы нам и приказывали в храме. – сказал он невозмутимо.
– Они учат своих детей, что изначально все народы произошли от одного человека, сотворенного Богом, и все религии из одной веры, а значит, существует только одна религия, но в разнообразии обрядов, происшедшем от того, что каждому народу Бог дал своего пророка и правителя. – сказал рыцарь-тамплиер.
– Путь к единству вер лежит через постижение истины посредством философии. Единство прежде всякого множества. – сказал Папа, фактически признав слова шпиона истиной. – Но наша религия должна господствовать. Ясно?
"Пороки земные и есть ваша моральная и практическая ересь, которая заразила остальное христианство пороками и нововведениями, противоречивыми учению нашего любимого пророка Исы, мир Ему…" – думал молодой шпион, смотря на алчное духовенство, стремящееся к богатству и власти.
– Есть вести от твоего человека из Никеи. Как его там зовут?
– Таррос. Из Белокомы. – шпион сарацин навострил уши. – Да. Он говорит, что делает все, чтобы столкнуть соседей и разрушить военный союз Никеи и Султаната.
– Прекрасно. Прекрасно. – сказал Григорий Арману.
"Прекрасно. Прекрасно. Болтун Арман." – подумал молодой шпион-сарацин.
К Малик бею пришли родоначальники – человек двадцать, половину из которых Дархан бей уже успел подкупить.
– Бей. Вы знаете наше плачевное положение – наши дети голодают, причитания и жалобы жен не дают покоя ни днем, ни ночью!
– Я знаю, мои дети едят то же, что остальные, и мы готовы терпеть невзгоды. – ответил Малик.
– Вы не имели права отказать грекам, не посоветовавшись с нами. – сказал Дархан бей.
– Он прав. Мои четыре сына служат в ваших войсках. – сказал Айдын бей.
– И мои сын тоже, не забывай об этом. – сказал Кутлуджа. – Мы должны действовать сообща.
– Вы предлагаете предать и без того разваливающееся Государство? Вокруг нас монголы, убивающие наши семьи, о чем вы думаете? – вспылил бей.
– Ты – находясь на своем посту, проявляешь бездействие, Малик! – это был Кутлуджа бей. – Ты хоть понимаешь, почему эти семьи пришли сюда? Оправдай наше доверие – собери войнов и иди к грекам! Отомстим за своих!
– Кутлуджа! Не забывайся, мы – переселенцы. Мы – мухаджиры, и нам предстоит смотреть в лицо смерти вдали от родины и быть погребенными там, где по прошествии времен будут ходить другие люди. Но не нам решать, а властям – куда и когда идти. Пока не будет приказа, по договору, мы не имеем права выходить в поход.
– Малик бей. Так мы и думали. Наши дети идут с тобой, а ты окружил себя сыновьями конюхов и рабынями. Твой братишка Маулен сидит в столице и читает книги в Медресе, а мы – голодаем.
– Я не смотрю на происхождение. Я смотрю на ум и сердце. Вы что, потеряли разум? С каких это пор вы смеете оскорблять мою семью? Что вы говорите?! – голос бея повысился и вена на его переносице взбухла, как обычно.
– Почему твои приближенные – не мой Баъатур? Не Шавкат Кутлуджи? Не Адлет – сын Дархана? – сказал Айдын.
– Потому что они бездарные и избалованные. Слушай и заруби себе на носу, Айдын. Таких предателей, как ты и твои друзья я чувствую по зловонию, исходящему от них. Если позволите себе бунт, я отрублю голову каждому десятому мужчине старше двенадцати лет из каждого рода мятежников!!! – он обнажил саблю. – Ясно?
– Ты – сын своего отца, Малик. – сказал Сейфуддин, старый честный бей. – Ты так же смел и благороден. Наши дети, и внуки идут с тобой, видя начальника и главу. Мы доверились и пошли за тобой, зная, что нас ждет на новой земле. – он обратился к знати. – Так почему же, не расколовшись в степях Ясы, вы позволяете себе раскол сейчас? – аксакал обратился к беям. – Не позорьтесь, мы – кочевники и мы не нарушаем завет.
– Я не нарушу завет. – прорычал Дархан, имея в виду совсем другой договор.
– Фатима. – Эрис после разрешения вошла к ней.
– Милая, как ты? – женщина обняла воительницу. – Какая же ты все-таки красавица, Дина абла. Я завидую тебе. – улыбнулась жена бея.
– Не хвали меня. Ты ничем не уступаешь мне. И я не считаю себя красивой. – ответила Эрис. – Посмотри на эти отвратительные шрамы. – Дина открыла запястье. – они до самой шеи. Похоже на тигриные полосы. – она засмеялась от смущения. – Уродство.
– Их почти не видно. Они светлые и гладкие. Даже красивые. – Фатима улыбнулась, желая развеселить Эрис. – Ты прекрасная. И сердце у тебя такое же.
– Перестань. Это ты и твои малыши – прелестны.
– Когда ты одеваешь платье, ты еще милее. Почему ты так редко это делаешь? Снимай свои доспехи почаще!
– Не желаю. Они защищают меня не только от врагов. – сказала Эрис.
– Ясно… – Фатима поняла Дину. – Я спрошу, только ты не падай в обморок снова. – Беркут крутился на ногах Дины, обнимая ее шею и заглядывая в глаза – из всех детей он сильнее был привязан к девушке. Старший сын Малика тоже очень любил ее – она научила его кататься на лошади. Малик бей всегда был занят. Он все-таки знатный человек, и у него было много общественных обязанностей. Помимо быта, мама же его практически жила в мастерской. А Эрис любила мальчишечьи игры и знала много секретов – как свистеть в желудевую шляпку, как изготовить ловушки для птиц, как вырезать из дерева дудочки и еще уйму всякой детской ерунды, что делала одинокую Дину в глазах ребятни волшебницей.
– Спрашивай. – спокойно сказала Дина. – У меня раньше просто не было сил, но мои раны затянулись. – Фатима поняла, что девушка говорит о душе, а не о теле.
– Спрошу, когда малыши уйдут. Беркут. Ну вот что ты липнешь к сестре, не видишь – она устала, целый день на площадке провела. – сетовала мать.
– Учила братьев скакать и рубить? – спросил просто Беркут, теребя платок Эрис пальчиками. Девушка вдыхала аромат малыша. Она всегда очень сильно любила детей. Особенно мальчиков. Хотя девочек она просто не видела. Так уж сложилось в ее жизни.
– Да. Перестань, Беркут, иди к Айтогду, поиграй, пока твой брат учится у Джахангира-Ходжи. – обратилась она к сыну. – Я отдала старшего, чтобы он учился Корану у имама. Пока маленький, в голову быстро сядет.
– Да. Ты права. Учеба и знания – одна из главных составляющих успеха. Наряду с характером и богобоязненностью. – сказала Эрис.
– Иди, говорю. – сказала Фатима сыну. Тот, недовольно насупившись, вышел. – Знаешь, Амина ана была против того, чтоб ее второй оставшийся в живых сын – Маулен стал воином.
– Почему? – спросила Эрис.
– Потому что три старших брата Малика погибли на поле боя, а ее муж, мой свекр – Азиз бей умер от ран, не успев стать дряхлым стариком.
– Мне жаль. Она не говорила об этом.
– У каждой семьи кочевников есть свои трагедии. Нет почти ни одной матери молодых людей, которая не потеряла бы хоть одного ребенка на этой войне. Она не желает говорить о детях, ибо это слишком мучительно для ее сердца. Малик же, наоборот, отправляя десять лет назад Маулена в Конью, сказал матери, что он предал нашу семью, подавшись в ученые.
– Он действительно так считает?
– Конечно нет. Ученые, знающие Коран и факихи, знающие права и законы Шариата – одни из самых уважаемых людей.
– Он скучает по Маулену?
– Очень. Постоянно вспоминает и жалеет, что был слишком строг к нему. Амина ана прямо говорит, что Маулен был самый умный и красивый среди всех ее детей.
– У меня тоже есть брат. Но он не умный. Он не может без опиума. С детства мы жили порознь. Когда я попала к работорговцам, я нашла его у них – он был один из их служащих.
– Ужас. Он помог тебе?
Дина засмеялась.
– Кто – он? Знаешь… В этой жизни тебе скорее помогут чужие. А родные станут врагами… Он не терял возможности поиздеваться надо мной в детстве. Не упустил эту возможность и во взрослой жизни. Впрочем… Это благодаря ему меня продали среди мужчин, в числе воинов.
– Хоть что-то. А мать?
– Мать?.. Она бросила меня, когда мне было… Не знаю. Она всегда меня бросала. Как только я родилась. Но потом – навсегда. И я встретила ее у работорговцев. И она предложила мне продавать свое тело. Естественно, я отказалась. Меня поразило ее отношение к собственной дочери. Я ненавижу ее. И я не знаю, простит ли меня Аллах за это чувство… – Эрис вытерла скупую слезу.
– Астахфируллах. *Прости меня, Аллах(араб.)* Неужели такие матери существуют?
– Думаю, да. И я удивляюсь – почему именно у меня такая мать?.. Ну да ладно. Я больше не желаю вспоминать о том, что было. Нет той жизни. У меня такое чувство, что все, что было раньше – сон… Мираж… Теперь я в другом мире. В любимом мной мире. Среди других людей… Этот запах степной полыни дает мне бодрость. Я люблю наблюдать в небесах полет беркута – он напоминает мне о Крите. Там тоже они есть. Я вспоминаю своих погибших друзей – надеюсь они на небесах. Как шахиды – мученики. Я читала, что у кого есть Веры в сердце весом с горчичное зерно – тот попадет в рай. И они умерли за правое дело – освобождение страны от колонизаторов.
И я чувствую себя так: свободной. Свободной от всего, что угнетает. Если я потеряю все, я не огорчусь – потому что у меня есть Господь и Вера. – сказала девушка. – И я никогда не стану бедной, потому что не нуждаюсь.
– Ты – молодец. – сказала Фатима. – Не у каждого из нас, рожденного в Исламе есть такое твердое убеждение.
– Все мы рождаемся в Единобожии. Остается только покориться. Я всегда чувствовала присутствие Господа в своей жизни. И мои друзья – тоже. Но я не умела правильно молиться. Я благодарна Ему, что пройдя сквозь столько испытаний, нашла свое место в жизни.
– Чтобы окончательно стать счастливой, тебе нужно найти хорошего парня и выйти замуж. – сказала Фатима.
– Не говори мне таких вещей, Фатима. Я никогда не выйду замуж. – Дина-Эрис нахмурилась. – Мне не нужен мужчина.
– Почему? Ты же такая молодая? Почему ты так говоришь? Тебе стоит только свистнуть – претенденты сами попадают к твоим ногам. – Фатима засмеялась.
– Господи, что ты такое говоришь? – Эрис раскраснелась. – Мое сердце умерло. В нем нет места для любви.
– Почему ты так говоришь?
– Я не хочу об этом говорить. Даже тебе. Не обижайся.
– Хорошо. Это твоя жизнь и ты вправе хранить свой секрет.
– Я пришла попрощаться. Я решила попросить Малик бея забрать десяток солдат и уйти в леса на несколько месяцев, чтобы обучить их, как следует.
– Он отпустит?
– Если хочет победы – то да. – уверенно ответила она.
– Знать совсем расшумелась. Их голоса слышны даже в шатре. – сказала Фатима, прислушиваясь.
– Я понимаю, что люди хотят мести. Но не понимаю того, что они хотят продаться грекам.
– Они предложили огромную сумму. Народ голодает. Тот, кто не беден, не представляет, на что толкает человека нужда. – сказала Фатима.
– Лучше умереть с голоду самому и детям, чем не оправдать доверия и стать предателем. Чем поедать ворованное. Запретное. – отрезала Эрис.
– Да… Пошли, посмотрим, что там творится?
Фатима и Эрис вышли из шатра. На высоком пороге юрты Малик бея собрались знатные люди и их сыновья.
– Малик бей, мы хотим поменять главу стойбища Баяты! – кричали некоторые из них.
– Проведем выборы!
– О, Аллах, что они себе позволяют? Они что, совсем с ума посходили? – Амина ана смотрела на Фатиму безумным взглядом.
– Народ! – Малик бей вышел к людям. Они, бросив работу, стекались к хозяйскому шатру. Фатима и Эрис протолкнулись и встали рядом с Маликом, Аминой и охраной из близких друзей. – Много лет назад Вы обещали мне, что будете верно следовать за мной. Руководствуясь этим, я ручался за вас перед Султаном и дал ему присягу на верность! Знать предлагает мне предать сына Султана и отдать его земли Никейцам. Мы – акынджи. Мы – пограничники. Мы должны следить за порядком, а не отодвигать границы вглубь страны! Я – никогда не пойду на такое! И тот, кто со мной до конца, поднимите руки!
Больше половины поддержали его.
Остались другие – главам которых заплатил Дархан.
– Если ты такой честный, давай устроим выборы – пусть беи выберут главу среди них! – сказал Кутлуджа. – Я или ты!
– Если твои слова поддержут остальные, я так и сделаю. Но ты! – Малик бей яростно посмотрел на Дархана. – Я отрублю твою голову и головы Кутлуджи с Айдыном, если только пойму, откуда в вас такая уверенность. – прорычал Малик бей.
Из всех беев на стороне Малика оказалось меньше на одного человека. Это значило, что он должен был отойти от власти.
– О, Аллах, это великая смута! Что ты творишь, Кутлуджа! – Амина ана была в отчаяньи. Столько лет занимал пост ее муж, его род, теперь ее сын. И они не были притеснителями, а правили достойно и знали все тонкости, разделяя беды и чаяния народа.
– Малик… – это была Фатима. Она начала рыдать.
– Успокойся, Фатима. Я отойду от власти. Но кто захочет – уйдет со мной.
– Я с тобой, брат Малик. – сказала Эрис.
– И мы. – это были Аят, Арслан, Тюркют, Аскар, Мерген и другие хорошие солдаты.
– Стоять! – заорал Кутлуджа. – Вы по степному закону не имеете права уйти за ним – вы станете мятежниками. Теперь вы – мои войны! – он схватил Эрис за предплечье.
– Отвали, нечестивец! Как ты смеешь прикасаться своей поганой рукой к моей?! – крикнула она, сверкая глазами.
– Кто ты такая, чтоб разговаривать со мной? Жалкая рабыня. Собака Малика. – самодовольно проговорил он.
Эрис не дожидаясь, когда за нее вступятся братья, сделала то, что требуется, сама. Она скрутила Кутлуджу, приставив клинок а его артерии. Вмиг он стал молчалив и кроток.
– Ты – собака. Я вижу, как ты лижешь чей-то зад. Только пока не пойму, чей. Я и не считаю это своим делом, ибо ты – ничтожество. Малик скоро тебя раздавит, как паразита. У меня другие дела. Поважнее.
Она пнула нового правителя, столкнув с высокой платформы-крыльца и тот кубарем скатился вниз, в самую пыль.
– Что ты наделала, глупая? У нас так не принято. Я должен был, как твой хозяин, отстоять твою честь… Но ты правильно поступила. – сказал Малик бей.
– Брат. Дай мне десять человек, я ухожу в горные леса. Я сделаю из них настоящих войнов и мы до смерти будем помогать восстанавливать справедливость на этой земле.
– Я больше не хозяин, Дина абла.
– Но ты остался воеводой для тех, кто верен тебе. Забирай своих солдат, и через пару месяцев, когда греки стиснут их глотки меж своих клыков, Кутлуджа сам найдет тебя. – сказала Дина.
