Инна Михайловна Чеганова
Между нами война
Глава двадцать первая
Задался новый трудный день. Бабушка Эрис стала замечать, что внучка стала сильнее уставать и её характер стал суровее. Её не интересовали (во всяком случае, она не подавала вида) победы и поражения Эрис на любимом поприще.
Сегодня Эрис испекла хлеб сама – у Никона, а значит и у его близняшки был день рождения. Им исполнилось по восемнадцать лет. И ради этого Эрис принесла вкусный густой йогурт. Она сделала его накануне, предварительно сквасив купленное у соседки молоко, затем на пару часов подвесив простоквашу в льняном мешочке. Потом Эрис остудила полученную массу, поместив в глинянный горшочек в канал с ключевой водой. Эрис направилась в гарнизон.
Когда она пришла, в части еще никого не было. Перекличка солдат и их построение – все, что напоминало о жизни здесь. Наконец подошли ребята. Эрис поздравляет своего лучшего друга, не забыв и о его сестренке. Они сели завтракать прямо на траве в тени построений. Было еще очень рано, солнце не пекло. Дюжина юниоров села в круг, вкушая скромную пищу, приготовленную их вождем. Веселая болтовня…
– Сестра, поешь с нами! – предложил Никон.
– Хорошо. Сейчас. – Эрис была немного задумчивой. – Я хочу угостить еще кое-кого, если вы не против.
Девушка с самого начала хотела угостить командира, но не могла решиться. Наконец, взяв две самые лучшие лепешки, она наложила полную миску холодного йогурта для командира.
– Эй, сестра, не многовато ли будет? – спросил чавкающий Атрей.
– Он один, всё-таки. – поддакнул Аргос полным ртом.
– Прекратите. Ну как вам не стыдно! – возмутилась сестра. – Всё, что вы сейчас наблюдаете – заслуга Тарроса. Вы хоть видите, что этот человек, не жалея себя, посвятил всю свою жизнь службе? Теперь он приехал сюда и помогает вам. – возмутилась девушка, обнимая лепешки.
– Ой, сестра, не заводись. Мы же не виноваты, что у него до сих пор нет семьи. – сказал Софос.
Эрис нахмурилась, взяла миску и ушла.
– Вот кто тебя за язык потянул? Теперь добрая сестра будет жалеть этого опасного человека. – заметил Никон с досадой.
– Вообще она странная в последнее время… Ты не заметил? – спросил Атрей.
– Не твоего ума дела, болван! – отрезал светловолосый именинник. – Еще подобное замечание, клянусь – любому нос сломаю! – пригрозил парень и все смолкли, принявшись есть в тишине.
Эрис подошла к кабинету, но не могла решиться постучать. К тому же у нее были сомнения – тут ли он или в у себя наверху? Она подняла руку в кулаке и замахнулась. Но услышала голос за спиной.
– А, Эрис, доброе утро. Ты ко мне? – спросил Таррос. Он уже неделю нарочно прятал свои чувства, желая подогреть её – те, которые так мастерски прятала девушка.
– Да. Я принесла Вам угощение. – кое-как ответила Эрис, глотая волнение.
– Кому? Мне? – удивился Таррос, открывая дверь.
– Да, Вам. А что тут такого? – смущенно улыбнулась Эрис, не смотря на него.
– Заходи. Не стесняйся. – сказал командир, пройдя в кабинет.
– Тут появились люди, задающиеся вопросом, почему у Вас всё ещё нет наследника. – импульсивная Эрис открыла перед закаленным командиром, привыкшим прятать усталость и закрывать глаза на собственную нужду, миску с прохладным свежим йогуртом. Она глядела на свои руки, стесняясь. Умный Таррос сразу понял, кому же этот вопрос наиболее интересен. И, признаться, его это обольщило – придало уверенности. Быть может, этот разговор наконец приведёт к результатам, за которыми он прибыл сюда.
– Сначала нужно найти ту, которая мне его подарит. – просто сказал он, сев.
– Нашли? – с наигранным равнодушием спросила Эрис, взглянув прямо ему в глаза. Сама не понимая, почему она спрашивает. Как будто кто-то дергал ее за язык.
О, да! Она умела делать многое, что не под силу многим хорошим солдатам. Но не умела врать. Абсолютно.
– Годы показали, что лучше находиться в гармоничном одиночестве, чем в беспокойном союзе. – откровенничал Таррос.
– А Вы очень деликатный человек. Другие, тем более военные люди или флотильонцы, ответили бы примерно что-то вроде: "в каком поселении бываю, в каждом имею по любимой женщине". – с немного наигранной улыбкой продолжала она, уже не глядя на него, а намеренно отвлекаясь на перо и чернильницу. Тут же стояла печать, свечи и была разложена карта. С приходом командира кабинет преобразился. Привычный грязный хаос вытеснил приятный чистый порядок. И всё это без ремонта, который пока не коснулся кабинета. И на что вечно жаловался учитель? Было бы желание. Слева, в верхнем углу стола лежала аккуратно собраная стопка развернутых бумаг. Рядом лежали непрочитаные письма. А прочитаные щепетильно отсортировывались командиром в правую сторону, что говорило о его последовательности и собранности. Он всегда тщательно обдумывал свои слова и действия, касающиеся службы. Хладнокровный тактик и стратег, всё доводящий до конца.
Она предложила ему перекусить.
– Попробуйте пожалуйста. Я сделала это собственными руками, может оцените. – робко проговорила девушка.
– Только, если ты составишь мне компанию. – добро предложил Таррос. Он не верил своему счастливому дню.
Эрис стеснительно улыбнулась. Она всё еще не могла спокойно принимать пищу перед кем-либо. Её навязчивое расстройство, что принятие пищи со страстью принижает достоинство человека, никуда не делось. Как трапезничают другие, она старалась не замечать. Эрис, чтоб не обидеть Тарроса, кротко опустила указательный палец и попробовала на вкус густой йогурт.
– Спасибо, командир Таррос. – улыбнулась Эрис.
– Ты благодаришь за то, что сама принесла? – удивился он.
– Я принесла это в дар Вам и теперь Вы угостили меня своей пищей.
– Спасибо. – улыбаясь, он спокойно разломал свежую лепешку и опустил в миску. Затем принялся за это незатейлевое угощение. Он сосредоточенно трапезничал, грубо и по-мужски тщательно пережевывая мощными челюстями, но в то же время командир делал это довольно аккуратно. Ей было приятно наблюдать за этим. Мало людей умеют принимать пищу с достоинством.
– Этот хлеб который ты принесла, сама испекла? – спросил он, прожевав и проглотив.
– Да… Обычно я ставлю тесто и ухожу, потому что не успею на занятия. А сегодня сама испекла… – скромно отвечала девушка, не желая хвастать.
– Очень вкусно. – похвалил Таррос честно. – Знаешь, их вкус напомнил мне вкус материнского хлеба. – выражение его лица стало задумчивым и грустным. – В раннем детстве. До того, как меня отдали на взросление и службу…
Я думал, никогда уже больше не попробую тот вкус… Даже Каллиста пекла мне лепешки по рецепту покойной матери… Но у нее выходил её собственный хлеб, не мамин. – он глубоко задумался.
Это откровение растрогало Эрис. Она вглядывалась в его необычное харизматичное лицо. В нем, немного продолговатом, присутствовали некоторые неправильные черты – нависшие от рождения верхние веки; синие глаза располагались необычно – будто бы сразу под сильно выдающейся слитной надбровной дугой. Верхняя губа была чуть-чуть немного тоньше нижней; большой, но аккуратный и гармонирующий с лицом нос, с зарубленной поперечной бороздой на мощной переносице; темно-каштановые чернявые волосы, которые Таррос вновь очень коротко остриг по бокам и затылку. Но судя по верху, было видно, что они мелко-мелко кудрявые и буйные. Уши были крупные, крепкие, немного оттопыренные – эти неправильности… Но всё вместе взятое было прекрасней общепринятых идеалов.
Руки… Его мощные и крепкие жилистые руки одинаково прекрасно справлялись и с мечом, и с пером. Мозолистые пальцы были не слишком длинные, сужающиеся к кончикам, ногти округленной, правильной формы. Эрис заметила шрам на ногте левого мизинца. Как будто бы его палец когда-то давно разрубили напополам. Кулаки были совершенно сбиты, на них обоих были наросты из отмершей задеревенелой кожи. Таррос был не высок ростом, но кисти его рук были раза в четыре больше по объему тонкокостных хрупких кистей Эрис. Стопы тоже были необыкновенно большие и широкие для его роста. Его лицо, шея и руки были выжжены солнцем, но сам он был не смугл и не бледен, как фарфоровая, не хотевшая загореть, Эрис.
– Когда моя мама умерла, я не совсем осознавал всю тяжесть потери. Лишь с годами приходит понятие, что тот единственный человек, кто искренне любил тебя, ушел безвозвратно…
Видимо воспоминания расстроили его. Он отстранился от пищи. Эрис, пожалев командира, быстро собрала крошки и навела прежний порядок, составив еду на край его рабочего стола.
– Я очень сочувствую Вам. Я росла без матери и мне понятна ваша боль, но неужели никто больше не любил Вас по-настоящему? – осмелилась спросить она.
– Любовь – самое мощное чувство, она сильнее страха смерти, жажды жизни, сильнее времени и обстоятельств. Мне более важно то, любил ли я.
Выдержав минуту томительного молчания, Таррос спокойно продолжил:
– Я не знаю, поймешь ли ты, знакомо ли тебе это… – теперь он специально играл на ее характере, ведь Эрис постоянно вела себя так, чтобы окружающие ненароком не приобрели о ней ошибочное мнение. Этот умный человек видел, как она всегда невольно пытается отстоять свою честь, даже оправдаться. Ему нравилось, как девушка возмущается, если специально вывести её. Ему нравилось, что даже в мелочах она остается борцом за правду, и, пользуясь этим минусом, последовательно, слово за слово, можно было выудить то, что ему хотелось услышать.
– Я не такая опытная как Вы, но примерно представляю, о чём идет речь, не беспокойтесь. – ей стало неловко. Она чувствовала, что они подходят к границе дозволенного.
– Знаю. Даже вижу. Я научил себя замечать вещи, которые не замечают другие. – он смотрел прямо и проницательно, отчего Эрис посетила крайняя неловкость. – В тебе прячется чувственная дева. И у этой девы есть поклонники. И их очень легко понять.
От его вызывающих слов ей стало не по себе. От растерянности она не нашла, что выпалить в ответ – лишь дыханье перехватило.
– Умение быть наблюдательным и анализировать – один из ключей к успеху. – как ни в чём не бывало, издевательски продолжил он. – Несмотря на силу, которой ты обладаешь и демонстрируешь, в груди у тебя трепыхается, подобно маленькой раненой птичке, беспокойное сердечко.
– К чему Вы клоните?! – Эрис почувствовала как щеки и уши наливаются горячей кровью, но это было против её воли.
– Ты не сможешь всю жизнь проскакать на своем коне с оружием в руках. Даже если захочешь. Твое женское сердечко рано или поздно подведет тебя. – его голос звучал так уверенно и непоколебимо, почти без выражения чувств, как будто бы он проводит обычный инструктаж.
– Не заставляйте меня полагать, что Вас волнуют мои личные переживания. Это не очень эстетично. – оскорбилась она.
Пристально смотря ей в глаза, он спокойно продолжил, как хищник перед броском, незаметно для нее ловя каждый вдох и жест.
– Любовь кузнеца, – продолжал он, – делает из куска грубого железа великолепный мечь. Любовь способна возраждать. И уничтожать. Любовь превращает самого сильного в подобие умирающей тени.
– Некогда мне думать о такой сентиментальной ерунде, когда кругом война и простой народ страдает. – наконец-то она перевела тему, вздохнув увереннее. Почему-то Эрис не могла просто облить его гадкими словами и уйти. Злясь за это на себя, она сидела и продолжала покорно слушать.
– В одиночку мир не изменить. – улыбнулся Таррос.
– Я верю. Я верю, что нет ничего невозможного. Была б только сила духа и провидение Создателя. Остальное, как и люди – приходит и уходит. Приходят великие агрессоры, с ними приходят испытания, пройдут поколения и их неверные, навязанные окружающим идеалы канут в лету, как и память о них. А правый путь, стремление душ к правде и добру всегда остаются живы. Всегда. – в порыве покачала она головой.
Несмотря на вызовы, которые он периодически бросал в ее сторону, ей нравилось то, что Таррос всегда умел внимательно слушать. Причем это было искренне, ему было бесконечно интересно беседовать с ней. И он явно не обращал внимание на ее юный, по сравнению с ним, возраст. Он был на шестнадцать лет старше. На её короткую жизнь. Эрис снова прочитала неравнодушие в его глазах, переливающихся всеми оттенками моря, которому с каждым днем становилось всё тяжелее и тяжелее противостоять.
– Идеальный мир идеальной девочки. Твои мысли столь же прекрасны, как и ты. Это замечательно. Только печально. Печально, когда ты насмотришься в этой жестокой жизни на жестокие поступки этих людских душ, за которые так рьяно заступаешься. Голод, нужда и страсти заставляют праведников продавать свои души и тела. Заставляют идти на преступления и подлости. – учил её Таррос.
– Наш спор зашёл в тупик. Пусть каждый остается при своем мнении. Приятного аппетита. – оборвав, она резко поднялась с места и вышла. Ей было более, чем неловко за такую неформальную беседу. Ноги сами уносили её. В кабинете после девушки – сержанта стоял нежный аромат розового масла.
– Ах, если б ты знала, как я понимаю тебя. Просто ты в силу своей юности не имеешь один из приведенных мною тебе ключей успеха, оморфиа му… – тихо промолвил он с задумчивой грустью в голосе, провожая не столь глазами, сколь сердцем ее быстро удаляющийся силуэт в запыленном окне.
Таррос подошел к столу, взял теплый хлеб и поднёс к носу. Он вдохнул его запах и невольно закрыл глаза.
《 – Таррос! Таррос, сынок, иди сюда! – это звала мамочка своим нежным и звонким голосом.
– Сейчас, мамуля! Вот только еще один каблук!
Таррос и Алессандро играют в каблук на одной из узких и скользких мощеных улочек извилисто-кривой Венеции. Вот Алессандро подбрасывает деревянную шайбу, Таррос бежит за ней – они врезаются друг в друга, искры в глазах! Но Таррос успевает подогнать под пятку каблук. Он выиграл. От боли оба мальчика сдержанно всхлипывают, но тут же смеются – мама Целандайн принесла свежие горячие лепешки для детей. Маленькая Каллиста сидела на крылечке и шила мешочек для своих стеклянных куколок крошечными пальчиками. Отцы скоро должны были прийти, и мама Алессандро готовила ужин. Проходящие мимо галдящие соседи то и дело останавливались, болтая о злобе дня.
– Милый, сынок, возьми, перекуси пока. – ее добрые голубые глаза сияли любовью к сыну.
– Алессандро, солнце ты наше, бери лепешку, бери, сынок! – мама протягивала и ему. – Ах, шишка будет! – воскликнула Целандайн и побежала за холодной мокрой тряпкой, всучив хлеб в руки детям.
Такой запах согреваемой солнцем весенней улицы бывает только в детстве. И больше никогда потом. И сколько бы ты не внюхивался в воздух на протяжении всей жизни, никогда не вдохнешь ничего подобное. Так же и запах родителей…
– Милые! – воскликнула мама Тарроса. – Я приложу эти повязки, придерживайте их руками, а не то упадут. – сказала она и их лбы затрещали от больного холода. – Не мотай головой, Таррос! – нахмурилась мать. – Вы молодцы, что не заплакали. Я горжусь тобой, сынуля. – сказала мама, укладывая рукой его непослушные локоны. – Я хочу, чтобы ты всегда был смелым, сильным, добрым человеком, с непорочным, большим сердцем. Свободным, как бушующее море на моей Родине. – говорила она вдохновленно и грустно…
…Таррос помнил свою маму такой – с "большим добрым сердцем".
– Алессандро, смотри за моим сыном, будьте друг другу опорой. Я не прошу и не принуждаю тебя. Решай сам – ты уже взрослый мужчина. – говорила она отроку Алессандро, и Таррос замечал печаль на ее исхудавшем, ставшем желтым лице, которое когда-то светилось оливковой бронзой.
Через некоторое время её не стало… Таррос помнит день её похорон, как сейчас. Помнит, как плакал отец, Каллиста, мама Алессандро.
Он помнит, как мама Целандайн заходилась кровавым кашлем, а Таррос и Каллиста обнимали и гладили ее, вытирая пот. И в одну такую ночь она ушла. Навсегда.
Таррос помнит свои слёзы. А потом была потеря отца, не менее горькая. Но Таррос стал суровее. Теперь он чувствовал ответственность за маленькую сестренку.
Таррос всегда останется благодарен чете Армандо. И глупому умному болтуну Алессандро – за верную дружбу… 》
Дверь раскрылась и ввалился Алессандро. Он бесцеремонно схватил лепешки и принялся их жадно пожирать, опуская в йогурт.
– Ого! В жизни ничего не ел вкуснее! – он громко чавкал и нахваливал. – Откуда это у тебя с утра пораньше? Эй? Я спрашиваю, ты что, оглох, фрателло? – вопрошал он, смотря на печально сидящего Тарроса, погруженного в воспоминания. – Прости. Похоже, у тебя нет настроения?
– Да, и оно исчезнет окончательно, когда ты доешь этот солнечный хлеб, обжора. – Таррос выхватил маленький оставшийся кусочек из руки Алессандро.
– Вот чудак! – рассмеялся Алессандро. – Неужто это стряпня девчонки?! – произнес догадливый друг. – А я думал, она только парней дубасить может. Тебе повезло! Будешь потом каждый день мне подкидывать по штуке? А? – шутил он, желая развеселить Тарроса.
Таррос ничего не ответил. Он встал. Похлопал Алессандро по плечу и вышел, молча доедая свой последний заветный ломтик.
Для Эрис открылся новый Таррос, имеющий грустные страницы в прошлом. Этот человек, прячущий переживания, стал притягивать её еще больше. Ей было бесконечно жаль его – она хотела бы услышать истории из его жизни и разделить его боль.
Таррос же привязывался к Эрис все больше и больше. Между ними было слишком много преград – их положение, окружение, обстоятельства. Но Таррос никогда не сдавался – эта черта характера присутствовала у него с рождения. Для него не было ничего невозможного. Полководец считал, что в этом мире все можно взять – если не по-хорошему, то грубой силой. Если не сразу, то терпеньем. Если не добровольно, то вынужданием. Если не прямо, то хитростью. Он решил, что несмотря на пресловутые обстоятельства, он непременно добьется своего.
Эрис сегодня почти не спала. Ей всё мерещился грустный Таррос, скучающий по матери. Эрис вспомнила свою маму – уже прошло больше десяти лет, как она не видела ее и брата. И ей стало невыносимо больно и обидно – брошенная сирота, которая беззаветно любила жестоких родных только за то, что они ее родные. Она никогда не требовала от них ответной любви, но когда Эрис проявляла свою, эти знаки внимания бессердечно отвергались ими.
Она лежала, повернувшись лицом к холодной черной стене, и из её глаз лились горячие слезы, мочившие волосы на висках, затекая в уши и забивая нос. Её плач, как всегда, был тихим и немым – она давно привыкла, что никто её не жалел и не интересовался причиной переживаний. Эрис глушила всхлипывания и рыдания, из-за этого ее сердце больно давило и резало. Она была уверена – сейчас её мать и брат живут и наслаждаются, совсем не вспоминая о ней. Темнота комнаты нарушалась стуками и треском, но Эрис лишь закутывалась поукромней в своё одеяло и безмолвно плакала, пока не засыпала…
Глава двадцать вторая
Алессандро поместил Янниса под стражу. Таррос, дав Эрис звание сержанта, знал, что ей никогда не светят те перспективы, что полагаются венецианским сержантам. Она была критской девушкой. Это они, колонизаторы, имели земли – рыцарь, минимум по двадцать пять крестьянских угодий, а сержант в шесть раз меньше. Но её ежедневная работа во имя армии Венеции была очень ценна – из Кандии, маленького острова, разделенного на шесть сестиер, постоянно отправлялись на смерть в Терру на Альпах, на границы, в другие колонии, ополченцы. И мало кто из них был обучен. Теперь в маленькой Ситии появилась большая надежда – может, будет меньше смертей у хорошо подготовленных людей с промытыми мозгами?
Таррос наблюдал, как Эрис сгорала на поле каждый день, не жалея ни новых юнцов, не себя. И теперь он обязан был хотя бы отчислять ей зарплату. Но командир не знал, как преподнести этот деликатный вопрос так, чтобы не обидеть девушку с характером.
Эрис гоняла выросшее количество парней – сегодня она, верхом на Сириусе показывала, как правильно перелазить вокруг оси бегущего коня. Она пеpeнoсила левую нoгy чеpез круп лошади сзади и переходила нa правую сторону седла лицoм внутрь поля. Упиpaясь правым коленом в седло, вставляла левую ступню в скользящую петлю, наклонялась вперед и опускалась гoлoвoй вниз. Левoй pукoй захватывала pyчку, которую прикрепила сама, с лeвoй стopoны седла. Пoдтягиваясь руками, и, последовательно за левое путлище-скашовку и правое путлище. Эрис пролезала под лошадью и ноги её удерживались скользящей петлей – тоже ее маленькой хитростью, которую она требовала выполнять от парней. Заканчивая обopoт, Эрис правую руку переносила на переднюю луку седла, левoй pукoй захватывала заднюю луку и вставляла правую ногу в стремя, после этого освобождала левую ногу из скользящей петли и садилась в седло. Таррос, да и окружающие не могли налюбоваться такими впечатляющими трюками. Эрис все выполняла точно и хладнокровно. То же требовала и от ребят. Им было тяжело, некоторые совсем не справлялись. Но главное – дисциплина и стремление.
Во время обеда Таррос нарочно задержал Эрис на улице под предлогом напоить Сириуса, чтобы ей не осталось места за общими столами. Но преданные ребята «забили» для неё – Никон просто положил грязные ноги на скамью возле себя. Эта идея потерпела фиаско – стратег командир, зная характер верного помощника Эрис, приказал дежурным по столовой запрещать юнцам занимать для кого-либо места.
Эрис вошла внутрь. Она проследила, чтобы всем всего хватило. Это была общая столовая для всего гарнизона. Юниоры питались после взрослых солдат. Командир жестко предупредил старших, что Эрис – вчерашний неизвестный юниор, теперь глава соседствующего крыла и потребовал от всех уважения к ней.
Ополченцы боялись Тарроса из Кандии – бывалые военные знали некоторые подробности из его жизни. Рассказы дошли до местных солдат из первых уст вояк. В частности, они знали, что солдаты Тарроса крайне выносливы, и когда добиваются своего под командованием изощренного и умного стратега, превращаются в обезумевшую стаю беспощадных хищников, раздирающих трофеи. И среди трофеев самыми ценными являются люди – сильные мужчины, молодые женщины, здоровые дети. Они знали страшные подробности, передающиеся из уст в уста, как жестокий командир отдавал приказ своим солдатам в награду за победу пировать три дня и три ночи на пепелище завоеваных селений. Таков был Таррос. Но здесь, в Регнум Крит, куда он возвращался мирно служить после походов на материк и острова, была другая, более миролюбивая политика Дожа.
Дож намеревался перенести столицу сюда, на этот зеленый остров. Генуя подписала отказ о любых притязаниях на остров, а Никея подписала официальное признание Крита частью Венеции.
Эрис наблюдала, стоя у стены. Все места были заняты. Она проверила – всё ли в норме, а Таррос наблюдал за ней.
– Эрис! – позвал командир.
– Слушаю. – ответила сержант.
– Садись сюда. – серьезным тоном сказал Таррос. Эрис не хотела прявлять неучтивости – после их последнего разговора для нее открылись некоторые его слабости, и ей стало его жаль. Его сиротства, так как это одна из самых уважительных причин проявления сочувствия, наряду с болезнью и смертью, рабством и неверием.
– Хорошо. – она осторожно села.
– Нам нужно серьезно поговорить. – отрезал он, придвигая к ее лежащим на столе рукам обед.
– Я что-то натворила? – она подняла свою левую бровь.
– Натворишь, если сделаешь глупость. – сказал Таррос.
– Что случилось? – Эрис заволновалась. Она подумала, что не справляется с новыми обязанностями.
– Эрис. Ты больше не числишься в юниорах, ты знаешь. – она покачала головой.
– Ты, наряду со всеми военными, обучающими солдат, должна получать жалованье. – она покраснела и насупилась. – Я знал, что твоя реакция окажется такой. – сказал Таррос, черпая похлебку ложкой. – Ешь, что опять сидишь-красуешься!
– Я могу отказаться? – выдавила она из себя, не смотря на командира.
– Нет конечно. Эрис, твоё поведение не устает удивлять меня. Скромное жалованье, которое едва покроет существование человека, полагается тебе по закону. – он нарочно ел, чтобы не смущать её. Чтобы не фокусироваться на её красивом лице, заставляя краснеть еще больше.
– Я не могу принимать деньги. Я здесь не за этим.
– Ты сможешь помогать бабушке. Наверняка она уже стара и не обязана содержать тебя. – он давил на ее совесть.
– Я кормлю себя сама. Подрабатываю. Дома. – тихо ответила Эрис.
– И, что же ты, интересно, делаешь? У тебя ведь совсем мало времени?
– Я делаю йогурт. Все соседи приобретают его у бабушки. Каждый день.
– Этого хватает? – спросил он бесцеремонно, откусывая хлеб.
– Я помогаю бабушке во всей работе…
– Как?
– Вам перечислить? – она нахмурилась.
– Да, пожалуйста. – он хамел на глазах.
– Уход за домашней птицей, её закол, сбор урожая, полив участка, взращивание и заготовка товара, копание лопатой и мохание мотыгой – практически все делаю я. Кроме продажи.
– А почему не продаешь? – удивился он. – Отбоя от покупателей не было бы. – она оскорбилась. – Здесь есть один выходной, который ты проводишь с Сириусом. Люди ждали бы такой продавщицы целую неделю, уверен! – он рассмеялся.
– Вы издеваетесь? – в голосе Эрис появилась нотка разочарования.
– Не обижайся. Я просто говорю то, что думаю. – он сделал виноватый вид.
– Нет, Вы сказали, не подумав… – она обиделась. – Бабушка научила меня некоторым растениям… Я изучила труды – немного умею врачевать, но никогда не беру за это ничего. Я даже принимаю роды. Моя бабушка – нелюдимая. Она не разговаривает с покупателями. Но соседи все-таки иногда приходят по вечерам, забирая меня помочь кому-нибудь. После они хотят отблагодарить – но я не соглашаюсь. Обычно они оставляют плату, когда меня нет дома.
Таррос был удивлен.
– Опять неожиданности. Солдат, принимающий роды… – его взгляд был наделанно-равнодушным, что скребло сердце юной девчонки. Она, видя его серьезность, в ответ оставалась непроницаемой, прячущей свои истинные чувства.
Таррос пообещал себе заставить её терзаться. За дерзость и смелость. Но сколько он мог продержаться, сам не знал. Его чувства разрывали грудь, стремясь показать себя во всей красе. Это было похоже на бросок в битве – кто первый сдаст позицию.
Эрис смущенно улыбнулась, просто из вежливости, которая была привита ей с детства.
– Эрис, я настаиваю – ты более достойна принимать то, что тебе положено за труд. Больше, чем одинокие выпивохи, тратящие все на вино и портовые трактиры. Ты трудишься. И так тощая, – он засмеялся. – Вообще исхудала за неделю!
Эрис улыбнулась. Он потихоньку располагал её к положительному ответу.
– Ну так что?
– Я не знаю.
– Твоя бабушка будет гордиться.
Эрис громко рассмеялась. Таррос опешил.
– Что смеешься? Я что, выгляжу смешно? – он оглядел себя.
– Командир, Вы просто не знаете бабушку. – она помотала головой. – Это разозлит её. Она скажет, что меня купили. Что купили мою душу. Что я – предательница Родины, взявшая деньги у угнетателей…
– Какие принципы!
– Да… Я устала, если честно. – Эрис взгрустнула. – Мне тяжело с ней. Она не понимает меня…
Таррос нахмурился. Ему было невыносимо, что его любимой нелегко. Больше всего на свете он хотел бы сейчас утешить её, решить все ее проблемы.
– Почему тебе одиноко? – он улыбнулся. – А юнцы? Они же тебе, как братья. – искренне сказал он.
– Кто – они? – она посмотрела на хохочущих парней, обзывающих друг друга и поедающих обед одновременно.
– Они – мои братья. Они верны мне. Особенно желтобородый Никон. И Аргос. И Софос. И Атрей с Георгиусом…
– Да-да. Всех перечисли. Одиночка. – иронизировал он.
– Это не то. Вам не понять. У Вас есть Алессандро… Он всегда поймет Вас.
– Ты ошибаешься, Эрис. Он не понимает меня. Наши мнения редко совпадают.
– Это и делает человека другом – взаимодополнение. Зато Вы хотя бы можете рассказать ему все, что на Вашей душе – он не станет затыкать уши, критиковать или заставлять краснеть. Он принимает Вас такого, какой Вы есть. И не пытается изменить, просто став родным.
– Dilige me vilem, nam bonum omnes diligumt – полюби меня никчемного, а хорошего все любят… – он говорил это, приплетая к теме разговора. На самом же деле Таррос заклинал глаза Эрис, его сердце горько мучалось. Она чувствовала каждый взгляд и слово, но оставалась такой же невозмутимой, как и командир. – Ты права. – спокойно закончил он.
– Думаете, этих ребят волнует их необразованность? Когда я пытаюсь что-либо им вдолбить, они отшучиваются, ссылаясь на безграмотных трудяг отцов и матерей, говоря, что те смогли их вырастить и без альфы с омегой. Или я могу им рассказать о своей душевной боли? – командир реагировал на её откровение всем сердцем. – Парням всегда весело. Они молодые и живут здесь и сейчас, без мыслей о завтра. Также и с моими откровениями – мы, конечно, можем поболтать по душам, но их кипящая жизнью кровь не даст раздумывать над услышанным. Пару фраз утешения – и всё отлично…
– Можешь поговорить со мной. – Таррос был более, чем серьезен. – Я всегда готов выслушать тебя. – взор опять начал выдавать себя – кашель и любовь невозможно скрыть.
– Спасибо… – ей стало стыдно за лишнюю болтовню. – Знаете, я ценю своё одиночество. Оно всегда охраняет меня, оставляя трезвой и наблюдательной. Благодаря ему у меня остается широкий кругозор – будучи в компании слепнешь, подвергаешься чужому мнению, теряешь себя.
– Это так. – Таррос вздохнул. Ему много раз пришлось делать в компании то, что было противно его душе. Но стадный инстинкт опьяняет, отключает совесть и стыд. – Но знаешь, некоторых людей, оберегаемых Богом чувство одиночества не покинет никогда… – он говорил так, будто бы знает об этом не по-наслышке.
– Когда ты один – можешь морально расти.
– Эрис… – выдержка командира была отменной. Но противостоять уму и красоте в одном женском лице за всю историю человечества не научился ни один даже самый великий полководец. Она отвернулась, подперев голову рукой. Его взгляд был полон безысходности. – Ты должна сделать то, о чем я тебя проинформировал. Иди в пункт дачи жалованья к казначею ополчения и забери своё. Приказ ясен? – Таррос перевел разговор, делая хладнокровный вид.
– Да. – Эрис встала, так и не поев.
Она ушла, а у Тарроса совсем испортилось настроение – его душа терзалась сама, его сердце требовало ответных чувств. Это не было глупой влюбленностью или простой страстью – он жаждал человека, которым являлась многогранная, разносторонняя, гармоничная и привлекательная Эрис. Это был его идеал, который он уже давно отчаялся найти.
Эрис сделала так, как сказал Таррос. Казначей посчитал, она не смотрела. Она даже не стала открывать мешочек, куда он склал дукаты. Эрис было стыдно попадаться Тарросу на глаза. К вечеру она распустила юниоров. Остались её друзья.
– Вы должны кое-что знать. – проговорила она, виновато опустив взор.
