Инна Михайловна Чеганова
Между нами война
Глава тридцать вторая
Эрис не знает, сколько времени пробыла в кабинете, где обитал дух Тарроса, его сильная энергия, его запах. Но предзакатное розовое окно заставило Эрис шагнуть за порог наружу, в жестокую холодную реальность.
Она видела, что ребята молча уходили домой. Эрис не разговаривала ни с кем. Никто не искал ее, видя, как недавно растерянный и огорченный Таррос собрал свой отряд. Они выехали полчаса назад.
– Сестра, что с тобой? – взволнованно спросил Никон. Хотя он все понял по ее уничтоженному виду. – Сестра!
Эрис молча смотрела на светло-сиреневые предсумеречные небеса пустыми отчаявшимися глазами. Она в порыве побежала в конюшню.
Девушка
стремительно ускакала под сокрушительные причитания самых близких друзей, сочувствовавших ей.
Она могла посмотреть ему вслед – могла успеть взглянуть на окружную дорогу, описывающую кольцо вокруг белых гор. Забравшись на скалу, Эрис может успеть. Скоро стемнеет.
Сириус был загнан до потери сознания. Эрис спешилась и тянула его за вожжи. Она забралась на уступ горы и оседлала его. Девушка увидела пустующую ленту серо-желтой дороги. Из ее глаз потекли слезы – ее надежда погасла, как скоро погаснет закат. Немая тишина и свист слабого ветра…
…Из-под горы послышались звуки копыт лошадей. Она чувствовала их. Дребезжание узд, доспехов и орудий взбудоражили ее сердце. Они скоро откроются взору Эрис.
"В последний раз, мой Таррос… Прости, любимый… Я не могу иначе…" – Эрис немо наблюдала за далекой тянущейся вереницей солдат.
Вот он! Это точно был ее Таррос. Он шел по краю. Один. Его бело-голубая мантия на широких плечах и необычное хищное расположение головы на крепкой шее выдавали командира.
Ей хотелось закричать – "Обернись!" Но, неположено.
Таррос брел по пыли. Его конь пропитался безнадежным чувством хозяина. Угрюмый и потерянный, он шел назад, в Кандию. В свою каменную крепость. И теперь сердце Тарроса тоже окаменеет окончательно. Он все время хотел оглянуться. Его будто бы тянули чьи-то глаза. Он повернулся, в последний раз взглянув на белые горы, за которыми осталась его Единственная.
Сириус дергался под Эрис, словно понимал и узнавал вдали уходящего хозяина. Он встал на дыбы.
Таррос сразу увидел ее. Всадницу на его светящимся в закате коне. Он понял, что Эрис пришла в последний раз увидеть его. Но это уже не важно, потому что это не соединит их. Он хотел развернуться, бросить всё – обиды, недопонимания, тяжкие обстоятельства и свое положение. Хотел уйти к Эрис навсегда, плюнув на все. Но это невозможно. Он смотрел на далекий силуэт Эрис, и она видела свет его лица. Глаза Тарроса отказывались отрываться от белой горы. Эрис не хотела, чтобы это мгновение заканчивалось, но изгиб береговой линии заводил их за каштановые леса. Они, один за другим, исчезали за темно-зелеными деревьями.
Таррос исчез. Исчез из ее жизни так же внезапно, как и появился. Но он никогда больше не исчезнет из ее юного сердечка.
Мотылек на огонек
Полетел, не зная счастья.
Так и ты меня завлек.
Что мне делать с моей страстью?
Придорожная трава
Не спасется от колес.
Я – спасусь, твои слова
Ветер вдаль с собой унес.
Ветер уносил твои слова —
А я была едва жива…
Снится глаз любимых синева —
Глаза моего Божества.
Мотылек на огонек
Полетел, поверив сердцу.
Был упрям, ему урок —
Запрет счастья с чужеземцем.
Придорожная трава
Запылилась и засохла.
Я дышу, но не жива —
Не хочу своего вдоха.
Ветер не унес мою печаль,
И небесам меня не жаль.
Снится огорченья полный взгляд —
Для меня мир стал словно Ад…
Мотылек на огонек
Полетел, крылья сжигая.
Так и ты меня завлек
Дав почуять амбру Рая.
Придорожная трава
Превратилась в черный пепел.
Существую я едва,
Для меня Ты – Свят и Светел…
Ветер мне ничем помочь не смог.
Зачем нужен такой урок?
Снится огорченный образ твой,
Ты мой первый – последний мой…
Таррос видел вершину белой горы, возвышающуюся над тьмой лесов. Там его любимая… Нет, она здесь – в его горячем сердце…
…Время медленно шло. Алессандро строил Каза де Арма. Он не появлялся в части Эрис, но она знала, что лучший друг Тарроса неподалёку.
Ахиллес видел, как страдает Эрис. Он хотел стать ее страстным утешителем, но ее характер, бывшим неприступным, стал невозможным. Она все время была хмурой и требовательной.
Однажды Никон сказал Эрис, что он предупреждал ее не верить командиру. Это вызвало в ней уничтожающую бурю чувств. Освободившись, она, как обычно, предпочитая одиночество, ушла к морю.
Эрис стояла на краю того самого обрыва, на конце хребта “медведя". Она представляла объятия любимого. Ей было не жаль себя. За то короткое время, что Таррос пробыл здесь, он сумел войти в её одинокое сердце и стать родным человеком. Она смотрела вниз – и её единственным желанием было избавиться от дикой боли в душе, боли, которая уже начала чувствоваться физически, глубоко в груди, в кончиках пальцах пробегаясь разрядами, холодя ее хребет. Она плакала…
Боль отказывалась выходить со слезами, покидать её нутро… Боль была связана с сердцем этим великим чувством, от которого, как оказалось, никак невозможно избавиться – любовью.
Она помнила его грубый, но такой нежный к ней одной, голос… Ей казалось, что вот-вот сейчас Таррос, как всегда, в нужный момент, позовёт её…
Но увы, чудо никогда не придёт в реальную, жестокую жизнь.
Эрис помнила благоухание командира. Она представляла его, и чувствовала это так отчетливо, будто бы и сейчас находится в руках любимого, вдыхая его сладость. Будто бы он согревает её своим теплом.
Как же ты, жизнь, порою обходишься с нами! Какая же ты лицемерка и обманщица! Ты скрещиваешь судьбы людей, уродуя их, заставляя зависеть друг от друга, а потом разрываешь то, что успело срастись, отчего это истекает кровью и бьется в конвульсиях от боли… И это – наши души…
А потом ты, жизнь, сваливаешь всё на бедное время, пользуясь им, потому что знаешь, что оно не в силах остановиться, и опять лицемеришь, обещая, что раны заживут с его помощью. Но нет, лгунья, время не властно над самим собой, чем же оно может помочь израненой до смерти Судьбе человека?
Эрис видела, как внизу великое море врезается в скалы. Белая пена соленой воды была похожа на облака. Солнце не было видно за серыми тучами, птицы бороздили токливое тусклое небо, готовое расплакаться вместе с Эрис. На краю обрыва ветер сильнее. Эрис отпустила руки, подобно птице, она закрыла глаза, и четче почувствовала холодный свежий ветер, который задувал в её потерявшую покой душу…
Перед глазами Эрис стоял образ любимого – его движения, походка, родные черты лица, непроизвольные жесты, его одеяния, всё, до последнего отказывалось покидать ее память, навсегда поселившись в ней.
Эрис захотела жить этими воспоминаниями.
– Господи, прости меня… Прости за эту любовь к Твоему творению. Я не могу избавиться от неё, помоги мне, не бросай меня, Боже… – шептала она. – Я не могу избавиться от любви. Я Не могу отпустить её. Я не хочу отпускать тебя, любимый… Образ моего милого поддерживает биение моего сердца. Когда эта любовь исчезнет, вот тогда я решусь покинуть этот бренный мир… – решила юная Эрис.
Она попятилась назад – шаг за шагом по обсыпающимся в бездну камням и сыпучему песку, скользящему в рокочущую пропасть.
Эрис развернулась и побрела домой. У нее не было сил – они иссякли. Она хотела поскорее уснуть, чтобы забыться на пару часов. Выйти из жестокой реальности на недолгий срок, а проснувшись – вновь осознать весь гнёт свого одиночества…
Эрис не замечала ни звуков, ни запахов, не пейзажей. Она не осязала ни воздух, ни землю, по которой брела. Только эта боль разлуки…
Тарросу приносили тоску его дни. Он не мог отвлечься, забыть, раствориться… Смотрел ли он на небо, на море, на солнце, ощущал ли он морскую свежесть или ночной ветер – всё говорило ему об Эрис. Эти переживания, томящиеся в груди, подобно тяжкой ране, не желали заживать. И сам он, осознавая, противился отпускать свою любовь…
Не хотел он вспоминать нарочно всё то, что чувствовали они – их взгляды, прикосновения, её дорогой его сердцу образ и аромат, но они давали знать о себе сами. Командир погрузился в работу, убегая от себя…
Каждый день его проходил в душевной тоске и томлении, разбитые мечты отравляли его уже существование. Днём, по долгу службы, Таррос находился в гуще событий. Но, как только опускалась ночь, его окутывало дикое одиночество и все возвращалось опять…
Ты одна…
Помню, как сейчас —
Мне не забыть.
Чья вина?
Свет любимых глаз
Хочу любить…
В жизнь мою
Пришла весна
И расцвели любви сады.
В жизнь мою
Вошла она —
Зажгла огонь моей звезды.
Ты подобна вдохновенью.
Кончилось мое терпенье —
На коленях пред тобой.
Чистотой своей пленила
Нежной красотой манила
Навсегда теперь я твой.
На судьбе нашей разлука
Без тебя не жизнь, а мука
Как мне дальше без тебя?
Господи, прошу спасенья
Не забыть мне те мгновенья,
Что обрел, ее любя…
Ты – моя.
И ты не убежишь,
Я не сдаюсь.
Ты – моя.
Знаю, ты грустишь.
И я – вернусь!
Жизнь моя,
Тебя люблю.
Ты – то, к чему иду, стремясь.
Ты – моя.
Я всех убью,
Ведь для меня ты родилась.
Ты прости за мою глупость,
За мужскую мою грубость —
До тебя любви не знал.
Измениться обещаю,
Жизнь шальную завершаю.
Ангел мой, мой идеал.
Господи, прошу спасенья —
Я люблю Твое творенье,
Меня с ней соедини.
Без тебя не существую
К самому себе ревную
Умоляю, помоги…
Он не мог засыпать, не представив Эрис, восстанавливая каждую её частицу с закрытыми глазами. Он страстно желал увидеть свою любимую хотя бы один раз во сне… Но такие сновидения посещали Тарроса очень редко, и все они заканчивались трагично – Таррос не мог приблизиться к Эрис, печальный и отстраненный вид которой приносил ему душевную боль, и, проснувшись, это почти телесное ощущение еще долго не покидало измученного командира…
А дни все шли… Бабушка Эрис стала относиться к внучке отталкивающе из-за предложения Тарроса. Эрис молчала – она не обижала старую женщину. Опекунша замечала расстроенную Эрис, но не открывала тему. Она, как всегда надеялась, что ее внучка наконец бросит военное занятие. После визита Тарроса бабушка наконец признала, что от цикла жизни не сбежать, и Эрис уже не маленькая девочка. Она увидела страстную любовь в глазах Тарроса, а затем крах его надежды. В душе она осуждала и себя, и Эрис. За то, что и по ее вине теперь мучается ее внучка. Она все замечала. Но неумолимые принципы никогда не давали поговорить им по душам.
Суровая девушка днями с утра до позднего вечера готовила ребят – теперь Эрис добавляла полосы препятствий и обязательное плавание на скорость в доспехах на пляже ближайшей лагуны. Так, как учил ее Таррос.
Рана на сердце не заживала. Эрис начала не жить, а существовать. Она замкнулась в себе. Юниоры были так же веселы, как обычно, но они намного повзрослели. Стали ответственнее и сплоченнее. Строгий сержант Эрис знала, что рано или поздно они отправятся на войну. За победы на играх юниоры Ситии досрочно встанут своим маленьким отрядом в ополчение, не поступая на взрослую службу.
Эрис немного задержалась сегодня. Запах поздней осени нагнетал вокруг тоску. Эта тоска вместе с серыми тучами давила ей на сердце. Вот так ее ноги сами брели до дома, зная наизусть дорогу, а голова оставалась забита мыслями.
Листья деревьев пахли сыростью. Стоял запах жухлой намокшей растительности. Их тусклые оранжево-коричневые тона прибавляли грусти и разбитости. Вороны, возращаясь и громко каркая, сбивались в большие стаи. Эрис слышала шелест их крыльев над своей головой. Кучкуясь на ветвях, тесно, черными гроздьями рассаживались они на ветвистых переплетеньях теней. Утром они улетали искать пропитание до захода солнца.
Также и в этом маленьком городке, местами сумеречном, бедные люди работали, не покладая рук ради куска хлеба насущного детям и себе. Над ними, словно муравьи над тлей, восседали феодальные вассалы и аристократы. Притеснения пораждали восстания. Но пока угнетенный народ не мог добиться послаблений венецианцев и их подлиз – местных архонтов. Среди аристократии были и благородные люди. Но их было мало. Некоторые поддерживали и поднимали народ. И очередная вспышка насилия при отягощающих условиях породила недовольства крестьян.
Эрис вернулась домой. Она постучала в калитку. Старый пес скулил и скребся, просовывая лапы к молодой хозяйке. Эрис, простояв так недолго, решила перелезть через забор.
Прыгнув во двор, она увидела, что дом закрыт на замок. Эрис села на крыльцо. Сумерки поглотили очертания соседских крыш и деревьев. Сердце Эрис почувствовало тревогу. Ее руки холодели. Ноги обессилели. В груди задрожало. Эрис заподозрила неладное. Она, не долго думав, засобиралась на поиски бабушки. Девушка просто перелезла обратно, на улицу.
Ее окутала мгла. Одинокая Эрис быстро шла к рынку – сегодня было воскресенье. Эрис недавно возвращалась домой по этой дороге, пройдя мимо и не заметив ничего подозрительного. Она приближалась и ее не покидало волнительное ощущение тревоги. Девушка подошла к большим воротам – одна ставня уже была закрыта. Эрис огляделась вокруг – чистильщики собирали мусор и мели, около дороги сидели страшные нечестивцы, с раки в бурдюках, они гоготали и вели себя вызывающе. Они были похожи на одичавших грязных животных – подобно своре бродячих собак, пьяницы шатались и липли друг к другу с ругательствами. Эрис не хотела, чтобы это отрепье заметило её.
Вокруг пахло прокисшими на солнце фруктами. Эрис вошла в полуоткрытые ворота. Лавки пустовали. Вокруг царила темнота, и лишь пару факелов у рыночной администрации освещали местность. Охрана была на проверке рядов. Лишь кое-где мелькали последние, в спешке уходящие торговцы.
Эрис прошлась по темным рядам и закоулкам. Стояла тишина. Рынок был огромный, и она не смогла бы обойти все сразу. Побродив, Эрис подошла к той самой площади, где когда-то перед ней был опозорен Таррос. На нее хлынули воспоминания, и сердце Эрис больно сжало тисками. Она вспомнила его выражение лица. Слезы и улыбка посетили Эрис одновременно. Она немо попросила Господа о его благополучии.
Эрис уже собиралась уходить, как ее внимание привлекло белое пятно. В темноте было не разглядеть, что же такое валяется на грязной затоптанной земле. Эрис подошла поближе. Она наклонилась и стала вглядываться в знакомую вещь. Это была бабушкина сумка, куда она складывала необходимую мелочь, отправляясь торговать. Девушка не ошиблась – она сама сшила и подарила ее бабушке. Эрис подняла ее и страх затуманил ее разум. Эрис провела пальцами по красному цветку – она сама вышила его, своими руками.
Эрис оглядела все вокруг и обнаружила обломки корзины и затоптанные домашние заготовки, которыми торговала бабушка.
Эрис побежала искать охрану. Не обнаружив, она начала звать стражей. Тишина. Вдруг на шум, со входа к ней приблизились злосчастные пьяницы – не меньше дюжины человек. У Эрис с собой был только клинок. Клинок Тарроса.
– А, красотка! – заорал мерзкий доходяга.
– Иди сюда! Иди ко мне!
– Давай повеселимся, ну что ты! – их голоса были похоже на потусторонние звуки – грубые гортанные и визгливое верещанье.
Они приближались к Эрис. Их бездушные глаза сверкали в ночи огнями факелов и пьяной дурью. Эрис почувствовала их отвратительную вонь – пот, рыба и выпивка.
– Не подходите, уроды! – голос Эрис звучал грубо. Но они вряд-ли вообще что-либо соображали.
– Зарежу! – заорала Эрис, вытащив клинок, крепко сдавив его пальцами, боясь уронить.
Их лица были омерзительные. Вонючие и грязные, похожие на черных чертей, они окружали Эрис. Девушка метнулась на самого близко стоящего к ней. Она пнула его ногой под грудь, и тот рухнул. Они хотели окружить ее, но годами наученная Эрис успешно избегала их попыток. В руках некоторых заблестели ножи.
– Господи, помоги! – шепнула Эрис. Перед ее глазами проносились мгновения всей ее короткой тяжелой жизни. На нее кинулись разом, но она начала тыкать острым лезвием на наступление. Эрис была проворна, а выпивохи туго соображали. Один сильно вскрикнул, напугав остальных. Они замешкались на пару мгновений, Эрис ринулась к выходу, ее тянули обратно, но она выскользнула. Быстро бежав, она на миг оглянулась и увидела, что за ней открывается погоня. Она летела к воротам, но столкнулась с матерой подмогой – еще пятерка пьяниц намеревалась схватить ее, перекрыв путь. Эрис, не думая, полоснула по ним натренированной рукой. Она точно видела, как один бездыханно упал. Горячая кровь заскользила под пальцами, Эрис резала тех, кто мешает ей впереди. Она должна была прорваться во что бы то ни стало, сзади догоняли. Эрис билась руками, ногами и клинком и она расчистила себе дорогу. Она, наступив на чье-то упругое тело, выбежала с проклятого рынка и устремилась прочь быстро, как только могла. Она побежала в часть. В ее крыле не было никого, кроме часовых. Эрис прошла внутрь. Поздоровавшись с постовыми, она пошла в конюшню и забрала Сириуса. Эрис увидела себя всю в крови, и, вскочив на коня, девушка снова помчалась домой.
Дома по-прежнему никого не было. Эрис взломала окно и влезла. Она омыла кровь и переоделась. Затем снова отправилась на поиски. Она не хотела никого тревожить – юниоров или тетю. Эрис снова помчалась на рынок, теперь уже верхом. Она проезжала мимо, желая быть незамеченной. Здесь уже столпилась охрана и был дикий крик повязанных хулиганов, потасовка еще продолжалась. Эрис увидела, что три человека лежали мертвые. А около пяти метались и ползали по земле на четвереньках, раненые. Остальные были связаны охраной.
Она набралась смелости и прискакала.
– Здравствуйте. Я сержант отряда Ситии. Что произошло? – Эрис была в доспехах и шлеме.
– Да вот пьянь поножовщину устроила. – ответил разгоряченный охранник. Повсюду была кровь.
– Ясно. Пить не надо. Черти. – грубо прокомментировала она. – Сегодня вообще какой-то тяжелый день. – она намеревалась выудить информацию.
– И не говори, сержант. – тот клюнул.
– Что может быть хуже этого? – Эрис мотнула головой на трупы.
– Ой, бравый служивый, сегодня уже было убийство.
– Да ты что? То тишина, то черт толкает. И кто же?
– Ты только молчи, будешь? – он протянул ей раки.
– Я на службе, брат. – она строила из себя парня.
– Молодец, а что ночью тоже?
– Да я самовольно. Свидание, понимаешь. – она засмеялась.
– Дела сердечные, значит?
– Да если б сердечные… – Эрис нарочно строила из себя такого же отталкивающего человека, какого видела перед собой. Она специально цинично похихикивала. – Ты же обещал поведать, любопытство зажег. Что за слова не отвечаешь, брат?
– Да магнат местный приказал наказать своей страже – видите ли одна старуха криво покосилась. Мы хотели заступиться – хозяин рынка запретил. Земля-то магната. Вообще оборзели, предатели – ходят под колонизаторами и все им с рук сходит.
– И не говори.
– Старуху жалко. До сих пор перед глазами – ее огрели плетью, а она и рухнула замертво.
– Хоть похоронили? – Эрис хотелось истерить, но она не могла выдать себя – в окружении мужчин ночью никто не сможет заступиться. Второго шанса не будет.
– Не завидую старухе! Погрузили наши ее в повозку да увезли на кладбище бродяг и арестантов. Там и схоронили, где её и отпел местный святой отец.
– Плачевно. – выдавила Эрис. – А чья земля – то?
– Ну ты уморил. Августоса, не знаешь? Жирюга такой. Наш хозяин ненавидит его. И знаешь, он как приказал старуху бить, сказал – что внучку ее сожгут, а землю заберут. Выходит, знал, парша, бабку.
– Спасибо, братка. На, от души. – Эрис крепко пожала ему руку, с лошади протянув в ладони три золотых дуката.
– Ты бросай, брат, это. – он отнекивался.
– От души. – она похлопала дрожащей рукой спину охранника.
Эрис поскакала домой. Она не знала, что ей делать дальше. Ее отчаянье сломило ее. Она рыдала, осознавая, что теперь осталась совершенно одна – так внезапно. Эрис добралась до дома. Она привязала Сириуса в густых кустах. Неужели бабушка больше не откроет ворота, недовольно оглядев и испортив Эрис настроенье? Ее бабушка – единственный человек в мире, столько лет бывший сироте опорой. Она просто была. Была дома. А теперь Эрис стала настоящей беспризорницей. И, скорее всего, завтра станет бездомной.
Эрис вошла через окно. Она собрала небольшую сумку – собственные вещи и пару рукописей. Самая большая драгоценность Эрис была белая повязка с критского веселья, напоминающая о беззаботных днях, проведенных вместе с Тарросом.
Упасть бы и забыться. И пусть жгут и её, черти… Девушка глотала страшную боль, похожую на железный кол в глотке. Эрис в последний раз понюхала платок бабули. Этот запах родного дома успокаивал её. Но ненадолго. Эрис услышала голоса и увидела свет факелов. Невидимые люди забросили за забор горящие головни. Собака истошно лаяла. Эрис побежала тушить огонь. Но они предварительно закинули оливковое масло, и Эрис, безуспешно стараясь погасить множественные очаги, слившиеся воедино, сдалась. Она побежала к сараям и выпустила всю живность. Огонь быстро распространялся по осенней земле, поглощая все. Эрис взломала замок, открыв ворота, дав дорогу собаке и подгоняя кур к выходу. Выйдя, Эрис в последний раз оглянулась на дом. Кровля рухнула, не выдержав жара. Рухнуло и детство Эрис. Сквозь жар и треск она слышала волнение Сириуса. Эрис ринулась к нему и отвязала. Она отошла и молча смотрела огромными отчаявшимися слезными глазами на высокое пламя, вырывающееся в небеса. Сверху летели черные тонкие невесомые огарки – сажа, опускаясь на нее и округу. Она была похожа на снег. Только угольный. Эрис чувствовала жар на освещенной коже лица. Гул и едкий запах гари разбудил округу. Соседи выбежали. Они принялись кричать и суетиться. Эрис попросила не шуметь – их жилищам ничего не угрожало и они могли идти спать.
Эрис, досмотрев до конца, тихо ушла в часть. Было почти утро. Она зашла к себе в каморку и закрыла дверь на засов. Здесь нельзя было жить – было прохладно. Были сплетни. И скрытая опасность в лице старших одиноких служащих, живших поблизости в казармах. Она решила дождаться утра.
