Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Ишь! Как всё объяснил бестолковой старухе! А без тебя я до такой мысли и не дотянула бы! Тебе бы надо наняться пропагандистом в ведомство Сэт-Мона, мужа моей дочери. Ты бы сделал там отличную карьеру. Уж очень убедительно ты плетёшь о будущих горизонтах. – Пристально рассматривая сбоку лицо Валерия, она выглядела не совсем здоровой умственно. – Как светлы твои глаза, как красиво твоё ясное лицо, и как необычен ты, парень! Твоя одежда меня не обманет!
– Я не собираюсь тебя обманывать, – Валерий стал давать знаки Ландыш, чтобы им уйти отсюда прочь, отвязавшись от навязчивой душевнобольной бабки.
– Значит, я не ошиблась? Это перстень Нэи? А где она сама? Так выходит, что вы не все покинули нашу планету? Значит, кое-кто из вас тут остался до сих пор? Но ведь подземный город уничтожен, и входы в него завалены давно. Или же вы вернулись? Но почему никто о том не знает? – поток вопросов, содержащих немалую информацию о том, что старуха вовсе не простая прохожая и не выжившая из ума бабка, ностальгирующая о своём прошлом, заставил онеметь и Ландыш и Валерия.
– Я и не жду от вас ответов, поскольку их и не будет, – остановила их старуха. Цепкими руками она ухватила Ландыш за одну из бесчисленных оборок на её платье. – И всё же. Только скажи мне одно. Жива ли та, кому и принадлежал перстень?
– Я не понимаю тебя, милая бабушка, – ласково обратилась к ней Ландыш. – С чего ты взяла, что моё кольцо кому-то принадлежало?
– Мне всё ясно. Конечно, её уже нет в живых. Она никогда бы не рассталась с Кристаллом, будь она жива. – Старуха свесила голову в размотанной наполовину чалме. В больших туфлях со стоптанными задниками, в одеянии, похожем на какой-то архаичный халат-тунику, она напоминала старого джина, вылезшего из неведомо какой лампы. – Но почему через такое малое количество астрономических лет она умерла? Или же то было несчастным случаем? Ведь Нэя была моложе меня. Неужели моя и её жизнь были на самом деле, а не являлись чьей-то бездарной выдумкой? И опять я не жду твоего ответа, поскольку ты ничего мне не скажешь. – Та, кого звали Ифисой, рассматривала голову, отломанную от исчезнувшей статуи, и вновь напоминала сказочного персонажа, кого-то вроде принца Гамлета, вопрошающего череп «бедного Йорика» о вечных загадках беспощадного времени. Поскольку со стороны, не знай Ландыш, что это женщина, она казалась лишённой пола, как женского, так и мужского, что иногда случается с пожилыми людьми, если у тех нарушен гормональный баланс. А тут со здоровьем даже молодого населения было не очень здорово. Или тому причиной была непривычка Ландыш к таким вот пожухлым лицам и к такой странной одежде.
– Подумать только, – продолжала женщина, старый восточный джин и литературный датский принц Гамлет в одном лице, поскольку так её определила для себя Ландыш, начитавшись за последний год много всяких исторических небылиц. – А ведь когда-то я купалась в этой грязной и вполовину усохшей, против прежнего, луже! Все ключи засорили негодники! Все рукотворные красоты перепортили, если не разрушили дотла! Надо же чистить и пруды, и парки. А кому оно надо?
– Такова участь всякой паразитарной роскоши, когда за нею некому ухаживать. Вы так не считаете? Ведь прежние аристократы не привили народу любовь к красоте. А народ, похоже, ценил только то, что приносило ему пользу для выживания его самого и его потомства. Прочее же не воспринимал как нужное лично ему, как трудовому субъекту.
– Ишь, ты! Как наловчились современные пропагандисты воспитывать молодёжь, – ответила бабка-джин. Но тут же спохватилась, вновь уткнувшись в лицо Ландыш усохшими ягодами своих, отнюдь не пустых и не глупых, глаз. В них мерцал очевидный ум, пусть и своеобразный, на здешний лад. – Не пытайся обмануть меня, что ты тутошняя. Я слишком много повидала за свою жизнь, чтобы ты смогла меня одурачить, девушка, пришедшая из-за небесной тверди. Рамина, конечно, и понятия не имеет, с кем свела её судьба. Да и к чему ей такое понимание?
Валерий стоял уже поодаль и делал знаки потрясённой Ландыш, чтобы она быстрее шла за ним. Не понимая, каким образом старая женщина смогла так быстро раскусить их с Валерием маскарад, она не имела сил, чтобы сдвинуться с места. Это был не страх, чего было бояться старую бродяжку? Было что-то другое. Предчувствие, что жизнь входит в какую-то совсем другую фазу здешнего существования. Поскольку встретить на огромной чужой планете, населённой миллионами существ ту, что лично была знакома когда-то с первой женой Радослава, являлось мистикой в соединении с фантастикой.
Уже отойдя на приличное расстояние, Ландыш обернулась с вершины небольшого холма, но на берегу старого пруда никого уже не было. Песчаный пологий берег отлично просматривался сверху, и Ландыш рассмотрела белый шар головы от старой садовой скульптуры. Он так и остался брошенным у самой воды.
Она ничего не забыла!
– Как считаешь, Кук должен знать о странном разговоре со старухой? – Ландыш уже успела переодеться в том секторе подземного города, что был сохранён после умышленного повреждения всего объекта в целом. Здесь же ребята сумели запустить и очистку воздушных потоков, и освещение, и часть служебной робототехники и частично автоматику, приводящую в движение подземный транспорт. По сути, тут вполне можно было жить и даже обороняться в случае войны со стороны местного населения. Но это был совсем уж апокалипсический сценарий, – избежать его следовало в любом случае.
– Как сама думаешь? Это важно? – ответил Валерий, – я лично слабо прислушивался к её бормотанию. Ругалась она громко, а по существу-то, что она сказала?
– Она упомянула имя первой жены Радослава. Нэя была отсюда. Бабушка узнала каким-то образом кольцо, которое мне осталось после него. Но как она могла так точно определить, что оно принадлежало когда-то Нэе? Что в нём такого уж уникального? Мало ли на свете кристаллов? Я, например, дорожу им только как памятью. А так, я вообще не обращаю внимания на драгоценности и считаю их пережитком глубочайшей архаики.
– Это ты. А она обитательница глубин этой самой архаики. Расскажи отцу, если считаешь нужным. Но боюсь, что это может окончиться тем, что он наложит запрет на наши вылазки.
– Почему бы? Он сам говорил, что мы должны исследовать неведомое. Раз уж мы космические скитальцы. Просто ты боишься, что он запретит тебе встречаться с Раминой.
– Ну да. Я к ней привык. Мне без неё будет совсем скучно. Даже хуже чем на Ирис. Там хоть свобода была. Лети куда хочешь, а тут? Два аэролёта на ходу, то есть на лету, да и то такой старой модификации, что того и гляди грохнутся посреди гор, так и не вылезешь потом оттуда со дна какой-нибудь пропасти, даже если будешь в спасательной экипировке. А Костя такой обормот! Он всё время норовит полетать налегке. К чему было уничтожать парк летающей техники?
– Чтобы она не попала в те руки, для которых не была предназначена. Чего непонятного?
– Да как местная шантрапа разобралась бы в управлении машин, созданных другой цивилизацией? Ты сама-то сообрази. Тут что-то иное было. Кто-то умышленно всё уничтожил именно для того, чтобы наши, земляне, не смогли воспользоваться нашими же машинами. Тебе понятно? Тут явно был погром в целях зачистки нашего присутствия. Ведь Разумов так и не объявился. А мы тут сколько? Почти год. Всё бы нос высунул, где он ни таись. И чего ждём? До чего же мне хочется домой!
– Как же Рамина? – подковырнула его Ландыш.
– Да что мне Рамина, или другая какая румяна. На Земле разве нет девушек покраше?
– Вот и верь в вашу любовь, – вздохнула Ландыш.
– Я тебя умоляю, ну какая тут любовь? К кому? Это же от безысходности. Меня уже давно утомила дочь старого аристократического семейства своими вздохами о прежней паразитической роскоши и своим сословным смехотворным высокомерием ко всем. Одна статуя её маменьки чего стоит. Отнесла бы давно на кладбище, пусть бы там ворон пугала.
– А тут есть вороны?
– Ну, кто-то подобный же есть.
– Крыланы, к примеру, – Ландыш ужасно боялась крыланов, не смотря на их безобидность и её любовь к животным. Стоило лишь однажды в целях починки выключить защитное поле вокруг обитаемых объектов в горах, как крылатые собаки умудрились изгадить всё. Даже смотровую площадку Ландыш на вершине «Башни узника».
– Они только в горах и в предгорьях обитают. На континент не летают.
– В следующий раз я пойду с ребятами в тот самый город, который и строили на поверхности наши совместно с местными в те годы, когда тут было всё по другому. Саша и Костя обещали мне показать классные строения. Да и на местную столицу мне хочется взглянуть. Ты как? Пойдёшь с нами?
– Чего я там забыл? Толпы людей, копоть какая-то, шум от чудовищных механических динозавров эры дремучего техно невежества. То ли дело были дороги у нашей незабвенной Ирис! Или её миражные Города, воплощающиеся из вакуума практически. Жалко, что мы там так и не побывали. А вот почему?
– Нелепость! Если есть техника, то где невежество? Тут тоже есть Храмы Надмирного Светка, дома яств, и даже театры есть, а на Ирис не было развлекательных заведений вообще. Почему, как думаешь? Хотя Храмы там были. Тот же Храм Ночной Звезды. Я всё пытаюсь понять, погиб ли тот маг из Храма Ночной Звезды или то был мой сон?
– Какой маг? – Валерий замер, вдруг поняв, что он мало того, что проболтался про Ирис, а что Ландыш отлично всё помнила! Как же могло такое быть?
– Тот, кто был сыном Кука. Значит, и твоим братом.
– Ты помнишь про Ирис? – спросил он тихо, – ты же никогда там не была…
– А ты разве был? – ответила она безразличным голосом. – Но раз уж зашёл такой разговор, то знай. Радослав не просто так приходил в мои сны. Он снял ту блокировку, которую нахлобучил на мою память Кук. И я думаю вот что. Всё дело в моём кристалле. В нём. Как только я надела его на свою руку перед сном, всё и ожило. Не знаю, зачем я так поступила, но теперь я отлично понимаю, зачем так поступил Кук. Он боялся, что я умру от горя утраты. Но я бы выжила. Все выживают после утрат. А Виталина, глупая малышка, и натолкнула меня на мысль о том, что Кук мне врёт. Она же не умела лгать, в отличие от всех вас. Но пусть Вика думает, что я не помню, что я и есть родная мать Виталины. Я тоже хочу немного погримасничать перед ними. Ты меня не выдашь?
– Нет, ни за что! – согласился ошеломлённый Валерий. – Если только сами догадаются. Ты очень добрая, Ландыш. Случись такое со мною, я бы не простил даже отца.
Они вышли наружу. Панели автоматически закрылись за ними, и казалось, что сзади нет ничего, кроме обкрошенных скал. Ландыш взяла у Валерия рюкзак, вытащила игрушки для дочери, обёрнутые в шуршащую и душистую бумагу, положили их в свой рюкзак, который она с собою не брала. Он был частью её костюма десантницы, и был бы слишком непривычен для глаз местных жителей. А у Валерия рюкзак был замаскирован под стиль тех вещей, что и были у трольцев. Там он хранил связь и прочее, необходимое для экстренной ситуации, случись она.
Вернувшись в родное обиталище, спрятанное не только наличными горными структурами, но и защитным полем, они были встречены радостными Алёшкой и Виталиной. Девочка ласково потёрлась о комбинезон Ландыш. Ландыш погладила девочку под подбородком как котёнка. Потом достала подарки для дочери. Виталина развернула бумагу и без всякого воодушевления стала рассматривать странные штучки.
– Мама, – спросила она, вертя одну из кукол в руках, – где же у неё ножки? – На фигурке было платье колоколом, и подразумевалось, что ноги спрятаны под одеянием. Торчали только золотые туфельки. – У неё лапы из золота, как у заколдованной уточки. И ручки не гнутся. Она звенит? – Девочка потрясла куколку. – Нет. А похожа на мальчика-колокольчика. Папа рассказывал, что у них были платьица как у девочек. Она ненастоящая, мама, – Виталина брезгливо бросила фигурку на землю. Одна из хрупких ручек, ударившись о камень, надломилась. Ландыш с сожалением смотрела на поломанную вещицу, столь дорогую для старой странной Ифисы, которая так жаждала её заполучить. Подошла Вика и подняла безделушку.
– Ничего, – сказала Вика, – я её восстановлю. Это пустячная поломка. Красивая какая! – восхитилась она, рассматривая статуэтку. – Работа такая тонкая, не побоюсь сказать, ювелирная. Даже зубки заметны, и ротик такой славный, и глазки как живые. И пальчики, ну есть настоящие! Даже с ноготками. А кружева-то на юбочке того и гляди сомнутся! Что за местный Левша её делал? Ясно, что это ручная работа. Никакой автомат так не сделает. Можно, Виталина, мама Викуся оставит её себе для радости? – спросила Вика у Виталины.
– Если тебе хочется поиграть, то бери, – великодушно согласилась дочка двух матерей. Ландыш решила оставить другую безделушку – девочку с птицей себе. Если Виталине такие игрушки не интересны, то ей они будут как память о Рамине, когда они покинут Паралею.
Когда мы покинем Паралею? Для чего мы тут?
В рабочем отсеке Кука было прохладно и пустынно. Сам Кук сидел за компьютером, вычисляя то, что ему и было необходимо. Он упорно вычислял те точки в горах, где мог с высокой вероятностью не только прятаться, но и обитать, выживать столько времени в полном одиночестве Разумов. Но за то время, что они тут торчали, горы были исследованы едва ли не на ощупь и под и над, а Разумов так и не был обнаружен. Если, конечно, он тут, и если вообще жив.
– Исследовать подземные тоннели не нашего производства невозможно. Их тут столько, и они такой протяжённости, что уходят под дно океана. А если он живёт на островах Архипелага? А если он мимикрировал полностью под местных и живёт себе в одном из их городов или селений? Задача не решаемая, честно скажем. Тут и жизни более молодого, чем я, не хватит для поисков.
– А зачем нам Разумов? Чего мы его ищем? Он же старый, да и адаптировался давно под местные условия. Пусть себе живёт тут, – отозвалась Ландыш, искренне безразличная к судьбе неизвестного Разумова. Кук обернулся на неё, удивившись тому, что это она, а не Владимир, как он думал.
– У меня задание такое. Ответственное, – ответил он. – Земляне своих не бросают в беде. А чего бы иначе мы сюда направились?
– Радослава ты же бросил в беде, – сказала она, – и Андрея оставил на съедение своей Ирис.
– Какого Радослава? Был же разговор, что человека с таким именем не было никогда. И кого я оставил на съедение? Это что-то новенькое, – Кук уставился на неё как кот из зарослей на неосторожную мышь. – С чего ты взяла, что я их бросил? Это был их личный выбор. Слово человека космической чести. Я не лгу.
– Никогда?
– Практически.
– Весьма неопределённый ответ. Я вот зачем, Артём. Мы с Валерием встретили в одном селении старую женщину. Она сразу узнала в нас землян. Из чего я сделала вывод, она с ними прежде встречалась. Давно. Но и это не всё. Она знала жену Радослава. То есть Венда. Ту самую Нэю. Она, бабка та, сразу, как увидела мой перстень, так в лице изменилась. А лицо у неё, Артём, такое страшное, старое потому что. Тут у старых людей очень уж жуткие лица. Так вот, лицо её пошло какой-то рябью и стало совсем каменным, как у той самой головы, которую она мыла в пруду.
– Чего ты плетёшь? – встревожился Кук, – какая голова в пруду?
– Да я объясню! – засмеялась Ландыш. В общих чертах она описала встречу с Ифисой, умолчав о романе Валерия с Раминой.
– А чего ты повадилась с Валеркой таскаться к его барышне? – спросил Кук, отлично осведомлённый о похождениях озабоченного сына. Так что и таить уже было нечего.
– Ты понимаешь, вначале так было проще, а потом я с Раминой подружилась. Она отличная девчонка, хотя и напичкана сословными предрассудками и прочим информационным хламом. Валерку любит. И сама тоже рыжая.
– Да? – Кук стал печальным.
– Бабка более чем загадочная. И мне показалось, что с её появлением что-то у нас сдвинется с мёртвой точки. Как думаешь, я обладаю проницательностью как ты?
– Для того, чтобы дать тебе ответ, я должен эту старую ведьму увидеть сам. Опасна она для нас или нет.
– Как же ты её увидишь? Где? Я и понятия не имею, где она живёт. Она же забрела туда издалека. Сама так сказала.
– Дай, – Кук протянул руку к её универсальному переводчику. Она вынула его из мочки уха, не понимая его манипуляций. – Тут всё записано. Все ваши путешествия. Даешь разрешение на просмотр?
– Да, – удивлённая Ландыш и понятия не имела, что ведётся запись и наблюдение за нею таким вот образом.
– А как ты думала? Я бы позволил тебе бродить по чужой планете, не имея надзора? Но я не смотрел ни разу, пока не было нужды.
В следующую минуту Ландыш увидела в объёмном мониторе всё то, что и произошло накануне. Крошечное изображение Ифисы – джина в чалме опять что-то бормотало и мыло голову скульптуры в пруду, ругаясь на негодную Рамину.
– Какая колоритная фактура у бабуси, – похвалил Ифису Кук. – Разве она бабуся? – спросил он у Ландыш, хотя сам же её так и назвал. – Женщина немолодая, да, но уж ты и сказанула, что она страшная! Она красавица! Если и не на твой взгляд, но на мой уж точно. Статная, глазастая, грудастая. На Сирень чем-то похожа внешне. Только попроще, конечно. Покрупнее опять же. Видно сразу, женщина нелёгкой судьбы. Умная, талантливая. А ты говоришь, старуха – дряблый джин! Да она гладкая, что твоя скульптура. И морщин у неё нет. Ну сколько ей? Лет шестьдесят, не больше. Как моя Викуся. Только Викуся вся напитана нашими омолаживающими технологиями, а эта естественная. Вся и разница. Для меня же она молодка. Я же сам за девяносто лет уже.
– Ты не влюбишься случаем? – пошутила Ландыш.
Кук завздыхал, заелозил. – Куда мне, дочка! Мне ресурса бы до Земли хватило долететь. Там я умру. Так уж решил.
– Ты же не старый, Кук! На Земле люди до ста пятидесяти живут.
– То земляне. А то я. Тёртый космический калач. Изгрызенный Ирис до корочки.
– А говорил, что она тебе дала вторую жизнь.
– Дала. Правда. Да ведь я сам её покинул. И уже навсегда.
– Все, кто на Ирис остались, будут вечные? – спросила Ландыш, задержав дыхание.
– Я того не знаю, – ответил Кук, приглушив свой бас.
– И Венд там живой? – спросила Ландыш, почти не дыша.
– Я того не знаю, – ответил Кук ещё тише.
– Ты же говорил, что на Ирис нет смерти? – спросила Ландыш, сделав глубокий вдох.
– Так было. Но как будет после того, что там произошло, я того не знаю, – Кук вновь включил свой голос на полную мощь, как и привык.
– Ты глухой, что ли, – одёрнула его Ландыш, – Чего ты всегда орёшь, как рупор у рта держишь?
– Что за историзм – «рупор»? Ты стала удивительно начитанной за столь короткое время, – ответил он, снижая напор голоса. И вдруг спросил, явно желая её разозлить и прогнать таким вот образом, – Ты не скучаешь ли по мужскому фаллосу? Столько времени ты одна, без ласк, без ночного уединения хоть с кем. Я могу ради тебя устроить ночь радости. Ты же помнишь, как хорошо тебе со мною было? Полноценным сексом заниматься не будем, конечно, но душу отведём. А там, как захочешь…
– Как же Викуся твоя? – засмеялась Ландыш над его житейским цинизмом. – Будет ревновать. Скажет, мало тебе свободных ребят… – Ландыш обняла сидящего Кука, прижалась к его лысине губами, как делала в звездолёте матери.
– Что молодёжь в сравнении со мною? – промурлыкал он, отдаваясь её ласкающим прикосновениям. Игра была понарошку взаимной, и оба отлично это понимали. Но так вдруг захотелось возврата туда, где всё было только впереди. Где был жив Радослав…
Ландыш почувствовала жгучую резь подступающих слёз. Но слёз не было в наличии. Когда-то были, а теперь вот иссякли. Только резь и осталась. – Мне кажется, Кук, что тут, на Паралее, тот, кто был Вендом, был совсем другим человеком. Во всяком случае, таким, кто меня никогда бы не полюбил. Как думаешь?
– Разве можно тебя не полюбить хоть кому? – ответил Кук.
– Не полюбил бы. Я чую как-то. А ту Нэю полюбил. Какой она была? Ты её видел?
– Нет, – ответил Кук.
– Разве твоя дочь тебе не рассказывала ничего?
– Нет, – ответил Кук.
– Ну, конечно. Что я и спрашиваю, если ты свою дочь не видел много и много лет, прошедших со дня её молодости. Это горько? Столько лет жить вдали от любимых людей?
– Страшно горько, – ответил Кук. – Так горько, что горькой кажется и еда, которую ешь, и вода, которую пьёшь.
– Но ты же жил и даже радовался. Ел и пил с большим аппетитом.
– Я тебе о душевной горечи говорю, а не о вкусовой. Это разное. И потом, и еда и вода в моём возрасте почти не имеют вкуса. Как и любовь остроты. Всё пресно, всё притуплено, Ландыш.
– Но со мною тебе было хорошо. Разве нет?
– Было хорошо. Но это «хорошо» относится к моим прошлым «хорошо» так же, как камушек к горе, если в масштабном сравнении. Прости уж старца за откровенность, – ответил Кук.
– Прощаю. Поскольку понимаю, о чём ты говоришь. А что если и Венду было со мною также ничтожно «хорошо» в сравнении с тем, как было ему с Нэей? Даже в сравнении с тем, как было с твоей дочерью? Ведь я всегда понимала, что не дотягиваю до уровня его прежних женщин. Тогда получается, что у меня и не было подлинного женского счастья?
– Ещё будет, – ответил Кук.
– С кем бы это?
– Может, он где-то совсем рядом, просто ты пока того не знаешь, – ответил Кук.
– Ты утешаешь или пронзаешь своей интуицией будущее? – спросила она, став серьёзной.
– Я чую, – ответил он также серьёзно.– Я чую, что ты не ошиблась по поводу этой печальной Ифисы. Она вестник, что вокруг всё изменилось. Всё пришло в движение. Нас ожидают перемены.
Желание Ифисы обменять тайну на свою утраченную коллекцию
Ифиса вошла в дом дочери и прямиком направилась в большую, центральную комнату, которую облюбовал для своего проживания муж дочери Сэт-Мон. Охрана, зная Ифису, пропустила её. Сэт-Мон был довольно стар, плохо восстанавливал свои силы после сложной работы, а потому раздражителен, и в домашнем быту не терпел около себя никого. Будучи проповедником самого скромного существования, он присвоил себе для отдыха небольшое почти уединённое поместье, некогда принадлежавшее неизвестному землевладельцу. Неизвестному для прочих, но только не для Ифисы. Дом был стар, но его починили так славно, что он выглядел новоиспечённой игрушкой, сияющей зелёными, а также витражными окнами среди огромного густого сада. Свой прежний дом в том же поселке, где до сих пор проживала Ифиса, Сэт отдал народу, как дом образования для местных ребятишек. Там Ифиса и вела свои уроки в женском классе, обучая девочек правилам хорошего нравственного поведения и прочей этике – эстетике. Не раз её выгоняли как проповедницу ценностей исчезнувшего образа жизни, но дочь Ола, имея настолько влиятельного мужа, всегда умела отстоять права стареющей матери, понимая, что полное одиночество сведёт деятельную и общительную мамашу с ума.
Теперешний дом мужа дочери с окружающей его территорией был намного больше оставленного, так что там проживала наряду с ним целая бригада охраны и прочих служащих, но прежний дом был куда как краше. Зачем-то Сэт-Мону было необходимо такое вот уединение от народа, об интересах которого он пёкся круглосуточно и в любви к кому не уставал объясняться. Но Ифиса в его вселенски-всеохватную любовь нисколько не верила, считая его, даже не двуличным, а человеком со множеством личин, и жестоким к тому же. Подозревала она и то, что власть Сэта была декоративной гораздо больше, чем подлинной. В мелочах – да, он был всевластен, но по крупному он мало что определял.
Он сидел среди старых шкафов со множеством книг и пил фруктовый горячий напиток, тщательно вылавливая ложечкой дольки разваренных фруктов со дна большой чашки. Не глядя на вошедшую Ифису, он с неудовольствием спросил, – Опять пришла чего-то клянчить?
– Если бы… – ответила она и вдруг задумалась. Сэт-Мон был сед и величественен, стать он сохранил по сию пору, но лицом неприятен Ифисе. Грубые черты, грубые носогубные складки, тяжелые сумрачные глаза, в которых давно уже не всходило солнце любви ни к кому, даже к собственной жене. И любовниц у него не было, насколько знала Ифиса. Да и не был Сэт-Мон тем, кому была в том необходимость. Появись когда такая женщина, он бросил бы Олу. Но уж если в прошлом так не произошло, то тем более теперь. Ифиса не знала его прежде, но со слов дочери он был совсем другим, нежным и любящим, во что Ифиса не верила. Не мог такой человек и близко стоять с теми, кто был на тончайшие чувства способен. Рациональный, чёрствый всегда. Детей у него не было, поскольку сын Сирт не был его кровным. И он отлично это знал, хотя между ним и женой существовало молчаливое соглашение, что сын его. Родной сын Сэта погиб от руки бандита довольно давно. Сын и при своей жизни был отвергнут и забыт отцом, и сына того Ифиса знала когда-то слишком хорошо, чтобы забыть. Тот был красавчик не в отца, мягок и беспутен, артистичен и запутан, талантлив и неудачен. Она редко его вспоминала в силу того, что все обстоятельства, связанные с ним, напоминали прошлую жизнь, бывшую одновременно и неповторимо-прекрасной и остро-больной до сего дня. Она уже давно жила только настоящим.
– Надо будет отдать приказание, чтобы тебя перестали впускать даже в пределы сада. Уж больно мне надоело твоё лицо старой и наглой попрошайки. Я не в том статусе, чтобы привечать всяких непутёвых родственничков. Да и какая ты родственница! – вскричал он, держа скользкий фрукт во рту, так что тот был похож на язык самого Сэта.
– Фу! Ну и простонародная скотина, – сказала Ифиса, ничуть не боясь сурового зятя. – Есть и то не умеет пристойно. А ещё управляющий Департамента промышленных и торговых связей народного хозяйства. Один из высших Контролёров!
– Я-то человек чести и профессионал своего дела, а вот ты кто? Ты даже дочь родную не воспитывала, мамаша! Только и сделала, что произвела её на свет от негодного аристократа, будучи почти ребёнком сама, и которому не могла отказать в силу своей врождённой испорченности уже тогда.
– Дурак! Меня тогда выкрали и продали ему. Да, я его полюбила, это правда. Он того стоил, уж поверь. Такого как ты я бы не полюбила никогда! Даже под угрозой смерти.
– Я не был аристократом-кобелём никогда. Я всегда был вечным тружеником. С младых лет. С детства. – Видимо, что-то болезненно задело его из сказанного Ифисой, поскольку он встал и, не допив свой горячий напиток, подошёл к окну в сад. Высокая фигура, бычья красная шея были как у молодого мужика, если не видеть его лица. Огромной ручищей «вечного труженика» с его слов, но вероятно так оно и было, он пригладил свою седую, с пегими прошивками сохранивших свой пигмент прядей, шевелюру.
– Как ты могла родить такую невероятную дочь? От кого? Сама кривляка –актриса, пустая и развращённая женщина, аристократ – полностью состоял из жестокости, дефектов и пороков, а дочь – чудо, каковое всегда явление среди толп неудачных порождений.
Ифиса даже не обиделась, поскольку он признавался ей в неувядающей любви к её же дочери. Ифиса молчала, поняв, что невольно затронула самую больную струну в нём. Свою жену Олу он при прежней жизни тоже выкупил у торговца живым товаром.
– Вечно тебя несёт в твоих речах туда, куда совсем никому не надо. Чего ты о прошлом-то? Говори уж, чего надо.
– Я принесла тебе любопытные, а может, и государственного значения сведения. Но задаром их тебе не отдам.
– Вот оно! – вскричал он, – вот оно, наследие порочных лет и веков! Сразу оплату ей! Какие такие сведения могут у тебя быть?
– Так я тебе и сказала. Вперёд оплаты оказанная услуга ничего не стоит.
– Какую оплату хочешь? У тебя и так всё есть. Больше чем у более достойных людей в нашем справедливом социуме.
– Это у нас-то справедливый социум? Ну, насмешил!
– Ты как раз и есть то самое несправедливое включение, наследие от прошлого. Всех же не уничтожишь вот так запросто, как уничтожают гнилое зерно собранного урожая. Люди – это не зёрнышки. А вот как испечь полноценный хлеб государственности, используя негодное сырьё?
– Понеслось! – вздохнула Ифиса. – И кто только загружает тебя подобными речами? Ясно же, что бывший забойщик скота, а впоследствии мелкий фабрикант и торгаш недвижимостью, не может быть таким талантливым оратором.
– Я учился всю жизнь и общался с существами, пришедшими оттуда, где ни ты, ни я никогда не были!
– Кстати, о существах, «пришедших оттуда», – Ифиса без брезгливости допила напиток зятя. Уж очень ей пить хотелось. – О них я тебе и сообщу, если дашь приказ исполнить мою пустяковую просьбу.
– Что? – оторопел он, – о каких таких существах речь?
– Так ты дашь мне то, чего я попрошу? – лукаво напомнила она о сделке. – Прошу такой пустяк, что он для тебя просто смешон. Да мне дорог.
Сэт-Мон принялся расхаживать по огромной комнате, больше похожей на вокзал. Видимо, прежний владелец был любителем больших пространств, поскольку в доме все помещения были огромны и от того неуютны. Ола для своего проживания из пары таких комнат соорудила себе целых пять комнатушек, чем и была довольна. В одной из них, самой узкой, даже стояла постель для матери, если та у неё гостила. Но Ифиса не любила дом дочери, как и зять, стабильно враждебный, её не жаловал. Чего ради было приезжать? Чтобы прятаться в узкий закуток от палящих неиссякаемым осуждением глаз Сэта-Мона? Будь он человеком не таким статусным, он бы и до рукоприкладства дошёл, настолько он свирепел от речей несдержанной на язык Ифисы – тёщи.
– Хочешь-то чего? За свои сведения? Учти, если они фальшивые, я данное тебе отберу.
– Ещё ничего не дал, а уже угрожает отнять. Зачем мне лгать? Да ещё тебе. Я разве не понимаю, с кем говорю, и что мне может угрожать, поскольку ты мне даже не посторонний, а враг откровенный.
– Говори! По существу вопроса! – взревел он бычьим рёвом, так что его грубое простонародное лицо стало багровым целиком, как и его бычья шея, бывшая таковой всегда.
– Уф! – выдохнула Ифиса, – до чего же неприятное общение. Век бы тебя не видеть и не знать. Да дочь-то у меня единственная, как и внук мой Сирт. Старшего моего милого сына убили же во времена смуты и переворота. А какой учёный и красивый был мальчик.
– Надо было правильную сторону выбирать, а не держаться за устаревшие порядки. Сгноили всю страну, а всё сидели в своей гниющей роскоши, не видя дальше своих носов и фаллосов. Против процессов, заданных законами самого Мироздания не попрёшь! Если они набрали силу, снесёт и башку разобьёт, если не впишешься в течение вместе со всеми. Да что тебе мальчики! Их Айра воспитывала, а не ты! Другой-то сын где? Знаешь, небось, а не выдаёшь того, что он завладел чужими документами и выдаёт себя законопослушным гражданином. Да пусть живёт себе, лишь бы не мутил никаких беззаконий…
