Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
Спасение, пришедшее с небес
Кипариса увозили по скоростной дороге рано утром через сутки после той страшной ночи. Никто и не пожелал ни в чём разбираться. Как и обычно все разбирательства были отложены на потом. А того, кто должен был нести охрану, если уж не самого «Ока Создателя», то Храма, ждала кара. Конечно, сокровищницу никто и не тронул, да и не мог. Конечно, отвечал за «Око Создателя» старый маг, но помощник сбежал. Что было таким же не прощаемым при подобных обстоятельствах нарушением. Бросил мёртвого мага в преддверии ночи встречи с предками, в открытом всем ветрам и злоумышленникам Храме, и тогда, когда была обнаружена пропажа алмазного сердца Храма Ночной Звезды – «Ока Создателя»!
Да и Барвинок расстарался, обвиняя именно Капу – Кипариса в хищении. А может, и в убийстве старого мага? Много ли старику надо. Стукнул пару раз, и нет его. Только помощник и знал, где тайник. Барвинку возразили, что же так тупо-то? Можно было сокровищницу разграбить, и сделать всё это незаметным до времени. К чему такое представление при стечении всего окрестного люда? К чему Кипарису присвоение «Ока Создателя», если он знал об уникальности алмазов и о сложности их реализации? Он же не бродяга, не посвящённый в тайны корпорации? Барвинок начал уверять, что Капа связан с особым бродягой – оборотнем, коему он и душу, скорее всего, заложил. Не только и священные чистые камни. Он не просто вор, а кощунник. Он умышленно создал такое вот жуткое представление, поскольку его задачей было именно надругательство над традициями предков и самим «Оком Создателя».
Путаницы было много, веры Барвинку не было, но и Капа стоял на допросе, где решалась его участь, как мрачная и немая скала. Он вызывал особую неприязнь в связи с открывшимися дополнительными обстоятельствами: он сын Сирени. Конечно, в силу своего уже возраста, в силу занимаемой ею должности, она была уже вправе обладать хоть десятком обнаруженных вдруг детей. К ней, настоящей, сын как таковой уже не имел отношения. И как ни тщился Барвинок опорочить Сирень, ему такого не удалось. А вот Сирень не сидела без дела. Пока Барвинок, ликующий по непонятной для посторонних зрителей причине, сопровождал Кипариса в числе двух палачей на казнь, Сирень послала своих верных людей обыскать владения самого Барвинка. В машине Кипарис хранил всё то же мрачное молчание. Он не выражал ни страха, ни заметного напряжения, будто ехал на невозможно скучную прогулку по навязанной необходимости. Исполняющие должность палача люди были расположены к нему больше, чем к его главному обвинителю. Они то и дело одёргивали суетливого Барвинка. Тот ехал как на собственную свадьбу, что наводило сопровождающих Кипариса людей на собственные уже подозрения против Барвинка. Чему радуется? Как вообще можно радоваться чужой смерти, пусть это и постигнет преступника? К тому же помощник мага не человек с улицы, не оступившийся простолюдин и не бродяга, слетевший с установленной колеи. Его проступок связан не с нарушением человеческих норм и законов, а высших установлений, коих сам Барвинок не знал. Знать не мог.
Сирень ехала на своей скоростной машине по следам той машины, что увозила Кипариса к побережью. Ей не могли чинить в том препятствий по её высокой должности. Если главная магиня решила присутствовать при казни, это был её личный выбор. Значит, ей было так надо. А сын там, не сын, это уже к делу не относилось. Но палачи краешком своей очерствелой души жалели её за материнское горе. Кроме Барвинка.
Остановившись на абсолютно безлюдном ответвлении дороги на опорах, созданным специально для того, чтобы привозить сюда преступников, палачи вылезли сами и велели выходить Кипарису. Он вышел всё такой же каменно-непроницаемый, что вызывало к нему не малое уважение. Спереди его руки были связаны цепью, похожей на ту, которой и сковал его Барвинок в позапрошлую ночь. Дорога заканчивалась, не доходя до побережья совсем немного. Спустившись вниз, все четверо направились к ближайшим скалам, идя параллельно морскому побережью по дороге, специально выложенной ровными рядами камней. От долетающих сюда брызг она была скользкой. Дул ощутимый ветер, орали большие птицы, живущие в скалах. Равномерно и однообразно шелестела морская безбрежность, поднимающаяся куда-то кверху, к небу, как казалось. Солнышка не было, а было равномерно и тускло пасмурно, серо, тоскливо. Будь наступающий день сияющим, мука обречённого человека была бы куда острее.
Кипарис остановился, с безразличием взирая на океан, который видел впервые. Казалось, его нисколько не тронул вид океана, подавляющий зрение, восхищающий мощью водной бесконечной пустыни. На самом деле он был поражён тем, что вода умеет дышать, что она имеет собственный голос. Поверхность синей бескрайности вздымалась и обрушивала на берег пенные свои выдохи, а потом шумно делала вдох и откатывалась от берега. Реки же, к которым он был привычен, были только подвижны, но безмолвны и об их дыхании, подобном живому существу, он и понятия не имел. А тут целый загадочный мир параллельный миру каменному, растительному и земляному. Он заглянул вниз, отчётливо просматривались камни и на дне, да и водоросли выбрасывало на берег целыми охапками. Выходит, что и там своя жизнь, в чём-то и подобная жизни на поверхности. С рыбами, скользкими животными, подводными растениями, даже с горами. Были там и такие существа, что шныряли и по берегу и по дну, иные выныривали на поверхность воды, где долго плавали и уходили в пучины. Только человеку там места предусмотрено не было. Он обернулся. Сзади вполне бодро шла мать. Она была в чёрном одеянии, в капюшоне на седых волосах. За нею тащился шлейф, усыпанный стеклянными звёздами. Кипарис подумал, что, неверное, шлейф её стал невозможно грязным, как она подмела им всю дорогу, пока они шли. Он подумал, что эта женщина каким-то образом трагически повлияла на его жизнь, стала причиной преждевременной смерти Вяза. Своим незваным вторжением в Храм Ночной Звезды она же стала причиной того, что кто-то из её свиты тайно похитил «Око Создателя», а его, Капу, ведут на жуткую казнь. Лучше бы и не было такой вот матери. И он выплюнул из себя имя, данное ею, – Кипарис, – попав прямо на её извилистый шлейф. Забирай!
– Стойте! – повелительно произнесла Сирень, едва они тронулись к нависающему над океаном высоченному скалистому берегу. Он резко обрывался вниз там, куда и предстояло столкнуть преступника. – Помощник мага имеет право на последнюю молитву. Я сотворю её с ним вместе. – Она встала коленями прямо на дорогу. Кипарис бухнулся следом. Палачи отошли несколько в сторону, таща за собою заупрямившегося Барвинка. Тот желал оставаться рядом с матерью и преступным сыном. Тогда один из людей саданул его уже откровенно по хребту, давая понять его недостойное поведение.
Что-то бормоча для вида, Сирень достала маленькую пластинку и стала тыкать в неё своими ухоженными пальчиками. Пластинка засветилась голубоватым светом и запиликала приятно и тихо. Поскольку палачи и Барвинок были в стороне, они ничего не заметили, поскольку любовались морскими красотами. Или не любовались, а просто медитировали. Один Барвинок то и дело нервно оборачивался в сторону Сирени и Кипариса. Как будто немолодая женщина и связанный преступник могли убежать.
В этот самый миг над их головами возник буквально из ниоткуда непонятный объект. Он был немалый, имел обтекаемую форму, окружённый хороводом огней, переливающихся то красными, то зелёными огоньками. Он плавно и бесшумно опустился неподалёку. Из него, когда он раскрылся как ракушка верхней своей частью, вышел высокий человек в блестящем и неземном одеянии. Голова неизвестного была лысой, и он имел густую бороду, как и простой человек. Только борода и была признаком того, что он принадлежал к мужской разновидности живых существ. Он чётко и внятно на понятном языке сказал, – Всем стоять! – и направил в сторону замерших поражённых людей какой-то предмет. После чего каждый из группы сопровождающих Кипариса ощутил, что, будто бы, у ног выросли корни, и они уже не могли сдвинуться с места. Руки также онемели, как бывает, если их отлежишь во время крепкого и длительного сна. Им осталось только наблюдать за тем, что будет происходить дальше. А происходило вот что.
Сирень вскочила с колен, крича истошно, – А что я вам и говорила! За невиновного моего сына вступились силы небесные! Сам Создатель пришёл на помощь тому, кто служил ему честно и праведно с самого детства, всю свою молодость!
Кипарис встал следом за матерью. Губы его безмолвно дёргались и не закрывались, как у выброшенной на берег рыбы, – он был потрясён не меньше остальных. Лысый и неведомый человек с пасмурных небес подошёл к нему и едва заметным жестом прикоснулся к цепям, сковавшим кисти. Цепь упала к ногам Кипариса. Кипарис какое-то время держал руки, сведёнными впереди себя, потом с трудом затряс ими и протянул их к своему спасителю в жесте мольбы. – Я не виновен, посланец Создателя!
Тот, кого и назвали «посланцем Создателя» заулыбался широко и радостно, – Идём, – сказал он, – есть о чём поговорить.
Он подтолкнул Кипариса вперёд к своей раскрытой штуковине, а сам подошёл к Сирени и утешительно погладил её разлохмаченные седые волосы, так как капюшон свалился с неё от порыва ветра. Маленькая в сравнении со спустившимся существом, почти великаном, она прижала голову к его груди. Он что-то неслышно ей шептал, нагнув свою гладкую голову, обрамлённую красноватой бородой. Кипарис весьма ловко уже забрался в небесную штуковину, уже соображая, что сегодня рыбам не придётся отведать его на вкус. Высокий серебрящийся человек, а он был человекообразным по виду, направился к своей колеснице. Сел впереди Кипариса, штуковина закрылась, став непроницаемой для зрения находящихся снаружи, и стремительно взмыла вверх, где и пропала. Лишь на пару секунд красно-зелёные огоньки приветливо мигнули из низкой облачности тем, кто стояли внизу.
Сирень важно подошла к ним и сказала повелительно, – Можете уже двигаться.
Они задвигали руками, попробовали двинуть ногами, и это получилось.
– Я, – сказала она, – попросила посланника Создателя пощадить вас, поэтому он всего лишь наказал вас временным параличом. Теперь поехали отсюда. Вы всё расскажете на экстренном Совете, что и как было. А тебя, – обратилась она к побелевшему Барвинку, чьи глаза выпучились ещё больше, – ожидает большая неожиданность. Так что тебе также необходимо присутствовать на Совете. Я приказываю тебе прибыть туда! И не вздумай проявить непослушание. Теперь я буду выбирать, что тебе даровать, жизнь или смерть, нечестивый вор!
Барвинок пошатнулся, – О чём ты говоришь? – крикнул он в ответ, – сумасшедшая ты старуха!
– Да поддержите вы его, – обратилась она к безмолвным палачам, – а то он упадёт вниз вместо того, кого и забрал на небеса посланец Создателя. Нечего ему падать раньше времени. Он будет мне ещё нужен для моего окончательного торжества. С кем ты и вздумал тягаться, тупой, подлый и жадный дурак! А мой сын будет восстановлен не просто в своей должности, а назначен на место старого Вяза.
– Кем? И каким образом? Его же забрали отсюда навсегда, – подал голос один из палачей.
– Совет и назначит. Как я представлю всем «Око Создателя», когда мои люди отыщут его в доме Барвинка. А Создатель, видя торжество справедливости, вернёт его на землю.
– Да неужели Барвинок – похититель «Ока Создателя»? – спросил другой профессиональный палач, но сам по себе человек не бессмысленно жестокий, если того не требовала профессия. Он был даже не лишён некой сострадательности к тем, кого и толкал в безвозвратную пучину.
– Он, – уверенно ответила Сирень. Она подождала Барвинка и взяла его под руку, повисла на нём, как на привычном себе телохранителе. Она сильно устала. И он покорно пошёл, помогая ей, взяв на себя дополнительную нагрузку.
Договор на условии взаимной низости
Она и Барвинок первыми направилась в сторону дороги на опорах, где и остались скоростные машины. Тяжёлый бархатный шлейф тянулся за нею, захватывая собою мелкое каменное крошево с дороги и поднимая белёсую пыль. Спотыкаясь, пыля точно также как и Сирень, двое мужчин тронулись за нею следом.
– Учти, – сказала она Барвинку, – я не свирепая, как ты. Я имею в себе милосердие. Если ты во всём признаешься, я обещаю тебе содействие в том, чтобы тебя просто разжаловали и выкинули из гражданского общества в сословие бродяг. А там уж устраивайся, как хочешь. Или для тебя предпочтительнее сделать свой последний заплыв в океаническую глубь?
– Ты ничего не докажешь, – он продолжал отпираться и дерзить ей. – Твои ищейки ничего не найдут в моём доме.
– Мои, возможно, что и да. Не нашли бы. Зная твою изворотливость, я попросила у Создателя прислать своих небесных помощников для розыска «Ока Создателя». Чем они и заняты в настоящий момент. А у них есть такая штучка, которая сразу определяет место, где запрятан алмаз. Хоть и на глубине. Она сразу начинает подавать сигнал писком, если обнаружит то, что и принадлежит Создателю.
– Писком? – не понял Барвинок, – разве она живая?
– Нет. Но она волшебная.
– Так не бывает, – больше скептически, чем испуганно ответил Барвинок.
– А разве только что ты не видел самого посланца Создателя, забравшего моего сына на небо?
– Он не посланец Создателя. Он тот самый оборотень в серебряных башмаках, с которым твой сын и вошёл в контакт ещё тогда, когда он и пришёл в его Храм Ночной Звезды.
– Разве ты видел того оборотня? – ласково играя с ним, как кошка с мышью, спросила Сирень. – У того было лицо мальчика, ещё не носящего бороды. Он был молод и длинноволос. А этот совсем же другой. Есть свидетели его появления в Храме, Барвинок. Не только Капа и девушка Ива видели его. Там же был один из высших надзирателей, он таился среди народа. Когда все люди во время ритуала путешествия к предкам находились в соприкосновении с тонкими мирами, надзиратель следил за тем, как исполняется священнодействие, соблюдены ли все правила и нет ли нарушений. Ведь в иных Храмах недобросовестные служители подают некачественный напиток, чтобы иметь самим возможность продавать его вне стен Храма разным бродягам и тем, кто с головою не живёт в согласии. Вяз был честнейшим магом, настоящим, и таким же он воспитал своего преемника. А ты в тот день, как я по слабости своей потребовала принести себе кресло мага, случайно выворотил в полу полуистлевшую крышку тайника, где и обнаружил «Око Создателя». Только ты один был в приделе, только ты мог свершить подобное. Да и по времени всё сходится.
Два представителя карающего закона, они же его исполнители, неотступно шли следом за Сиренью и Барвинком, вслушиваясь в их беседу и охраняя магиню от возможного нападения того, кого она обвиняла. А также не упуская из вида ту возможность, что он попытается бежать. Но придавленный Барвинок таких попыток не делал. Из торжествующего преследователя он внезапно превратился в придавленную жертву. Но присутствия духа он вовсе не потерял окончательно. Он верил, что Сирень организовала обыск в его дому, но не верил в каких-то выдуманных искателей, посланных самим Создателем. Потому что он в Создателя не верил. Потому что в его доме никогда и не было «Ока Создателя». Ослепительное «Око» давно перекочевало в личное хранилище одного из советников Координационного Совета. И Барвинок решал в уме задачу, как доходчивее объяснить советнику об опасности обнаружения пленительного, но такого опасного сокровища. Конечно, с купленным местом, обещанным в самое ближайшее будущее, придётся расстаться в своих сладостных мечтах, но выторговать покровительство и защиту советника для сохранения места нынешнего – это было реально. Советник не захочет стать соучастником раскрытого вора. А Барвинок не разоблачит и его как скупщика краденого.
– Госпожа, если вы не хотите разоблачения тех, кто всегда сумеет ужалить вас и перед своей гибелью, то лучше примите мои условия, – прошептал он почти на ухо магине, сходя с ума от её аромата, но уж никак не от неё самой.
– Какие условия? – спросила она, так же подумав о том, что Барвинок не такой уж и дурак, чтобы прятать «Око Создателя» у себя в доме. А без находки «Ока» Кипарис не будет возведён в должность мага даже после своего чудесного спасения высшими силами.
– Я сяду в вашу машину и объявлю их вам у вас в служебных апартаментах. Мои условия будут для вас выгодны. Но и поймите, мне тоже необходимы гарантии. Раз уж такое несчастье как помрачение рассудка постигло меня, а я и не отпираюсь, то я глубоко раскаиваюсь.
– Нет. Я не хочу ехать с тобою в одной машине, – резко осадила его Сирень, ничуть не веря в его раскаяние.
– Чего вам меня боятся, если у вас в машине остались личный водитель и Кизил – один из младших телохранителе. Мне не улыбается ехать в одной машине с профессиональными душегубами. Рядом с ними и дышать невозможно. – И это говорил человек, едва сам не ставший душегубом? – А почему вы не взяли Кизила с собою в дорогу? – спросил он тоном бывшего и с усердием подобострастного Барвинка.
– Чтобы побыть наедине со своим сыном перед его возможной гибелью, – ответила она. – У Кизила же отвратительная привычка наступать на мой шлейф и подслушивать чужие разговоры.
Барвинок сопел над её ухом, выдавая затаённое желание, которое она в нём возбудила даже в столь неподходящую минуту. Всякое её плотное приближение окатывало телохранителя как приливной океанической волной. Напряжённое тело жаждало заплыва в глубины могущественной магини, а душа всегда её страшилась. Необъяснимый трепет конденсировался в горькую соль ненависти. Сирень отлично его чувствовала, и ей не было противно его вожделение. И если прежде, когда она умышленно провоцировала Барвинка тем, что в его присутствии переодевалась, мелкая перед ним голой ошеломительной грудью, ничуть не бывшей старой, или заставляя застёгивать свои служебные пышные платья, она ничего к нему не питала, кроме ледяного злорадства, то в данный миг было иначе. Она учуяла его спонтанную эрекцию, когда он невольно прижался к ней сзади, и внезапно возжелала его. А поскольку Золототысячник всколыхнул в ней вдруг полный и нерастраченный резервуар желаний, а при том не испытывал к ней уже ничего, что всякая женщина чует встроенным чутьём, если она тонка и развита, то отцветшая Сирень смутно хотела завести себе хоть какого любовника напоследок – перед окончательной уже старостью. Молодость ушла безвозвратно и впустую, годы не красили, а желания мужских ласк вдруг вернулись.
Приподнятое удачей на невероятную высоту настроение вдруг ярко перетекло в сферу совсем уж интимных мечтаний. Она слегка прижалась к мускулистому Барвинку, пронзая того током нескрываемого влечения, прошептала, – Ты сделаешь, как я скажу, вернёшь мне «Око Создателя», а за это будешь рабом моих желаний. Я только при таком уговоре оставлю тебя при себе.
– Я понял тебя, моя госпожа Сирень. Я всегда этого хотел. Ты умопомрачительна. Ты женщина, не имеющая возраста. Ради тебя я готов на невозможное… – он шумно задышал от забродившего в нём хаоса несовместимых друг с другом чувств и устремлений. Эта немолодая властная женщина слишком долго испытывала его на раболепие, изматывала капризами, мало поощряла материально по скупости, но она же будила в нём сильнейшее, хотя и нижайшего свойства влечение к себе. Он нисколько её не любил. А всё равно хотел присвоить себе для удовлетворения сугубо мужского любопытства её упругое, дразнящее и душистое тело, мало сочетающееся с её более чем не молодым возрастом. Потом, когда-нибудь, как-нибудь, он сумеет её ответно унизить и за всё отомстить. Главное, не утратить дом, любимую семью, профессиональный статус, не выпасть в ничтожные низы, в отверженные пучины, не менее устрашающие, чем пучины океанические.
В машине они, сидя на заднем сидении, долго и неистово щупались и ласкались, не обращая внимания на водителя и Кизила. Те делали вид полного своего отсутствия. Взаимное помрачение рассудка, что у Сирени, что у Барвинка было налицо. Но тому могло быть причиной перенесённое женщиной потрясение, как думали служащие Сирени, так до конца и не поверившие в версию спасения Кипариса. Это было уже слишком. Но как было не поверить трём здравомыслящим свидетелям – крепким мужчинам?
Когда дорога проходила через безлюдные пространства, над вершинами бесконечных лесов, Сирень приказала остановить машину и потребовала у водителя, имени которого она не знала, поскольку воители часто менялись, и Кизила выйти на улицу, но не уходить далеко. Едва они вышли, она задёрнула внутренние шторки на окнах машины, и кинулась в объятия Барвинка, не имея уже сил для откладывания того, в чём отказывала себе целых тридцать лет. Мужчины с презрением наблюдали то, чего видеть сквозь непроницаемые стенки машины и закрытые стёкла не могли. Но отлично себе представляли. Так что наблюдение происходило в режиме внутреннего видео о происходящем, для каждого из них своё. Презрение не касалось самой магини. Женщина, пусть и немолодая, а аппетитная, явно не отжившая в женском смысле, была понятна. У неё огромная власть, её желания закон. Но Барвинок был противен своим приспособленчеством, своей низостью, очевидным расчётом на возможные поблажки и награду. Они не ведали о его давно затаённой и свирепо-животной тяге к госпоже, над красотой которой не было властно и время. Из салона доносился звук борьбы, вскрики, но и борьба и вскрикиванья были особого рода. Бесстыжая магиня и подлый её раб безнадёжно уже испортили настроение и пожилому водителю и молодому Кизилу, в дополнение к тому, что путешествие изначально не было весёлым ни для кого. Им было стыдно смотреть даже друг на друга, так угнетала низость человеческой природы. Но ехать было надо. Все устроились по своим местам и тронулись в путь. В машине витал густой и разгорячённый дух порока, но дух не конкретный, а эфемерный, из сферы всё тех же представлений о свершившемся тут. Магиня Сирень спала сном праведницы, лишившись сил от пережитого и до и после, положив свои полные и ничуть не старые ножки на колени Барвинка. Под голову она подоткнула свой длинный шлейф вместо подушечки. Барвинок дремал сидя, как объевшийся кот на завалинке. Или же только жмурил свои глаза от неловкости перед теми, кто и был рядом.
– Ну и кошачья свадьба, – процедил Кизил себе под нос. Но таковы уж были издержки профессии. Выбирать не приходилось. Водитель тихо-тихо затянул песню. Скорее всего, он уже и забыл обо всём, полностью уйдя в наблюдение за дорогой и в управление машиной.
– Пой, пой, – сказала вдруг магиня с заднего сидения, – это похоже на колыбельную песню. Я словно бы впала не только в ушедшую молодость, но и в детство. Какой глупой была вся моя жизнь, хотя она и казалась мне исполненной невероятной серьёзности.
Барвинок так и не открыл своих глаз. Под конец путешествия он уснул уже по настоящему, так что в столице его пришлось расталкивать.
– А! – вскричал он, – где я?! – он оглядел всех осоловевшими рыбьими глазами. Сирени рядом уже не было. Она вышла раньше у своего особняка.
– Велено тебе передать, чтобы вечером явился в КСОР на срочное заседание Совета, – неприязненно обратился к нему Кизил, занявший его место главного телохранителя магини Сирени. – Но перед этим занеси госпоже магине, что и было тобою обещано. В целости и в сохранности.
– Понял, – процедил Барвинок, ненавидя их как ненужных свидетелей дикого адюльтера с влиятельной шлюхой. Но это был её произвол, её игра с собственным рабом, кабальный договор, на что он и подписался.
– Кому расскажи, так не поверят, – сказал Кизил водителю, когда Барвинок скрылся у себя в небедном дому. – Ехали на казнь, а вернулись со свадьбы. А ведь у этого мускулистого кобеля жена – загляденье. И молодая совсем.
– А ты помалкивай. Жена это одно, а работа ради пропитания жены и детей – это уже другое, – ответил пожилой водитель.
– Да ему и так неплохо жилось. Насильно никто на куропатку эту, жирную да старую, его не швырял. Честно, я даже не подозревал, что у старух может быть такой темперамент!
– Да она не старая ничуть, – не согласился пожилой водитель. – Бабёшка в таких летах всё равно что яблочко зимой, если хорошо сохранённое, да в отличной кладовой, оно слаще яблока летнего.
– Для тебя, возможно, оно и так. Ты свой летний урожай давно слопал. Чем и полакомиться старичкам, как не тем, что удалось сохранить в закромах. А у него-то жена молодая.
– Может, он и любитель жирного, да остро просоленного временем, блюда, – философски дополнил водитель.
Решение дальнейшей участи Ивы
Завершив спецоперацию по высвобождению своего сына и вернув его туда, где он и жил, при Храме Ночной Звезды, со всеми его регалиями в виде алмазных Очей Создателя и полным оправданием в глазах КСОР, Кук вернулся на звездолёт. Там и своих проблем хватало. Нельзя было сказать, что сын его разочаровал. В сравнении с местными он был вполне на уровне, а то и выше. Но… Иметь такого сына в близких домочадцах ему не хотелось. Полностью чужой и закрытый инопланетный тип, не вызвавший даже искорки чувства в старой и, не смотря на очерствелость, сентиментальной душе Кука. Как и мамаша его, душистая Сирень, чувств никаких уже не будила. И тем ни менее, они были его близкими людьми. А близкие люди, пусть и не всегда приятные, хочет того человек или нет, занимают его внутренние покои и иногда заставляют о себе беспокоиться, или просто о них подумать на досуге. А Сирень отчего-то стала беспокойной прихожанкой в храм души Кука. Она рисовалась ему молодой и очень сексуальной, как сбрасывала свои платья со шлейфами. Вот и теперь она входила под сумрачные своды его внутренних, а не внешних, покоев, где давно уже было пусто. Сбрасывала свои тряпки с накрученными фалдами, и… Какой сладостной она была! Какой роскошной была её грудь, а теперь и вовсе она выпирала из её платья как два колокола – тронь и зазвенят!
– Аха-ха-ха, – вздыхал он по своей привычке, ожидая Радослава и Вику у себя. Тема для обсуждения была серьёзной, а они были самыми приближёнными ему людьми. Вика и Радослав.
Пока обустраивались, пока пили чаёк и перекидывались незначащими словечками, Кук сидел нахохлившийся и хмурый.
– Давай, Белояр, выкладывай всё и сразу, – потребовал Радослав.
– Дело касается этой беленькой малышки Ивы, – начал Кук. – Я, то есть все мы, не можем в данных условиях принимать на себя ни единоличную, ни коллективную ответственность за чужую инопланетную душу. Мне, то есть нам, хватает Алёшки, Ландыш, да ещё и новорожденной Виталины, чтобы о них беспокоиться в неродном мире. Девушку Иву мы вылечили. Она теперь не инвалид. Я по своим уже каналам устрою её обратно в «Город Создателя» к её родителям, откуда она и выпала из-за нашего Фиолета. Там её устроят учиться, поскольку она девушка умная, красивенькая и молоденькая. Прежде же её там отбраковали из-за хромой ноги. А теперь-то будет бегать, как в детстве не бегала. Это её мир, её планета, её жизнь. Фиолет был её аномалией, точно такой же, как и её хромая нога.
– И в чём проблема? – не понял вступления Радослав.
– Я поняла, – ответила Вика. – Кук хочет произвести трансформацию её сознания, чтобы она не помнила о нас и о Фиолете. Но мягкое, щадящее, не нарушая её личностной структуры.
– Умница, Викуся. Забудет, как и не было ничего. А будут лишь иногда одолевать её образы, похожие на воспоминания о ярких, но размытых снах, или же о прочитанных когда-то и сказочных выдумках. Её психика не переживёт ещё одного удара, связанного с расставанием с Фиолетом.
– А оно необходимо? – спросил Радослав. – Пусть они сами решат, вместе им остаться или расстаться.
– Где же они, по-твоему, будут вместе жить? У меня ей ни к чему жить в отрыве от родного континента. Там климат неподходящий, инфекции, к которым у неё нет иммунитета, чужие, темнолицые и довольно злобные люди вокруг. А она как белое пёрышко, лёгонькое и простодушное. У тебя своя семья, свои малолетние девчонки повиснут. Ты думаешь, что Ландыш, если родила, то и повзрослела? Фиолет – кочевник. Он теперь включен в экипаж, в нашу тайную жизнь, и на месте он сидеть не будет. Девушке же нельзя жить в столице, тем более в старом и заброшенном доме. Она была в разработке их тайных спецслужб, как лицо, имеющее контакт с небесным пришельцем. Они её пока что не успели распотрошить на предмет её осведомлённости, времени не хватило, но это не означает, что они о ней и о небесном оборотне забыли. В «Городе Создателя» у неё будет другой цифровой набор к имени, чем был до переселения, так что её там не найдут. Родителям будет предъявлена легенда о её исцелении в особом лечебном центре, куда она попала по милости магини Сирени. А с Сиренью и с её сыном, – моим сыном, – тут Кук несколько задумался и опять издал шумный вдох-выдох, – А-ха-ха! У меня с ними договор. Они теперь мои родственники, как никак. Да если и найдут девушку Иву охотничьи псы-спецы, так ничего не получат. Она же не будет ни о чём помнить, что сразу же и выяснится. Она должна навсегда забыть о нас. О нашем звездолёте. О «Пересвете», о Фиолете. К чему ей в её дальнейшей жизни такое вот обременение памяти? Ты же, Вика, сделаешь ей ещё одну деликатную процедуру по возвращению ей девственности.
– А что сам Фиолет думает о твоём плане на счёт его жены? – спросила уже Вика.
– Он согласен.
Вика долго молчала. – Выходит, он больше к ней не придёт, как я понимаю? Даже попрощаться.
– Чего им прощаться? Если она его навсегда забудет? – злился Кук. – Он прилепился к ней от безвыходности, и вся дальнейшая аномалия её существования с ним должна быть ею забыта. И без моей помощи ей не справиться. Ты же хочешь ей дальнейшего счастья?
– Хочу.
– Так и помоги, чтобы вернуть нам её целёхонькой да здоровенькой для воплощения всех её планов и устремлений в будущем. Не могла же она их не иметь? Если даже они были несколько редуцированы вследствие её серьёзной травмы, они возродятся во всей своей полнокровной яркости. Она восстанет из нелёгкого прошлого жизнерадостной, чудесной девушкой, наполненной мечтами и всем прочим вздором, какой ей и положен по возрасту.
– Ты уверен, Кук, что не затронешь своим вторжением в тончайшие настройки её существа нечто очень важное, чьё непоправимое разрушение вызовет целый каскад уже дальнейших поломок там, где и не угадаешь?
– Если я берусь за такое нешуточное дело, то я в себе уверен.
– А чего ты хочешь от нас? – спросил Радослав.
– Вашего одобрения или, наоборот, возражения по существу. Это непростое решение. Но единственно-разумное. Фиолет признался мне в трудном нашем общении, что не любит эту девушку. Да к тому же он никогда не даст ей ни детей, ни той семьи, на которую её запрограммировал окружающий социум и всякие такие традиции, вшитые уже в её генетику.
