Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Поскольку дело прошлое, то я тебе скажу. Меня возили по белой дороге на собственную казнь.
– То есть!? – Ландыш даже зарумянилась от сильного любопытства. Путешествие обещало быть увлекательным. – Как же ты спасся?
– Не могу тебе того рассказать. Тайна касается не меня одного. Но я оправдан полностью. Иначе я не стал бы магом Храма Ночной Звезды. Тот, кто похитил «Око Создателя», был обнаружен. Но кары он не понёс по причине такого свойства, о которой приличные люди не говорят в приличном обществе.
– А ты мне скажи. Я согласна быть и не очень приличной. Да и как можно похитить с неба созвездие? – Ландыш решила, что он не то, чтобы тёмный дикарь, оперирующий такими вот закодированными смысловыми понятиями, а служитель культа, использующий свои метафоры и особые образы для выражения мыслей.
– Не созвездие, разумеется. Его изображение из драгоценных кристаллов. Маги Ночной Звезды прикрепляют это изображение на свою одежду во время проведения священных ритуалов встречи с предками. Происхождение самих сияющих камней для простых людей – большая тайна. – Опять тайна! И только Ландыш раскрыла рот, он её опередил. – Для тебя же я думаю, никакой тайны в том нет. Почему ты не удивляешься, что я рассказываю тебе о том, что знает всякий ребёнок? А ты разеваешь рот, как будто слышишь о том впервые? Потому что я знаю, кто ты. Ты такая же небесная скиталица, как и Фиолет. Вот что я понял. Я наблюдательный.
– Дело в том, – сказала Ландыш, – что я воспитывалась в атмосфере вне религиозных догм и воззрений. Моя мать считает все религиозные книги сборниками сказок, ритуалы – инерционной раскачкой древнего коллективного бессознательного, но которую уже чисто-осознанно в своих целях используют власть предержащие. Те, которые в своём интеллектуальном развитии несколько забежали вперёд, но в нравственном отношении такие же дикари. Мне вовсе не хочется тебя обманывать, поскольку ты со мною честен. Да я и не умею никого обманывать.
– Я понял по твоему взгляду, что ты чистый человек. Но, ты же молилась своему Создателю? Я слышал твою молитву. Расскажи мне о нём. Я всё пойму, как надо, и не стану осуждать тебя за чужеземную веру, – сказал Кипарис. Машина, на которой они ехали, ни разу не сделала остановки ни у одного пригорода. Да и не было внутри салона никого, кроме Кипариса и Ландыш. Водитель был безмолвен и производил впечатление робота больше, чем человека.
– Я не знаю, кто наш Создатель. И поскольку теорий, частных мнений и научных гипотез множество, это и говорит о полном незнании того, кто он, Создатель Вселенной. – Ландыш говорила искренне. Она действительно ничего о том не знала и не верила тем, кто утверждал обратное. Поскольку такие «утверждальщики» всегда противоречили друг другу и друг друга отрицали. Кто же был прав? А никто.
– Но ведь есть традиция, идущая от изначальных предков. Они же знали своих родителей в лицо. И пусть со временем истина искривилась, выцвела до плохой различимости деталей, основа же осталась. Мы пришельцы тут. Наша Прародина далеко отсюда. Там, откуда и светит «Око Создателя». Но мы отчего-то и когда-то были захвачены тут планетарным духом. Кто мы для него? Возможно, одухотворённый материл уже для его собственного развития? Для необходимого воплощения в текучие и всегда временные формы? К чему? Радостное утреннее пробуждение к жизни, дневная солнечная вера, что окружающее вечно и прекрасно, вечернее разочарование и усталость, понимание, что до совершенства далеко, и неизбежное засыпание в неоглядную ночь? Томительные, хаотические сны, и опять пробуждение. Понять рациональным рассудком невозможно, вера же расплывчата и всегда имеет привкус детской наивности. Даже если она рядится во взрослые одежды с плеча исчезнувших предков, изображая таинственную мудрость. Но тайны – ритуальная игра, а мудрости не знает никто.
– Неплохо маги устроились, – сказала Ландыш, пропустив его богословскую заумь через сито безразличия к подобным темам. – Я бы тоже не отказалась от поездок в таком транспорте. Без толчеи и чужеродных запахов. Будь у меня возможность этак путешествовать, весь континент был бы мною давно изучен. А так, я нигде и не бываю, кроме столичного града – Древа Мира. Он огромен, что правда, то правда, и всё же он мне уже поднадоел.
– Мне кажется, – отозвался Кипарис, – у тебя есть возможность для путешествий и получше, чем скоростные дороги не то, что третьего, а и четвёртого уровня.
Поскольку он явственно очертил некую зону закрытости вокруг себя, дав понять, что уважает и её собственные тайны, не претендуя влезать туда без приглашения, то говорить стало как бы и не о чем. Они надолго замолчали. Непосредственность и простота вдруг оставили Ландыш. Ей стало несколько тревожно от того, что она потащилась куда-то с незнакомым, в сущности, мужиком, да ещё в противоположную сторону от собственного дома, в неизвестный пригород, неизвестно для чего. Посмотреть на Храмы континента, – всегда имелась такая возможность, но вот желания такого никогда не возникало.
– Что означает ритуал встречи с предками? В каком смысле происходит встреча? В медитативном? В состоянии погружения в транс? Или во время принятия галлюциногенных веществ?
– Зачем тебе знать? – резко ответил Кипарис, ставший вдруг суровым магом, – твоих предков тут нет, следовательно, встречи с ними быть не может.
– Откуда ты знаешь, где мои предки? Разве все они не в одном месте?
– Не знаю. Я там никогда не был. Но полагаю, что какое-то разделение существует и после смерти. Не могут все миры смешиваться после смерти, если разъединены при жизни. Смешение всего аналогично разрушению всего. А мы верим в бессмертие душ.
Странные прозрения Ландыш
Ландыш смотрела на его профиль, поражаясь его чисто внешнему сходству с Куком. Это и был Кук! Только для чего-то придумавший себе грим местного мага, надевший тёмные линзы на свои светлые глаза, подкрасивший бороду в более тёмный цвет, закрывший лысину париком. Ландыш ужасно захотелось дёрнуть его за волосы, а поскольку они были с Кипарисом наедине, то она так и сделала. Водитель же был отделён от них прозрачной перегородкой.
– Ты что?! – изумился маг, вмиг утратив свою важную стать. Он схватил её за руки, – Мне же больно! Ты точно в своём уме? Не поспешил ли я, взяв тебя с собою? – Он дал знак водителю и тот притормозил на почти пустой дороге. Редкие машины, обгонявшие их или проносившиеся навстречу, казались Ландыш голограммой. Как и сама природа за пределами машины, кроме человека, схватившего её за руки. – Может, вернёмся? Тебе лучше идти туда, куда ты и хотела до нашей встречи. Мне такие бешеные попутчики не нужны.
– Я только хотела проверить, не парик ли у тебя на лысине, – честно призналась Ландыш. – Уж очень ты похож на одного человека.
– На Золототысячника? – уточнил он.
– Не знаю такого. У моего знакомого другое имя.
Кипарис долго тёр свою макушку, – Вот учудила! Я же молод и не страдаю заболеванием волос. Лысина – редкое уродство. Удивляюсь, как моя мать могла любить лысого мужчину, – сказал вдруг он. – С её слов он всегда был таков. Другим она его не знала.
– Твоя мать жива?
– Жива. Чего бы ей и не жить в такой-то роскоши и довольстве, при полном равнодушии ко всем, кто не она сама.
– То есть? Она плохая мать?
– Не бывает плохих матерей. Бывают несчастные судьбы у тех, кому не дано добрых матерей.
– Значит, плохие матери бывают? Если не дано добрых?
– Мать всегда самое доброе существо на свете по отношению к тому, кому она дала жизнь. Если это не так, то матери нет вообще, а есть только роженица, лишь по роковой ошибке свыше давшая душе телесную структуру, но не способная дать материнской любви. Какая она тогда мать?
– Значит, у тебя матери не было, а была только некая роженица, произведшая тебя на свет?
– Да, – ответил он.
– И отца тогда не было? Ведь насколько я поняла, тот Золототысячник тоже не дал тебе отцовской любви.
– Моим отцом был маг Вяз. Он дал мне необходимую для моего развития любовь и заботу. Старался, по крайней мере. А уж как у него получилось, всё зависит от точки зрения тех, среди кого я жил и живу.
– Ты достоин такого отца как Вяз? Ведь ты говорил, что лучшего мага, чем он, нет на целом континенте.
– Нет. Не достоин я такого отца, как был маг Вяз. Не уберёг я его. Слова доброго и сердечного ему не сказал при его жизни. Думал, что он будет вечен. А сам я вечно буду беспечен. Буду жить в его уютной тени без забот и хлопот. Одним лёгким днём да ночной забавой без всякой ответственности за ту, кому я также жизнь поломал. Без тяжёлых мыслей, без угнетающих дум о будущем.
– Почему тебя угнетают мысли о будущем? И кому ты поломал жизнь? – не отставала Ландыш. Кипарис смотрел на неё с задумчивостью в красивых карих глазах, чем-то похожих на глаза собаки овчарки. Только у них такой обманчиво-мудрый взгляд, не сулящий добра тому, кто по отношению к ним проявляет бесцеремонность. Так и вышло. В следующую минуту он схватил в охапку её распущенные волосы и пребольно дёрнул за них, как сделала и она сама только что с его волосами. Ландыш вскрикнула, на глазах выступили слёзы. Если это сдача, то справедливой она не была. Во-первых, она женщина, во-вторых, он маг – образец выдержки и достоинства с его слов, в третьих, она ехала к нему в гости, в четвёртых, по его же приглашению, а не самозвано.
– Выпусти меня из своей архаичной колымаги! – приказала она.
– Куда? Разве ты сумеешь добраться одна в столицу, когда вокруг сплошные леса? Да тут и пешеходной лестницы-спуска поблизости нет. Или ты будешь прыгать вниз головой? Ты должна знать, что ни одна машина никогда не остановится, увидев пешего бродягу там, где ему не место. Тебе придётся брести пешком много часов подряд, пока на первой же лестнице – спуске тебя не схватит охрана за нарушение установленного порядка и не посадит в дом ограничения для расследования, кто ты и как попала на закрытый объект. Что ты тогда расскажешь? Разве у тебя есть цифровой номер в придачу к твоему имени? Я думаю, что его нет. Ты бродяга, и ты будешь выдворена, как и положено бродяге, за пределы столицы. Если же ты сошлёшься на меня, я не стану подтверждать твои слова. – Вот уж этот маг-задира простаком не был! Заманил её, а теперь куда она уйдёт?
– Как же так? Ведь маги никогда не лгут. Сам же сказал, – оторопела Ландыш от его двуличия.
– А небесные странники всегда говорят правду?
– Не знаю, о каких странниках твоя речь.
– Ты же сама призналась в том, что ты и Фиолет из одного народа.
– Вовсе нет. Фиолет принадлежит к другой звёздной расе. Да чего ты и поймёшь в том, в чём я и сама не понимаю ничего. Я же совсем мало живу на свете. Я даже на Родине своих предков была совсем мало, ничего там не поняла, не успела увидеть. Я даже своего мужа понимаю через слово, когда он разговаривает со мною. От этого ему со мною скучно. Он любит меня только потому, что ему одиноко здесь. Он жил в три слишком раза дольше, чем я, он повидал другие миры, строил инопланетные города. Имел несколько жён до меня и родил много детей, уже выросших. А я?
– Как? – удивился пополам с огорчением Кипарис. – У тебя есть муж? Ты его любишь? Да ведь ты совсем девочка по виду!
– Я уже мать. У меня и дочка есть.
Кипарис обдумывал услышанное.
– Разве тебе не должно быть это безразлично? – спросила его Ландыш, не понимая его опечаленного вида. – Ты же маг. Ты давал обет безбрачия.
– Я не могу иметь семью. Но никто не вправе запрещать мне любить того, к кому меня влечёт. Это было бы бесчеловечно. Такого запрета нет ни для кого живущего, если он полноценный и здоровый.
– Ты таким вот образом хочешь сказать, что тебя ко мне влечёт? – засмеялась Ландыш, но тоже невесело.
– Хотел бы я увидеть того, кто смог бы остаться равнодушным к такой красавице, – ответил он. – А я очень одинок. Я подумал, что встреча с тобою – это ещё одна улыбка Создателя мне. Но, видимо, я исчерпал милосердие Создателя к себе.
– Ладно. Пусть водитель тебя довезёт до твоего Храма, а потом я уеду с ним назад, – вынужденно согласилась с его доводами Ландыш.
– Он никогда не повезёт тебя одну без меня, – ответил Кипарис, сохраняя полное спокойствие. – Ты же не магиня и не маг.
– Но ведь в том пригороде, где ты живёшь, есть же общественные дороги для простых людей?
– Есть, – ответил он. – Только ехать тебе обратно придётся долго. Хорошо если к вечеру успеешь в столицу. А ну как опоздаешь на свою дорожную линию? Тогда придётся тебе идти домой пешком или ночевать в столице.
– А есть там такие места для путников? – Ландыш впервые вдруг подумала о том, о чём прежде ей и мысли в голову не приходили.
– Есть, – ответил он, – Только гостевые дома для простого народа шумные и неопрятные. Постели деревянные и жёсткие, без постельного белья, да ещё и с кровососущими паразитами, живущими в стенах. Как уснёшь, если уснёшь, то они и присосутся к твоей нежной коже.
– Тьфу! – Ландыш разрумянилась от гнева на мага – хама. – Вовек тебе на достигнуть того образца, коим был твой отец Вяз, – сказала она. И попала в самую больную его точку. Весь его хулиганский задор угас. Он вздохнул и глубоко задумался. В профиль он опять стал похож на Кука, отчего тревога Ландыш угасла. Человек – местный двойник Кука не мог быть ей опасен ничем.
– Да, – согласился он, – ты права, прекрасная и умная девушка с прекрасным именем горького весеннего цветка.
А надо сказать, что своё имя Ландыш переводила на местный язык, называя себя тем же именем, но звучащим по-другому.
Вскоре они вышли у лестницы, ведущей вниз. Водитель так же безмолвно развернулся и укатил туда, откуда их и привёз. Выход на саму лестницу был заперт сплошным железным затвором. Кипарис достал из бокового кармана круглый предмет, похожий на золотую архаичную медаль, дающуюся за те или иные заслуги и подвиги. Он вложил её в круглое отверстие, испещрённое в своей глубине таким же рисунком, как его «медаль», и створка раскрылась с глуховатым скрежетом. Они спустились по нескольким пролётам вниз, а на самой нижней площадке опять оказались перед таким же затвором. И опять Кипарис использовал для её открытия свою «медаль». Наконец они оказались за пределами лестницы на ярко-зелёной траве. Было похоже, что тут никто и не ходил.
– Если кто-то украдёт твой ключ от входа, он сможет попасть на скоростную дорогу третьего уровня, как ты её назвал? – спросила Ландыш.
– А толку вору от этого? Ни одна машина его не повезёт, поскольку все водители знают в лицо тех, кто принадлежит к КСОРу. Идти пешком? А смысл какой? По обычной бесплатной дороге проще и быстрее.
– Зачем такое сложное разделение людей по использованию ими тех или других дорог?
– Этого я не знаю. Так заведено. Не мною. Мне не объяснили, зачем и кем заведено.
– Понятно, – Ландыш покорно брела за магом, а тот вёл её за руку как маленькую.
– Не волнуйся. Ты моя гостья. Я всё тебе покажу. Явлю тебе своё гостеприимство, а потом доставлю до самого твоего пригорода, где ты и живёшь.
– Каким образом? Ты же отпустил водителя?
– Я его вызвал на тот самый час, как приведу тебя сюда обратно. Вечером. Твой муж получит тебя в сохранности и даже сытую. У меня великолепный сад. Я подарю тебе полную корзину фруктов. Ты увидишь, какие необыкновенные яблоки умел выращивать мой отец Вяз.
– Значит, ты не считаешь Золототысячника своим отцом?
– Почему нет? Считаю. Но ведь и Вяз не был мне чужим.
Храм Ночной Звезды
Удивительное зрелище открылось глазам Ландыш. Чудесная река синела под яркими синими небесами, так что трудно было и сказать, небо ли отдаёт часть своей синевы реке, или сама река отражается в небесном зеркальном потолке. У высокого берега цвели огромные белые лотосы с нежно розовеющей сердцевиной, и Ландыш нисколько бы не удивилась, если бы из фарфорово-хрупкой чаши высунулась крылатая фея. Тогда сказка воплотилась бы в реальность окончательно. Река как гостеприимная хозяйка ждала своих неведомых гостей, ради которых она разоделась в струйные шелка и приготовила свой нектар в чашах-лотосах. И самым огромным цветком плавало в ней отражение белого Храма с заострёнными лепестками нескольких башен по его верху. Ландыш сложила ладошки от восхищения, почти любя в данный миг мага, приведшего её к такой вот красоте. О которой она и не подозревала, обитая так близко отсюда, благодарная ему за феерическое зрелищное наслаждение. Оставалось загадкой, почему Фиолет ни разу не показал ей эти места, где он жил немалое время.
– Неужели возможно человеку обитать в такой природной роскоши и не стать художником! – воскликнула она. – Я бы каждый день рисовала тут гениальные картины, сочиняла бы распрекрасные песни.
– Живи тут, – отозвался маг, не то шутя, не то серьёзно.
– Где же? Или ты построишь для меня шалаш на берегу реки?
– Зачем шалаш? У меня рядом с Храмом пустая уютная гостиница есть. Редко кто сюда заезжает из почётных гостей, а местные и так живут поблизости.
– Ты забыл, что у меня есть муж?
– Нет у тебя никакого мужа, – упрямо опровергал её маг, – у тебя глаза женщины, которую никто не любит. Я бы сказал, что ты одинокая, и душа твоя не востребована пока никем, но ведь ты совсем юная девушка. У тебя всё впереди. Сознайся, что ты придумала про мужа и ребёнка?
Ландыш задумалась над его странными речами. Разве Радослав её не любит? Прежде так и было, но не теперь.
– Нет. Не придумала.
– Тогда вот что. Твой муж не нуждается в тебе. Не знаю, в силу каких обстоятельств он с тобой, но я чувствую, по-настоящему твоя душа ещё и не просыпалась.
– Твои речи мне непонятны, – сказала ему Ландыш. Он сел на прибрежную траву. Она была усыпана россыпью белых и синих мелких цветочков. Иные цветы возвышались над травой на высоких стеблях. Их не до конца раскрывшиеся алые бутоны казались полураскрытыми губами, тянущимися к воде. Жужжали насекомые. Ландыш, боясь их, не стала садиться рядом. Вдруг заползут под платье и укусят? – Почему ты так сказал?
Кипарис сорвал травинку и стал её жевать, – Видишь ли, моя небесная красавица, когда девушку никто не любит, никто ещё не вошёл в её сердце, то даже самая красивая и весёлая по виду девушка в глубине своей души грустная. Ты выглядишь одинокой. От того ты и бродишь по городу, что твоя душа занята поисками того, кого ей и не достаёт. Но ты даже не осознаёшь того, поскольку у тебя, вроде бы, есть семья, какие-то заботы, ведь по видимости место рядом с тобою занято. А муж или кто там у тебя, он от тебя далёк своими мыслями, не принадлежит тебе своей душой. Хотя я и предполагаю, что он может сильно тебя желать из-за твоего телесного очарования.
Ландыш нагнулась над алым бутоном и дотронулась до него. Он неожиданно с лёгким щелчком открылся, так что она отшатнулась.
– Видишь, с какой готовностью он откликнулся на ласковое прикосновение к себе, уловив твоё любование. И это растение. А уж женская душа в юности готова распахнуться навстречу любому, кто к ней прикоснётся. Но ведь часто так бывает всего лишь под воздействием солнечного мгновения, краткого и случайного восхищения, не влекущего за собою никакого серьёзного чувства.
– А мужская душа?
– Тут всё несколько сложнее. Хотя и проще, примитивнее даже. У мужчин же тело с его инстинктами и душа с её чувствами могут функционировать раздельно, а у женщин нет.
– У тебя так было? Когда ты обладал женщиной, не любя её? Просто потому, что возникло сексуальное влечение?
– Конечно. Но иногда бывает и так, что случайное влечение перерастает в серьёзное чувство. И вовсе не потому, что женщина того стоит, а потому, что душа того жаждет. Духовных радостей. Они многомерны в отличие от похоти, одинаковой для всех тварей, даже для насекомых. Да ведь и в мир насекомых мы не вхожи. Кто знает, какие ощущения их сотрясают, когда они летят к прекрасным цветам, находя их повсюду.
Переборов свой страх перед насекомыми, Ландыш присела рядом с ним. Она опять не могла отвести взгляда от профиля мага. Кипарис был задумчив и печален. Он смотрел на достаточно далёкий другой берег. Именно в профиль он особенно был похож на Кука. – Хочешь, я покатаю тебя на лодке? – спросил он. – Поплывём на другой берег, и я покажу тебе издали «Город Создателя». Издали он напоминает волшебную мечту, войти в которую – предел желаемого счастья для человека. Но в действительности там очень скучно. Там всё упорядоченно как в бездушном механизме, и люди там обесцвечиваются за короткое время, утрачивают свою неповторимую индивидуальность. При условии, конечно, что она у них была изначально. Ведь многие люди, как я стал недавно думать, с самого своего появления не являются настоящими. Они вроде подделок.
– Кто же их изготовил? – засмеялась Ландыш, – и для чего?
– Создатель и изготовил. Для того, чтобы у настоящих людей не было ощущения того, что их очень мало на самом деле. Чтобы дать всем иллюзию, что жизнь вокруг возникла давным-давно, а не вчера, скажем. Чтобы у людей не возникало сомнения в правильности заведённых порядков и устроения всего. Если так было задолго до нас, значит, так и должно быть вечно. Поэтому большинству и не надо никаких глубинных смыслов, никакой высшей справедливости, гармонии, никакой любви. Они живут как пчелиный рой – живой и гудящий, но механизм. Вот представь, ты возникла, а вокруг огромный и незаселённый континент, мало людей, никаких тебе «Городов Создателя». Что бы ты стала делать?
– Не знаю. Жить, конечно.
– Вот именно. Но жить по-настоящему, ценить всякую ближнюю душу как неповторимую и редчайшую. Не толкаться, не злиться, не драться и не стремиться к паразитированию. Поскольку своя разумная голова на что-то же и дана. Самим изобретать себе дома, устраивать быт, любить ту, к кому влечёт, лелеять детей как своё любовное творение, как устремление в будущее, как величайшее счастье быть сопричастным вечности.
– Красиво говоришь. Ты нашёл свою подлинную, а не поддельную половину? Хочешь, отгадаю? Нашёл, но почему-то утратил. Или пренебрёг, а теперь тоскуешь.
– К чему создавать такие прекрасные Храмы, если вокруг такое неустройство? По сути-то, любая религия – это введение в иллюзию, увод от устроения счастливой жизни тут, здесь и сейчас. Утончённое ремесло обмана человеческой души, – рассуждал маг, подвергающий сомнению необходимость своего ремесла. – Я плутаю в таких потёмках, а поговорить мне не с кем. Ни одна из женщин, кто меня любила, не была способна к такому вот общению. А ведь только перед женщиной мужчина раскрывается донага. Если бы я завёл такие речи в кругу магов, меня сочли бы за помешанного и, пожалуй, отстранили от служения. А вот тебе я могу говорить всё, о чём думаю. Почему так? Сам не пойму. Ведь я и узнал-то тебя только утром сего дня.
– Потому, что возникла такая вот внезапная жажда откровенности. Хоть кому излить свою душу. Ты же закрытый человек? Это тяжело, всегда быть запертым на все засовы. Душно. Хочется свежего веяния, приходящего с другого берега. – Ландыш подставила лицо ветру, примчавшемуся с того берега реки. На той стороне белела песчаная отмель, по ней хотелось побродить босиком. Может быть, искупаться. И Ландыш решила согласиться отправиться в путешествие на ту сторону. Но в другой раз. Если её долго не будет дома, Радослав встревожится. Хорошо, что теперь у неё будет куда стремиться, с кем общаться. Ведь Ива куда-то так и пропала с того самого дня их совместного купания с Фиолетом.
– Покажи мне сад Вяза. Ты обещал.
Кипарис привёл её в огромный сад. Он рос чуть поодаль от берега и чуть в стороне от самого Храма Ночной Звезды. Кипарис объяснил ей, что так было задумано Вязом для того, что территория вокруг Храма иногда заливается во время разливов реки. И тогда кажется, что Храм стоит на острове, окружённым водой. Если бы редкие сорта фруктовых деревьев периодически подвергались такому затоплению, они могли бы погибнуть. Поэтому Вяз вокруг Храма разбил лишь небольшой сад с ягодными кустарниками и декоративными сортами деревьев, а главный сад – основное жизненное творчество Вяза, занимающее после службы всё его время, поодаль.
Ландыш вошла в сад Вяза как в чудесный сон. Так он был необычен, затейлив, что казался невероятной выдумкой. Огромные бело-розовые ранние яблоки лежали в изумрудной подстриженной траве под раскидистыми яблонями, светло-зелёные и неспелые пока сливы выглядывали из густой тёмной листвы, алые вишни казались прозрачными от своего сияния как драгоценные турмалины. Щебетали птицы, незримые в ухоженных зарослях и в высоких кронах полувековых деревьев. Их было много, хотя и юных саженцев немало.
– Кто ухаживает за садом? – спросила она.
– Мои помощники, я сам, а также люди из ближайших селений. Урожай делится на всех.
– У меня только цветники, – сказала Ландыш, – а дальше растёт лес. Фрукты мы с мужем покупаем на небольшом местном рынке. Но я никогда не видела таких крупных яблок, – она надкусила один плод. Сладко-кислый сок брызнул из белой нежной мякоти.
– Ранние сорта не годятся в долгую лёжку, – пояснил маг, – но вкус их не сравним ни с чем. Конечно, местные ребятишки иногда ломают ветки, рвут ягоды, не дав им созреть, как следует. Но они знают, что сад принадлежит всем желающим его плодов. Я не запрещаю им лакомиться яблоками, грушами и ягодами, когда они того хотят. Так уж было заведено у Вяза. Только в отличие от Вяза я не умею заставить их работать ради будущего урожая. Да и все остальные разленились. Поэтому сад несколько запущен. Что касается огородов, я их вообще забросил. Там всякий хозяйничает, как ему вздумается. Люди не соблюдают ни режим полива, ни своевременную прополку, ни своевременную защиту от насекомых-вредителей. Это нехорошо, да вот я никак не могу себя заставить включиться в заботу о насущном хозяйстве. Без строгого организующего воздействия никто не хочет на добровольной основе работать там, откуда они, тем ни менее, охотно тащат всё, что тут и созревает. Полное расхищение и никакой ответственности. Два-три года такой свободы, и от сада останутся дикие и сорные джунгли. Примеров чему тьма. Только оставшись один, я понял, насколько трудолюбивым и умелым хозяином был Вяз. А ведь я при его жизни думал, что он ничем особо-то и не занят. Сад растёт сам по себе, а старик только и делает, что созерцает свой рукотворный ландшафт, да медитирует, сидя на большом розоватом валуне, прогретом солнышком. Как я ошибался. Но в те дни я был слишком занят собой, своей порочной суетой и прочими пустяками, считая их за нечто ценное.
– Порочная суета? Это что? Чем же ты занимался?
– Я имею в виду, что чрезмерно увлекался девушками и потаканием собственным сиюминутным желаниям. Вот что. Суетился по поводу украшения своего личного убежища в столице. Шелками расписными да вышитыми спальню свою украшал, женщину свою наряжал, да сам же ею ублажался. Да так и после смерти Вяза ещё продолжалось, пока… – маг замолчал.
– А теперь иначе?
– Во всяком случае, я так считаю. Не исключено, что обольщаюсь. И что старые устремления к прежним увлечениям дадут о себе знать. Для того, чтобы так не произошло, надо заставить себя включиться в суровый режим, чёткий трудовой распорядок и не давать поблажек собственной лени. Тогда и места для тоски не останется. Полезная работа лечит любую душевную хворь.
– Да, – согласилась с ним Ландыш, подумав о Радославе и его тоске. – Я тоже хочу работать для пользы себя и других.
– Чего же не работаешь?
Ландыш смутилась. Ответить ей было нечего, да и невозможно.
– Я буду. Моё безделье тут вынужденное и временное.
– Тут? Это как же понимать «тут»? Надо ли понимать тебя, что ты тут гостья? – он подчеркнуто выделил «тут». – Где она, твоя Родина? В каких краях? Далеко или близко?
– Высоко или низко, – засмеялась Ландыш. – Не знаю, – ответила она. И это было правдой. В каких, понятных для Кипариса координатах, она могла бы указать то место, где появилась на свет, куда намеревалась отбыть, и где будет протекать её будущая жизнь? По поводу будущего она и сама не знала, каким оно будет, где и с кем? С Радославом? Конечно, с Радославом…
– Я задал вопрос, вовсе не ожидая твоего ответа. Я знаю больше, чем ты думаешь. Золототысячник многое мне рассказал.
– Золототысячник? Я такого человека не знаю. И о чём он тебе рассказал, это твои тайны. Мне намного интереснее то, что открыто для меня вокруг, что открыто всем ветрам и свету, льющемуся с неба, чем то, что закрыто в чужих информационных кладовых. Чего там найдёшь, кроме страшных теней, боящихся света? Я не люблю тайн. Они редко бывают добрыми и светлыми.
– Пожалуй, и так, – согласился маг. – А если некоторые тайны и не имеют отношения к чему-то обязательно плохому, раз они укрыты мраком, то для того и спрятаны, чтобы не совать туда нос. Вот как семечко до своего вызревания, как ребёнок в чреве матери, как звёзды в безмолвии ночи. – Маг приблизил своё лицо к лицу Ландыш. Она уловила его приятный и несколько терпкий дух молодого мужчины, вовсе не бывшего таким уж аскетом, о чём он ей вещал только что. Он прикоснулся к её губам, но не поцеловал, а только вдохнул в себя её дыхание, – Чудесная, милая, – прошептал он, – но чужая и недосягаемая…
Прекрасный маг, вышедший из трещины семейного, отнюдь не монолита
Ландыш отшатнулась первая. Он был точно такой же мужественный и притягательный, как и Радослав, такой же сильный и властный как Кук, молодой как Фиолет, но в отличие от них он был потрясающим, поскольку соединял в себе все эти качества вместе. Может, он и уступал им в развитии своего ума, находясь в другом и более упрощенном витке цивилизации, но так не казалось нисколько. Он выглядел земным человеком в своих проявлениях, в тонкости своего восприятия её самой, что Ландыш ответно ощущала, в нежности желаемых прикосновений. Впервые она ощутила, что хотела бы вот такого мужа, молодого и страстного, полностью ей открытого и почти наивного в этой открытости, приносящего ей свою послушность, как приносит её более мощное и укрощённое существо более слабому, побеждённое не коварством или насилием, а любовью. Она похолодела от чувства вины, как от уже совершённой измены Радославу, хотя никакой измены не было, и быть не могло. Она отошла в сторону от Кипариса, а вина осталась в ней. Почему так было? Ведь даже целуясь и откровенно ласкаясь с Фиолетом у того водопада на континенте златолицых, она не несла в себе никакой вины, поскольку черта так и осталась неприкосновенной для неё и для Фиолета. Они просто играли. Она от своей юной переполненности щенячьим счастьем вообще, Фиолет от того, что пытался убежать от тоски по Иве. А тут что-то произошло, тогда как действий не было совершенно никаких. Не считая прикосновения чужого мужчины к её губам. Это даже поцелуем не было. И находясь рядом, он казался ей каким-то далёким миражом из неизвестного и близкого уже будущего, где кто-то, на него похожий, займёт место Радослава в её сердце. При ясном понимании, что это будет вовсе не инопланетный маг экзотического культа Ночной Звезды, а кто-то совсем другой.
