Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
Глава двадцать четвёртая. «Счастливая. Потому что спасение пришло».
– Радослав, – Ландыш вошла в прохладу дома. – Там за уличной дверью кто-то стонет. Я боюсь. Я вышла почитать в беседку и услышала. Посмотри.
– Сама не могла? – спросил он, активировав монитор обзора уличной территории.
– Я же говорю. Я растерялась, испугалась…
На экране высветилась человеческая фигура, лежавшая несколько набок, прислонённая к ограде. Судя по цветастости платья, это была женщина. Радослав выскочил наружу. На груди женщины, на ткани платья расползалось кровавое пятно. Она была пока что в сознании. Рядом стоял небольшой саквояж.
– Радслав, – произнесла она посинелыми губами, пытаясь изобразить улыбку! Это была Лота! И даже заколка-ящерица, его подарок, мерцала в её волосах. Он осторожно, но быстро и ловко взял её на руки. Она оказалась совсем лёгкой.
– Быстро, быстро, Ландыш, свяжись с Викой, с Куком, я лечу с нею в медотсек звездолёта. Ты тоже со мной. Поможешь мне активировать аэролёт.
– Кто это? – закричала Ландыш. Она побелела как фон её платья с синими цветами по нему. – Кто её убил?!
– Да какая разница, кто она. И не убили её. Она только ранена.
Ландыш соединилась с Викой, путано объяснила ситуацию, спеша за мужем, несущим на руках свою страдающую ношу. Та уже бессильно обвисла, теряя сознание. Они вошли в ангар. Открыли вход в подземный уровень и спустились туда. Автоматически включилось освещение. Плотные створки сразу захлопнулись за ними. Надо было пройти подземным коридором некоторое расстояние, поскольку сама машина располагалась под поверхностью лесной поляны. Войдя в широкий зал, где и стояла летающая машина, Ландыш нажала пульт на стене, предварительно проверив, что в лесу на поляне никого нет. После этого она запустила режим включения. Они забрались в аэролёт. Женщину положили на заднее сидение. А сами сели впереди. Тотчас же крышка подземного ангара, замаскированная под поляну, открылась, но со стороны никто не увидел бы никакого аэролёта, поскольку он был в зоне невидимости. Поднявшись уже к раскалённой и выцветшей от летней жары синеве, Ландыш взглянула вниз. Поляна была точно такой же, как и до своего открытия. Если бы кто увидел, как она открывалась, то решил бы, что просто перегрелся на солнце. Ландыш сидела, помертвев от страха, боясь повернуться назад и обнаружить, что женщина уже мертва. Она никогда не видела так близко рядом с собою людей, в которых нелюдь вонзает свои страшные ножи. У неё самой было шоковое состояние. У Радослава в машине находились две раненные женские души. Одна физически, другая ментально. Настроив навигатор на необходимый маршрут следования, запустив автопилот, он развернул вращающееся кресло в сторону раненой Лоты. Очень быстро достал экстренную аптечку. Прижал маленькую пластину с кровоостанавливающим и противошоковым препаратом к плечу Лоты, рванув и разодрав её тонкое платье, и прозрачная пластина мгновенно всосалась в её кожу, растворилась.
– Держись, Лота! Только чуть-чуть потерпи…
Уже после этого он приложил уже другую пластину к плечу жены. Бледная Ландыш почти теряла сознание от того, что увидела, к чему не была подготовлена своей матерью, что было и странно. Оказать первую медицинскую помощь умела всякая девушка, даже подросток, а Пелагея, действительно, воспитывала свою дочь в райском резервуаре. Для неведомо какой райской последующей жизни, что ли? Надо было попросить Вику восполнить такой вот обнаружившийся пробел в воспитании взрослой женщины, уже ставшей матерью.
Приходя в себя, Ландыш порозовела, попыталась улыбнуться. – Прости, Радослав. Видишь, какая я негодная помощница тебе в жизни. Мне самой врач нужен.
– Ничего, повзрослеешь, – он нежно сжал её руку. – Ты забрала с улицы саквояж этой женщины? – спросил он, – там могут быть её документы или что-то, для неё ценное.
– Да. Я оставила его в беседке.
– Умница, – похвалил он жену. – Не стоило бы ничего оставлять за пределами нашей ограды. По счастью, там даже крови не было заметно. Она сидела в густой траве и, похоже, рана скользящая и не смертельная.
Они уже зависли над скалами, где их ожидал один из сыновей Кука, дежуривших в звездолёте. Это опять был белёсый Костя. Он стоял на гладкой смотровой площадке, на поверхности скалистого острова, давая понять, что ждёт их. Или ему просто захотелось глотнуть свежего морского воздуха. На сей раз он был чисто выбрит. Без бороды, поскольку тоже не любил бородатых людей, в том числе и себя, если из зеркала на него глазел бородатый тип.
– Наша секретная база превращается в пункт экстренной помощи, – невесело пошутил Костя, заглянув внутрь машины и вспомнив случай с Белой Уточкой. Скалы раскрылись, как недавно и поляна в лесу, явив ярко освещённый зев подземного огромного вместилища для звездолёта и для прилетающих сюда воздушных атмосферных машин землян, живущих на планете Ландыш.
Сворачивание свитка чужих небес
Новый континент для новой жизни, но с утратой прежнего счастья
Арома очнулась в непонятном месте. Вокруг было тихо и умеренно светло. Плохо соображая, где она, но ленясь напрягать память, она какое-то время была совсем одна. Было хорошо от самого состояния полного отсутствия всяких мыслей, от ощущения лёгкого бестелесного блаженства. Поскольку тело тоже ничем себя не проявляло. «Я умерла», – это была её первая мысль без всякого страха. – «Как хорошо жить после смерти».
Тут в светлое и пустое помещение вошла молодая женщина в странном облегающем костюме, похожем на мужской. Она показалась ей как бы знакомой, села в круглое кресло, бесшумно и быстро выехавшее из абсолютно гладкой стены!
– Здравствуй, Лота, – сказала женщина и улыбнулась. – Твоё имя такое длинное. Лотос, распространяющий аромат на всю округу! – женщина заливисто засмеялась. Она говорила на языке белых людей, и сама была белокожая. – Ты помнишь своё имя?
– Помню, – ответила Арома. Поразмыслив, она решила, что Лота лучше Аромы, – имени, данным Капой, бросившим её одну. Память сразу же и вся целиком проявилась в ней при первых же фразах незнакомки. Не помнила она только того, как очутилась тут. Почему? Она шла по зелёному ухоженному посёлку, пришла к дому Радслава… А что было потом? – Где мой сундучок? – спросила Лота тревожно, – там были мои заработанные «ню»!
– Отлично! Всё вспомнила. Надо вызвать Вику, – сказала знакомая незнакомка. – Твои сокровища хранятся в моём доме. Поправишься окончательно и заберёшь их себе. Никто их не возьмёт.
– Я тебя помню, – сказала Лота, – Ты женщина Радслава.
– Откуда ты знаешь это? Откуда знаешь Радослава? – спросила женщина. Лота не отрывала взгляд от её сияющего перстня. Она пощупала свою шею и не обнаружила привычного шнурка со своим драгоценным лотосом, – Где? – спросила она, – где мой лотос и розовый алмаз?
– На тебе не было никакого лотоса и никакого алмаза, – ответила женщина Радослава. – У тебя был перстень? Брошь?
– Нет. Подвеска на шее. Он сорвал. Я вспомнила.
– Ты знаешь того, кто снял с тебя драгоценность? Его лицо зафиксировано камерой слежения. Но ты сама его никогда прежде не видела? Думаешь, он напал, чтобы тебя ограбить?
– Он – телохранитель Сирени.
– Какой Сирени?
– Магини Сирени. Она мать Капы.
– Я уже слышала эти имена, – задумчиво проговорила женщина. – Ты хорошо знала телохранителя Сирени? Дружила с ним? Или же было нечто большее, чем дружба?
– Никогда я с ним не дружила. Видела только один раз. У Сирени много охранников. Тот, кто напал на меня, был с нею у меня перед самым моим уходом.
– Почему же он пришёл с тобою к нашему дому? Зачем?
– Он не пришёл со мною. Он крался за мною следом. Он… – она закрыла глаза, вспомнив ту страшную боль и страшный глаз в кровавой воронке. Лота застонала, заплакала. Вошёл высокий мужчина с пышной красноватой бородой, но с абсолютно безволосым и блестящим черепом. Его крупные ярко-зелёные глаза под тёмными, слегка сросшимися бровями смотрели на Лоту очень внимательно, доброжелательно и спокойно, отчего ей тоже стало спокойно. – Не плачь, Лота, – сказал он низким голосом, похожим на голос Капы. – Всё самое плохое в твоей жизни уже позади. Теперь уж мы тебя в обиду не дадим.
– Вы кто? – спросила Лота и села на постели без всякого особого усилия, не чувствуя никакого страдания. Она с опаской потрогала себя за грудь. Ничего там не было. Ни раны, ни боли. – А как же? – удивилась она. – Разве я не была убита?
– Нет, – засмеялся высокий бородач, – мы тебя тут починили, и ты полностью новая и здоровая.
– Вы кто? – опять повторила Лота. – Вы волшебники? Я помню, как Радслав нёс меня, а потом положил в свою небесную машину.
– Помнишь? Это хорошо. Радослав пока не может к тебе прийти. А ты сама чего от него хотела, когда к нему пришла? – из стены опять выехало второе уже кресло, и он сел рядом с женщиной Радслава.
– Он обещал мне, что когда я устану работать на белом континенте, то он отвезёт меня на небесной машине домой, на родной континент.
– Откуда ты узнала Радослава? – продолжил допрос лысый бородач. Но Лота как-то почувствовала, что всё он знает, а спрашивает ради нужного ему уточнения чего-то. Ей нечего было скрывать. Кроме того, что когда-то Радслав был её мужчиной для телесной радости. Но говорить об этом в присутствии женщины Радслава было нельзя. Да и зачем бородачу знать о том, что прошло.
– Я – сестра Лотоса Рассвета. А Лотос Рассвета – женщина Андора. Андор же – друг Радслава. Радслав приезжал к нему в гости. Лотос Рассвета звала меня в их большой дом для того, чтобы я вышивала красивых птиц на шёлке. Андору нравились птицы на стенах той большой комнаты, где он отдыхал и ел.
– Ага! – весело произнёс незнакомец.– И как же ты попала на другой континент? Как успела столь отлично выучить язык?
– Я попросила Радслава отвезти меня на небесной машине на белый континент. Чтобы мне заработать много ню. Радслав добрый, поскольку он волшебник. Он помог мне, когда я сказала, что мечтаю о своей удаче. Я устала быть бедной и жить в лачуге. Он и взял меня с собою на белый континент, когда улетал на своей небесной машине. Он знал, что я никому и ни о чём не расскажу. Да и не поверил бы никто. А меня сочли бы за безумную и не взяли бы на работу нигде. Я два года вышивала на шёлке и расшивала платья в салоне. Потом я встретила Капу. Он пришёл в салон, чтобы выбрать себе мастерицу для украшения домашнего интерьера. Я сразу узнала его. Я видела его во сне. Я полюбила его.
Бородач насторожился. Подъехал на своём кресле совсем близко к ней. – Может, его звали Кипарис?
– Да. Капа-рис его имя. Но он любил, чтобы я звала его Капа. Я целый год жила на его этаже в большом доме в столице. Но я хотела свой дом. Мне не нравился общий дом, пусть и красивый, богатый. Капа не хотел улетать со мною. Он ушёл. А я не хотела уже оставаться на белом континенте. Я устала там жить. Я даже тосковала о своей лачужке…
– Почему телохранитель Сирени ударил тебя ножом? За что?
– Я не знаю, – ответила Лота и сразу поняла, что человек ей не верит. Он знает, что была причина нападения на неё, хотя причину он знать не мог.
– Ну, достаточно на сегодня допросов, – сказал он по-прежнему весело. – Отдыхай, Лота. Ни о чём не переживай. Ты выздоровела полностью. А в остальном я тебе помогу. Я тоже волшебник, как и Радослав. Тоже добрый. Будешь жить в моём имении. Мне тоже нужны вышивальщицы. Накопишь себе ещё больше своих «ню». Вика, – и он обернулся на бесшумное появление второй женщины, миловидной и белокожей, приблизившейся к нему со стороны спины. – Познакомься, Лота, с тою, кто стала твоей исцелительницей. Она дала тебе вторую жизнь, так что считай её своей второй матерью.
Лота пригляделась к Вике и сказала, – Ты похожа на мою мать. Я будто бы где-то тебя видела.
– Вика – моя женщина, – давал ей пояснения большой мужчина. – Будешь с нею и со мною жить в большом доме? У нас там и дети есть. Почти взрослый мальчик и совсем маленькая девочка. И климат у нас мягкий, не такой контрастный как на белом континенте. Я живу на континенте бронзоволицых. Слышала о таких?
– Слышала. И даже видела. Они злые. Драчливые и почти все богатые. Они часто обижали наших девушек. Белые бородачи тоже бывают злыми. Но редко. Бронзоволицых все боятся.
– У меня они послушные. Они понимают только язык силы. А я сильнее, чем они.
– Это заметно. Капа тоже был сильным. – Лота сказала об этом совсем тихо.
– Чего же тебя бросил одну? – не удержался от допроса лысый. – А кстати, меня зовут Белояр. Запомнила?
– Запомнила. У меня хорошая память. Я, пожалуй, буду вышивать тебе узоры на шёлке для украшения твоего большого дома. Я и рисовать умею на шёлке. Мне на самом деле надо много ню.
– А зачем тебе много? – полюбопытствовал он.
– Я хочу купить себе свой дом на возвышенности. Чтобы вокруг был простор, пел ветер, чтобы был добрый мужчина рядом. Я же не старуха.
– Ага! – повторил он всё также весело. – Это хорошие мечты. Это знак твоего полного выздоровления. Пошли, Ландыш. Вика осмотрит свою пациентку.
Женщина по имени Ландыш встала. В совершенно гладкой стене опять открылись створки и та, кто была Ландыш, вместе с Белояром вышла за пределы комнаты. Рядом осталась одна Вика. Она заговорила мягким и негромким голосом, положив руку на лоб Лоты.
– Видишь ли, Лота, ты полностью введена в режим полной нормализации всех обменных процессов твоего организма. Ты хоть сейчас можешь встать, если вдруг захочешь. Мне удалось сохранить твою беременность. Счастье, что негодяй не ударил тебя в живот. Ты же знаешь о том, что ты беременна?
– Я знаю. Но Капа не знал.
– Капа – мужчина, от которого ты и забеременела?
– Да. Других у меня не было тут.
– Ты любишь его? Может быть, есть смысл его разыскать? Может, ты хочешь остаться с ним?
– Нет. Он не захочет детей. Я знаю. Его мать не захочет. Он ушёл. Я ему надоела.
– Вот так просто? Надоела? Ушёл? Причём же тут его мать? Не живите с ней, вот и всё.
– Мы и не жили с нею. С нею жить нельзя. Она же великая магиня. У неё огромный богатый дом, телохранители, служители. Но Сирень меня не считала даже человеком. Она обзывала меня золотой куклой. Лаковой болванкой. Она не злая, но властная и, как я думаю, очень опасная для всякого, кто скажет ей дерзость, будет перечить. Если бы не она, мы с Капой не поссорились бы никогда. Я не могу сказать всего. Это то, что должно остаться в прошлом навсегда. Была и моя вина. В той ссоре.
– Не всякая ссора должна быть причиной разлуки с человеком, который будет отцом твоего ребёнка. Если ты любишь его, то и он отвечал же тебе взаимностью?
– Отвечал. Он был счастлив со мною. Но он ушёл в прошлое. Навсегда. Ребёнок нужен только матери. Мужчины всегда безразличны к детям.
– Как же так? Вовсе нет! Они тоже любят своих детей.
– У вас, у волшебников, может и любят. А у нас нет. Андор тоже хотел, чтобы Лотос Рассвета родила ему ребёнка. Но Андор не мог дать ребёнка никому. Таково было его родовое несчастье. Ты знаешь Андора? Он – друг Радслава.
– Андора? Андрея, наверное?
– Да. Но я звала его Андор. Лотос Рассвета не хотела детей. Она никогда не переживала из-за того, что детей не было. Андор любил её. Она же любила только себя и большой дом Андора. А я всегда хотела, чтобы родить ребёнка от Капы. Я любила его самого, а не его большой этаж в роскошном доме. Любила не за то, что он дарил мне хорошие подарки, платья и всё, что мне нравилось. Но мне мало что нравится. Я копила ню для покупки своего дома на родном континенте. Капа не захотел…
Лота опять стала плакать. От слабости, от горя, что Капы рядом нет. Не будет. Вика утешала её, гладила волосы, как мать. Она взяла маленькую пластинку и прижала её к плечу Лоты. После чего Лота крепко уснула.
Двойной лик «ночных звёзд». Кому сияющее обогащение, а кому тёмное горе
С почти яростной жадностью Сирень в своём особняке перебирала алмазы – великолепные «ночные звёзды». Тяжёлые, если она брала их в ладони целой горстью, и невесомые, если по малому камушку, они раскалили её ладони своим ледяным холодом. Ни одна душа не посмеет сунуться к ней в дом. Она даже могла высыпать их в тарелку и поставить на обеденный стол, никто бы ничего и не заметил, не понял, решив, что она насыпала полную тарелку стекляшек. Так уж ей захотелось. Но, конечно, она не будет выставлять их на виду. Барвинок в данный момент отсутствовал. Он был на задании с группой своих людей. Именно в эту ночь тупой Кизил исчез из дома.
После того случая со златолицей вышивальщицей Кизил возненавидел Сирень, по своему дурацкому разумению считая, что магиня о том не подозревает. Он вручил ей шнурок с драгоценным цветком лотоса и с алмазом внутри и опустил глаза в пол. Если бы он их поднял, то прожёг бы её насквозь, как ему казалось. Эта толстая разукрашенная жаба сделала его преступником. Теперь уж ему нечего терять. С какой лёгкостью он всадил бы нож и в её огромную грудь! Но не стоило давать выход мстительному импульсу. Он ещё заставит магиню и её похотливого сынка, весь их гадюшный выводок, плакать горючими слезами, когда мага Капу приволокут на прибрежные скалы для сброса в пучину океана смерти. Спрос-то будет с её сыночка, а саму Сирень просто выкинут из КСОРа как покровительницу преступника-вора храмовых сокровищ.
Все эти поганые короткие недомыслишки Сирень считывала с его взвихрённых нечистых тонких полевых структур, которыми он был окутан, как и всякий человек. Не всякий, понятно, нечист и неспокоен, но Кизил был именно из таковых – он был мутен и мелок, жаден и агрессивен, а при этом туп. Она даже потрясла кистями рук, словно бы стряхивая с кончиков пальцев грязные ошмётки, так был он ей противен. Не согласись он, и чтобы произошло? А ничего. Ушёл бы от неё охранять другого советника. Он же был на хорошем счету. Но он повёлся, вообразил, что она отвалит ему неподъёмную награду, а тогда уж не придётся грабить храмовую сокровищницу. Кизил был трус. Жадность толкала его к воровству, трусость отговаривала, а убогий ум не умел подсказать ему других путей к обогащению, которого он жаждал. Даже уворуй он алмазы, сбыть их было нелёгким делом, не более простым, чем украсть. Какой чёрный дух нашептал ему совершить такое святотатство? При том, что она замыслила точно такое же деяние, ей даже не приходило в голову сравнить себя с Кизилом. Она – редкое совершенство, она имеет права на все сокровища мира, не только на эту кучку камней. Для Сирени не было и вопроса, что черноглазым духом искушения стала жена Кизила Вешняя Верба. Такая же жадная и тупая, но к тому же испытывающая острое чувство обездоленности, внутреннюю раскачку из стороны в сторону, – то лишить себя жизни, то убить Капу, а то и толкнуть Кизила к преступлению, сыграв на его завистливом грубом желании превзойти богачей в их своеволии и роскошестве. Завести себе, как сделал это Капа, златолицую наложницу с гибким телом и развитым искусством давать мужчине наивысшее наслаждение. Златолицых было много в столице, да искусниц среди них мало. О них ходили легенды, но находили их только счастливчики. Кизил мечтал завести себе их штук десять. Каждую опробовать, а там и выбрать ту, кто всех прочих слаще. Он со стороны наблюдал жизнь двуличного мага – сына Сирени. По виду – само мерило благочестия, воздержанности и умственного величия, на деле – разнузданное животное. Златолицая делала магу колдовские массажи, поднимающие мужскую потенцию на невиданную высоту, вышивала для него шёлковое постельное бельё, которое он марал своей спермой. В то время как сам Кизил спал с ленивой фригидной женой на обычном белье, а вместо массажей получал тычки в грудь, когда лез к ней за супружеским оброком.
Кизил вожделел иной жизни, иной женщины, а Вешнюю Вербу он решил использовать как вьючное животное при переносе добытых алмазов из Храма Ночной Звезды в старый гнилой и заброшенный давно дом её родителей. Он решил провести её, кинуть. Пусть она какое-то время стережёт сокровища, сидя в своей халупе, ожидая богатой и ослепительной доли, что добудет для неё нелюбимый муж, а сам Кизил, найдя скупщиков краденого, бросит её потом, навсегда забыв о нерадостном с нею сожительстве.
План рисовался ему гениальным. Никому и в голову не придёт, что он, Кизил, расхититель. Мало ли где старуха обронила свой план? Может, какая служанка по дурости разожгла им печь на кухне? Сирень обожала выпечку со всяческой начинкой, вот служанка и пекла ей, когда брюхо Сирени жаждало насыщения после насыщения её бесплодной матки семенем пахучего козла Барвинка. Кизил уже забросил такую мысль в душу Барвинка, подсунув ему измятый клочок плана, вымазанный в саже, после того, как заставил жену тщательно перерисовать план на другой лист. Барвинок, измученный поисками, притащил изжёванную бумагу к своей любовнице. Вот, мол, моя богиня. Не тревожься, спи сладко в моих объятиях, как и прежде. Дура кухарка разожгла бумагой уголь в печи, а клок он, верный Барвинок, нашёл в ящике для мусора. На самом деле Кизил указал ему на клочок, как всегда наигранно тупо изобразив непонимание. Не это ли вы ищите, господин начальник? А вместе с нужным клочком Кизил предоставил и кучу никчемного рванья. Барвинок с отвращением порылся в засаленном мусоре и вдруг заалел лицом, похожим на непропечённый пирог. Помчался к Сирени, завывая от восторга. Кизил едва сдерживал хохот демонического торжества.
Сирень расплылась румяными губками, заискрила фальшивыми блёстками доброты в тёмных глазах. На радости подала лишнюю денежку и Кизилу тоже. Он в тот же день подачку пропил, она жгла ему руку как уголь из той самой печи, а придя домой, побил Вешнюю Вербу. Это был способ распалить в себе чувственность к ней. Но из-за избытка алкоголя, он даже не смог достичь оргазма, и только измучил и без того несчастную жену.
Он даже не понимал, что в сравнении с ним Сирень как паук в сравнении с самонадеянной тлёй, забравшейся в липкую паутину, что он сунул примитивно-жадный хоботок в мир существ с иной организацией ума и психики.
Той самой ночью, когда он едва попытался сунуться в подземное хранилище, узнав, где находится вход туда, – а вход был не в самом Храме, а в саду при Храме, то был схвачен мощными руками Капы и отдан двум самым доверенным охранникам Сирени. Оглушённый таким вот провалом, он слышал, как истошно визжала Вешняя Верба, стоящая на выходе из сада. Сам Барвинок сурово и сдержанно замкнул его руки позорной цепью и защёлкнул запор. После этого его потащили к скоростной дороге самым коротким путём через сырые колючие огороды, через грязную мелкую топь стылых ночных полей. Там на дороге, когда его протащили по лестнице наверх, сбивая ему коленки на ногах, поскольку он падал, и едва не вывернули ему суставы рук, их ждала большая машина Сирени с тем самым пожилым водителем, который когда-то вёз их к морскому побережью и обратно. Вешней Вербы не было в машине. И Капы не было.
– Где моя жена? – просипел неудачливый похититель сказочных сокровищ.
– Какая ещё жена? – переспросил Барвинок. – Не было с тобой никого. Бредишь что ли?
– Дома спит. Где же ей быть? – меланхолично отозвался водитель. – Вот бедолага! Пришла к ней неудача, а какая ладная пышечка твоя жена, – добавил он сокрушенно. Вешняя Верба всегда очень привлекала пожилых мужчин. Полнота не отразилась на её ярком красивом лице. Оно стало ещё румянее, ещё сдобнее. Она не нравилась только молодым утончённым ценителям женской совершенной красоты, каковой в мире всегда на всех не хватает даже в молодости. А пожилому водителю Вешняя Верба казалась верхом бытового блаженства для всякого полноценного мужика. Как ляжешь с такою, как обхватишь за большие белые груди, уткнёшься носом в сдобную шею, так и забудешь о всех горестях мира. Кизил своим вечно недовольным лицом вызывал у пожилого водителя чувство недоумения. Чего ещё надо мужику для счастья? Работа денежная, магиня Сирень помогла ему дом в пригороде построить, дав не то ссуду, не то деньги в зачёт будущей платы за службу, жена грудастая и молодая, а Кизил ходит как надутый бессмысленно-агрессивный бык. Ничего не ценит, никого не любит, землю копытом роет – на кого бы напасть. И всё же пожилой водитель жалел Кизила в цепях позора, жалел Вешнюю Вербу, жалел себя и всех людей на свете. Всех, кроме Барвинка, Сирени и тех советников и магов из КСОРа, кого ему случалось видеть.
Как недоля вернулась к Вешней Вербе
Вешняя Верба уже не вопила. Она тихо и задавленно плакала, лёжа на той самой постели, где когда-то провела столько ночей со своим возлюбленным Капой. Капа сидел рядом на громоздком стуле, изготовленном когда-то по эскизу мага Вяза. Вяз любил мебель прочную и громоздкую, сделанную на всю жизнь. Она и прослужила ему всю жизнь.
Капа взирал на бывшую возлюбленную с удивлением и с жалостью, не веря, что мог когда-то так сильно её любить. Да разве и давно? А сейчас он и Арому, затмившую прежнюю белокожую и юную Вишенку, не любил. И она была ему не нужна. Он был опустошён. Будущее не просматривалось. Ясно, что Кизила через несколько уже суток сбросят с тех самых скал в океаническую пучину. И заслужил, гад! Зачем своровал план сокровищницы? Не будь этого, так и не случилось бы ничего. Ни реализации коварного замысла Сирени, ни ссоры с Аромой, вдруг одуревшей при мысли о несметном богатстве, ни скорого вдовства Вешней Вербы. Куда ей теперь? Родные Кизила, набившиеся в его новый дом как тараканы во все комнаты, уже не пустят Вешнюю Вербу на порог без Кизила. Она сама так и сказала.
– Как же? Деньги на дом матушка дала, – сказал Капа.
– Кизил давно ей выплатил весь долг, – ответила Верба. – Она в последние два года ничего ему не платила, бесплатно кормила только. А меня родители Кизила кормили, да сам он тащил в дом то, что сумел из хозяйской кухни спереть.
– На что ж ты наряжалась? – полюбопытствовал Капа.
– Наряжалась, как и прежде, в чужие обноски. Только на сей раз мне их твоя щедрая матушка дарила. Для неё обноски, для всех прочих – роскошь.
– Обноски после неё, действительно, знатные, – согласился Капа.
– Никто же не знал, что мы с Кизилом нищие. Дом большой в хорошем чистом пригороде, я нарядная, в шелках и бархате, едим то, что другие лишь по праздникам. Живи и радуйся. Только он никогда не радовался.
– А ты?
– Чему мне радоваться, если вся моя радость осталась в прошлом.
– Хочешь сказать, что помнила обо мне?
– А ты обо мне, неужели, так быстро забыл? Неужели, желтолицая и худая чужестранка с двумя горошинами вместо грудей была тебе милее, чем я?
– Примитивная ты, Вишенка. Как была, так и осталась. Разве женщину за грудь мужчина любит? – Капа вздохнул, свесил голову на руки.
– А за что ты её полюбил? Говорил, что я буду твоей тайной женой до смерти. А сам?
Не смотря на тяжкую душевную маету последних дней, Капа всё же возвращался мыслями к Ароме. Где теперь её искать? Да и стоит ли. Куда она пропала? Если забрала сундучок со своими «ню» и покинула столицу, значит, отбыла к себе на Родину. Она благополучно пересекла тот самый страшный и прекрасный, дышащий и живой океан на каком-нибудь рыболовецком или ином торговом судёнышке. Живёт по-прежнему на своём загадочном континенте и ищет себе такого же златолицего, как и она сама. У них там всё легко, всё запросто. Вчера был белый рослый бородач Капа, сегодня другой безбородый и тощенький, но такой же любимый. Но как-то он чуял, что другого нет. Что никого она не любила так, как его.
– Я же живой человек. Пусть и маг, а мужского достоинства меня никто не лишал. – Он мысленно улыбнулся, вспомнив, как возносила его «большое мужское достоинство» Арома, вкладывая в это определение вполне конкретный смысл, обозначающий мужские причиндалы. Он помотал головой, поскольку сам имел в виду что-то совсем другое. Но фраза вышла какой-то нелепой и двусмысленной. – В смысле желания любви. Я после нашего расставания ощущал жуткое одиночество. Тебя нет, Вяза рядом нет.
– А твоя матушка? Не задарила тебя своими ласками и щедротами? – спросила Верба.
– Шутишь, что ли? Какие ласки и щедроты от той, кто любит единственно себя. – Тут он подумал, что не совсем справедлив к матери. Всё же она спасла ему жизнь. Хотя не припёрлась бы тогда в Храм Ночной Звезды, когда рыскала в поисках Фиолета, то и не было бы никакой кражи, а Вяз был бы жив до сих пор. А Вишенка была бы по-прежнему худенькой и желанной. И Арому бы он не встретил. Так куда же пропала Арома? Мысли, совершив круг, вернулись к златолицей вышивальщице небывалых узоров в его одинокой тогда душе. Поскольку то счастье как-то незаметно из телесных своих резервуаров плавно перетекло в их с Аромой сердца.
На Вишенку он смотрел как на родную и несчастную сестру. Жалея, но не желая. Желания, если и ворочались, то устремлены были к Ароме. Хотя и злость к ней не выветрилась окончательно. В последние месяцы она как-то удивительно похорошела. Грудь стала как у девственницы, упругой налитой и приподнятой, все формы налились, а нежное и тонкое лицо, золотое напыление которого заметно выцвело, стало почти белым и отчего-то сияющим внутренним светом. Арома заметно стала одухотвореннее под воздействием своего сильного чувства к нему, и его к ней, понятно. Он спрашивал у Сирени, не сможет ли она помочь узнать, используя свои секретные источники, куда пропала Арома, но мать отмахивалась, – Раз нет сундука с ню, нет и вопросов. Уехала! Забудь ты эту шлюху!
К Вешней Вербе возврата быть уже не могло. Пламя любви с Аромой до пепла сожгло даже саму память о любви с простенькой Вишенкой. Почему? Разве Арома была настолько уж и развита, умна и хороша телесно? Да нет. Но было с нею настолько необычно, ярко, настолько он чувствовал себя почти богом в её объятиях, на такой высоте всех наличных ощущений, в такой раскованности, что становился человекообразной птицей. Поднятой под своды небесного купола силой, заключённой в маленьком златолицем существе, так что не осталось у него ничего к заплаканной и утратившей свежесть пышке на его смятой постели.
Он вдруг переключился на совсем уж низкие бытовые подробности, подумав о том, что давно не менял у себя постельного белья. А к чему было? Никто тут не ночевал, кроме него. В последние ночи он как сторожевой пёс ходил дозором по саду и по всей прилегающей территории вокруг Храма, а спал в одежде днём. Он сразу поставил матери условие, что Вешнюю Вербу не тронет никто. Она дала слово и сдержала обещание.
– Ты зачем с ним сюда пришла? А если бы не я успел его перехватить? А если бы Барвинок тебя увидел? Не пожалел бы.
– Кизил потребовал, чтобы я его сопровождала. Как же я его ненавижу! Я как любила, так и люблю тебя, Капа! Лучше тебя нет никого. Ты помнишь, как нам было хорошо? Ты вот ту немую да золотую поселил на своём этаже, а меня не хотел. Почему?
