Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Ты обо всём догадывалась. Но ты не жалела меня, не пожалела и мою, тогда ещё не рождённую, дочку.
– Тогда у тебя и не было никакой дочки. А тот склизкий комок, что рос в тебе как опухоль, не был человеком. То была только часть твоего порочного разбухающего чрева. Но мне дорого семя моего сына, куда бы он его ни забросил. Я тут подумала перед тем, как тебя повидать, а зачем я к ней пойду? И даже придя к твоей двери, я продолжала думать, а зачем я к ней войду? И даже садясь на диван, я продолжала думать, а что я ей скажу? – Сирень явно издевалась над Лотой. – Оказалось, я пришла за тем, чтобы забрать у тебя свою внучку! Зачем она тебе? Вернёшься рано или поздно на свой континент и отдашь её в общинный хлев, из которого она, повзрослев, выйдет шляться на просторы вашего континента для блаженных недоумков. Ну, научишь её вышивать шелка, чего там ещё? Искусно вылизывать гениталии мужчин и высасывать из них семя, когда рожать неохота. Тоже ведь устаёшь от ежегодного деторождения. Я понимаю. А вот от похоти избавления нет. Даже теперь, когда ты высохла как обгорелая, а некогда позолоченная щепка, ты продолжаешь задирать свои ноги на всякого, желающего даже не тебя, а только твоей безотказной и всегда влажной от животной течки… – тут Сирень безобразно выругалась. – И ведь чем здоровее мужик, тем тебе слаще! Желательно бы, чтобы и вовсе тебя хоть кто-нибудь разодрал однажды! Или изувечил, что часто случается со златолицыми шлюхами, не имеющими ума, не ведающими стыда.
Лота закрыла уши ладонями. Сирень была страшна! – Замолчи! Сама ты страшное чудовище в облике женщины!
– Может и так. Только я из твоей дочери сделаю в будущем магиню. А ты что ей предложишь, кроме того, о чём я и говорила?
– Чтобы она осталась бесплодной до старости? – ужаснулась Лота.
– Я же родила себе сына. И она может родить, если нужда окажется сильнее установлений. Если темперамент сильный, а воля к продолжению жизни берёт своё, это только лучше для потомства. А слабым да безвольным к чему рожать детей?
– Родить, чтобы потом подбросить к чужому порогу как собачку?
– Мы не подбрасываем своих детей. Мы тщательно выбираем, кому их отдать на кормление и воспитание. Если мальчик, то магу. Если девочка, то магине. Но вышла одна неувязка, из-за которой я не знала, какому именно магу был оставлен мой сын. А ты думала, что все маги у нас наперечёт? Их полно на огромном континенте. А ты думала, что я не страдала от незнания, у кого он? Я высохла от страданий, а потом долгие годы восстанавливала свою красоту. А ты думала, что маги воспитывают, кого попало? Нет. Только детей от своих же коллег. А ты думала, что маги никогда не рожают себе детей? Откуда бы тогда они брали себе пополнение, как не от самих же себя! А ты думала, что маги допускают хоть кого со стороны в свои особые кланы? Нет! Таков вот странный распорядок жизни у нас, у магов.
– Я… – Лота не знала, что возразить. Речь Сирени сбивала её мысли в хаос.
Она пришла не для того, чтобы дарить подарки…
– Ты уже подумала и согласилась, – завершила за неё Сирень. – Ты же практичная женщина. Ты понимаешь, что сколько бы «ню» ты ни заработала, твоей дочке всё равно предстоит шляться с кем попало. Таков уж у вас обычай. А ты уже научилась жить по-другому. Ты не хочешь ей собственной участи. Разве не так?
– Не хочу. Так.
– Ну вот. И отдай ребёнка мне. Тебе будет только легче жить. А ведь я и «много ню» тебе дам. И тебя саму никто уже и пальцем не посмеет тронуть, так как ты окажешься под моим покровительством. Заработаешь ещё больше «ню» и уезжай себе в свой благодатный край, чтобы купить себе дом и любого мужчину на выбор. Это же твоя мечта?
– Да, – согласилась Лота. Будущее, действительно, её пугало, поэтому она о нём и не думала. Как ни ненавистна была ей Сирень, а правда её слов была для Лоты уже очевидна. Ведь у самой Лоты и не имелось никаких устойчивых принципов жизни, откуда им было взяться? Отсутствовало и понятие о нравственности, стремление к которой вкладывали в своих детей жители белого континента. Не было и тяги к знаниям и личному развитию. Ничего не было. И она научилась это понимать хотя бы, живя среди совсем иных людей. Лота не хотела для своей дочери повторения собственной участи. Она уже не хотела для дочери от возлюбленного Капы и участи своей сестры – Лотос Рассвета, которая прежде была для неё недостижимым идеалом. Если такое понятие «идеал» и было бы в наличии у Лоты. Мужчины появляются и пропадают, а высокий статус, если он есть, вещь более устойчивая. Роскошная ниша под названием «магиня» ждёт её дочь! Сирень исподтишка наблюдала за златолицей женщиной, ясно считывая её куцые мыслишки. Девочка, рождённая от её сына, принадлежит только ей, Сирени. Она будет второй после дочери Вешней Вербы. О самой Вешней Вербе Сирень давно уж позабыла. Даже о том, что Кизил был некогда мужем Вешней Вербы, она помнить не желала. Её ценная голова не кладовка для никчемной информации о таких ничтожных существах. Когда она заберёт девочку златолицей, она тотчас же и забудет о том, что существовала некогда такая Лота-Арома. А встретив её случайно, не узнает без притворства.
– Приведи ко мне ребёнка, – потребовала она, – немедленно!
Лота сама пошла за девочкой. Вывела её на нестойких пока ножках к жестокосердной и могущественной бабке. Девочка была белолицей и светленькой. Только глаза у неё были тёмные и блестящие как ягодки. Она таращила их на нарядную тётю и улыбалась в ответ на её счастливую без притворства улыбку. – Хорошенькая какая! – восхитилась Сирень вполне искренне. – Иди ко мне, родная ты моя! – она протянула к ребёнку ухоженные руки, и девочка пошла, увлечённая её ярким и необычным нарядом. Сирень посадила её к себе на колени. Ребёнок стал трогать её украшения на полной шее, и Сирень не препятствовала тому. – Поиграй, моя радость, – шептала она, обнюхивая волосы девочки, как волчица своего найденного детёныша. – Бабушка всё это передаст тебе в наследство.
Лота увидела вдруг на шее Сирени среди множества украшений тонкую цепочку, на которой висел тот самый розоватый лотос с розовым алмазом внутри цветка. Подарок Капы ей, своей возлюбленной Лоте. Лота стояла перед Сиренью, полностью обездвиженная и лишённая даже намёка на проявление собственной воли, направленной против замысла магини.
– Пусть твоя подруга пойдёт со мною. Она понесёт ребёнка. Мне это будет тяжело. Никакого твоего тряпья мне не надо. У ребёнка всё будет по высшему разряду, до которого тебе как до облаков.
– Я была и выше облаков, – промямлила вдруг Лота.
– Что? – удивилась Сирень, – это как?
– Так. Мой мужчина – волшебник. Он катал меня на небесной машине выше облаков.
Сирень опять села на диван, отдав девочку в руки пришедшей Азалии. – Одень ребёнка для выхода на улицу! Со мною пойдёшь! – приказала Азалии Сирень.
– Ещё чего! – возмутилась Азалия, нисколько не понимающая, кто перед нею и зачем ей надо куда-то идти.
– Азалия, это бабушка моей дочери. Она очень влиятельна и живёт там, куда нам доступа нет. Она забирает мою дочь себе. Я не возражаю.
Азалия опешила. – Отдать ребёнка? Ты в своём уме? Ты точно знаешь, что эта пёстрая жаба со злыми глазами даст счастье твоей дочери? – Азалия говорила на чужом языке, но было такое чувство, что Сирень отлично её понимает.
– Может быть, мать-шлюха и вечная рабыня для угождения изменчивым вкусам тех, кому она и шьёт, не разгибаясь, способна дать счастье хоть кому, если даже себе не способна? – ласковым голосом заговорила Сирень. И тут же возвысила голос до трубного гласа в сторону Азалии. Зычный и мощный он потряс обеих женщин, – А ты, златокожая лягушка, осторожнее веди себя! А то раздавлю! Я не речь твою бранную, а мысли твои считываю, дикая тварь!
Азалия сжалась от её крика и гневного вида. Сирень встала. Невысокая сама по себе, она не была выше по росту златолицых женщин, но была дородна и повелительна. Она со всего размаха ударила Азалию по щеке. Азалия схватила подушечку с дивана и бросила её в обидчицу, поскольку ничего другого под рукою не было. В следующую секунду Азалия напала на Сирень, стремясь ногтями попасть той в глаза. Сирень истошно завизжала. В помещение вломился Барвинок, охраняющий дверь с другой стороны. Он повалил Азалию на диван и придавил, не давая ей шевельнуться. Сирень, поправляя разлохмаченные волосы, подошла и со всего размаха второй раз ударила Азалию по лицу.
– Достаточно тебе будет, негодная тварь! За то, что ты подняла руку на главную магиню белого континента, тебя надо бы утопить в океане. Но я милосердная. Я тебя прощаю. Собирайся и понесёшь ребёнка. Он привык к твоим рукам, а то визжать начнёт. Какое-то время поживёшь там, где я сочту нужным, пока девочка не привыкнет к смене обстановки. Жить будете в уникально красивом месте за городом. Потом я тебе отпущу, дав тебе «много ню» за хлопоты.
Барвинок отпустил Азалию, после чего передал ошеломлённой происходящим Лоте сумку с серебряными слитками – те самые «много ню». Выходило, что Сирень заранее, до своего прихода сюда знала о ребёнке Лоты, и её удивление было розыгрышем ради собственного уже развлечения. Азалия, красная от ударов Сирени и напуганная, покорно отправилась одевать ребёнка для выхода. Сирень удалилась, неся себя плавно и гордо. Барвинок остался ждать Азалию с ребёнком.
– На белой дороге самого высокого уровня поедешь, дура косоглазая! – сказал Барвинок вернувшейся Азалии. Лоту он полностью игнорировал. – Когда ещё тебе придётся испытать такое вознесение над всеми? Скорость там такая, что душа вылетает с непривычки.
Неожиданно Сирень вернулась. Она сделала знак Барвинку, после чего тот взял Азалию с ребёнком за руку и вывел их наружу. Сирень опять села на диван. – Не успела с тобою договорить, – обратилась она к Лоте. – Принеси мне воды. Пить хочу. Принимать еду я у тебя не буду. Не обучена кушать в доме шлюх.
– А прежде лопала всё подряд, – напомнила Лота, перестав её бояться после того, как дочку утащили из дома собственной матери, а та не оказала противодействия.
– Прежде я посещала дом сына, а не твой. Не злись. Успокоишься и сама поймёшь, что я твоя благодетельница.
Лота принесла ей воды в хрустальном сиреневом бокале. Сирень выпила несколько глотков и откинулась на изогнутую, обтянутую шёлком, спинку дивана. – Вот что я хотела выяснить. Кто тот мужчина, что катал тебя выше облаков? Его не Фиолетом зовут?
– Нет. Никакого Фиолета я не знаю.
– Он молод? Хорош собою?
– Он хорош собою. Но не знаю, насколько он молод. У волшебников другой возраст, чем у нас.
– Ну, хорошо. Опиши мне его внешний вид, я сама пойму, кто он. Имя можешь и не называть. Их имена могут быть игровыми.
– Он высокий, светловолосый. Но борода более тёмная, чем волосы на голове. Глаза зеленовато-синие. Нос ровный, лицо очень правильное. Что ещё сказать? Достоинство мужское у него большое и красивое. Очень сильное и не такое, как бывает у тех, кто старый.
– Об этом могла бы и умолчать, драная кошка!
Сирень стала мрачной. Она явно не знала того, о ком и шла речь. Она явно завидовала Лоте – «драной кошке», уловившей такую удачу, как любовь небесного пришельца, как бы ни была эта любовь временна и случайна. То ей Кипарис дарит свою любовь и ребёнка, то ещё один неизвестный странник, а тут довольствуйся жалким Барвинком, надоевшим до того, что впору сворачивай проект под названием «вторая молодость Сирени». Ведь Золототысячник её забыл! Пусть Лота моложе, а она, Сирень, несравнимо краше и качественнее.
– Познакомь меня с ним, – попросила она вкрадчиво.
– Не мечтай! – крикнула Лота, – своего мужчину я тебе не отдам! А будешь настаивать, так я упрошу его, чтобы он отнял назад моего ребёнка и отвёз нас на мой родной континент. Где ты нас не достанешь и не найдёшь! И никогда он не прикоснулся бы к такой злой жабе как ты!
– Ладно, – смирилась Сирень, поняв, что Лота не шутит. – Давай прощаться. Больше я тебе не потревожу. А своё покровительство, коли обещала, даю. Никто тебя в столице, да и на всём континенте не тронет. Живи, как хочешь. Не нужен мне твой мужчина. Я из любопытства спрашивала. К тому же у меня свой небесный странник есть. А волшебников мне не надо. Я сама волшебница.
После этого она ушла. А Лота упала на диван, успевший пропитаться тонким запахом духов ненавистной Сирени, и зарыдала в голос. Заломило грудь, то ли сердце, то ли уже ненужное молоко прибыло. Внезапно она наткнулась на что-то лицом. Лота подняла голову и обнаружила тонкую цепочку, на которой висел розовато-золотой цветок лотоса с алмазом внутри. Сирень явно умышленно бросила драгоценность тут. Оставила Лоте как ещё один плевок к остальной плате, отданной за то, за что нормальные люди денег не берут. Поскольку нет таких денег, чтобы оценить родного ребёнка. Лота опять заплакала, но уже тихо, комкая цепочку с колючим цветком, вдавливая его в ладонь. Если бы она могла, она бы бросила драгоценность в лицо Кипариса. Лота уже зачеркнула в себе ту мечту, в которой она с ним встречалась, и где возвращалась к ним их любовь. Только более усиленная, ведь был их общий ребёнок. Теперь ребёнка у неё отняли, теперь и мечта такая ни к чему. Но подумав, она не решилась выбросить драгоценность прочь, в раскрытое окно, как только что хотела. Лота была практичная женщина. Горе приходит и уходит. А дом, который она купит на родном континенте, не уйдёт от неё. Дома не изменяют, у домов нет ног. Дома покупаются на долгие и долгие годы. Если не на всю жизнь. К тому же в том будущем доме будут жить и другие дети Лоты, оставшиеся на Родине. К тому же, всё это время она как-то жила тут, когда другие её дети жили вдали от неё. Проживёт и теперь, когда её младшая дочь – будущая магиня будет жить где-то в уединённо-прекрасном месте вдали от родной матери. И Лота подумала о том, как за все эти последние дни ей надоело присутствие рядом завистливой Азалии. Теперь Азалия ей не нужна, и никто уже не будет ей мешать предаваться взаимной телесной радости с Радославом. Азалия же мешала, даже находясь далеко от той спальни, где ночевала Лота. Азалия прислушивалась к малейшим вздохам и шёпоту любовников, а утром сверкала глазами на Радослава так, как будто он ей хоть когда принадлежал. Нет худа без добра, могла бы подумать Лота, но она такой пословицы не знала. Лота вдруг ощутила полную свободу от всех забот и тревог, от всяких переживаний и пустых мечтаний. Она стала прежней Лотой, какой и встретил её Радослав в доме у Андрея.
Спустя совсем короткое время она вновь похорошела, налилась свежестью, засияла ласковым взором на всякого, кто обращал на неё даже случайное внимание. Нежная позолота вернулась к ней, и маленькая грудь её даже приподнялась навстречу, желаемым ею всегда, телесным радостям. Навстречу Радославу. Как всегда временному своему мужчине, о чём Лота не забывала, о чём не кручинилась. Разве временная для всякого человека жизнь дана для кручины?
Театр закрыт. Директор в отпуске
Кто такая магиня Сирень?
Кук рассадил их всех, Вику, Ландыш и Радослава вдоль округлой стены на округлый диван. Было похоже на то, что разговор предстоял долгий.
– Что происходит с планетой, Белояр? Может быть, ты понимаешь хотя бы отчасти…
– Приготовьтесь слушать и не удивляться, – Кук расхаживал по центру круглой комнаты. Его благодушное лицо настраивало на спокойствие. Женщины прониклись его настроением и уверенностью, что от рассказа Кука не только всё станет ясно, но и всё встанет на свои места. Радослав не имел и капли такой уверенности, неплохо изучив Кука ещё со времён, когда тот носил имя и фамилию Воронов Артём Андреевич.
– Где Андрей? – спросила Ландыш, – почему его нет с нами.
– Он же сказал, что останется на планете навсегда, – пояснила Вика.
– Андрея в определённом смысле уже нет, Ландыш, – ответил Кук. – Нет не в том смысле, что он мёртв. Он жив, чего и всем желает, но как прежнего Андрея, он же Ратмир, его уже нет. Мир, в котором мы обитали не один год в земном летоисчислении, являлся всего лишь убедительной голограммой. Не совсем так, но близко к тому. Он стремительно разрушается не потому, что пропало «Око Создателя». А потому, что сам его Создатель, он же режиссёр-постановщик, он же играющий, вернее, играющая главную тут роль, устала и совсем скоро уснёт до следующего воплощения очередной игры в убедительную реальность.
Ты замечал и, конечно, удивлялся, Радослав, – Кук обращался к Радославу как к единственному слушателю, не беря в расчёт прочих, – Сей мир не только схож с нашим и нам привычным, а как-то не того… кхе-кхе, – тут он наигранно покашлял, – не совсем убедителен. Замечал?
– Замечал.
– Что конкретно замечал?
– Тут нет явных правителей, власти в нашем понимании. Тщательная бытовая и даже психологическая детализация сочеталась со схематичностью всего мира в целом. С откровенными пробелами в социальном, историческом, экономическом, техническом и прочих смыслах. Не просто неубедительность, а фундаментальная несостоятельность, невозможность, в которой мы, тем ни менее, жили не год и не два. Мир как некая фантасмагория.
Ландыш жадно глядела мужу в рот, вдруг превратившись в прежнюю глупенькую Ландыш, и высказала своё мнение, – Я нормально тут жила. Мне даже нравилось. То, что мы с тобой любили друг друга и вместе сотворили нашу дочку это для тебя фантасмагория?
Радослав даже не взглянул на неё.
– Попытаюсь объяснить, что смогу, – тоном учителя начальной школы обратился ко всем Кук, с ласковой убеждённостью, обращаясь уже к Ландыш. – Здесь нет никакого человечества в нашем понимании. Ни белокожего, ни златоликого, ни бронзово мордатого. Никого тут нет, кроме нас и чистого разума планеты под данным ей нами названием «Ландыш». Но у неё есть и собственное имя. Первые колонисты назвали её Ирис – сиреневый Рай. Вначале у неё не было предпочтения, кем ей себя явить, – мужчиной или женщиной. Потом уж разум планеты Ирис решил, что женщиной ему быть интереснее.
– Какой он, или она? Как себя подаёт при контакте? – подала голос потрясённая Вика.
– Она в том спектакле, что поставила для нас, своих гостей, была Сиренью. Спектакль не означает, что всё было понарошку. Мы жили самой настоящей жизнью, а те люди, которых она в своё время поглотила, являлись самыми подлинными. Живыми. Они стали частью её планетарной души, но вовсе не утратили своей индивидуальности. Время от времени она позволяет им воплощаться и жить в мире, который для них декорирует. И сама она живёт самой подлинной жизнью, всегда оставаясь собою при любой смене этих декораций. Как талантливая актриса всегда остаётся собою, воплощаясь в разные роли, так и она. Правда, она очень уж подвижная и текучая и не может долго удержать себя в стабильной форме. Поэтому даже в процессе одной игры, она может представать в разных лицах. То она старуха на переправе. То магиня.
В самом начале игры она сунулась и к тебе, Радослав, под видом твоей первой жены Нэи. Конечно, никакая Нэя к тебе прийти уже не могла. Сирень тебя прощупала и убедилась, что ты ей не по зубам. Тебя охранял твой Кристалл, подаренный тебе некогда на Паралее. Ты не был тем, кого она смогла бы усвоить, сделав частью себя. Поэтому ты один скучал тут и был не задействован в игре. Такою же защитой ты наделил и Ландыш, надев на неё кольцо Нэи. Она также не была затронута Ирисом – Сиренью, но частично, всё же… скажу так, была вовлечена в игру. А тебя, Викуся, спасло то, что когда тебя информационно она использовала в том смысле, что дала тебе роль Лоты – Лотоса Ароматного, Радослав ради непонятной и уже своей игры также надевал на тебя кольцо Нэи. Что тебя и спасло от поглощения Сиренью. Но ты была почти на грани, что и стало причиной трагического происшествия со златолицей девушкой. Так что у тебя было тут две роли и несколько выходов на сцену под разными ликами. То вышивальщицы, то врача-спасительницы, она же моя жена, коей ты, впрочем, и осталась.
– Нет! – вскричала Вика и схватилась за грудь. – Что-то у меня болит в области левого лёгкого, а исследования ничего не выявили, – сделала она оправдание в сторону аудитории слушателей – Я же ничего не помню такого, Кук! Опомнись! Я как жила в твоём имении, так и жила.
– Иногда жила, а зачастую спала! – не щадя её, ответил Кук.
– Что значит, спала? Где конкретно я спала?
– Твой разум, когда ты воплощалась в Лоту, спал и тобою овладевала Сирень.
– Как это? Я же исцелила Лоту от раны! Саму себя, что ли?
– Да никого ты не исцеляла! Тебе это приснилось.
– Выходит, и мне? – подала голос Ландыш. – Я же видела одновременно и Лоту и Вику в одном месте.
– Ты тоже как бы видела сны наяву…
– Не могла я быть блудницей! – перебила его Вика и порозовела от гнева, что происходило с нею очень редко. Она едва не плакала. – Как бы я могла раздвоиться, если Лота жила в твоём имении? Из-за твоей возводимой напраслины у меня не хватает дыхания… Ой-ой! Задохнусь точно! Мне нельзя волноваться…
Обращаясь к Куку, Вика не сводила глаз с Радослава, поскольку и он весьма странно изучал её, как впервые увидел. Но никакого сочувствия к себе она с его стороны не ощущала. Скорее, оторопь, вызванную рассказом Кука. Радослав смотрел на Вику, словно бы решая, а не сомнительная ли подделка под человека перед ним?
– Ты никого не спасала, – мирно и ласково убеждал Кук, опять входя в роль школьного учителя, доносящего знания до особенно непонятливых детей, отсталых в развитии, – Это была всего лишь роль, солнышко. Не воспринимай же всё буквально в земном смысле. Тебя наделяли другой аватаркой. Ты, вроде как, расщеплялась на деятельную и спящую части. Рядом с тобою толклась голограмма Лоты, вовсе не наделённая настоящей человеческой душой. А блудница в тебе спрятана, как во многих и многих, по виду приличных, женщинах. Но так глубоко, Викуся, что ты самой себе в том никогда не признаешься. Согласись со мною, твоим домашним психотерапевтом, что ты всегда мечтала быть тою, от которой мужчины сходят с ума.
– Чтобы я… чтобы я… – Вика хватала воздух, приоткрыв чрезмерно пухлые губы и выдувая из себя воздух, вызвав острую неприязнь у Радослава. Ему и так-то не нравилась губастая Вика, а тут она выпятила их настолько, что его так и подмывало сказать; «Закатай свои губы обратно»!
Вика протянула к нему руки, будто просила прощения за вину, которой же не было! Но он посмотрел на неё как на кошку, вылезшую из грязной лужи. Разговаривать с такой бессмысленно, лишь бы не прыгнула на колени! Если б она вздумала кинуться к нему, умоляя не отождествлять её со столь позорной и навязанной через насилие над её разумом ролью, он точно отпихнул бы её как ту же паршивую кошку.
На всякий случай, он отодвинулся ото всех подальше. Заодно и от Ландыш, ставшей для него той самой бесцветной и малоумной девушкой, похожей на мальчика, когда он и увидел её впервые, попав в звездолёт Пелагеи. Он не желал видеть рядом с собой никого, презирая всех скопом, – выродившегося в монстра Кука, несчастную раскосую врачиху, бывшую жену-дурочку, вымуштрованных сыновей Кука, исключая детей, – Алёшку и малышку дочь.
– Ты мечтала о Радославе всегда! – прогремел Кук, транслируя на Вику то раздражение, что возбудил в нём Радослав всплеском своего негатива. Тот раздувал ноздри, сжав челюсти и глядя в пол, еле удерживаясь от того, чтобы высказать вслух своё «тьфу на вас всех»!
– Как ты посмел, колдун лысый, затащить и меня в этот шутовской балаган?!
Кук решил завершить назидание для жены, прежде чем осадить Радослава, – И на Земле так было во времена твоей юности, когда ты увидела его в своей Академии. И на спутнике, и здесь. Ведь ты много позднее выбрала себе профессию врача. А прежде ты изучала биологию, как и моя дочь Ксения. Конечно, кто из нас не познал в юности безответного порой влечения. Конечно, ты и думать о нём забыла, как захватила тебя вся твоя последующая жизнь, а он пропал куда-то. Но на спутнике он возник опять, и ты опять потеряла от него голову, и он опять презрел тебя как женщину. И в звездолёте Пелагеи ты едва не обмерла, как его увидела, и у тебя сразу же затеплилась надежда стать ему ближе…
– Я умоляю, хоть ты не терзай меня! – взмолилась Вика.
– Белояр, – протянула Ландыш нежным голоском, когда-то влюблённой в этого лысого мерзавца, девочки, – Не терзай ты Вику!
Кук сменил гнев на милость, но продолжил объяснение, – Тебя спасла сила кристалла, когда Радослав принимал тебя за златолицую Лотос. Конечно, для тебя это являлось разновидностью сна, о котором не помнишь. Из моего наличного содержания она создала себе сына Капу, а из моей жены Ники, некогда почти полностью ею присвоенной, она и создала Иву – Белую Уточку. В каждом очередном запуске игры она воссоздаёт одних и тех же персонажей под разными лицами. Тут же прежде обитало много людей, – мужчин, женщин и даже домашних животных. Тут, насколько мне известно, не только птиц и рыбу разводили, но и коз, лошадей. Всё, как и положено людям иметь для полноценной жизни. Правда, детей они не успели завести, но, судя по тому, как бурно они размножились, рожали их уже в процессе игры.
– То есть игры играми, а рожают по-настоящему? – поразилась Ландыш.
– Как и любят по-настоящему, – ответил Кук. – Я же говорю, не только люди, тут и животные размножились. Диких зверей тут нет, а леса вполне себе дремучие и колючие. – Да что же это? Мне нечем дышать! Что не так с моими лёгкими или тут другое? У меня реально болит одно лёгкое, и я даже слышу, как оно сипит!
– Не занимайся самовнушением! – строго обратилась к ней Ландыш. – Он даёт нам сеанс своеобразной игры для того, чтобы снять с нас стресс. Развлекает! А ты всему веришь. Я нисколько ему не верю. Кук, ты иллюзионист! Ты обманщик или слегка спятивший, что и понятно, если знать о твоих странствиях.
– Да где уж там слегка! – согласилась Вика, успокаиваясь. – На всю голову поплыл!
– А если возникнет угроза перенаселения? Нехватка ресурсов? – спросил Радослав, пребывая в раздвоенном состоянии веры и скепсиса по отношению к бредням Кука. Кук вполне мог быть сумасшедшим, но и сам мир вокруг мало походил на железобетонную реальность. Он был фантасмагорией в гораздо большей степени, чем Кук безумцем. Города, дороги, вознесённые над поверхностью планеты, скоростные машины, а при этом ни производств, ни наукоградов, ни самой науки, ни базового всеобщего образования – ничего! И институтов власти, как и самого видимого управления в наличии не просматривалось. Чем занимались жители «Городов Создателя» – тайна за семью слоями непроницаемых туманов. Как играют дети: «мама и папа пошли на работу», – а что они там делали на этой работе? А неважно. Главное – видимость создавали. Разве на театральной архаичной сцене или в кино заметен полный цикл производства тех или иных жизненно важных продуктов и прочих товаров обеспечения? А ведь все едят и во что-то одеты. Живут в домах, на чём-то ездят. В течение пары часов способны из детей стать глубокими стариками, умереть, а потом выйти за букетом поклонников живыми и молодыми. И целуются на публике не всегда с теми, от кого в действительности рожают детей.
– Спросите, почему Белая Уточка была хромая? Она и не могла быть иной, ведь Ирис не присвоила её себе полностью, а только частично, поэтому она всегда выходит у неё ущербная внешне. Но цель замысла в том и состоит, чтобы её исцелить и подарить ей любовь. Она всем хочет любви, а больше всего себе самой. Она стала и моей частью. Поэтому я вынужден был снова и снова возвращаться к ней, чтобы жить дальше. Только тут я вечен, а при возвращении на Землю, я вскоре и умру. Как и положено человеку. Я стал её мужской ипостасью, её вечным возлюбленным, вечно её покидающим и вечно возвращающимся к ней.
– Выходит, Кук, ты обманом заманил нас на съедение этой Сирени? – поражённая Ландыш не верила своим ушам.
– Я привёз вас в сиреневый рай, чтобы подарить вам всем вечность. Хотя и не в том виде, как вы её себе представляете.
– Подожди, сочинитель, – прервал его Радослав, – А как же твой звездолёт? Твои сыновья?
– Сыновья самые настоящие. Звездолёт же – это целая история. Он был создан мною и теми, кого пленил разум планеты. Тут же жили и очень продвинутые и развитые люди. При их помощи, опираясь на ресурсы самой планеты, я и создал свой звездолёт. Я её избранник, и мне можно то, чего нельзя всем прочим. Если бы я не выжил, Ирис также погибла бы. Постепенно. Сначала во мне, а потом и вся целиком. Она не просто так всегда воплощается в мою жену и возлюбленную. Когда я вернулся сюда, я вернул ей и её полноту, её целостность. В нашем понимании здоровье, любовь и счастье. А мои земные сыновья никогда не покидали звездолёт надолго именно по причине того, что не были задействованы в её играх. Только эпизодически. Не стоит думать, что живя своими разными жизнями, она помнит о том, что она и есть планетарный дух. Нет. Она в процессе очередной инсценировки очередной жизни того не понимает, как и всякий персонаж, возникающий здесь. Она уверена, что она та, за кого себя и выдаёт.
Очень уж эмоциональный разбор своих и чужих снов
– Почему же её мир такой несовершенный? – не унималась Ландыш.
– Каковы те люди, что дали ей материал для строительства её игр, такова и жизнь, которой они живут. Они проживают её по-настоящему! Они по-настоящему любят, дышат, думают, едят, созидают, страдают. Только умирают они не по-настоящему. Они возрождаются в новых запусках новой игры, когда их Создатель отдохнёт и проснётся.
– Жуть какая-то! – поёжилась Вика. – Если принять твою чушь на веру, то я была ею использована? Нет, Белояр! Ты меня разыгрываешь, чтобы лишний раз попрекать меня моей тайной порочностью. Ты лицедей и манипулятор!
– Лишь отчасти, Вика.
– Прости меня, Радослав, думай что хочешь, но не я была златокожей инопланетянкой. Не могла я! Перед Ландыш винись, если хочешь. А я перед Куком не собираюсь …
– Если была игра, и никакой Лоты нет, в чём ему виниться? – Ландыш не хотела признавать никакой реальной вины мужа, столь счастливо любимого ею в последнее время. – Мы же не отвечаем за свои сны. Я тоже целовалась с магом, и он меня домогался, – выпалила вдруг она. – Чуть-чуть… – Ландыш вдруг испугалась своих откровений. – А оказывается, его и нет.
– Чуть-чуть это как? – спросил муж, – лёгкий и ни к чему не обязывающий секс? Или только поцелуи, но взасос?
– Он же фантом! Хороша бы я была, пойди я на поводу своих обид. Поскольку о страстях речи не шло. Я была сердита на тебя, Радослав. Я каждый день била посуду, а тебе хоть бы хны! Он, – она обращалась уже к Вике, – заказывал новую посуду, говоря, что денег у Кука куры не клюют, поскольку кур в округе и нет. А что ещё остаётся делать таким тунеядцам, как я и он, как не сходить с ума. Вот как он говорил. Так что, я не считаю за измену его сны. Тем более, сны были не наши, а Сирени. Только опять непонятно. Как же можно жить в чужих снах? Я же всё помню. Иву, Капу… – тут Ландыш умолкла.
