Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Как? Разве «Пересвет» воскрес? И откуда взялись другие? Твои земляки с неба?
– Нет. Это другой звездолёт. Тут есть другие земляне. Мои друзья! Ива! Я нашёл их!
– А какие они, те женщины? Они красивые? Лучше меня?
– Не знаю. Одна не очень молодая. Она и есть врач. А другая женщина молодая, та, что и родила младенца. Больше там женщин нет. Они жёны других землян. Их-то я и должен был встретить на своём «Пересвете», а попал в ловушку. Они тоже попали сюда случайно. Двух из землян я знал по прежней службе. Один из них даже был надо мною начальником в моей юности. Представляешь такую фантастику? Нас ждут на пустыре у реки. У скоростного аэролёта. Там было удобнее всего приземлиться. Костя нас ждёт. – И он смеялся, тёрся лицом о её шаль, хватал сам себя за волосы, словно бы проверял сам себя на подлинность. Его счастье зашкаливало за ту отметку, где кончается нормальное восприятие реальности и начинается безумие.
– Какой Костя? Что за нелепое имя?
– Костя – землянин. Он меня и нашёл в столице. Он знал мои приметы, – Фиолет дёргал её за руку. – Белая Уточка, мы отплываем в новую жизнь! Ты оказалась моим счастливым талисманом! Я сразу это угадал.
– Милый, ты видишь сны наяву. Костя – это был твой друг там, где ты и жил прежде? Ты же сам сказал, что отсюда нет дорог в твой мир. Ты забыл, что твой «Пересвет» умер?
Он услышал её, – Да. Мне необходимо забрать мозг «Пересвета». Он хранится в сарае, где уголь для печи. У тебя отличная память, Белая Уточка. Ты тоже возьми только то, что тебе дорого. Сюда уже нельзя будет вернуться. За мною началась охота, – и он продолжал веселиться, даже говоря об охоте на самого себя со стороны неведомых зловещих охотников. Ива тоже засмеялась, отвечая на его сумасшедшую радость. Но на дне её смеха была скептическая горечь, был нешуточный страх. Она гладила его мокрые волосы, не веря в необыкновенный его рассказ, считая его бредом помутившегося рассудка мужа-пришельца.
Несколько лиц инопланетной матрёшки
А предшествовали этому такие события. Фиолет отправился в один из неблизких от столицы аграрных секторов континента. Он узнал от случайных бродяг, что там в сезон работ набирают в помощь рабочим любых людей, кто способен работать. Целую неделю в земном исчислении времени он выкапывал корнеплоды из тучной земли, таскал тяжёлые мешки на себе, радуясь самой возможности не только заработать денег, но и физической здоровой зарядке всего организма. Получив деньги, часть из них он потратил на воз таких вот корнеплодов, нанял человека с лошадью и отправился с ним на оптовый рынок в один из столичных пригородов. Ехали целые сутки. Ночью жгли костёр в чистом поле у грунтовой дороги. Ужинали и болтали о том, о сём. Потом возница спал в телеге рядом с грудой овощей, накрывшись старым зимним тулупом, а Фиолет слушал бормотание близкой реки, шёпот ночной природы. Входил глазами как в нирвану в безбрежное звёздное небо, поглощая душой отсветы едва различимых, а также и мерцание ярких звёзд, и ошеломляющую сказочность главного центрального созвездия, вернее группы созвездий «Око Создателя». Бродил по лугу, где и паслась отвязанная лошадь. Гладил её и целовал в пахучую покорную морду. Она фыркала ему в ответ. Лошадиные, отвлечённые от самого человека, глаза тоже казались звёздами.
Продав свой груз овощей оптовику, получив за него намного больше денег, чем заплатил сам, включая оплату и перевозчику, довольный своей коммерческой смекалкой, Фиолет сел на скоростную дорогу и прибыл в столицу. Чтобы уже из неё направится в ту сторону, где в маленьком городке и ждала его Ива. Бесплатный транспорт этого мира был большим удобством, благом, дающим возможность всем, кто хотел, переезжать с места на место в поисках работы, учёбы, путешествий и для того, чтобы навещать родственников и друзей, у кого они были. Для бродяг обычно предусматривалось особое отделение в конце длинной машины, куда они и набивались, поскольку законные граждане не желали с ними находиться в столь тесном соседстве. Из того вовсе не следовало, что бродяги были все сплошь грязные и неопрятные, а законные граждане ухоженные и душистые. По-разному было. И бродяги иногда смотрелись как картинка, и граждане, имеющие где-то свой законный номерной ряд, порой отвращали любого, кто с ними сталкивался. Но тутошний народ как-то предпочитал не смешиваться с теми, кто означался термином «бродяги».
Довольный всем на свете, Фиолет поднялся на не самую высокую, серую и простонародную дорогу на опорах. В данный момент он не думал ни о чём плохом, удерживая в себе лишь полноту бытия. В том месте, где и было нечто вроде павильона ожидания для транспорта, он сел на длинную скамью, припаянную своим железным каркасом к высокой ограде, защищающей место посадки и высадки людей. Трудовые деньги, спрятанные во внутреннем кармане, грели его грудь. Солнышко сияло в ясном синем небе, и весь он целиком был наполнен таким вот сиянием. Долгое ожидание не казалось неприятностью, поскольку он попал во временной разрыв в графике движения общественных машин. Раздумывая над тем, не стоит ли поискать ближайшую столовую, ленясь встать со скамьи, поскольку он заметно устал за дни работы и длинную поездку на лошади, он увидел миловидную маленькую и румяную старушку с новенькой кошёлкой. Она села зачем-то рядом с ним, хотя народу на длинной скамье не было.
– Пагода – радость душе! – сказала старушка.
– Твоя правда, матушка, – отозвался Фиолет, не желая обижать приветливую старушку.
– Тебе не тяжело ходить в таких огромных ботинках? – спросила старушка.
– Нет, – ответил Фиолет.
– Ты где такую нелепицу и раздобыл? – спросила старушка.
– Нашёл где-то, – ответил Фиолет.
– Нешто из серебра вещи валяются, где попало? – спросила старушка.
– Ты любопытная, матушка, – ответил Фиолет.
Неотвязная старушка потрогала его ботинки и, поражённая собственными осязательными ощущениями, застыла в полусогнутом состоянии. Словно бы её скрутил радикулит. – Так они вовсе не металлические! – воскликнула она.
– А ты видела, чтобы хоть кто бродил в металлической обуви? – засмеялся Фиолет, ничуть не рассердившийся на старую и назойливую бестолочь.
Старушка повозилась, помолчала. Потом вытащила из новенькой кошёлки чистейшую хрустальную бутылочку с водой. Следом она достала такой же безупречно-чистый стаканчик. – Солнышко-то как жарит, – сказала старушка.
– Печёт, – согласился Фиолет.
Старушка налила воду в стакан. От воды шла ощутимая прохлада, и Фиолет понял, как он хочет пить. И давно. Добрая соседка протянула ему воду. – Пей! А уж я после тебя. Не побрезгую, поскольку ты молод, а я стара, чтобы после меня тебе притрагиваться к посуде. Я всегда воду с собою ношу.
Фиолет выпил. Вода оказалась препротивной на вкус, и пока он соображал, отчего бы это было, удушливое и чёрное облако окутало его сознание. Будто воздушная каракатица опорожнила свой огромный мешок над его головой…
Очнулся он в какой-то маленькой комнатке. Лежал на довольно мягком диванчике. В ботинках и даже при своих деньгах, о которых сразу же вспомнил и полез проверять их наличие. Окон не было, только прозрачные ромбики под самым потолком пропускали дневные лучи, что и говорило о том, что снаружи светло. Стены были покрыты каким-то розоватым составом, имитирующим поделочный камень типа розового кварца. В общем-то, комнатка довольно приятная по виду. Не угнетающая, не пугающая. Вроде пустой кладовки, но для чего-то дорого оформленной.
Раздумывая о том, стоит ли сразу сбежать или подождать дальнейшего разворачивания событий, чтобы окончательно прощупать всю ситуацию, Фиолет встал и побродил вдоль стен. Допрыгнуть до прозрачных ромбиков было невозможно в силу высоты потолка, такого же розового. Будто он, Фиолет, находился внутри пустой шкатулки.
Долго ждать не пришлось. Вошёл высокорослый молодой человек в строгом костюме. На тёмном пиджаке блестела побрякушка в виде звезды. Он вежливо пригласил Фиолета следовать за собой. Они шли длинными и путанными переходами, узкими коридорами, но в целом хорошо освещённого и очень чистого здания. Фиолет по возможности старался запоминать дорогу. Молодой человек, заметно вымуштрованный какой-то внутренней дисциплиной этого места, привёл его в огромное, как школьный спортивный зал, помещение. Её углы терялись где-то в отдалении. Сводчатые окна, как бы уполовиненные, были также очень высоко от пола, и заглянуть в них было нельзя. Посреди зала на идеально отполированном узорчатом полу, похоже деревянного, стояла та самая старушка. Но это Фиолет посчитал её за старушку. По местным возрастным меркам она была немолодая женщина, но пока не старушка. Похожа она была на куклу – матрёшку. Шарообразная из-за свободного и ярко-цветастого платья до пят, но без платка. Явно седые волосы были осыпаны золотой пудрой. Что выглядело и неплохо. Тёмные глаза под дугами бровей обведены тёмным контуром, нос маленький, а губы сердечком. Румяная. Ну, есть матрёшка!
– Привет, матушка, – обратился к ней Фиолет. – Ты кто? И чего взяла меня в плен?
– Я тебе не матушка, бродяга! – сказала матрёшка и грозно сдвинула свои бровки. – Я главная магиня Координационного Совета объединённых религий. Не слышал о такой?
– Нет. Я не вписан ни в один культ. Я неверующий.
– Ты откуда? – спросила матрёшка.
– Так с дороги же ты меня и похитила, – ответил Фиолет. Она начала кружиться вокруг него, изучая его со всех сторон, но не приближаясь слишком уж близко. Так какое-то время она и кружила, как округлый спутник вокруг большой глыбы-планеты. Фиолет даже не пошевелился. Как встал, так и стоял, не понимая её маневра. Чего она кружила? Наконец устала и знаком указала ему на отдалённый диван у стены. Она пошла туда первой, и он тронулся следом. Они сели как на ту самую скамью у дороги. Матрёшка дышала с трудом.
– Я хотела прочитать тайны твоей души, – сказала она. – Но или у тебя её нет, или ты как-то сумел поставить себе защиту от чужого проникновения в твои скрытые глубины.
– Душа у меня есть, а вот тайн – нет никаких, – посмеялся над её странностями Фиолет.
– Ты и есть весь целиком такая вот тайна. Я постоянно натыкалась на непреодолимое препятствие, чего никогда у меня не было прежде. Выходит, ты не человек, а оборотень?
– Не понимаю даже, о чём ты и говоришь, – искренне не понял её Фиолет.
– Не буду тянуть время, оно не безразмерное. Приступаю сразу к откровенному разговору. Где та машина, на которой ты и прилетел из-за пределов неба?
– Ага! Значит, выследили меня твои следопыты. Зря я и обольщался на счёт их нерасторопности.
– Какие следопыты? – поинтересовалась она. – У меня их нет. И если кто-то бродил за тобою по пятам, то это не мои люди. Точно говорю. И твоё счастье, что попался ты мне, а не кому-то ещё. Поскольку я человек щедрой души, я награжу тебя за твои секреты, которые ты мне и откроешь. Ты будешь жить тут как самый богатый человек континента.
– Ага! – повторил Фиолет, – только о богатстве я и мечтаю.
– Это пока ты не мечтаешь ни о каком богатстве. А вот как встретишь ту, которой захочешь подарить полмира, то захочешь и богатства.
– Может, я такую уже и встретил.
– Нет, – уверенно отчеканила матрёшка. Голос её был звонкий, дикция чёткая, – Только одинокой душе ничего не надо. А если всё есть, то ничего не радует.
– Чего ж так, полмира? А не целый мир? – продолжал развлекаться Фиолет. Матрёшка давала удивительное ощущение некой семейственной привычки к ней, чувство ничем не стеснённой и совсем домашней простоты. А ведь Фиолет и понятия не имел, где он, как сюда попал, и какова она на самом деле – магиня Сирень, за радующим глаза фасадом? Она мало походила на ту назойливую старушку на скамейке, если только своей ласковостью, тёмными глазами. Он уже сомневался, что та старушка и была самой магиней. Скорее уж, то была её приближённая служительница.
– Целый мир тебе ни к чему. Другой половиной нашего мира уже владеет один, даже не знаю, человек ли он. Ему целый мир ни к чему, хлопотно очень. Так что он тебе вторую половину уступит. Вот найдёшь ту, кто с первого взгляда войдёт в тебя как в свой собственный дом, так и захочешь всех земных благ. Поскольку женщины всегда меркантильны, им всегда и всего не хватает. Ты несколько полусонен душой, как дитя. Из чего я делаю вывод, ты никогда не встречал настоящей женщины. Пока.
– В каком смысле настоящей? – удивился Фиолет самому направлению разговора. – Разве вокруг женщины игрушечные?
– Для каждого имеется только одна настоящая. Ты её пока не обнаружил.
– А мне надо? Мне и так хорошо живётся.
– Нет. Не хорошо тебе живётся. Плохо даже тебе живётся. Ты же тут чужак. Построй для меня такую же воздушную машину. Только для меня одной. Мы с тобою будем владыками нашего мира. Я дам тебе такой выбор самых красивых девушек континента, что ты забудешь о своих небесных красавицах.
Фиолет засмеялся. – Да нет у меня никакой машины! Она умерла! И сама себя похоронила.
– Как умерла? – поразилась матрёшка. – Разве то была не машина, а живое существо?
– Она не была живой в обычном понимании. Но имела собственный мощный интеллект, превосходящий на много порядков интеллект отдельного человека, – не стал таиться Фиолет, поскольку смысла в том уже не было.
– В вашем мире существуют другие создания, наделённые разумом и способные летать? Разумные гигантские птицы? – ещё больше удивилась матрёшка, тараща свои глазищи.
– Да. Именно создания. Они создаются колоссальными по своей мощи корпорациями людей. Их усилиями, их трудом.
– Всё же машины? Создай такую же машину мне. Хотя бы одну. Я дам тебе всё, что тебе и будет нужно для её создания.
– Как? – засмеялся опять Фиолет ей в лицо. – Это невозможно! Чтобы создать такую машину, нужен огромный коллектив профессионалов, каждый из которых обучен только своему виду деятельности. Тому, чему его обучали с детства! Всю юность! Да и потом люди учатся всю жизнь. Огромные, непредставимые по своей пространственной разбросанности и мощи комплексы работают на воплощение в реальность таких вот машин. А ты говоришь, построй. Да и чтобы понять сам принцип работы таких вот летающих птиц, как ты говоришь, нужна другая совсем эволюция развития человека, чем тут. Если бы я умел построить, стал бы я тут копать овощи? Бродить как неприкаянный бродяга в поисках работы? Жил бы в маленькой избушке?
– Да ещё с калекой, – добавила бессердечная матрёшка.
– Добра ты, матушка, – только и сказал он. – Разве ты знаешь, где и с кем я живу?
– Разве я родила тебя, что ты называешь меня матушкой? – спросила она.
– Я только из уважения к твоему возрасту так говорю, – пояснил Фиолет.
– Ко мне так обращаться нельзя. Я магиня – пожизненная девственница. Я однажды видела тебя в столице с хромоногой девушкой, вот и подумала, что она тебе близкая душа.
– Прости. Не знал того, что ты девственница, матушка. И девушка та была случайно мною встречена в столице. Не знаю я её. Просто помог ей забраться по лестнице на высокую дорогу на опорах. Трудно ей было карабкаться туда. Вот и всё знакомство. А как же ты меня сегодня выследила, если следопыты не из твоего ведомства? – спросил он. В целом матрёшка ему нравилась, хотя в гости он к ней не набивался. Умная при всей своей здешней наивности, и не злая. Было в ней что-то такое, что располагало к общению и доверию.
– Случайно тебя увидела. Вот думаю, повезло же мне! Оборотень в серебряных ботинках торгуется на оптовом рынке свежих сельских хозяйственных продуктов. Я, знаешь ли, лично этот рынок посещаю со своими телохранителями. Выбираю там свежую качественную продукцию прямо с полей и садов – огородов для своего стола. А чтобы люди не таращились, не узнали, кто к ним нагрянул, я переодеваюсь в простую женщину. Мне так проще, сам же понимаешь, а в выборе еды для себя лично я никому не доверяю. Только своим глазам и рукам, а также и нюху.
Фиолет невольно принюхался к воздуху и уловил тончайший аромат, исходящий от матрёшки. Попытался сопоставить его с теми, что были ему известны. Но не смог.
– Меня зовут Сирень, – сказала матрёшка.
– Красивое имя, – похвалил Фиолет.
– Пока ты не надумаешь, как тебе быть дальше, стоит или нет раскрыть мне свой секрет по созданию летающей машины, я отправлю тебя обратно в твоё узилище, чтобы ты там хорошенько подумал. Поспи там, отдохни. Через пару часов тебе принесут туда обед. А уж утром, как я вернусь сюда, поскольку я тут работаю, а не живу, тебя ко мне и приведут для нашей дальнейшей беседы по душам. Пока что по душам. А там мы посмотрим, как ты будешь себя вести.
– Угроза? – спросил Фиолет. – Но угрожай, бей, стукай по голове, вози по полу, я не смогу создать летающую птицу. Её создать может только Бог. А машину, летающую, только социум целой планеты. Никак иначе. Я всего лишь технарь. Космический десантник, а не учёный. Меня всего лишь научили нехитрым операциям по управлению такими вот, как ты говоришь, летающими птицами.
Матрёшка в платье, изукрашенном цветами сирени, белой, синей и фиолетовой, подняв в раздражении бровки, поджав сердито губы, похожие на сердечко, нажала какую-то кнопочку рядом с диваном. Послышалась отдалённая трель, и вошёл тот же самый, но уже раздвоившийся человек. При более пристальном внимании было заметно, что второй появившийся старше годами. А тот первый словно бы от этого и отпочковался. Сын, клон? Он для чего-то выглядывал из-за плеча своего двойника. Поскольку от второго не был отличим ни костюмом, ни причёской, ни ростом, и только лицо было чуть более молодое.
– Барвинок, – обратилась Сирень к одному из двух, выскочивших из своего ларца, – отведите его туда же. И заприте до обеда. Да не забудьте его накормить. Не хватало ещё, что он впадёт в помрачение от голода.
Фиолет сам пошёл в своё, как назвала ту комнатку Сирень, «узилище». Двое следовали за ним сзади. Когда они ушли, заперев его снаружи, он какое-то время размышлял. Стоит ли удрать сейчас до обещанного обеда, или ночью, когда в здании не будут шнырять люди. Охрану ввиду её малочисленности всегда можно будет вырубить на час, полтора. Он решил, что ночью бродяжить по пустынной столице ни к чему. Транспорт к тому же не ходит, а пешком до Ивы доберёшься лишь к следующему дню. И её вполне могут перехватить люди бабки матрёшки. Главной магини Сирени. Почему-то не покидала его тревога за Иву. И не показалось правдой упоминание о хромоногой девушке, будто бы случайно увиденной ею рядом с ним в столице. Бежать надо было сейчас. Сразу же. Он вынул из внутреннего клапана ботинка маленький универсальный робот и всунул его в дверной замок. Тот, спустя несколько секунд, был уже открыт. Сдерживая сердцебиение и держа ручку двери, Фиолет выглянул в коридор. Там не было никого. Никто и не думал его охранять.
Быстро пробежал он все зигзаги и повороты отлично запомнившейся дороги и, не дойдя до дверей того зала, где и была его беседа с матрёшкой, он повернул в сторону. В здании было удивительно пустынно. Где все были? Из тех, кто тут и работал? Или же тут никто и не работал. На его размышления перед ним и возник ответ в виде высокого лысого и немолодого человека в сером костюме. У него была роскошная рыжеватая борода, аккуратно подстриженная, усы были выбриты начисто. Он загородил ему дорогу и, сдвинув слегка сросшиеся рыжеватые брови над зелёными глазами, оглядел Фиолета с головы до ног, а потом с ног до головы. Лицо его было не прошибаемо спокойным. Едва Фиолет изготовился к удару, чтобы вырубить незнакомца, как тот ему сказал, – Тише ты! Не спеши со своими действиями. Я тебя выведу сам.
И поскольку никаких действий Фиолет предпринять не успел, а только о них подумал, то он встал как изваяние, почуяв нечто необычное и в самой ситуации, и в человеке, загородившем узкий проход. Человек же повернулся к Фиолету спиной и пошёл вглубь узких переходов, – Следом! – приказал он властным тоном. Фиолет пошёл следом. Они вошли в решётчатую тесную кабинку лифта. Лысый и очень крупный человек закрыл с треском дверцу, и кабинка поехала очень неспешно вниз в такой же узорчатой лифтовой шахте, располагающейся снаружи здания. Поскольку их освещал дневной свет с улицы. Выйдя в просторный холл, они подошли к выходу, и лысый человек, гордо выпятив бороду веером, помахал какой-то картонкой перед лицами двух охранников у выхода из явно непростого здания.
Они оказались на улице узенькой и пустынной. Исключая молодого парня со светлыми волосами и короткой совсем бородкой, окаймляющей его лицо по контуру, который стоял на противоположной стороне улицы. Он или ждал кого, или просто гулял тут, но на них он особого внимания не обратил. Хотя должен был. Ведь вокруг не было никого.
– Дуй, как ветер! Отсюда подальше! – приказал лысый незнакомый спаситель от плена. Фиолету не надо было повторять дважды. Спустя минуту его и след простыл из глаз оставшихся тут двоих людей. Лысый безразлично посмотрел на блондина, а молодой блондин тут же бросился вдогонку за Фиолетом.
Горькие думы Вяза и Сирени
Сирень – она же бывшая баба Верба в ярко-синем платье со шлейфом, какие и носили магини, бродила по гулкому и полутёмному старому Храму Ночной Звезды. После беседы с Золототысячником в своих столичных апартаментах, она выбросила свой дорогой наряд, в котором и была в тот день. Она не желала оставаться в наряде, к которому прикасался бродяга, пусть и небесный, пусть и бывший возлюбленный, нечаянно или умышленно, к её служебному и священному наряду. В таком наряде к ней даже близко никто не смел приближаться.
На её теперешнем новом шлейфе были искусные вставки из кружева, напоминающие белоснежные облака в лазурном небе. Отбеленная седина густых волос была покрыта уже серебряной пудрой в тон самому наряду. Пудра легко смахивалась особой щёточкой. В зависимости от тона одеяния менялась и пудра. К тёплым цветам подходила пудра золотая. К холодным – пудра серебряная. Магиня Сирень была, несмотря на возраст, очень эффектна. Лицо несколько пухлое, покрытое дорогим гримом, нос маленький, губы она подкрасила, глаза были подведены синей тушью, а брови были черны сами по себе в отличие от седых волос. Ни малейшего намёка на сутулость, покатые плечи осанисто откинуты, грузная сама по себе, а не только от возраста, грудь выкатилась вперёд колесом. Живот несколько разъевшегося человека был утянут нижним корсетом так, что она шумно дышала при усилении волнения. А она сильно волновалась. От разведки Капы многое зависело. Если сбежавший пришелец дома, то люди, прибывшие с нею, немедленно отправятся туда и, оглоушив его, связав, доставят на лошадиной повозке к скоростной дороге, где их ждала её личная скоростная машина с личным водителем. По улицам старых городов ездили только на лошадях, если была к тому нужда. В основном же пешими ходили. Ноги же на что-то и даны.
Старый Вяз даже не вышел навстречу странным гостям из самого КСОР, сославшись на нездоровье. Как только Капа объяснил ему, что ни он, ни заботы его Храма прибывших не интересуют. Старый Вяз и прежде-то не был чинопочитателем, а теперь и вовсе нужны они ему были, когда участь его Храма точно та же, что и его собственная. В скором времени ему уйти в вечность, а старому зданию обрушиться, и им вместе сгинуть из памяти народа. Но не Создателя, в чью вечную и неиссякаемую память верил Вяз. Где и будет обитать он сам после перехода той черты, что отделяет сиюминутность от бесконечности. Он думал об участи самой Ивы и не понимал, какой негодяй выдал этим охотничьим псам местообитание её мужа. Кем он ни будь, жили молодожёны тихо и слаженно, никому не мешали, не вредили. Вяз видел мужа Ивы. Парень силён, по виду добр, взгляд чист. Тут таких и сроду не водилось. Все изъедены корыстью и расчётливостью, эгоизмом и мелочностью. Ограничены почти все. Ива другая. И мужа нашла по себе, не от мира сего. Увечная, но пригожая умная и тонкая девушка за таким, хотелось верить, не пропадёт. Поскольку что-то было в нём такое, что не казалось ему реально-возможным, что вызывало странную печаль, а глаза отвести от него было невозможно. Вяз наблюдал за ним со стороны, когда муж Ивы и сама Ива купались как-то в летнюю пору на пляже, близком к Храму Ночной Звезды. Они и миловались как-то по-особому. Тихо, нежно, красиво и целомудренно для постороннего глаза, если учесть, что такового глаза они вокруг себя и не видели. Маг наблюдал с высокого холма, скрытый сам в ажурной уличной беседке, где любил иногда обедать и ужинать наедине со своим созерцанием, со своими благостными мыслями. Обычная молодёжь орала на всю округу, эхо долетало до противоположного берега. Брызги, грубый хохот, нестерпимый девичий визг. А тут тишина, уединенное милование двух лебедей. Он молился Создателю о том, чтобы возлюбленная пара избежала лап и зубов охотничьих псов.
Сирень в глубине своей души не верила в такую быструю удачу по поимке небесного странника. Этих людей с неба окружала таинственная защита высших сил. Они не могли быть так просто схвачены как обычные люди. Тем более не законный сброд.
Она потребовала у младшего служащего Храма – молоденького и безбородого совсем стажёра принести себе кресло из придела мага. Тот замешкался. Не смея её ослушаться, он медлил с исполнением её приказа.
– Я что тебе приказала! – прикрикнула она. Мальчишка ушёл, но вскоре вернулся без кресла.
– Оно тяжёлое, – смущенно сказал он, – Я не могу сдвинуть его с места.
Сирень велела Барвинку – самому здоровому из своих телохранителей принести ей кресло. С шуршанием трущегося об пол шлейфа она гневно расхаживала по пустому центральному залу Храма. Войти в предел Храма Ночной Звезды она не пожелала.
Барвинок попробовал сдвинуть кресло, но оно не поддавалось из-за приличной тяжести. Со злым усилием он дёрнул золочённое сидение к себе. Послышался треск пола под металлической ножкой кресла, за которую зацепилась узорчатая часть половицы. Барвинок сдвинул кресло и увидел, что фрагмент пола открылся как крышка небольшой шкатулки. С удивлением он заглянул в открывшееся, небольшое совсем отверстие. Там была сплошная темнота. Нагнувшись, он не без опаски пошарил там рукой. Выемка была совсем неглубокой. Он нащупал нечто, от чего инстинктивно отдёрнул руку, решив, что это дохлая мышь. Поскольку возникло ощущение, как от прикосновения к чему-то мягкому и шерстяному. Но поняв, что это всего лишь тряпочный мешочек, он вытащил его. Действительно, это был аккуратный и увесистый мешочек из плотной бархатистой шерсти, затянутый тугой золочённой верёвкой. Он сунул находку в тайный внутренний карман своего наружного пиджака, решив рассмотреть её в уединении… Охватившее его волнение было знаком того, что находка того стоит. Маги не хранят в тайниках дохлых мышей. И уже никто ничего не докажет.
С большим усилием, изображая служебное усердие, он притащил кресло магине. Она воссела возле золочённых стен в золочённое кресло, сидя в котором сам старый Вяз обычно принимал народ для их насущных треб, связанных с ритуалами захоронения умерших родственников и прочими делами. Кого наставлял мудрым словом, кого успокаивал словом сочувствия. Ярко-голубой шлейф Сирени раскинулся по полу. Она почувствовала себя хозяйкой мироздания, ещё больше расправила вполне себе красивые плечи, хотя и не особенно молодой женщины, но уж никак не старухи. Магиня была взбудоражена и ещё неким переживанием, в целом горьким, связанным с её прошлым.
В тот день, когда к ней и пришёл человек из прошлого, она пребывала, как и обычно, в важной внешней задумчивости у себя в просторных апартаментах. Уйдя в такие же комфортные мыслишки о всякой бытовой мелочи. После увода Фиолета она в закрытой своей гардеробной комнате сняла светскую одежду и обрядилась в служебную. О Фиолете она старалась не думать, чтобы себя зря не тревожить. До следующего утра. Думать должен он. Он пойман, сидит в клетке. Вот тогда и вошёл тот, для обозначения которого у неё давно уже не было слов.
Сирени захотелось исчезнуть куда угодно, хоть под пол провалиться, едва она поняла, кто перед нею стоит. Поскольку явить этому пришельцу с того света, а она была уверена, что его давно нет в живых, свою постаревшую фактуру было страшно по-настоящему. Она любила его чуть больше тридцати лет тому назад. Когда была девицей в самом расцвете не только телесности, но уже и достаточно сформированного ума. Коего, как известно, у молоденьких девушек нет, или он ещё зачаточный, еле шевелится. Но у неё с детства было особенное воспитание, серьёзное обучение. Так что говорить об ошибках молодости ей не приходилось. Это было осознанное стремление к полновесной любви, жажда материнства, которого её лишили, за неё выбрав ей прижизненный статус магини. Она назвала мальчика иноземным именем Кипарис. Такое дерево её возлюбленный показывал ей. Оно росло на континенте, где обитал он сам. Возлюбленный не успел прибыть вовремя и забрать рождённое дитя. Его отобрали высшие надзиратели и приказали куда-то подкинуть в пучину простого народа. Один из них пообещал закодировать имя ребёнка в аббревиатуре «капа». Два начальных слога имени. Получилось же, что это имя древесного уродливого паразита. Но так уж вышло. Того, что сам виновник появления ребёнка на свет не успел, не забрал себе для лучшей доли, Сирень возлюбленному не простила. Себя ей прощать было не за что. Она не ощущала ни малейшей вины ни перед выброшенным сыном, ни перед Создателем. Она была уверена, Создателю дорог каждый малыш, рождённый на свет. Когда же возлюбленный вернулся, она плюнула ему в лицо за необязательность и пожелала ему сгинуть бесследно для неё лично. А там, пусть бы и жил, лишь бы его не видеть никогда.
И вот он заявился. Гнева не было, он давно выветрился. Чувственная страсть давно истлела, а вот любовь… Подлинная и нетленная, она осталась. И об этом говорило бешеное сердцебиение, пот в подмышках, похолодевшие ладони. Необыкновенный богатырь, сияя всё теми же молодыми зубами, не имеющий ни единого седого волоса на абсолютной лысине, чеканя огромный шаг, приблизился к ней…
– Уф! – произнесла Сирень, очнувшись от погружения в себя. Она находилась в старом Храме, – что этот негодник не спешит? – Негодником был Капа – он же Кипарис. Она ещё подарит ему его собственное имя, данное тридцать лет назад при его рождении, как свой личный дар своей щедрой души. Даже как награду, если он согласен будет служить ей преданно и беспрекословно. Сирень ничуть не любила того, кто и был её сыном. Капу. Он ничуть не нравился ей по своему сложившемуся уже характеру, чужой и холодный эгоист с порочными наклонностями. Наверное, матери любят всяких сыновей, но только если они их растят, выхаживают с пелёнок, выкармливают не только кашей и супом, но и эманацией своей души. А тут? За что вдруг и полюбить? Она полюбит уже другого ребёнка. Того, кто родится у деревенской дурёхи. От гуляки – помощника мага. Теперь она может по своему положению делать, что угодно. Время на вырост того, кто и будет настоящим ребёнком, родным по крови, у неё пока ещё есть. Двадцать – двадцать пять лет – человек уже взрослый. Она успеет сформировать характер и ум своей наследницы. А там, если будет милость Создателя, она сможет дожить и до её тридцатилетия. А то выдумывают писатели какие-то сопли по поводу любви к детям, найденным уже во взрослом состоянии. Не бывает такого никогда! Даже любящие родители, взращивающие своих детей с первого дня жизни, к периоду взросления этих детей уже устают от любви к ним. Да и дети не больно-то привязаны к родителям, как обретают собственную взрослую жизнь. Так она считала. Инстинкты гаснут, как в них уже нет необходимости. Остается только глубокая духовная связь, если она взросла между людьми. Будь они родителями с детьми, или мужем и женой, или же возлюбленными когда-то. В дружбу Сирень также не верила никогда. У неё таких длительных и непоколебимо верных друзей, о которых сочиняют небылицы творцы-писатели, никогда не было. Красоте же мужчины она никогда особого значения не придавала. Красота отрадна для глаз, но вовсе не ценность сама по себе. Гораздо больше она нужна девушке для заманивания качественного производителя её детей, а также будущего их наставника и кормильца. Поэтому красивая могучая фактура Капы ничуть Сирень не радовала сама по себе. Не в любовники же родного сына она выбирала. Мужик – дрянь. Вот что она впечатала в свой внутренний информационный лист, в который и будет теперь заносить его достижения и его промахи с ошибками. Пусть постарается, чтобы её разубедить в таком мнении. Пусть послужит. Денег и должностей она ему зря не отвалит только потому, что дала ему тело, дыхание, существование. Всё прочее дали чужие люди, сделавшие его необратимо уже чужим. Старый Вяз, вроде бы, человек чести и безупречного служения. Он трудолюбив и добр. Он человек, своими руками выращивающий себе фрукты и овощи в собственном не маленьком саду, угощающий ими местных детей, никого не обидевший напрасно ни словом, ни поступком, отчего-то вырастил и воспитал чудовищного эгоиста. Чёрствого и жадного, в будущем весьма опасного властолюбца. Стоит ли ей пополнять ряды таких вот властолюбцев ещё одним экземпляром? Она задумалась. И решила, стоит. Почему это прочие из кожи вон лезут, чтобы пристроить своих родных ничтожеств куда повыше, а её единственный сын, рождённый по любви, будет вечно угнетён ими, этими ничтожествами?
