Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
В то лето Судьба и сорвала внезапно метафорический утерянный замок с той двери, за которой и томилась запертая тайна Сирени, за которой тридцать лет жил он, утраченный сын. Вдруг прибыл на лодке с того берега молодой мужчина – помощник мага полуразваленного уже и обречённого на слом Храма Ночной Звезды. Он ей не понравился как-то сразу. А был он статен, красив чётко вылепленным лицом, ярок до грозности тёмными глазами. Явно мнил себя потенциально-великой фигурой, пусть и не сейчас, так в будущем, не понимая недальновидным умом, что Храм скоро перестанет существовать, как умрёт старый маг, а люди все будут раскиданы по «Городам Создателя». Бродягам же и прочим выселенцам никто Храмов уже не строит. Никто им не устраивает празднеств, не служит им никто. Или зазнайка воображал, что ему дадут попользоваться сокровищами, скрытыми в подземных уровнях Храма? Это было просто смешно! Его туда никто и не допустит, как только Храм Ночной Звезды перестанет действовать. А если бы он посмел тронуть хоть малую часть, его бы просто утопили в океане. И магом настоящим он уже не станет. Припоздал со своим рождением.
– Тебя зовут-то как, гордец глазастый? – спросила мнимая баба Верба. Она умышленно сгорбилась и умышленно едва не тыкалась в него носом-накладкой, изображая подслеповатую дуру. Она уловила его свежий и сильный дух ухоженного и зрелого мужчины. И дух этот её как-то странно взбудоражил.
– Капа, – ответил тот хмуро, неохотно, брезгуя общением со старухой. Сирень поразилась странности имени, – Кто же тебе дал столь несуразное имя? Капа. Это не в честь ли того паразитического нароста, что селится на стволах берёз? Что за причуда давать такое некрасивое имя?
– С тобою и со мною вот не посоветовались, – огрызнулся помощник мага, явно задетый. Явно он носил своё имя, как гнёт души. Да и кому охота носить имена – насмешки над человеческим достоинством? Неожиданно он разоткровенничался, когда пил чай с нею в чисто вымытой кухне ночлежного дома. Там, где Сирень ела и пила, должна была быть идеальная чистота. Грязновато было лишь в тех помещениях, где останавливались посетители, не успевшие засветло добраться в Город Создателя. Или если ждали кого, чтобы переплыть на лодке на ту сторону. Капа ел её пироги с вишнями, размякал от их сдобного вкуса и нежности начинки. Шумно втягивал в себя тёмно-фиолетовый чай, явно изумляясь тому, откуда такая диковинка тут, у нищей карги.
– Мне один человек, что тут вынужденно заночевал, подарил пакетик с привозным чаем. Непростой был посетитель, – опередила его вопрос Сирень и льстиво добавила, – Вот решила угостить такого осанистого и тоже непростого гостя.
Капа принял похвалу, посчитав за искреннее восхищению собою. Заметно подобрел от угощения.
– Не подходит тебе такое несуразное имя, – не отставала Сирень, ряженая под старуху. – Даже издали видно, что ты маг. Пусть и будущий только, а с простым мужиком не спутаешь тебя ни за что. Прям и могуч, как ствол сосны, лицом благороден, а из глаз излучение силы.
Ключик был найден, парень оказался падким на лесть, да и простоватым весьма, – Подкинули меня в младенчестве у порога Храма Ночной Звезды. Наш маг Вяз – человек доброго сердца, безупречного служения. Подобрал меня и оставил себе. Он тогда уже страдал от одиночества. Стал сентиментален от пожилого возраста. Захотел забавы себе, хоть кого рядом с собою.
– Что же доброта не сподвигла его дать подкидышу достойное имя? – спросила актриса по призванию, а не по должности, с трудом уже снижая свой сочный голос до нужной хрипотцы, но не отпуская парня из паутины своих чар.
– Не мог он. Запрет был наложен на то, чтобы давать имя другое, чем то, о каком наличествовал документ, лежащий в складке одеяльца. А маг не один был, как меня, бессмысленного на ту пору, нашёл. Тогда праздник был. Народу много. Все имя прочли. Нельзя было запрет нарушить. Раз кто-то дал такое имя, так ему и быть.
– Чем же таким особенным был подкреплён тот запрет? – обмирая душой, холодея конечностями, продолжила расспросы Сирень.
– На том документе была печать самого КСОРа. Печать главного мага и главной магини. Каким-то образом они посодействовали наречению младенца именно таким именем. Думаю я, что старый Вяз догадался, что кто-то из магов или магинь нарушил закон и в результате их прелюбодеяния возник я. Потому и оставил меня Вяз у себя. Думаю, ему и помощь материальную, какую никакую, а дали для моего выкармливания. Меня же растила старая бывшая магиня из Храма Утренней Звезды. Понятно, что никаких тайн ему не открыли. Да оно ему и не надобно было. Он рад был, что обрёл себе, вроде как, позднего сына. Конечно, он был сух со мною, строг, но никогда не обижал ничем.
Пусть и помимо его воли, чары магини оказывали нужное воздействие на его сознание, такая вот его готовность к откровенности говорила ей о многом. За внешней важностью скрыто и много хороших его качеств. Открытость, доверчивость, прямодушие. Хотя всё это было и прошито мелкими, неприятными вкраплениями дурных свойств его натуры, – Капа. Капа. Ки – па и дальше что? – повторяла она, охваченная озарением, кто он и почему он «Капа».
– Дальше ничего. А чего тебе ещё надо знать? Лучше быть молодым и здоровым, хоть пнём назови, чем такой вот скрюченной и полузасохшей Вербой, как ты, – дерзко заключил помощник мага, злясь на повторение своего имени, считая такое поведение за насмешку старой карги над собою.
– Всем выпадает испытать старость, если повезёт. И никакое имя не спасает от неё. – Сирень вглядывалась в его лицо. Как было не узнать этот породистый нос, мужественный гордо-задранный подбородок, высокий лоб. Широко раскинутые плечи, длинные ноги, каковых не у каждого и встретишь. Слегка сросшиеся брови, а вот цвет волос, бровей и глаз были её вкладом в облик сына. Она любовалась им, а любви никакой, тем ни менее, не возникало. Чужой мужчина, безразличный к ней, как и она к нему.
Когда Сирень узнала причину его похода в «Город Создателя», а ему как помощнику мага – служителю Храма Ночной Звезды вход туда был открыт, она заинтересовалась его мотивом уже чисто по-бабьи. А может, и по-матерински. Те люди, кто жили в «Городе Создателя» имели право покидать Город для традиционных праздников и ритуалов, если того хотели. Поэтому магам вход был открыт повсюду. Но Капа ясно ей сказал, что прибыл исключительно ради одной девушки. Чтобы именно её позвать на «встречу с предками». Он пояснил для Сирени, почему так. Девушка в течение всех тех сознательных уже лет, а маленьких детей на такие ритуалы не брали, ни разу не выпила напиток, дающий возможность душе заглянуть в мир предков. Нельзя было, чтобы она так и не узнала суть ритуала. Нельзя, потому что предки могли обидеться и перестать оказывать ей покровительство в дальнейшей жизни. Оберегать её, помогать в горе. А девушка, хотя краше и трудно встретить, хромоногая. Ей и без того придётся лиха в жизни нахлебаться. Тут Сирень сразу вспомнила нежную красавицу с хромой ножкой. Действительно, девушка была редкой изысканной и точёной внешности. И не только во внешности была заключена её необычность. Она была наделена прозрачной глубокой душой, что было ясно всякому внимательному и развитому человеку. Даже она, Сирень, запомнила её. А сколько народу успело за год перебывать на переправе. Не сегодня, завтра она, устав от своей ролевой игры, уже хотела уйти прочь из этих мест. Вызнать хоть что-то новое и значимое про объект, упавший в ближайший лес, уже не удалось. Как ни изучали это место – странный тупик. Поляна, не пускающая никого. Причём поляна пустая. Чего вокруг неё было ходить? Ходили, бродили целый год, а ничего и не поняли. Не добыли. Аномальное место. И точка. Мало ли таких по лику континентов? Всю жизнь изучай, а в итоге – ноль. Круглый и пустой, как та самая поляна. А тут болтливый служитель Храма Ночной Звезды, кому она подлила своей хитрой наливки, настоянной не только на вишне, а и ещё на одном секретном ингредиенте, что и открыл уста Капы, и без того не склонного к молчанию. Он рассказал о том происшествии в Храме Ночной Звезды в ночь проведения ритуала «встречи с предками». Как открылись двери Храма, и вошёл незнамо кто. Ясно, что не Создатель. А тогда выходило, что его Супротивник? Та девушка тоже видела пришлого, поскольку не пила напитка и не отбывала своим дневным сознанием в мир предков.
– Каков же был он из себя? – замерла Сирень, вдруг поймавшая кончик ускользающей нити из клубка высших познаний.
– Как тебе и сказать. Из себя рослый мужик. Молодой. Можно сказать даже, что юный. Облитый расплавленным серебром. Ботинки серебряные. Волосы длинные, ниже ушей, тёмные. Глаза…, – Капа задумался. – В Храме не очень светло было, а вот глаза его яркие были. Вроде как твоя наливка цветом. Тёмные с синевой. Я очень наблюдательный человек. Таковым уж родился, – добавил он не без гордости.
– Возьми и меня сегодня в Храм Ночной Звезды. Стара я. Когда ещё придётся, – попросила умильно Сирень, забыв о своей хамоватости, какую проявляла ко всякому человеку, кто тут бывал. Вдруг иначе простые люди раскусили бы её искусную маскировку? Вдруг за нос бы дёрнули, а оторвав фальшивый нос и фальшивую накладку – парик, надетый на её настоящие и ухоженные волосы, ещё и побили бы, приняв за опасную бродяжку. – А мне уж больно хочется с дедом своим повидаться. Соскучилась по нему сильно.
– Обойдёшься! – вдруг гаркнул помощник мага, внезапно выпадая из щупалец её колдовских чар. Он изумлённо оглядывал убогий дом, не понимая, чего он тут так разоткровенничался, и главное, с кем? С полоумной и страшной бабкой, надзирающей за лодками и ночлежкой. – Надо тебе, так другого кого проси. Или сама греби в Храм. Запрета никому нет. А я с тобой в одной лодке не поеду. Чтобы ты с такой девушкой нарядной, да чистенькой рядом сидела, да и сам я угорать от твоего прелого духа не хочу.
Сирень будто ударили по лбу. Она даже зримо отшатнулась от гостя и оскорбилась до глубины души. Она повела шеей в неосознанном жесте, принюхиваясь к собственной подмышке. Даже запаха пота не было! Она была чиста как родник в реке Светлой, чиста как породистая женщина, привыкшая к предельной ухоженности даже в жутком гриме. Чиста, как та, кто не подпускала к себе никого вот уже тридцать лет, кто забыла сам вкус телесных соитий, сам дух предельного мужского приближения и ответного устремления к такой же близости. Ангельская бесполая чистота наполняла её сакральный, женский лишь по форме, пустой сосуд. Сын, не сын, а такое услышать о себе всякой женщине – острая обида. Она как-то забыла во что тут вырядилась. Пусть она отлично знала, что никакого нечистоплотного духа за ней и в ряженом виде не водилось, он-то принимал её за подлинную рвань и старую бестолочь. Он-то не знал, что такие вот одеяния были пошиты её личной портнихой из недешёвой ткани, а расписаны они были вручную художником. Этакий жанр под ветхость, подделка под подлинную бедность и старость. Особое тончайшее искусство, можно сказать. И вместо того, чтобы порадоваться собственной талантливой игре, вводящей всякого в убеждение, что перед ним та, в кого она и перевоплотилась, Сирень сразу возненавидела сынка – грубияна. Ей по-матерински хотелось садануть его по голове остывшим чайником. Но она удержалась, имея свой план действия…
За раздумьями о недавних событиях на переправе её и нашел вошедший телохранитель. Сирень выронила чашечку, облив горячим чаем своё дорогущее одеяние.
– Немедленно! Гоните по скоростной дороге в тот старый пригород, где и живёт девушка Ива под личным номером 6591 – 02. Она жена оборотня. А я пока буду ждать. Возможно, что я и сама в скором времени посещу те места. Надо бы мне проверить местный Храм Ночной Звезды.
– Там служат только маги-мужчины, – напомнил телохранитель.
– Я знаю! Не слабоумная, чтобы о том забыть. Там один человек в помощниках мага служит…
– Капа? – уточнил старший телохранитель по имени Барвинок. – Он и мне подозрителен. Он вполне мог посягнуть на сокровища магов Ночной Звезды. Есть такая версия, что он потратил часть общественных священных сокровищ для покупки себе целого этажа в столичном доме.
– Что? – поразилась Сирень. – Это откуда известно?
– Я слышал, что за ним установлено тайное наблюдение. Иные из магов хотели устроить ему допрос. Но старый Вяз потребовал не трогать Капу и не проводить никаких ревизий, пока сам он, Вяз, не уйдёт в мир предков. Он не верит в самочинство Капы. Он любит его как сына. Но я не верю подкидышу-зазнайке. Он уже никогда не станет магом. Зря Вяз и обольщается.
– Как бы ты сам не обольщался! – прикрикнула Сирень. – По поводу того, что вступишь в Координационный Совет одним из младших советников. Получше тебя имеются кандидатуры. Не брал Капа никаких сокровищ из сокровищницы. У него другие и тайные источники. Он рождён от очень непростых родителей. Потому и смеет то, чего не смеешь ты! Вон отсюда, нерасторопный, тупой и безродный бездарь! Ищи теперь оборотня хоть под землёй, хоть в облаках. Хотя ты и не птица, и даже не земляной червь.
Бледнея от затаённого гнева, а больше от страха перед магиней, Барвинок исчез с глаз долой.
– Чую я, что удача с каждым мигом куда-то ускользает от меня всё дальше и дальше. Но куда ещё он может и уйти, как не вернуться домой к покинутой жене? Он её так просто не кинет, – вслух продолжала разговаривать Сирень, обращаясь к пустому месту, где только что стоял её прислужник.
Предчувствия опытную магиню не обманули, а удача уплыла, вернее, улетела на непонятном объекте, осиянным звёздами, за тёмные тучи.
Пустяковые разговоры о непустяковых вещах
Только оказавшись у Радослава, Фиолет узнал его окончательно. А Радослав Пан, как назывался теперь бывший Рудольф Венд, долго и пристально смотрел на него и, поверив, что перед ним дерзкий когда-то мальчишка космодесантник Арнольд Фиолет, никак не мог поверить в такое вот радикальное его внешнее изменение. Радослав был один. Его жена находилась в звездолёте, запрятанном в огромной подземной пещере, где она и родила в медицинском отсеке своего первенца. Девочку Виталину. Там с нею находилась врач – земная женщина, там же находились и некоторые члены экипажа звездолёта. Поскольку Фиолет не видел его прежде с волосами, – Радослав на Паралее коротко стригся под самый корешок, – то и Фиолету было трудно сопоставить его с прежним Вендом. Также накрепко подзабытым. Так что они как бы познакомились заново.
Первое, что попросил Фиолет, – спасти его девушку. Она больна, но о том пока не догадывается. Она, можно сказать, спасла ему жизнь, дала ему кров, любовь, стала ему и за друга, и за мать, и за возлюбленную жену. – Радослав, это срочно! Потом все расспросы, бесконечные беседы и соображения на дальнейшее. А сейчас её необходимо прооперировать, если у вас там универсальный медицинский робот, профессиональный врач. Из-за тревоги за неё я почти утратил сон, аппетит…
– По поводу сна я не знаю ничего, но по поводу аппетита, это кому ещё говори, – встрял Константин. – Видел я, как ты трескал в общественной столовой одну порцию рыбы за другой. Я стоял у окна, а он, как в трансе, поглощал огромное количество рыбы. Он был похож на акулу. Бессмысленно таращил глаза и ел, ел… А я всё стоял и стоял, а он всё ел и ел. Вообще же, он как-то удивительно быстро вписался в замедленный алгоритм здешней и неспешной жизни.
– Да не ври! – обиделся Фиолет, – ты даже не дал мне доесть мою порцию. А рыба была такая вкусная.
Все трое они засмеялись. Радослав повел их в свой сад, чтобы накормить на вольном воздухе. Дом его поразил Фиолета своим шиком, странным в сравнении с тем домиком, где он обитал вместе с Ивой. Да и окружающие дома в том старом городке были примерно все одинаковые. А тут целый посёлок состоял из огромных домов, окружённых такими же немалыми садами и даже кусочками леса. Что наводило на понимание, что тут присутствует социальное расслоение. О чём Фиолет и поделился с Радославом и Костей.
– Дом – подарок Кука. А Кук – он местный буржуй, хотя сам живёт на другом континенте, – сказал ему Радослав. – Что касается меня, я веду чисто паразитический образ жизни на необъятном ресурсе Кука. Я абсолютно не вписан в местный социум, как и ты. Поскольку я всего лишь пережидаю тут некую неблагоприятную фазу своего существования. А как долго оно будет, я не знаю. Мне тут настолько нестерпимо скучно из-за собственного выпадения в нирвану, что если бы не твоё появление, Фиолет, то вскоре я попросился бы в стазис-камеру на бессрочное засыпание, как спора. Во избежание опасности окончательного распада собственной личности от безделья. – И Радослав засмеялся невесёлым смехом.
– По крайней мере, вас тут много. У тебя жена – земная женщина, к тому же. Это важное отличие, Радослав. Ты не жил тут как я. Полностью отрезанный от привычного мира.
– Жена – земная женщина? Нет. Она не земная женщина. Хотя она и рождена от земного мужчины. По поводу матери ничего не скажу. Понятия не имею кто она такая. Пелагея – Бусинка.
– Ландыш – не земная женщина? – удивился Костя. – А я и не знал.
– Тебе, Венд, не привыкать к жизни с инопланетянками, – сказал Фиолет.
– Забудь о Венде. Такого человека больше нет.
– А что произошло?
– Тебе ни к чему знать сериалы о чужой жизни. Это нестерпимо скучно.
– Ты конкретно поскучнел. Конкретно выцвел. Это заметно, – заключил Фиолет. – Не имею в виду твою внешность, до сих пор фасонистую и отменно-молодую по видимости. Но от тебя тянет тоской, как гарью из плохо вентилируемой печи. Так бы я сказал. Тебе досталась не самая лучшая из женщин?
– У тебя и обороты! – встрял Костя, – вот уж селянин заправский! Печь, гарь. Да все мы тут в тоске. Кроме моего отца. Мне тоже так домой охота! До того тут надоело торчать и смотреть местное замедленное кино. Эти их непонятные «Города Создателя» – единственное, что достойно любопытства. Но туда не проникнешь, не имея личного идентификационного номера. И понять, где он там у них запрятан, невозможно. У нас такого номера нет.
– Думаешь, у них есть вживлённые чипы? – спросил Фиолет, – или их подобие? Неужели, и у Ивы есть какое-то устройство в теле? Но ведь меня не вычислили…
– Не знаю я, чего у них есть. Но у каждого есть какой-то персональный номер. И где-то он значится, как-то обозначен в их всеобщей, объемлющей весь социум целиком, какой-то управляющей структуре. Но где? Не поймёшь. Их мир, так мне сдаётся, какая-то компьютерная программа. Она работает как-то и зачем-то, выполняя некие свои цели. А мы вроде хитрых вирусов тут, пока что не пойманных их неповоротливой защитной системой. Это как в одной старой теории о том, что человек живёт в цифровом пространстве, и сам всего лишь цифра.
– Так и мы тогда набор цифр. Как-то слишком просто. И как-то бесчеловечно тоскливо, – не согласился Фиолет. – Если выбирать между такой вот цифровой теорией и теорией создания человека Богом, я выбираю Бога.
– Выбирай, что хочешь. Что меняется? – не сдавался Костя.
– Моё отношение к действительности. Я не могу принять версию, что моя Белая Уточка какая –то виртуальная поделка. Тогда какая разница, болеет она или здорова. Жива или скоро умрёт? Моя душа болеет за неё по-настоящему больно. И ей больно по-настоящему, а не по игрушечному. Я же вижу.
– Любишь её? – спросил Костя. Фиолет ничего не ответил.
– А почему она Белая Уточка? – спросил бывший и ярчайший Венд – настоящий потускневший Радослав Пан. Время от времени Фиолет изучал его исподтишка и всё не верил в его реальность. – Ты не знаешь такую сказку про Хромую Уточку, которая была заколдованной девушкой? Она всё умела делать по дому. Убираться, готовить, топить печку, ходить за водой. И даже печь хлебы. Но для чего-то была превращена в хромую уточку. Моя Белая Уточка действительно работает на выпечке хлебов.
– Больная девушка работает, а здоровый мужик сидит на её шее? – спросил Радослав.
– Ты же и сам сидишь на шее некоего Кука. Он кто? Кук?
– Кук это Кук. Он над нами тут главный. К тому же он здешний старожил. Вот как я был на Паралее, когда ты туда прибыл. Помнишь об этом?
– А то. У тебя ещё маска там висела в «Зеркальном Лабиринте».
– Маска? – встрял Костя, поскольку его никто не включал в разговор, он влезал сам. – Какая маска? Чья?
– Ты не поверишь, Радослав, но я сохранил её себе на память о тебе, повесил её у себя, как только вся ваша бригада отбыла на Землю. Потом … Ну, – он вздохнул. – Одна девушка так её боялась, что потребовала убрать прочь с глаз долой. Она уверяла, что уникальная маска работы была собственностью колдуна-оборотня. Ага! И там были какие-то байки о нас, как об оборотнях. При взгляде на маску, у неё возникало нечто вроде припадка истерики. Она требовала её уничтожения. Мне было жалко прекрасную маску ручной работы. Очень красивым было то лицо. И даже глаза не пустые прорези, а стеклянные цветные вставки. Я убрал маску. А потом где-то так и потерял.
– Удивительно то, что, живя в Паралее, я считал годы жизни там потерянными, – сказал Радослав. – А теперь считаю их лучшими годами своей жизни…
– Я всегда любил Паралею, – сказал Фиолет. – И хочу туда вернуться. Паралея стала для меня не просто заменой Родины, а Родиной настоящей. Если по ощущению…
– А у меня Земля – Родина, – сказал Костя. – Была и осталась. Незаменимой…
– Паралея и была твоей настоящей Родиной, – сказал Радослав Фиолету. – Ты там родился.
– Да? Я не знал, что там родился, – сказал Фиолет Радославу.
– Что за нелепая и пустая у нас трепотня? – спросил Костя.
– И это после такого приключения? – спросил Фиолет, – Как оно возможно?
– А как возможно то, что мы с тобою встретились на чужой планете? – спросил Радослав. Все трое они стали судорожно хохотать, хотя смешно никому не было.
– Вот и не верь в то, что мы тут живём в виртуальном мире. А в нём нет ничего невозможного. Возможно всё, – подал голос Костя.
– А если жизнь – фикция, то и смерть – фикция, – откликнулся Радослав.
– Тогда, если ничего нет невозможного, моя Белая Уточка обязательно выздоровеет, – воодушевился Фиолет.
– Не сомневайся, – поддержал его Радослав.
– Так оно и будет, – повеселел и Костя. Повеселели и Радослав с Фиолетом. Какое-то время пили местный чай, похожий на траву. Но траву приятную и бодрящую. Особенно были вкусны маленькие печенья из местных булочных-кондитерских. Такого натурального вкуса на Земле было давно уже не отыскать.
– Она красивая? – поинтересовался Костя у Фиолета.
– Я не знаю. Она очень хорошая.
– Значит, некрасивая? – не отставал Костя. Поскольку он был молод, девушки будили его любопытство.
– Я никогда не оценивал её с позиций какой –то универсальной женской красоты. Она мне родная. – Фиолет упрямо не желал давать характеристику своей жене относительно её внешности.
– Хорошая – это качество, скрытое в душе, хотя и проявляемое в поступках. А лицо, фигурка, – какая она в целом?
– Обычная, – буркнул Фиолет. – На всех тут похожая.
– Ты просто её не любишь, – жёстко резюмировал Костя, – ты просто к ней прилепился ради своего выживания. Деваться тебе было некуда. Ты приспособленец, Фиолет! – это уже было шуткой, но и не совсем. Между ним и Фиолетом вдруг заискрило некоторое замыкание, вполне себе могущее привести к дальнейшей стойкой неприязни. Косте, очевидно, не нравился Фиолет, которого он столько искал и которого нашёл.
– Ни больше и ни меньше, чем любой из нас. Как мне было тут выжить одному?
– А Кук выжил тут один. И не просто выжил, а накопал где-то и невероятных тайн. Познаний, превышающих наше понимание. А также сумел подняться в местном социуме с пользой для себя и местных людей, – ответил Радослав.
– Ты ему завидуешь? – спросил Фиолет, – хотя и белой завистью? Ведь на Паралее, а уж тем более на Земле ты достиг весьма значимых высот. Трудно быть богом, но куда как горше быть ничтожеством тому, кто им когда-то был. Или таковым себя мнил. Слово бог говорю с маленькой буквы, потому что мы не Он, или Они, если Их было много.
– Никому я не завидую. И вообще думаю, что тот, кто и запустил программу моего существования, заметно подустал от меня. Мне требуется некая перезагрузка. Я где-то давно слышал, что древняя сказка о Тереме-Теремке была озвучена неправильно. Или умышленно название изменили. Не Терем-Теремок, а Терем – Черепок. То есть чья-то голова, в которой мы все и живём. Уж сколько эту мысль перепевали на разные лады, а проверить её опытным путём никак невозможно. И ты, Фиолет, не удивляйся пустяковому нашему трёпу. Мы даём тебе отдых после стольких потрясений. И никто тебя не осуждает за то, каким способом ты сумел выжить. Ясно, что любой из твоих способов не нарушал норм привитой тебе нравственности. Я в этом абсолютно уверен. Костя никогда не жил один на один с самим собой, поэтому он судит так строго. А наша беседа под чаёк это только разминка перед твоей встречей с Куком. Уж он-то вытряхнет из тебя всё.
– Если бы я с Белой Уточкой жил как ты, – мечтательно произнёс Фиолет, – мне не надо было бы уже ничего. – Он обвёл глазами ухоженный и просторный сад Радослава, больше похожий на маленький парк. Они пили чай, сидя за кружевным лёгким столиком под уличным тентом бирюзового цвета. – А у нас с Белой Уточкой сад был маленький, а столик старый – престарый. У нас и отопление было печное. Правда, я нашёл выход из положения, и печку мы топили совсем не так, как тут принято. Как оказалось, зря я экономил топливо «Пересвета». Он всё равно самоуничтожился, ушёл в земную твердь со всем тем, что в нём и было. Зато чашечки у Белой Уточки такие, что чай становится на порядок вкуснее, если из них пить. Белая Уточка любит красивые вещички.
– Как это трогательно, – отметил Радослав, – женщина всюду остаётся женщиной. А платьица красивые она любит?
– Ещё как! С одной стороны я усложнил ей жизнь, а с другой стороны я её спасу. Её вылечат, как думаешь, Радослав?
– Я не знаю. Вика всё скажет после осмотра. А ты, Костя, немедленно доставишь Белую Уточку вместе с Фиолетом на наш звездолёт, как только он отдохнёт. Тем более, что Вика находится там рядом с Ландыш и ребёнком. А уж мы с Куком потом подгребём. Не спеша и по-старчески.
– Тоже мне, старик нашёлся, – не согласился Костя. – Молодую девчонку первый ухватил быстрее нас всех, сделал ей ребёночка, а теперь претендует, как и Кук, на почётное членство Клуба старпёров. Я едва на неё глаз положил, и она глазки мне строила, как меня увидела. Только я размечтался на досуге, а уж он её и присвоил! – обратился Костя к Фиолету, шутливо жалуясь на Радослава. Тот сидел хмурый, и шуток о своей жене не поддержал.
Фиолета отправили отмыться в дом, а потом уже и выспаться. Он спал почти двое суток. Его никто не будил. Когда он проснулся, шёл затяжной дождь. Костя отсутствовал, и Радослав приказал Фиолету дожидаться Костю, чтобы отправиться за его Белой Уточкой на аэролёте. Сам Радослав отчего-то не пожелал лететь туда на своём личном аэролёте. А он у него был, запрятанный в секретном ангаре. Откуда тут были земные машины, Фиолету никто не объяснил. И само нежелание Радослава торопиться за Ивой, ощутимо задело Фиолета. Она не была ни для кого значимой. Только для него одного.
Фиолет слонялся по большому дому Радослава и обнаружил на одной из стен цветное и большое фото его жены. С изображения на него смотрела дивная девушка. Её синие как лесные колокольчики, по-детски распахнутые в мир с доверием, глаза вошли куда-то вглубь него, как живые, и что-то застонало там. Что-то, чему он навсегда приказал некогда замолчать. Волосы девушки были пушистые и поднятые на макушке, забранные в смешной и короткий хвостик. Шея гибкая и тоненькая. Она была изображена в небольшом развороте всей фигуры несколько вбок. Юные, свежие алые губы казались даже не целованными, так были они девственно упруги, так чисто и доверчиво приоткрыты. Без малейшего осознания с её стороны собственной влекущей красоты. Единственным её, даже не недостатком, а только неким нюансом, несколько мешающим красоте её выглядеть совершенной, была её заметная бледность. Она, дивный бледный и хрупкий колокольчик, смеялась именно ему, так ему показалось. И не могла она так смеяться ради хмурого и немолодого Радослава. Коему пристало бы куда больше имя Хмурослав. Всматриваясь в неё, он начисто забыл об Иве, о которой пёкся только что.
– Она твоя жена? – выдавил из себя Фиолет.
– Она моя жена. Ландыш.
– Ландыш, – повторил Фиолет. – Именно Ландыш. Поэтому она такая бледная. Она здорова? – поинтересовался он.
– Вообще или на данный момент?
– А что произошло с нею на данный момент?
– Она только что, на днях, родила ребёнка.
– Так на этом фото она схвачена в тот самый момент, как ожидает ребёнка? – догадался Фиолет. – Поэтому в её лице есть нечто болезненное. Бледность я имею в виду…
– Кажется, да. Но я не помню. Может, изображение некачественное.
– Не помнишь того, когда было сделано фото? – удивился Фиолет.
– Почему о том надо помнить? Таких изображений у неё уйма. Она – нарцисс, а не ландыш. Она всё время ловит своё собственное отражение, где только возможно. И вечно на себя любуется. – Радославу очень не понравилось, что Фиолет так долго обсуждает изображение его жены. – Надеюсь, что твоя Белая Уточка, как ты её называешь, не страдает таким вот нарциссизмом?
Вспомнив о Белой Уточке, Фиолет взвился, – Радослав! Надо же спешить! И не только потому, что она больна. Это-то может подождать. Она пока нисколько не утратила своей жизнерадостности. Как и своей работоспособности. Но её могут выкрасть люди той лицемерной матрёшки…
– Какой матрёшки?
– Да той, что меня выкрала. Магиня Сирень по названию. От неё же я и убежал. При помощи того старого лысого черепушки. Я же рассказывал. Я подумал, но уже потом, что тот лысый был соперником по службе этой старой Сирени. Конкурентом. Может, и врагом. Вот он и играл против неё. Откуда же узнаешь, что там за расклад на их верхах.
– Чего ты дёргаешься? – прежним и властным тоном спросил Радослав. – Твоя жена, как жила, так и живёт у себя дома. Какая ей угроза? Угроза была для тебя, пока мы тебя не отловили. Не присмертью же она у тебя больна? Если уж ходит выпекать общественные хлебы, значит, потерпит и ещё пару часов.
Но пара часов растянулась ещё на пару дней сидения Фиолета у Радослава. Костя вернулся только на третий день после того, как Фиолет пробудился от своего богатырского сна. Таким образом, с учётом его отсутствия дома целой недели в земном измерении времени до его встречи с Константином и тех дней, что он провёл у Радослава, прошло больше двух недель. Никто из землян не переживал за участь Ивы, никому из них не была она известна. Она местная, что с нею станется? Сам Фиолет найден, защищён от непредсказуемых опасностей чужого мира, хотя и в той же ненадёжной степени, что и все прочие. И его Белой Уточке исцеление, можно сказать, гарантировано, если и не на сто процентов, то в меру тех возможностей, коими они и располагают здесь. Каждое утро Фиолет подходил к изображению жены Венда, как к иконе, с видом человека, несущего свою молитву и упование высшим силам. И он не понимал, почему так отчаянно ему хочется невозможного. Чтобы очнуться вдруг там, на Паралее, в другом и живом времени, совсем молодым. И чтобы такая девушка, именно эта белоснежная и хрупкая Ландыш, была там рядом с ним… Почему он так думал, что прошлое исчезнувшее время было живым? А настоящее-то каким было, нарисованным что ли? Картонным или пластиковым? И он мучительно не понимал, отчего и сам не стремится к Иве, едва оторвавшись от неё на пару недель лишь. Отчего не ощущает эту жизнь настоящей? Что переживала в дни его отсутствия Ива, Фиолету было невозможно и представить.
