Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Для кого же строят белые дороги, если они всегда или почти всегда пустынные? – спросила Ива, так и не разгадав загадки белой и самой высокой дороги. Даже её отец не знал ответа. Он что-то невнятно мычал, боясь показаться неосведомлённым, хотя это и было очевидно.
– Для кого? Мне Капа говорил, что великие маги используют её для своих путешествий.
– Неужели, для нескольких десятков человек построили такое сложное сооружение, не посчитавшись с затратами?
– Разве это их личные затраты? Это затраты твоего отца и ему подобных трудяг.
– Вот бы туда подняться и посмотреть вниз! – мечтательно произнесла Ива.
– Лестницы на белые, да и на синие дороги всегда закрыты для всех, кто не имеет особых печатей при себе. Вот Капа мечтает когда-нибудь стать магом и ездить по синей дороге. И он будет по ней кататься. Я знаю. А уж о белой даже он не мечтает.
– Даже он! – передразнила Ива подругу. – Как будто он любимый избранник Создателя, и все мечты только и делают, что, толкая друг друга, спешат осуществиться ему на радость.
– Да. Он избранник, только не всем дано понять, – сказала Вешняя Верба. – Ой! Как же страшно жить под дорогой! А в столице многие живут совсем рядом с такой дорогой и привыкли. Я бы не смогла так.
– Смогла бы. Я же привыкла, когда жила в «Городе Создателя». Привыкаешь ко всему очень быстро.
На волосах бабы Вербы был повязан тёмно-синий платок в белую крапинку. На ногах такие древние, не по размеру, изжёванные кожаные сапоги, что выкинь их на дорогу, и бродяга с брезгливостью обойдёт. Она сердито оглядела Вешнюю Вербу из-под нахлобученного платка. – Пошли! Хватит рты разевать, а то птица нагадит прямо в рот. Или кто выкинет что из машины на ваши головы.
– И на твою тоже! – задерзила вдруг Вешняя Верба. Ива, чтобы отвлечь гнев старухи, спросила по-свойски у бабы Вербы, – Дорога теперь соединяет столицу с новым «Городом Создателя»? А то прежде был только окольный путь и очень далёкий. К нам начальство из столицы долго добиралось. Обычно. Так папа рассказывал. А ведь он тоже строил эту дорогу, – добавила она не без гордости за отца.
Старая Верба ничего на это не сказала. Она повела девушек в заросший двор, к обкрошившимся ступеням, сказав, – Осторожнее, калеки, тут ступень одна провалилась.
– Кто это калеки? – опять разозлилась Вешняя Верба.
– Вы обе, – ответила старуха. – У одной телесная хворь, в коей она не виновна, а у тебя хворь, которую ты сама же и взрастила в себе. Не того ты себе выбрала! – голос был повелительным и каким-то неприятно-жестяным, показавшимся Иве очень странным.
– С тобой не посоветовалась, – огрызнулась Вешняя Верба.
– Твоя любовь к жестокосердному человеку не любовь вовсе, а зависимость, болезнь души. Тело же увлекается душой за собою, как моя коза волочит за собою деревянный кол, если вырвет его из земли. Я коз прежде привязывала к такому вот колу, когда они на лугу паслись, – пояснила баба Верба. – Капа, как и положено паразиту, душу твою доит, как я своих коз. Молоком юным опивается, а потом надоешь, зарежет без жалости. Фигурально выражаюсь, понятно. Сожрёт тебя недоля, как выкинут тебя, дуру.
– Ты откуда можешь знать, что он жесток? – Вешняя Верба пошатнулась, попав ногой в ту самую провалившуюся ступень. Бабка ловко и сильно её поддержала. Вешняя Верба продолжила, сильно задетая словами старухи. – Он ни разу меня не обидел. Только ласку, только подарки и видела я от него.
– И я своих коз поила, кормила, шёрстку чесала. А где они теперь?
– Где? – спросила Ива. Они вошли в темень комнаты. Сразу не было видно ничего, кроме мутного окна.
– Отдала тому старику, что на пристани. Думала, пусть молочко свежее пьёт. Сена мне добрые люди напасли целый сарай на зиму. А летом лугов-то вокруг! Не исходишь их и за день. А он их порезал, да продал мясо на базаре. Вот ведь тупой жесткач! – Трудно было не отметить её современных словесных вывертов. Но ведь она жила у переправы прежде, а там столько народа перебывало.
Чаепитие в заброшенном доме
Баба Верба включила огромную свечу в большой глубокой чашке. Селение было давно отрезано от подачи атмосферного электричества. Комната озарилась тёплым золотым светом. На столе на чистейшей скатерти стояли удивительно-хрупкие чашечки из гофрированного фарфора. Стояли в мисочках столичные вкусности. Чайник был горяч, о чём говорил пар из его носика. Большая печь была совсем белая, не порченая от заброшенности. Тёплая. Ива прижала к ней ладони. Она вспомнила грязь, которую явила им баба Верба в тот день прибытия в «Город Создателя». А тут что за шик на столе? Откуда?
– Откуда у тебя такая дорогая посуда? – спросила Ива, не удержавшись от любопытства. – Я на похожую посуду два месяца работала. Да и то у меня проще.
– А жила на что? – спросила баба Верба. – Если на посуду такую тратишься.
– У меня же муж теперь есть. Он зарабатывает тоже.
– А-а, – протянула бабка, – муж. Где ты его нашла-то? Слышала я, что он бродяга?
– Да и я много чего слышала о тебе. Что утонула ты. А ты вон из каких чашек элитных чай пьёшь.
– Что чашки, – баба Верба пригласила их сесть. Стулья были тоже из хорошо сохранившихся предметов обстановки. – Я у себя клад хранила. В этом самом доме. Вот достала, чтобы вас чаем угостить как дорогих гостей. А сладости из столицы один друг мне привёз. Я долго жила, не только болезни, но и друзей нажила. – Она зорко следила за тем, как Вешняя Верба накинулась на изысканные сладости. – Не жадничай! Тебе вредно много сладкого. Ребёночек может с диатезом родится. Больше ягодных соков пей, овощей ешь. Мясо тоже нужно для развития плода. Девочка у тебя будет, – она вглядывалась в лицо Вешней Вербы. – Девочка это хорошо. Девочку рожать всегда легче, у девочки голова меньше, чем если бы мальчишка был. К тому же в тебя, дуру, характером не пойдёт. Девочки в отцовскую родовую линию обычно вливаются. А с другой стороны, она по любому часть твоей низкой природы унаследует, чем отцовское вложение уполовинит. Нет, внешность твою не похаю. Ты хороша. Сочна. Грудаста. Вон грудь как у моей козы была, когда она с полным выменем домой приходила. Небось, отрадно всякому мужику тебя прощупать за неё. Талия тонка, а бёдра круглы. Ты можешь запалить низшие мужские инстинкты. Жарко, неистово. Даже Капа не устоял против твоего влекущего созревшего тела, его ароматных ловушек. Но таковые страсти быстро отгорают. Ты не способна на подлинную любовь. У тебя высокие духовные сферы пребывают в зачаточном состоянии. Это и выражают твои глаза, да и всё в тебе. Ты сорная трава, каковой много. А вот она, – бабка указала рукой на Иву, – цветок диковинный, хотя и стебель надломленный.
– Уж будто Капа способен сам на любовь, – подала голос Ива.
– Капа? Способен на многое. Только он вырос в глухомани. Старый Вяз не больно был озабочен его развитием. Развивал только то, что было практически необходимо ему самому.
– Не любишь ты Капу. Почему? – спросила Ива.
– Не то слово подобрала. Он всего лишь мне не нравится, – ответила баба Верба.
– Так в чём и разница? – допытывалась Ива. Не потому, что была потребность защитить Капу, а задевала сама манера старой обо всех судить как о собственных подданных. Её, Иву, постоянно калекой обзывала, Вешнюю Вербу обижала. Сама-то она кто была? Кем уполномочена давать те или иные уничижительные характеристики посторонним людям, с нею ни дружбой, ни враждой не связанных.
– Можно любить больше жизни и того, кто не нравится. А нравятся многие, но это вовсе не обязывает всех их любить. Вот ты очень мне нравишься, но к чему мне любить тебя? Любить это душой болеть о том, кого любишь.
– А ты баба Верба сильно мне не нравишься, и в то же время я тебя нисколько не люблю, – ответила Ива.
Вешняя Верба, как ни была она простовата, учуяла явную не простоту старухи в бедном синем платье в белую крапину. – А тебя саму кто развивал? Ты говоришь, как Капа один умеет.
– Чего он там умеет, когда на тебе лежит, или ты на нём, тебе лучше знать. А вот речь его выдаёт как раз неважное развитие. Вернее, недоразвитие. Он груб, и боюсь поздно уже его развивать. Время упущено. Он же не мальчик, как ты понимаешь.
– Да мне и не нужен был мальчик. Я всегда хотела настоящего мужчину.
– Ты и нашла. Настоящего, опытного на разные фасоны случек, кобеля, – выдала баба Верба, с шумом дуя на чай в чашечке. Несколько капель пролилось на скатерть.
– Бабка, – вдруг разозлилась по-настоящему Вешняя Верба, потому и осмелела, а Вешняя Верба никогда не была девушкой робкой, – я одного не понимаю, зачем ты обрядилась в такое вот чучело, когда ты являешься кем- то ещё. Уж точно ты не живёшь в такой развалюхе. Чем тут жить? И мне зачем надо было к тебе ехать?
– Не волнуйся, доченька, – ласково пропела баба Верба, – тебе нельзя себя волновать из-за пустяков. А я только проверю, нормальное ли у тебя течение твой беременности, здоров ли будет твой будущий ребёночек. По лицу вижу, ты девочка крепкая, ядрёная, хотя положением своим двусмысленным ты издёргана.
– Как же ты проверишь?
– Животик твой пощупаю, расспрошу тебя о тайном, когда Ивушка уйдёт отсюда. Она тебя подождёт у переправы в доме. Но потом. Пока мы чайку попьём, поговорим по душам, отдохнём, успокоимся, а там уж.
– Как же я одна по темени потом пойду?
– Не по темени. Я сама тебя провожу до переправы.
– Пусть Ива возле дома погуляет, как ты со мною поговоришь. А то, к чему ей уходить? – не нравилось Вешней Вербе предложение бабки. Да и Иве оно казалось странным каким-то. – Никак я не пойму, чего мы сюда и припёрлись с тобою, а, Ива? Всё Капа толкал для чего-то. Боюсь, говорит, что дитя может родиться негодным. С чего бы ему родиться негодным? А баба Верба всё равно как магиня. В душе и в будущем читает. Да разве магини так выглядят как это чучело, забытое кем-то в огороде? Да я и побрезгую, чтобы ей разрешение давать к себе прикасаться. Руки –то…. – Вешняя Верба вдруг замолкла. Руки бабы Вербы были тонки и не похожи на руки старой изработанной селянки. На указательном пальце левой руки сиял, вдруг появившийся неведомо как, большой перстень с прозрачным камнем. Свет свечи, попадая на камень, делал его похожим на око Создателя, каковое было вшито у мага Вяза в его ритуальное одеяние. В структуру камня словно бы была включена звезда, пойманная в ночном небе. Она переливалась всеми возможными цветами радужного спектра, и сияние это острыми точками ослепляло глаза, если баба Верба шевелила своей рукой. Она наслаждалась чаем, не принимая к сведению слова Вешней Вербы. – Хочешь, тебе подарю? – обратилась к Вешней Вербе старая Верба.
– К чему оно мне? Скажут ещё, что украла. А ты его где взяла?
– Моё. Даровано мне по линии матери. А той от предков её.
– И вот так запросто мне отдашь? – усмехнулась Вешняя Верба, решив, что это розыгрыш. Об этом подумала и Ива.
– Отдам, когда дочку свою родишь. – Тут баба Верба повернулась к Иве. – Расскажи мне дочка, пока я не занялась этой козой и её брюшком, откуда ты своего мужа себе добыла?
Ива молчала. Баба Верба продолжала, – Я знаю, что твой дед тебе в видении сказал, что вылечат твою ногу пришельцы из-за пределов неба.
– Ты не можешь этого знать. Я никому не говорила… – Ива обхватила пустую чашечку так, что та едва не хрустнула.
– Знаю. Я входила в твои видения в Храме Ночной Звезды. Ты же меня там видела, в видении своём. Забыла? А вот скажи мне, не в лесу ли ты и нашла своего странного бродяжку? Ведь ты с ним поселилась в старом родительском доме как раз после праздника -проводы лета. Где же ты могла ещё? В «Городе Создателя» бродяг нет. А твой муж – бродяга и есть. Все об этом знают. Да я не осуждаю. Нашла хорошего парня, я рада за тебя. Другого-то где тебе взять, увечной? А бродяга кров себе нашёл, девушку чистую и пригожую. Что с того, что нога повреждена немного. Ведь ты отлично ходишь, работаешь за себя и за него. А прочее до кого касаемо? Да и красив бродяжка тот, как я слышала. А вот не слышала ли ты, доченька, о том, что упало в наш лес престранное огромное тело, на звезду похожее, как пролетало оно по ночному небу? Может, бродяжка твой видел чего? Не рассказывал о том? О том, как в Храм входил некий человек, на человека мало похожий, расплавленным серебром облитый, мне Капа рассказал. Ты-то не могла того видеть, поскольку все люди в мирах предков путешествовали на тот момент. – И старая Верба искоса взглянула на застывшую Иву. – А то многие рассказывали, как ты из леса выходила с высоким мужчиной в старой одежде, почти обтрёпанной, а вот ботинки у него блестели, как из чистого благородного серебра отлитые. Я не поверила. Кто же в серебре ходит? Выдумщики люди у нас. А тут вот ещё. Видел один человек, а он перемещается с ремонтными бригадами по многим местам, где Храмы старые чинит, как муж твой на утренней заре в лес пошёл. Тот тоже любитель по грибы пораньше ходить. Но муж твой налегке шёл. Тот за ним следом так и шёл. Тропа удобная была, а одна она в лесу. И вот нырнул твой муж в заросли. А рабочий думает, а ну как там грибное место? Следом за ним. Видит он поляну обгорелую. Муж твой подошёл к её краю. Заискрил вдруг воздух, и пропал муж твой, как не было его. Тот работяга подбежал, не устрашился. Помочь решил. А его страшная сила отбросила прочь. Так он только к вечеру вышел из леса. Без грибов. Память отшибло настолько, что дорогу вспомнил только к вечеру. А так целый день блуждал. Он магу Вязу о том рассказал. Маг никому о том брехать не позволил.
– Ты-то откуда узнала? – с сомнением спросила Вешняя Верба, видя, что подруга молчит, как онемела.
– Так Капа и рассказал. Я же по-свойски обещала ему тебя осмотреть, совет дельный дать, помощь предоставлю, как время выйдет. Я денег, доченька, не беру за свою помощь и советы ни с кого. – Она опять повернулась к Иве, – Я уж подумала, не пропал ли твой муж навсегда. Как думаю, молодая Ивушка одна останется? Нет. Ты с ним как жила, так и живёшь.
– Душная какая комната, – только и сказала Ива. – Свеча ещё тут чадит. Пойду я к реке. Погуляю, раз выдался такой пригожий день. Я, Вешняя Верба, подожду тебя на переправе, где и Капа. Мне в этом селении гулять не хочется. Тут страшно. Дома пустые, а над головой гул стоит от дороги. Машины свистят, того и гляди вниз низвергнутся. А случаев таких столько! Я ещё в «Городе Создателей» насмотрелась на такие страшные аварии, что и не забудешь, как ни старайся. – Ива встала и вышла. Её никто не удерживал.
За домом в заглохшем саду, в переплетении голых едва расцветших ветвей, кто-то замахал вдруг руками в старых рукавах. Ива обмерла. Да нет! Это же весенний ветер трепал старое огородное и полуистлевшее пугало, торчащее на покосившейся палке. Страшная ипостась бабы Вербы с её ласковой речью, пропитанной посылом тревоги, посланной самой Иве, вдруг изумила её внезапно только за пределами дома, в заросшем дворе. Страшная тем, что за ряженым фасадом старой нищей старухи была скрыта совсем не баба Верба. Ива вспомнила рассказ Вешней Вербы о магине из КСОР, что разгуливала там в платье со шлейфом, усыпанным звёздами, с волосами, искрящимися от золотой пудры. А как сам Капа попал в такое вот здание, да ещё на самый верх, это и вообще не поддавалось объяснению. Ива, спеша и ковыляя сильнее, чем при обычной походке, направилась к реке, чтобы вызнать у Капы причину его непостижимой болтливости о том, о чём ей самой он приказал молчать. О пришельце в Храм в ту ночь. Поразмыслив во время прогулки, она решила, что Капа со своими сокровищами, полученными у прежнего мага разрушенного заречного Храма на сохранение, присвоил их себе. Пробрался в КСОР и решил выкупить себе там место, найдя такого же мздоимца. А магиня? Она могла показаться Капе просто похожей внешне на бабу Вербу. Носатая и старая. Молодым мужчинам все старухи кажутся на одно лицо.
Куда делась Вешняя Верба заодно с Вербой старой?
Капа спал в ночлежном доме на дощатой кровати, укрывшись тулупом, взятым у деда. Щегольской пиджак висел рядом на деревянной занозистой спинке кровати. На сей раз не было даже того серого белья, что было при бабе Вербе. И пирогов гостям никто не пёк. На столе в кухне стояла тарелка с засохшим хлебом, чай холодный, если не вчерашний. Сам дед где-то гулял. Рыбу, наверное, ловил на реке. Иве очень хотелось домой, к Фиолету. Зачем она только согласилась тратить драгоценный выходной день на глупую поездку через реку. Настроение было подавленным. Расспросы бабки застряли где-то в ней гвоздём и обещали некое будущее нагноение – очень плохое продолжение того, что началось в заброшенном селении. Что-то тёмное, как и сами необитаемые комнаты опустелого дома, было во всей этой истории, в самой старой Вербе. Капа, видимо, учуял и во сне, что она вернулась. Он вошёл в кухню, заспанный и какой-то непривычный на вид. Полусонное состояние делало его проще и исключало состояние важной игры в статусного человека. Обычный мужик, свежий, румяный со сна, не очень уж и взрослый, как о себе воображал, не очень и умный, как ни тщился он изображать из себя мудреца. – А где Вишенка? – спросил он о Вешней Вербе.
– У бабы Вербы осталась. Она её сама приведёт сюда. Так сказала. И чего тут делать? Купаться – холодно, весна, ягод нет, кругом сырость. Какой пропащий у меня выходной. – И Ива принялась за уборку неряшливых комнат для гостей, чтобы не сидеть без всякого смысла.
– Вот что значит хозяюшка, – похвалил Капа. Он вёл себя так, будто и не нападал на неё в лесу когда-то. – Вымуштровал, видать, тебя твой муж – бродяга.
– Никакой он не бродяга, – ответила она. – И никто меня не муштровал.
– Значит, неудачник. Что примерно одно и то же. – Не найдя ничего съестного у старика в кухне, ворча на то, что дед всё сожрал сам, или же копит деньги, выделяемые для путников, Капа с радостью вдруг обнаружил лоток с пёстрыми птичьими яйцами. Стал их бить и пить сырыми, вызывая отвращение Ивы от такой его трапезы.
– Жаль мало, – произнёс он, опустошив весь запас старика. Не придётся тому полакомиться деликатесным продуктом. – У старых от яиц запоры могут быть, – добавил он назидательно, – а для молодых весьма полезно.
– Отвези меня на тот берег, – потребовала она, – потом жди свою Вишенку.
– Ещё чего! – не согласился он. – Буду я махать вёслами туда-сюда. Я не двужильный.
– Как чужие припасы поедать или детей делать девушке, ты сильный, а как трудиться, ты и выдохся с двух взмахов весла.
Она села за стол, давая отдых ноге. Капа сел напротив, откровенно любуясь её лицом. – Тебя устраивает твой муж? По виду он, если честно, на мужчину нормального не похож.
– На кого же он похож?
– Как тебе сказать. На кого-то, кого тут быть не может, а вот есть.
– Зачем ты наболтал бабке о том пришельце, что вошёл в Храм Ночной Звезды? Сам же просил хранить тайну, – выпалила она. После той его выходки в лесу они уже не разговаривали. Капа делал вид, что в упор её не замечает. Да и замечать было негде. Они попросту не пересекались в своей жизни. В Храм Ночной Звезды Ива больше не ходила. И в другие Храмы не ходила. У неё начисто пропал интерес к подобным походам. Ни в какого Создателя она уже не верила. Во всяком случае, в такого, каким описывали его маги и традиция.
– Она не та, за кого себя выдаёт, – ответил Капа, рассматривая уже свои руки. – Не хотел я тебе говорить, а скажу. Она сюда умышленно пришла на переправу. Напялила на себя ветошь, вымазалась, даже на нос чего-то нацепила, чтобы нос уродливее казался.
– Зачем?! – не поверила Ива.
– Затем. Как упал в лесу тот объект, объятый белым пламенем, так особые люди стали принюхиваться к нашим местам, чего-то тут искать. Хотя только мы с тобою и видели пришельца с неба, но они как-то учуяли, что в той штуке кто-то сюда живой прибыл. Выспрашивали у людей то, да сё, прикидывались кто рабочим пришлым, кто бабкой безродной. Зачем только? Того я не знаю. А интерес очень уж нешуточный. Весь лес облазили, а ничего не нашли. Теперь твоего бродягу ищут, а примет его не знают толком. Я же ничего им не сказал, что муж он твой.
– Кому не сказал? Кто спрашивал?
– В КСОР меня вызывали, допрашивали, как, что. Не знаю ничего, говорю. Не видел. Я ночами сплю. Я и Око Создателя, как оно появляется на небе, редко когда вижу. А ведь мы с Вишенкой видели, как в ту ночь возник на небе вроде круга с огнями по краям тот самый объект, что искали потом. Всё ближе, ближе к земле, всё огни ярче, а потом гул пошёл, и пламя сине-белое охватило его целиком. Мы же в лесу в ту ночь любились. Помню, упали мы, и ветками, листьями нас засыпало. Вот как тебя в ту бурю. И уши заложило, лоб сдавило. Два дня потом в ушах звенело, а у Вишенки голова болела. Вот так, Ива. Теперь и думай, с кем ты живёшь. Не Супротивник ли Создателя прибыл на нашу землю? Не беду ли всем нам принёс. Не теперь, так потом. Страшная история. Но тебя я понять могу. Ты красивая очень, а вот тело-то твоё никому для любви не сгодилось бы.
– Чего же ты ко мне лез? – обиделась она.
– Так, попытать тебя хотел на стойкость твою девичью. Да и любопытство было. Никогда я хромых не любил. Не стал бы я тебя трогать. Попугал бы, извалял бы малость, а не тронул. Я не насильник, умом не убогий. Меня женщины сами любить жаждут. Не знаю порой, какую и выбрать, чтобы себя утешить.
– Как же тогда Вешняя Верба?
– Она девочкой мне досталась. Нетронутой. Вот я и жалею её.
– Чего же и плёл о ней гадости?
– Да пьяный я был от наливки той гадкой. Злой был и дурной. Так что с опозданием, а прошу у тебя прощения за ту выходку. Гнусную. Я человек честный, ко лжи и грязи не приучен с детства. Маг Вяз меня так выпрямил, что мне кривизна иных душ нестерпима до ожесточения. Так бы и вырубил всю негодную поросль людскую и сорную, как власть бы имел. Тебя и отмечаю я за чистоту твою родниковую. – Он поднялся, – пора мне за Вишенкой идти. Что-то бабка никак её не отпускает. А она голодная там. Не плохое ли что случилось?
Он ушёл. Ива какое-то время обдумывала их разговор. Отчего-то она поверила Капе, что он никогда и никому не расскажет о Фиолете ничего. Если до сих пор не рассказал, то уж точно не выдаст. А бабка пустое плела. Из ума выжившая бродяжка. Не взяли её в «Город Создателя» из-за старости, а она отказалась перебираться туда, куда и выселяли всех стариков. В совсем уже старые города. Где они и доживали с бродягами и прочим сбродом. Кое –как заброшенные дома в тех городах чинили, кое-как жили. Кормили их через сеть бесплатных столовых для таких людей. Континент был изобилен, и от голода не пропадал никто. А вот в стране желтолицых, несмотря на великолепную природу, бедные люди голодали, как она слышала от отца. Лучше всех жили бронзоволицые, рыжеволосые. Они были богаты, любили роскошь, но часто дрались и между собою, и с прочими. Мягкий климат позволял им не иметь печей, не сеять хлеб, поскольку у них росли целые леса хлебных деревьев. Диковинные фрукты и орехи валялись прямо под деревьями – ешь, что хочешь. И ещё, как слышала Ива, они были очень развратны. Совокуплялись всегда, и днём, и ночью, не признавая семейных уз. Если они попадали в какой город, то все жители, особенно девушки и молодые женщины, их избегали, боясь нападения. Они прибывали с золотом, драгоценностями, снабжали строительство дорог колоссальным количеством прочих металлов, поэтому без труда покупали влиятельные должности. Угнетали местных людей, обманывали, поскольку люди белого континента были очень доверчивы и простодушны.
Ива уснула на жёстком топчане, укрывшись тем же тулупом, коим укрывался и Капа. Вначале было противно лежать на такой кровати, но уснула она сладко и глубоко. Старик, вернувшись откуда-то, колобродил по коридору, гремел жестянками, готовя ужин, и беспрестанно чихал. Послышался голос Капы. Ива выбежала ему навстречу, радуясь тому, что с ним и Вешняя Верба. Но Вешней Вербы с ним не было. Капа был бледным и напуганным. В руках он держал картонную коробку. – Тебе оставила, – только и сказал он Иве. Ива взяла коробку из его рук. Она оказалась нелёгкой. Поверх крышки была надпись: «на память Иве о встречах с бабой Вербой». В коробке лежал тот самый роскошный сервиз из тончайшего фарфора. Полный комплект. Странность подарка – это было ещё не всё. Вешней Вербы, как и старой Вербы, в том доме не оказалось. Не оказалось их нигде. Поскольку Капа проверил все пустые дома. Даже те, где не было крыш. Нашёл он только бабкин маскарад и два старых женских, поседелых от носки пальто. Всё это он, понятно, с собою не взял.
– Так я и думал, – только и сказал Капа. – Увезла старая обманщица её по скоростной дороге в столицу. Приехали на машине её телохранители и взяли мою Вишенку под белые ручки. Там в конце селения и лестница есть для подъёма наверх дороги. Ты разве не заметила?
– Я разве туда ходила? В конец селения. Там же улица длинная и пустынная как город мёртвых.
– Где теперь найдёшь? – Капа сел на топчан. Обхватил голову руками.
– Зачем ей Вешняя Верба?
– Ей ребёнок её нужен, – ответил он. – Я же сразу её узнал, когда увидел в Координационном Совете. Хотя и нос у неё маленький, и лицо выбеленное, а узнал. Глаза же не скроешь. Она мать моя. Вот так, Ива. Вяз о том не знал, а то бы сказал.
– А отец твой кто?
– Отца никто не знает. И Вяз не знает. Ему всучили меня для воспитания неизвестные люди. Нарочно имя редкое позорное дали, чтобы потом она меня по имени обнаружила, как я вырасту. Разве такие имена дают детям? Те, кто ребёнка прятали, ей это обещали. А так, поскольку она магиня была из знатного рода, дала обет безбрачия. В самой зелёной юности её посвятили Центральному Храму Утренней Звезды. Потом уж карьеру она себе сделала, или родня ей помогла – не важно. Ребёнка бы отдали кому в семью по закону, ей бы пришлось уйти из элитных своих высот в низы простонародья. А так выкинули как щенка, вроде и нет его. Зато и позора ей нет. Она теперь мне обещает должность в Координационном Совете объединённых религий. Но сама меня ненавидит, как ненавидят люди свои старые пороки, за которые им стыдно. Поэтому хочет ребёнка Вишенки взять, вроде как компенсацию за погубленную свою юность. Сама воспитать хочет, дать образование и богатство. Чего мне не дала. У неё дом, полный слуг, роскоши. У неё власть, и при этом никого рядом. Ни одной родной души. Да и не старая она уж настолько, как рядилась перед всеми.
– Откуда же ты узнал всё?
Капа протянул Иве письмо, но в руки не отдал. – Мне подарочек оставила тоже. Пишет, что ждёт к себе в любое время, как я очухаюсь после всего. Что за Вишенку спроса с меня не будет, и искать её никто не будет. А сама Вишенка уже и не захочет в свою вонючую бедность вернуться. Только условие. Мне необходимо о Вишенке навсегда забыть. Можно сказать, что и Вишенке и мне повезло. Только счастья я от такого везения что-то не чувствую.
