Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Что за грохот тут был? – вошла Вика и испугалась, подбегая к растянувшемуся Куку. – Белояр, милый, что с тобою? Тебе стало плохо? Я вызываю скорую помощь, чтобы робот перенёс тебя в медотсек…
– Успокойся, Викуся. Всё в порядке. Я тут споткнулся, заплетя ногу за ногу. Ничего страшного.
– Почему на тебе перстень Радослава? – спросила она, не страдая невнимательностью никогда. – А где он сам? Почему аэролёт прибыл пустым? Саша мне сказал…
– Нет его больше в живых, Викуся, – сказал ей Кук и встал. С кряхтеньем, как и положено старику, сел на диван.
– Белояр, – сказала Вика, – не изображай из себя старца, а то я подумаю, что ты и в самом деле повредился при падении.
– Я от горечи издаю стоны, Викуся. У меня душа закипает и выкипает, покрываясь волдырями, так мне больно от того, что сотворил Радослав. Он добровольно отправился за пределы Гнилого океана в мёртвую зону. Вместе с Фиолетом и его Белой Уточкой. Он решил дать им освобождение из плена Ирис, а сам… Не знаю я, Викуся, какая каша варилась в его голове в последнее время. Что там у него пригорело.
Вика плакала. Она сразу же поверила Куку, зная, что такие шуточки не в его стиле. – Как мы скажем обо всём Лане? Как? Она же умрёт от шока.
– Выдержит, – не согласился Кук. – Поголосит, а там и утихнет. Дочь же на руках.
– Да какая дочь, Белояр! Это наша с тобою дочь, а не этой девчонки. Если её страдание будет на грани безумия и даже перехлестнёт эту грань, ты, Белояр, введёшь её в частичную амнезию. Я как врач даю тебе на это согласие. Пусть она будет той самой легковесной девочкой, какая и вошла в твой звездолёт до своей любви с Радославом. Ладно?
– Посмотрим, – опять закряхтел Кук, – то ты противница такого вмешательства, а то и советуешь сама. А на что человеку и дана жизнь, как не на проверку его жизнестойкости?
– Да какая жизнестойкость, если эта жизнь постоянно как зловещая богиня Кали рубит серпами своих собственных детей? Ландыш такая нежная и хрупкая, такая нестойкая. Чего ты и хочешь, если Пелагея родила её уже за пределами всякого возможного репродуктивного срока женщины. Она и меня-то родила, будучи далеко не юной, пусть и обманывала своим юным лицом. А иначе, разве смог бы Ростислав – отец Радослава предпочесть ей другую девушку? Он на интуитивном уровне всегда понимал, кто она, и не хотел иметь от неё потомства. Он выбрал естественную юную женщину Карину. И пусть Пелагея потом сочиняла быль и небыль о своей первой звёздной любви к Ростиславу Паникину, как-то я в это не верю. Но женщина, если она любит, всегда уверена, что любит впервые. Это такая жгучая тайна, Кук, что и я боюсь о неё обжечься. Лучше ничего и не знать. Я прошу тебя, Белояр! – Вика тёрла заплаканные глаза, чтобы придать им вид сухих. – Не надо Лане знать о гибели мужа. Не надо ей и помнить, что он был её мужем и отцом Виталины, а она была матерью. Зачем ей этот груз? Я не вынесу вида её страданий. Кук! Не говори ей ничего про Радослава. Я прошу тебя, Кук! А потом что-нибудь придумаем, почему он исчез. И ребят подучи, что и как надо говорить. Она, конечно, поплачет, но ведь как о постороннем себе человеке. Пусть он ей и нравился, да мало ли кто юной девушке нравится? Ей и ты нравился. И кто угодно ещё понравится, когда ребят полный звездолёт. – За мольбами Вики, за её искренним сочувствием юной вдове и младшей сестре стояла одна главная идея – присвоить себе Виталину. Навсегда. Она любила ребёнка как свою собственную дочь, привязавшись к ней за два с половиной года неразлучной жизни. И понимание мотивации Вики вовсе не отменяло для Кука такое же искреннее сострадание к Ландыш.
– Зови её в медотсек, пока она ни о чём не прознала. Сашка, по счастью, никому и ничего пока не сообщил. Быстро! Придумай что-нибудь про зловредный вирус, какой затащили ребята из тропиков. А я уже там. Жду вас. Ребятам я сброшу послание в сеть, чтобы прочли и замолкли об участи Радослава. Да они и не болтуны у меня. Вика, мы теперь с тобою соучастники в сокрытии тайны и в совместном посягательстве на целостность памяти Ландыш. Пелагея, если узнает, нас сотрёт в порошок за такую вот сомнительную операцию.
– Откуда она узнает? И почему она не поймёт нашу правоту, когда узнает? Зачем наносить девочке пожизненную травму, от которой остаются шрамы на всю жизнь, даже если боль постепенно и утихает?
– Не знаю, Викуся, не знаю. Моей Нике сделали такое же, якобы милосердное, урезание памяти, но сделало ли её это счастливой? Я не знаю.
– Ой, Радослав! Ой! Дурак ты помешанный! Несчастный ты и вечно одинокий при хороводе бабьем вокруг! Что же ты натворил! На кого ж ты оставил свою жену – едва оперившуюся пташку! Своего желторотого птенца Виталину! – на высокой ноте причитала Вика, пока Кук не одёрнул её, выводя из страдальческого погружения в то, что в его понимании было, непонятно откуда из неё и вынырнувшей, ролевой игрой в древнюю плакальщицу.
– Тихо! Если кто услышит, тебе придётся объяснять, чего ты тут воешь. Быстро к Ландыш! А пока она будет спать последующие сутки, проведёшь необходимую беседу с Алёшкой. Он умный и уже почти взрослый. Виталина маленькая, да и к тебе она привязана как к настоящей матери, Ландыш видела редко, говорит в силу малолетства не всегда связно. Если что и сболтнёт, всё можно будет списать на её неуёмную фантазию.
Вошла Ландыш. Она с удивлением взглянула на заплаканную Вику. – Опять ссоритесь? – спросила она, смущённая своим появлением в неподходящую минуту.
– Ты же знаешь, Ландыш, как я впечатлительна. После бредней Кука у меня почти постоянно болит бок, где левое лёгкое. Болит и всё тут! А показания идеальные! Что тут будешь делать?
– Бей его по лысине каждое утро, а при этом говори, что от нас ушло, то к вам пришло. Как в детской сказке. Хорошо помогает. Пусть у него лысина гудит, а болеть голова его не будет. Она же чугунная у него! Кук, а ты не подделка случайно из театра Сирени?
– Хорошо, Ландыш, что ты пришла, – перебила её Вика, задетая таким обращением со своим мужем со стороны дерзкой девчонки. Кук лишь ухмылялся, но добродушной его ухмылка не была. Он не любил чрезмерной фамильярности. Вика отлично о том знала. – Мы должны пойти в медотсек, сделать пробы на наличие опасного вируса, который подхватил наш бродяга Костя в своих странствиях. Мы его изолировали в боксе, так что к нему пока никого не пускаем. – Кук по-отечески обнял доверчивую Ландыш за плечи, повёл её в сторону медотсека.
– Детей мы тоже пока изолировали, – бормотала Вика, страдая от собственного коварства, вытирая слёзы и следуя за ними.
Глава девятая. «Зачем ты меня обманул? Ты же обещал подарить мне целую планету».
– Вика, – обратилась Ландыш, выйдя из медотсека через сутки, когда узнала, что звездолёт покинул пределы чужой планеты, – почему Кук отпустил Радослава и Андрея на эту планету, а нас нет? Мне Алёшка рассказал, что таков был их выбор. Но почему Радослав мне ничего не рассказал? Мне казалось, что я ему нравилась. А так, я осталась бы с мамой, а не тащилась на какую-то Паралею, где никогда и ничего не теряла. Откуда такая несправедливость ко мне? – Бедняжка Ландыш считала, что прошло совсем немного времени с того самого дня, как она распрощалась с матерью, и когда отношение Радослава к ней даже не вошло в стадию влюблённости. Три с половиной в земном исчислении года жизни были вычеркнуты из её памяти, что делало её для Вики жалкой, несчастной и ничего не понимающей, как бывает с подброшенными детёнышами домашних животных, теряющими всякую ориентацию в окружающем и страшном мире. Вика прижала к себе её голову, гладила её и приговаривала, – Да что тебе эти вечные космические бродяги Радослав и Андрей? Они даже не понимают, что такое привязанность к женщине. Они и детей-то своих не помнят ни по именам, ни по лицам.
– Ты забыла, Вика, у Андрея нет детей, – поправила Ландыш.
– Да кто его знает, кто у него есть, а кого нет.
– Кук – обманщик. Он обещал только что покинутую планету назвать моим именем. А сам даже не пустил туда никого.
– Планета переживает период катастроф. Всё рушится, социальные беспорядки и, как выяснилось, приятный туризм там исключён. Проведём его в голографическом формате.
– Алёша говорит, что Кук вывез оттуда какую-то девочку, у которой нет родителей. Они были людьми земной расы, поэтому вы с Куком решили взять её себе. То есть отец погиб, а с матерью какие-то неясности.
– Ты увидишь её во время обеда, – Вика прятала глаза. Они неожиданно заслезились.
– Ты такая добрая, Вика! – обняла её Ландыш, – я ничуть не удивлена вашим поступком. Оставить беззащитного ребёнка в социальном хаосе – преступление. Конечно, мы и сами может погибнуть в любой момент. Но, всё же, вовсе не обязательно, что мы погибнем… – Ландыш неожиданно заплакала, заражаясь настроением Вики. – Радослав мог бы попрощаться со мною, он обещал…
– Да когда и что он тебе обещал? – строго оборвала её Вика, – забудь его, Ландыш.
– Мы целовались с ним… и Кук тоже обманщик! Где планета, которую он обещал назвать моим именем? – она уставилась на Вику. Долго рассматривала её. – Вика, почему у меня в голове такой сумбур? Алёшка отчего-то кажется мне невероятно подросшим. Ты не удивлена? Может, мы попали в зону опасных излучений, и они как-то поспособствовали неким спонтанным мутациям? Что у меня в голове? Я даже не сразу узнала Алёшку.
В столовом отсеке заметно опустело без Радослава и Андрея. Сыновья Кука, как и всегда, были молчаливы. Сам Кук успел сбрить свою роскошную густую бороду, и уже не был похож на восточного грозного хана. Но сама Ландыш его бороды не помнила. Для неё Кук был всё тем же. Алёша сидел тихо и выглядел почти взрослым юношей.
Маленькая светловолосая девочка в крошечном комбинезоне космического десантника, отчего она выглядела очень забавной, подошла и прижалась к Ландыш. Растроганная лаской ребёнка, Ландыш ответно прижала её к себе.
– Мама, где же папа? – спросила Виталина.
– Я не знаю, – ответила Ландыш, решив, что девочка обозналась. – Я похожа на твою маму?
– Нет. Моя мама Викуся. А ты – кукушка.
– Почему я кукушка? В каком смысле? – удивилась Ландыш.
– Потому что ты как птица летаешь туда – сюда, – ответила девочка. – Ты знаешь такую птицу кукушку? Ку-ку! Тут таких нет. А на Земле они живут. Мама Викуся мне покажет кукушку, когда мы будет жить на Земле. Ты не заберёшь меня? Я хочу жить вместе с Алёшей и мамой Викусей. Папа не рассказал мне историю про злых дядек и серебряных мальчиков. Обещал, а сам улетел куда-то. А Кук всегда рассказывает сказки и катает меня на плечах. Как лошадка. На Земле живут лошадки с гривами. Но у папы Кука нет гривы. На Земле у него вырастет грива, как думаешь?
– Как отлично она говорит на русском языке, – заметила Ландыш и засмеялась над выдумками чудесной девочки. Та нисколько не была похожа на простодушно-глупенькую. Она отчего-то пристально и сердито рассматривала Ландыш.
– Так от родителей научилась, – пояснила печальная Вика.
– Я с тобою жить не буду, – настойчиво повторила девочка, надув губки.
– Да и не надо, – обиделась на ребёнка Ландыш. – Разве я тебя зову с собою жить?
– Так ты отпустишь меня жить с Викусей и с Куком насовсем? Я не хочу играть в твоём саду. Твой дом большой, а сад маленький. А на Земле у Кука тоже есть большой дом в лесу.
– Да мне-то что! Живи, если их выбрала. И нет у меня никакого сада, как и большого дома нет. С чего ты взяла? – Ландыш начинала выходить из себя. Девочка её уже раздражала. – До чего же недоразвитый ребёнок, – сказала она, наконец.
– Не обращай внимания, – пролепетала Вика, ловя напряжённый взгляд Кука, – ребёнок же маленький.
– Твой дом сгорел? Мама Викуся говорила, что вокруг стало много беспорядков и поджогов. Бродят злые люди. Они что-то ищут, а не находят. У них владыка планеты отобрала их последний ум. Она, когда уходит на свой отдых, бросает людей и их города. Всё начинает разрушаться. На нас же тоже напали бронзоволицые, и мы еле убежали от них.
– Кто она такая, владычица планеты? – заинтересовано спросила Ландыш у девочки.
– Её никто не знает в лицо. Папа мне говорил, что у неё много лиц. Когда она проснётся, она починит города, успокоит людей. Опять будет хорошо и весело.
– Как звали твоего папу? – спросила Ландыш и почувствовала, как все замерли. Спохватившись и решив, что нарушает своим вопросом некое табу, что было и понятно, она перевела тему. – У тебя есть игрушки? Я могу создать тебе любую игрушку на волшебной машине. Не думаю, что у вас такие были. Или были? – спросила она у Кука.
– Да всё у них было, – отозвался Кук. – Они же были наши люди.
– Моего папу зовут Кук, – сердито сказала девочка. – Только он не муж кукушки. Не твой. Он муж мамы Викуси. А тебя я не люблю! Ты всегда меня ругаешь, а один раз ты меня стукнула по попе. Я рассказала об этом Викусе. Она тебя отругала?
– Да и не люби, – опять обиделась Ландыш, не зная как себя вести с таким неприязненным и совсем маленьким ребёнком. – И никогда я тебя не стукала. Ты явно путаешь меня со своей матерью. Тебя били, что ли? За дело, значит. Ты очень невоспитанная девочка.
– А ты кукушка! Ку –ку! – девочка стала дразниться. – Я не хочу тебя целовать!
– Уберите её от меня! – закричала Ландыш. Ребёнок вызывал у неё нешуточное раздражение, и ей было странно, отчего так? Ну, глупое, да к тому же, очевидно, травмированное дитя. Ландыш нарочно уронила на пол пустую чашку и наступила на неё ногой, чтобы сбросить злое напряжение. Она замерла на этом жесте, мучительно соображая, когда она так делала и почему? На кого злилась? На мать? Но мать никогда бы не позволила ей таких выкрутасов по отношению к себе.
Вика схватила девочку на руки, – Виталина, оставь Ландыш в покое. Тем более, ты сама выбрала меня в мамы окончательно.
– Чашки тут не бьются, – рассудительно сказала девочка Виталина.
За всё время обеда никто так и не произнёс ни слова. Ландыш решила, что команда переживает разлуку с Андреем и с Радославом. Радослав… Как же мать обещала ей невероятного мужа – пришельца с родных звёзд? У неё опять навернулись слёзы на глаза. Как ей не хватало его! Радослава, такого мужественного, самоуглублённого, втайне печального. Она была уверена, что узнает его тайну, сумеет утешить его в том, о чём он обязательно ей расскажет. И вот его нет. Он с лёгкостью покинул её, команду, звездолёт, остался на чужой планете, охваченной сумбуром распада и скрежетом ломающейся цивилизации. Откуда она взяла этот скрежет, и почему скрежет, она не знала, но так ей подумалось. И даже представились некие колоссальные и ломающиеся конструкции. Об Андрее же у неё не было мыслей вообще. Исчезновение Андрея было ей безразлично, как безразличным было его присутствие в команде совсем недавно. Почему так? Андрея она знала давно, а Радослава узнала совсем недавно. Да и как узнала? Пошептались немного ночью в одном отсеке для отдыха и всё. Разве Радослав хоть что-то ей обещал? Как Кук, например? Но боль была непереносимой. Она даже не притронулась к еде. – Алёша, почему ты так стремительно вырос? – спросила она, не пряча своих слёз.
– Не плачь, Ландыш, – сочувственно сказал мальчик Алёша, отлично поняв, кто причина её слёз, – Радослав не смог тебя предупредить. Возникла экстренная ситуация. Вопрос жизни и смерти. Поэтому мы улетели.
– Как же они, Андрей и Радослав?
– Они же взрослые, очень взрослые мужчины, Ландыш, – встрял Кук, – у них были на то важные причины. Когда-нибудь я тебе постараюсь всё объяснить.
– Да не верю я тебе! – закричала Ландыш, – ты уже обещал когда-нибудь, где-нибудь на волшебной планете сделать меня женой чародея и мага. Где твои тайны, твоё могущество? Я полюбила тебя, ты обманул! Я полюбила Радослава – он обманул! Меня все обманывают!
– У тебя непременно будет муж – самый необыкновенный и красивейший из всех возможных мужей, – сказала ей Вика, – уж поверь мне. Ландыш. Ты совсем юная, ты красавица без всякой лести, и у тебя всё впереди, не то, что у меня. Оставь старого Кука мне. Ведь я никогда тебя не обманывала. Прежде… – Вика тоже заплакала. Тараща на них большие сине –зелёные глаза, заорала и маленькая Виталина.
– Ну вот! Развели тут лягушатник всем хором, – сказал смущённый Алёша. Все прочие потупили глаза, делая вид, что очень голодные.
Маг, приходящий в её сны
– Эй-эй! – позвало её эхо с того берега реки. Ландыш ответила эху, – Эй-эй! – и засмеялась тому, что сначала она услышала эхо, а потом сама крикнула.
– Плыви ко мне! – опять крикнуло эхо. Она нырнула в реку, радуясь тому, как неширока река для неё, а для того неизвестного, кто играл в эхо, она таковой не казалась. На берегу, высоком, так что выбираться было бы сложно, если ей не поможет тот, кто и ждал её там, она увидела белую, устремлённую ввысь, конструкцию здания с острой кровлей, похожего на древнюю ракету. Оно несколько отстояло от берега, но отражалось в тёмно-синей реке. У самого берега покачивались белые и перламутрово-розоватые как фарфоровые декоративные лотки цветы лотоса, потревоженные волной, возникшей от движений плывущей Ландыш. Она выросла возле океана, так что переплыть такую речку было делом пустяковым для неё. На одном из лотосов маленькая сине-зелёная птичка прыгала внутри полностью раскрытой чаши и что-то сосредоточенно искала там тоненьким клювиком. Ландыш даже показалось, что птичка недовольно глянула на неё агатовой бусинкой глаза, как бы упрекая её за брызги и шум, что она тут устроила в тишайшей заводи.
Кипарис ждал её, протягивая руку, чтобы помочь вылезти на крутой берег. Ландыш вдруг увидела, что она плыла в платье, расшитом золотыми одуванчиками. От воды одуванчики намокли и потемнели, а само платье стало совсем прозрачным. Она спохватилась, вспомнив, как недоволен был Радослав, что она демонстрирует другим мужчинам свою наготу. Но ведь она была в платье.
– Как тебе удаётся столько времени плыть под водой и не захлёбываться? – спросил Кипарис, вытащив её наверх за руку.
– Я жила всю жизнь у океана. Моя кожа научилась дышать, как делают это речные жабы. Меня с детства обучали подводному плаванию. И ещё учти, что океан солёный.
– Невозможно дышать кожей, – ответил Кипарис. – Земноводные дышать жабрами, а не кожей. Где же твои жабры? – Он обхватил её и впился в припухшие от недавних поцелуев губы.
– Земноводные да, а жабы дышат кожей, – Ландыш охватило безумное раскаяние за то, что нельзя было уже отменить. Как он посмел, а ещё маг… – Капа, повторного раза уже не будет. Забудь всё, что случилось. Забудь как сон, как случайное соскальзывание не туда. Почему ты меня не отпихнул?
Маг сказал ей, сочувственно глядя, как она дрожит, – А должен был? Сними платье. В тот раз же не стеснялась меня. Чего же теперь? – Он протягивал свою рубашку, оставшись голым до пояса. Пиджак всё того же василькового цвета валялся на траве. – А платье надо высушить.
– Меня муж зверски ругал за то, что я посмела купаться голышом на глазах чужого мужчины, – ответила она, снимая платье у него на глазах. После она натянула его рубашку. Она была длинная, ей до колен, так что вышло похожим на бесформенное платьице. Ландыш закрутила длинные рукава, – Как здорово! – она была благодарна ему за заботу, за дистанцию, поскольку он уловил её настрой и был уже безупречно стерилен в своём поведении.
– Как он узнал, что ты купалась нагишом, если его рядом не было? – ничуть не удивился маг, отчего-то зная, что любящий мужчина, если он не бревно, почует измену той, кто обитает не просто рядом, а и в доме его души.
– Я же ему всё рассказала.
– Зачем? – удивился он.
– Мы не имеем друг от друга тайн, – уверенно сказала Ландыш.
– Я в этом не уверен, – также уверенно сказал он, – ты не могла рассказать ему всего. Полуправда то же самое, что и ложь.
– Что ты хочешь этим сказать? Что мужчины всегда лгут женщинам?
– Не знаю, кто там лжёт, а кто честен, но… – Он замолчал.
– Продолжай, если начал, – потребовала она, садясь на густую и мягкую прибрежную траву. Он предусмотрительно расстелил ей свой пиджак, – Садись сюда. А то насекомые искусают как в тот раз.
Ландыш пересела на его пиджак. Он сел рядом. Они долго молчали и вместе смотрели на синюю рябь течения, убегающего в бесконечность. К горизонту.
– Продолжай, если начал, – опять потребовала Ландыш. – Что тебе известно про моего мужа?
– Ничего, кроме того, что он арендовал у меня тот самый этаж в столице, за который и платит мне деньги. Зачем? Ты же там с ним не живёшь?
– Почему ты решил, что тот, кто у тебя что-то там арендовал, мой муж?
– Я не решил. Я знаю. Она сказала, что её любит небесный странник. Она называет его волшебником. Говорит, что это он привёз её с родного континента сюда. Чтобы она заработала себе «много ню» для покупки домика. Так златолицые называют серебро. Я видел того, кто приходил к ней в моё столичное жильё. Я как-то сразу понял, что он и есть твой муж. И не потому, что он назвал тот самый пригород, где живёт сам, и где живёшь с ним ты. Я почуял по другой причине. Я уловил в нём твой отпечаток, твою информационную тень. Он смотрел так, будто знает меня. А видел впервые. «Как там ваша служба в Храме Ночной Звезды»? – спрашивает. – «Ночные звезды все в целости и сохранности от ваших неустанных молитв»? А сам смеётся, зубы скалит. Я ему отвечаю, «Мы звездам не молимся. Мы чтим своих предков и своего Создателя». А с неё, что и взять, с дуры златолицей. Ребёнка моего продала, как продаёт свои шёлковые тряпки. Ты думаешь, меня утешает мысль, что покупатель моя мать? Ничуть. А эта золотая и говорящая безделушка и не печалится, что ребёнка своего уже не увидит никогда.
– Какого ребёнка? – удивилась Ландыш.
– Моего и её ребёнка. Конечно, моя мать воспитает её лучше, чем эта бестолковая женщина, которую я любил. Может, и до сих пор люблю. И так во второй уже раз моя мать отбирает у моих женщин моих же детей, а после этого с моими возлюбленными всегда происходит что-то, после чего они перестают мне быть нужны. Одну замуж выдала, а она оказалась несчастной после этого, поскольку без любви жить невозможно. Другая опять стала шлюхой. А уж казалось, сколько сил я приложил, чтобы переделать её. Нет, старые привычки оказались слишком укоренёнными в ней. Она опять нашла себе очередного мужчину «для телесной радости», так она говорит, и самое странное, что оказалась на том самом этаже, где и жила со мною. Насмешка судьбы, как думаешь?
– Разве маги верят в судьбу? – спросила Ландыш, обдумывая рассказ Кипариса. Она знала, что на планете, кроме них нет больше никаких небесных пришельцев.
– Может, он был лысым? – зачем-то спросила она, теша себя слабой надеждой, что это Кук пристроил Лоту в столице после того, как Радослав упросил его отпустить женщину из своего имения. Радослав переживал за участь сестры той женщины, которая была женой Андрея на континенте златолицых. Ведь Радослав и не скрывал, что сам привёз Лоту в столицу белого континента. А Кипарис, мысля по накатанным шаблонам своего мира, не может и мысли допустить, что мужчина может помочь женщине бескорыстно. Конечно, он ревнует свою бывшую женщину к любому, кто оказался рядом.
– Не был он лысым. У него были густые и светлые волосы, а борода более тёмного цвета. Да и с чего бы мой отец Золототысячник будет опекать златолицую вышивальщицу шелков?
– С того. Что она больше года, не разгибаясь, вышивала ему его дурацкие рубашки и жилетки, всякие покрывала и шелковые панно. И прочую чепуху для домашнего украшательства. Кук стал тут настоящим старожилом. Он любит комфорт. Я не осуждаю. Я тоже люблю всё, что красиво. К тому же он и в саду её заставлял работать. На цветниках. Фрукты собирать и прочее. Хотя, как и заставлял, если и его жена и сын-подросток тоже работали, как и все прочие, с утра и до вечера. Кук не терпит бездельников. Моему мужу не нравилось, что Кук превратился в рабовладельца. Поэтому он увёз Лоту оттуда. А Кук мог из-за угрызений совести помочь Лоте какое-то время пожить тут. Ради отдыха или ради того, чтобы она наладила прежние связи со своими соплеменниками. Разве не понятно?
– Как же Лота могла попасть на континент бронзоволицых? – маг был сильно удивлён рассказом Ландыш. – Я думал, что она нашла торговцев, отплывающих на её Родину, и утекла туда с ними. Чего она забыла на континенте бронзоволицых?
– Ничего она там не забыла. Разве ты не знал, что на неё напали возле нашего дома и ударили ножом в сердце? Но негодяй промахнулся и затронул только лёгкое. Она выжила, благодаря тому, что жена Кука сделала ей своевременную операцию, чем и спасла Лоте жизнь. После этого Лота осталась у них, где и родила свою дочь. Тогда никто не знал, кто отец девочки. И я не знала тебя. Почему ты бросил её в таком положении одну? Она же говорила, что осталась совсем одна. Я думала, что ты не такой. А ты…
– Продолжай, если начала, – Кипарис повторил её же фразу. – Что думаешь обо мне, то и говори. Я приму всё, что заслужил.
– Ты человек с животным строем психики. Поэтому в тебе и работают такие короткие и ущербные программы. Нечеловеческие. Удовлетворил себя как самца, а забота о потомстве – не твоё дело. Как и об участи матери твоего потомства.
– Что я слышу? Ты ли такое говоришь? Смеешь говорить? Не так всё было. Мы разругались, после чего она куда-то сгинула. Я не нашёл её. Я и понятия не имел, что с нею произошла такая беда! Кто бы мог напасть на неё? Она же никому и ничего не сделала плохого! Неужели, ради жалкого серебра, что у неё и было?
– Нет. Её серебро – эти смешные «много ню» и не тронули. Баул так и валялся рядом с нею целым. Разбойник хотел только убить. Но по счастью, не убил. Если бы она упала где-то в лесу или в другой безлюдной местности, то погибла бы от кровопотери. Лота пришла к нам, потому что хотела упросить моего мужа отвезти её на Родину. Ведь однажды он уже привёз её сюда. Шифроваться было бессмысленно. Сестра Лоты была женой нашего друга. Вот такая история. А ты, являясь во многом животным, и других по себе меряешь. Не нужна твоя Лота моему мужу. Он меня любит!
– Кто бы и удивился тому, – пробормотал Кипарис, принимая её бичевание. А всё же, выражение его глаз было таковым, что Ландыш читала в них сомнение в таком вот раскладе между действующими лицами.
– Ты ревнив? – спросила она у Кипариса.
– Не знаю. У меня не было случая, чтобы женщина, которой я обладал, была мне не верна.
– Как же нет? Одна вышла замуж, другая опять взялась за старое, сам же сказал.
– Так это уже после того, как я с ними расставался. А пока я был рядом, поводов для ревности не было.
– А мой муж ревнив. Очень. Но он стыдится в себе такого качества. Я не давала ему повода для ревности, а он всё равно ревнует. Я знаю.
– Это ты-то не давала? – усмехнулся Кипарис. – Если бы моя женщина купалась нагишом на глазах другого, давала бы этому другому возможность к себе прикасаться с вполне понятными устремлениями, я бы её отхлестал за это по голой же заднице! А допусти она реализацию такого вот устремления, – то и разговора с ней бы уже не было никакого. Такая женщина не была бы достойна моей любви.
– Это ты обо мне? Спасибо за правду. – Ландыш стащила с себя его рубашку и напялила на себя полусырое платье. – Пойду к скоростной дороге, как раз успею, а заодно и досохну под солнышком. Мне твоя синяя дорога для магов без надобности.
– Я всегда правдив, если ты заметила. И я вовсе не собираюсь тебя удерживать. Да и по синей дороге я ехать не собирался никуда, если в ближайшее время. А надо будет, так и на простонародной докачу.
– Пока, правдивый маг! – сказала она, бросив в него его рубашку.
– Я тебя провожу, – сказал он, влезая в свою рубашку, – Я знаю кратчайший путь туда.
Они брели какими-то заброшенными садами, утонувшими в сорняковых зарослях бывшими огородами, полем, пока не вышли к скоростной дороге и к лестнице, ведущей наверх.
– Поеду с тобой, – сказал Кипарис, – мне как раз надо в столицу, – он шагнул следом за нею в остановившуюся машину. Ландыш обернулась к нему, чтобы сказать ему о том, как ей безразличен его маршрут. Боясь, что она пихнёт его с досады, Кипарис резко втолкнул её внутрь машины, и в ту же секунду, от его поспешного действия, от того, что она ощутила удар в спину, сон её оборвался. Она очнулась под прозрачным нависшим куполом стазис-камеры.
Пробуждение в стылое одиночество
– Ну и сны тут! – прошептала она ослабленным голосом, – кто это мне приснился? Какой такой маг, и какого такого магического культа Ночной Звезды? И надо же такому быть, что Радослав был моим мужем в альтернативной реальности! – Она явственно ощущала прикосновение к своему телу непросохшего платья, запах чужих садов, чьи переспелые плоды падали в траву, никем не собираемые, влагу лугов, обрывающихся у речных берегов. Но на ней был плотный комбинезон, а вокруг всё искусственное и полное отсутствие живой природы. Она закрыла глаза, пытаясь догнать убегающий сон, пытаясь доехать туда, где она якобы жила с мужем Радославом, никогда её мужем не бывшим. Как они жили там, где на самом деле и ноги её не ступало? Где он, вроде бы, за что-то был обижен и ушёл утешаться к какой-то златолицей вышивальщице! Она какое-то время отчётливо сохраняла в себе облик молодого мага со смешным древесным именем Кипарис. Пожалуй, он был похож чем-то на Кука. Только молодой и густоволосый, бородатый, вот смех-то! Но очень стройный. А ещё… Нет! Не надо дальше. Жаль, что ей не успело присниться их с Радославом семейное гнёздышко. Какое оно было? Сквозь ресницы, едва их прикрыв, она увидела его лицо. Он тоже был бородатый! Ландыш засмеялась над нелепостью его бородатого облика. Открыв ресницы, она увидела, что это лицо Кука.
– Очнулась, путешественница ты моя! – промолвил он ласково. – Вот мы и добрались все в целостности и сохранности, как и было мне обещано. Мы на Паралее, Ландыш!
– Кем было обещано? – еле-еле шевеля губами, прошептала она. – Белояр, он приснился мне с бородой! Ты представляешь его бородатым? А всё равно он был такой красивый и родной до потрясения. Чем я его обидела? Я так и не поняла. Не досмотрела до конца… – она вдруг заплакала, вспомнив, что Радослава нет в звездолёте. Ни бородатого, ни бритого. Что она уже никогда его не увидит. Ландыш не без труда села и обхватила Кука за шею, плача уже навзрыд. – Кук, а ещё я видела во сне твоего сына. Его звали очень смешно, как дерево. Кипарис. Он, вроде бы, мне и нравился. Он был каким-то магом… – Она уже не могла говорить, захлёбываясь от слёз. Кук гладил её вспотевшие и остриженные волосы. Такое состояние после пробуждения было больше нормой, чем аномалией. – Ты же маг, Кук. Вот ты и приснился мне в облике бородатого тоже, но только молодого мага. В каком измерении протекает наша жизнь, когда мы спим? Как можно туда проникнуть наяву? Или невозможно? Я так любила его во сне! Нет! Не подумай, что того, кто был твоим сыном. Я всегда любила только Радослава. Я до сих пор помню своё чувство к нему, какое было у меня там. Он сильно тосковал о кофе, а там его не было. Я говорила, кофе не очень-то и полезен. А он, жить вообще вредно. Жизнь это смертельная болезнь с фатальным исходом у всех без исключения. О какой же ерунде мы с ним там разговаривали, а я любила его даже во время этих глупых препирательств на пустом месте. Он мне говорил утром, «Проснулась, певчая пташка? Дай поцелую тебя в милый клювик…». А тут ведь ничего этого не было. А могло бы… Почему я такая низкая? Такая распоясанная? Я изменница! Но кому я изменила, если я никогда не была женой Радослава?
