Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
Кук гладил её по волосам. Потом прижал к себе её голову. – Сны существуют в той же самой реальности, где мы и живём, только с обратной её стороны.
– Значит, всё правда?
– В некотором смысле так и есть.
– Кук, отрасти себе бороду! Я вдруг представила, какой шикарный ты был бы с бородой. Ты нравился бы мне намного больше. И Радослав бы нравился. Сначала я ругалась на его бороду и не хотела с ним целоваться. А потом привыкла и не замечала, бородатый он или ещё какой. Неважно это было.
– Какой длинный был у тебя сон, – отчего-то встревожился Кук. – А бороду я, пожалуй, и отращу. Да и Викуся вдруг захотела, чтобы я стал бородатым, каким был её последний муж. Думаю, раз женщине за радость, мне-то чего?
– Ты её не ревнуешь к памяти о прежнем муже?
– Нет. Он же сам от неё умотал туда, где его и не сыщешь. А Викуся женщина чудесная, женщина добрая и привязчивая. Сама бы никого не покинула по доброй воле.
– А та девочка? Она ещё спит?
– Пока спит. Алёшка тоже уже проснулся.
– Лучше не отращивай бороду, Белояр. Ты будешь похож из-за бороды на разбойника времён Эпохи Глобальных войн.
– Как скажешь.
– Значит, на чужой планете ты так и не станешь моим мужем и не обучишь меня своим магическим тайнам? Но если честно, я уже и не хочу. Я успела полюбить Радослава. И я не хочу уже любить никого. Пусть та жизнь с ним была сном, я не знаю, как скоро я смогу забыть его…
– Скоро, пташка моя певчая. Ох, как и скоро это произойдёт. Я знаю, о чём говорю. Все так говорят. И все всё забывают.
– Нет, Белояр. Я уже никогда не забуду Радослава. Я так хотела стать его женой…
– Ландыш! Не было никакого Радослава. Это была всего лишь наспех намалёванная маска на человеке по имени Рудольф Венд. И она была ему безмерно противна. Никогда бы Рудольф Венд не полюбил тебя, Ландыш. Не потому, что ты того не стоишь. Ты сокровище, которое и оценит тот, кому ты предназначена. А Рудольф Венд давно уже утратил способность к любви, которая тебе и нужна. Он был как просроченный рождественский пряник, покрытый красочной глазурью, по виду убедительно съедобный, по сути жёсткий как кирпич. Прости за такое кулинарное сравнение, но я был любителем таких вот пряников на Земле, и никогда они у меня не переводились для моих чаепитий в кругу друзей. Они бывают мягки сразу после выпечки, и долгое время сохраняют первозданную заманчивость, поднёс к губам – сладко. А попробуй куснуть глубже – камень! Дети любят такие пряники. А ты, по сути, и была такой вот детской душой, потянулась глазами к тому, что ярко. Я и сам такой же. Люблю всё красивое, на чём не раз ломал себе зубы. Он никогда и не смог бы тебя напитать тем, чего ты от него жаждала. В определённом смысле полностью исчерпавший себя персонаж, влезший из своей, очень насыщенной некогда, фантастической, но оставшейся уже позади бесконечной саги, в только-только и раскрывающуюся книгу уже чужой жизни. В твою. Чего ты в него вцепилась? Я понимаю, одиночество в самом расцвете юности, потом замкнутое пространство звездолёта, но теперь перед тобою новая для тебя планета новых возможностей. Новых встреч, нового счастья, а возможно, и новых трагедий. Без того не проживёшь. Не плачь, дочка! Вернее, поплачь, чтобы вся прошлая боль вышла из тебя. А я буду тебе за отца. Мужа сама себе найдёшь. Да выбирай любого из моих сынов!
– Нет, Кук. Раз уж сразу между нами выстроились отношения вежливого безразличия, то уж нет. Ни один из них даже не проявил ко мне чисто человеческого расположения. Я для них всех какая-то глупая обуза. Только Костя ещё заигрывал со мною, да и то от одиночества. Я же чувствую, что я одному только Радославу и понравилась как женщина. Я вошла в управляющий отсек, а он так посмотрел, как будто всё знает про меня, всю мою душу разглядел, всю меня, как стёклышко на просвет, а потом обнял моё сердце, погладил нежно-нежно и дал безмолвное обещание будущей любви. Вот как это было, Кук. Да ещё ты меня мог бы полюбить по-настоящему. Но ты уже стар, Кук. Мы во времени с тобою разминулись. Оставайся уж для Вики. Она ведь тоже не молодая.
– Да кто этому Венду в своё время и не нравился? Все, кажется, ему были милы, и ни одной он не принёс счастья в последующем. Ни одной. Чуешь, Ландыш? Такая уж особая стать была у этого человека. Манит, сверкает как звезда, а то ли есть она, то ли и нет её уже давно. Один световой мираж и остался.
– Почему ты говоришь о нём в прошедшем времени?
– Так для нас с тобой он и остался в прошедшем времени. Забудь его, Ландыш!
– А мои сны? Как их забудешь? Я ещё долго буду их обдумывать.
– Обдумывай, пока настоящие события не вовлекли тебя в своё быстротекучее течение. Не всё же будешь предаваться ловле снов в закрытом пространстве звездолёта. Подлинная жизнь совсем уже скоро окатит тебя мощными волнами новых событий, встреч и даже чудес.
– Правда?
– Ну а как иначе?
– И всё же, Белояр, я буду долго плакать. Некоторое время. Ты не будешь меня ругать за это?
– Буду. Нечего тут сырость разводить. Вон девчоночка махонькая Виталина, дочка моя и Викина, раз уж мы решили её удочерить, она может плакать. Ей по возрасту можно. А ты завершай свой слезливый розовый период жизни. Становись, наконец, взрослой.
– Я постараюсь. Ты такой хороший, Белояр. Не зря я тебя до появления Радослава выбрала, – Ландыш обняла его за шею.– Конечно, после него я уже никогда не смогу испытывать к тебе прежнее влечение, но мои чувства к тебе как к родному отцу стали.
– Да уж. Я хороший, я пригожий, только доля такая… – произнёс он печально. – А бороду я всё же отращу. Да и Вике я уже надоел своим скучным и безупречным черепом. Если уж сверху ничего не растёт, отпустим нижнее опахало. Будем опять играть в новые образы. Я уже не Кук. Я теперь снова Артём Воронов. Так меня Разумов, за которым мы сюда прибыли, и звал когда-то. Как тебе?
– Артём? Трудно привыкать к твоему настоящему имени. Но я буду стараться. А ты уже не будешь звать меня Ландыш? Я снова стану Ланой? Светланой, как мама меня и назвала?
– Нет. Мне Ландыш милее. Да и к чему твоё переименование, если ты свою жизненную игру пока и не начинала под таким чудесным именем. Светлана навсегда осталась на полусонной планете имени твоей матери. Ты – Ландыш. Так и оставайся.
– А мои сны – выдумка моего сознания во время релаксации? Как думаешь? Или они о той жизни, которая могла быть, но не случилась? Или как предчувствие того, что будет?
– У тебя всё будет намного лучше, чем в твоих снах. – Кук, ставший Артёмом Вороновым, взял Ландыш на руки и поставил рядом с капсулой. – Всё, Ландыш. Закончены твои сумбурные сны. Начинается твоя настоящая жизнь. Уже завтра мы будем в поселении наших на Паралее. Посмотришь, какой уникальный и универсальный, подземный и наземный комплекс там есть. Он лишь частично законсервирован, закрыт по необходимости, частично и был разрушен из-за опасения, что будет захвачен не теми, кем надо. Но для нас, для прилетевших землян там раздолье. Так что места хватит. Посмотришь места, где и жил два десятилетия Рудольф Венд, которого ты никогда не знала. Поскольку Радослав им не был, хотя и носил его внешний облик. Есть старинная сказка про волшебника, которого заточили в бочку, лишив его силы. Он там исчах. Вошла в подвал девушка, а волшебник просит, дай водички испить! Девушка добрая была, жалостливая, дала ему живой водички. А он окреп, бочку разломал, да и был таков. Сгинул. Вот ты и была для Рудольфа Венда такой вот живой водой по необходимости. А как испил он тебя как живую воду, получил необходимую силу, то и умчался в свои волшебные измерения. Потому и не тоскуй о том, в ком к тебе любви истинной не было. Не пара он тебе! Не тот, кто тебя ждёт в твоём будущем. И чую я, дочка, того, кто в самом ближайшем уже будущем протянет тебе руку, которую ты сразу и признаешь за родную и необходимую тебе. На то я и маг, чтобы прозревать, если уж и не отдалённое, то близкое будущее.
– Счастливое? – спросила она.
– Ну, а какое же ещё? – ответил он.
– Не миражное? – спросила она.
– Самое настоящее, – ответил он.
– Он будет похож на Радослава? – спросила она и добавила после небольшого молчания. – Я никого другого уже не полюблю.
– Ну, пусть он будет похож на Рудольфа Венда, – ответил он и добавил после короткого совсем раздумья. – Раз уж тебе так хочется. А Радослава, я повторяю, не было никогда!
Общение с Кристаллом, обещающим близкое счастье
Из глубин розовато-мерцающего Кристалла, если поднести его к самым глазам, выплывали прекрасные пейзажи, или это сама Ландыш входила в их розовато-пышную сень. И она шла или плыла, или ж летела низко-низко, почти касаясь розоватого песка петляющих дорожек куда-то, где в текучую необозримость уходила бирюзовая вода. Она не была водой океанической, поскольку была лишена его колоссальной мощи и шумного дыхания, улавливаемых даже на расстоянии. Она была сама тишина, само безмолвие, зеркальная и беззвучно-манящая. Она не угрожала возможным утоплением всякому самонадеянному смельчаку, не прятала в своих лазурных глубинах ничьих зубастых пастей и ядовитых стрекал. Она была ласковой и одухотворённой как влюблённая женщина, как та, что готова стать матерью всякой душе-сироте. И Ландыш бежала к её всеохватной ласке, прохладе, заранее вздрагивая иссохшей кожей, истосковавшейся по любви.
Он стоял на берегу, к ней спиной. Она и знала и не знала его. Загорелая спина, каковой она бывает только у очень белокожих людей, когда облизанная ультрафиолетом, она ещё не до конца утратила заметную красноту, была молодой и сильной, юношеской. И волосы были русые, того оттенка, когда их сложно определить, поскольку на свету они кажутся светлыми, а в помещении более тёмными. Они мягкими волнами закрывали его, очевидно, красивую и не короткую, но и не длинную как у гуся, шею. Он встал вполоборота, отбрасывая рукой мокрые пряди со лба, поскольку только что искупался. Он был абсолютно наг, ведь вокруг не было никого. А Ландыш он не успел увидеть.
– Кипарис! – крикнула она, тут же поняв, что он без бороды. Поэтому не был он Кипарисом. А кем?
– Радослав! – уже прошептала она, тут же поняв, что он совсем другой. И не потому, что был очень молод и по-юношески хрупок той самой хрупкостью, которая подразумевает особую пластичность костяка и некоторую незавершённость самого облика мужчины в преддверии его окончательного возмужания. Он был другой в принципе, а в то же время он был двойник Радослава. Наверное, таким и был Радослав в своей юности. Он повернул к ней своё лицо, и оно было точно такой же вспышкой для её глаз, каким было и лицо Радослава в том управляющем отсеке звездолёта её матери, куда она и вошла в тот самый час как в подвижный туннель, утянувший её навсегда из прежней жизни.
И вот прежней Ланы нет, а Ландыш – кто она такая? В чём её суть, где её новая жизнь, куда она так стремилась? Ей стало трудно дышать, и от внезапного спазма дыхания она бросила Кристалл на пол. Кук сел рядом. Он поднял перстень и бережно положил его рядом, между собою и Ландыш.
– Ты почему ничего не стала есть? – спросил он.
– Не хочу. Не могу.
– Надо, – сказал он, – надо собраться с силами для скорого уже выхода на просторы планеты. – Кук провёл ладонью по своему подбородку, – Выполняю твой наказ. Отращиваю бороду, – сказал он.
– Мне всё равно, каким ты будешь. Пусть твоя Вика решает, в каком виде ты для неё более желанен. Кук, неужели, у таких зрелых людей, как ты и Вика, точно такая же страсть, как и у молодых людей бывает?
– Ну, уж, и страсть. Скажешь тоже. Наши страсти откипели, и мы давно уж хлебаем вчерашний бульон. Для будничного насыщения годится, а отшумевшие праздники греют только память.
– Почему у меня так и не наступило настоящей жизни? Ведь мне достаточно уже лет, а что я видела, что чувствовала? Да ничего, кроме потрясающих снов у меня и не было. А мама обещала…
– Ты хоть работала когда в своём райском резервуаре? – спросил он. Ландыш взяла перстень и надела его на безымянный палец. – Почему Радослав отдал мне перстень? Чей он был? Он ведь женский.
– Он принадлежал моей дочери. А прежде его жене Нэе. Той самой, которая и родилась на Паралее, – честно объявил Кук.
– Почему же твоя дочь его отдала Радославу?
– У моей дочери не было никакого Радослава. Её мужа звали Рудольф Венд. Он сам отобрал перстень, вернее подменил его, поняв, что Ксения по любому избавится от кольца, как останется покинутой.
– Радослав всех и всегда покидал. Ту Нэю. Твою дочь. И теперь меня.
– Нэя сама ушла от него. Ксения же считала его погибшим. А может, и не считала, но поняла его уход как невозвратное уже бегство от их совместной жизни. А тебя Венд не покидал. Ты и не принадлежала ему никогда.
– Кук, почему ты думаешь, что я недозрелая дурочка? Мне ведь уже давно не шестнадцать. Я у себя на планете работала как каторжная. На ягодных плантациях, на уборке урожая. Я ухаживала за животными, которых доила. Ведь детям нужно молоко. Вся моя жизнь там была непрерывным трудом. И только вечерами и в периоды избыточного накала светового дня, я и отдыхала, купаясь в океане или валяясь в тени рощ. А ты думаешь, что у нас там сплошной праздник безделья? Так и не заметила я, как прошла моя ранняя и скудная на впечатления юность. Никто так и не полюбил меня, а я любила только в своих мечтах и в снах, как оказалось. Не могу даже сказать, что Радослав мне что-то обещал. Я не помню того, а такое чувство, что у меня украли целую жизнь с ним, которой, оказывается, и не было? Но я помню его касания, его ласки и даже запах его кожи. Его бороду…
– Так бывает. После пробуждения возникают странные состояния сознания. Ложные ретроспективы собственной жизни. Даже галлюцинации возможны. Пройдёт.
– И такая тоска, Кук, как будто я прожила с ним рядом не дни, а годы. Как будто я что-то утеряла там, где я, оказывается, и не была никогда.
– Я же говорю тебе…
– Кто похитил мою память, Кук? Ведь я же ощущаю в себе какую-то рваную дыру, и концы прежней жизни, которую я помню, не состыкуются с тем, что теперь. Где плавное перетекание одной фазы в другую? И почему я не помню того, как Радослав и Андрей прощались со мною перед своим отбытием на планету Ирис? Не могли же они забыть обо мне? Не могли не попрощаться с коллегами по звездолёту. Я не помню, как ты сам отлучался туда, откуда и привёз забавную девочку… Что случилось с её родителями?
– Ничего хорошего с ними не случилось, как ты понимаешь и сама. Зачем я буду грузить тебя чужими несчастьями? Не помнишь потому, что и не было никакого прощания.
– Как же? Андрей, если хочешь знать, хотел стать моим возлюбленным на Бусинке. Но мать так его шуганула, что он и забыл моё имя после этого. Мать говорила, что моим первым будет тот самый человек, которого она мне и указала в здании ГРОЗ во время новогоднего банкета. А он был там с твоей дочерью, Кук! Он был там как никто. Он был человеком из особого мира, вовсе не такого булыжно-заземлённого, какой обтекал души окружающих его людей. Пусть почти все те люди были причастны Космосу, но только в его глазах я увидела подлинную тайну Вселенной, чей отблеск упал на него. Это вовсе не был призрачный отблеск чего-то невесомого как мираж. Он был подобен нешуточной тяжести, поскольку я как-то сразу ухватила то, что этому человеку очень тяжело жить, что он вселенски одинок, что только я разделю тяжесть его загадочной ноши, поделиться которой он не мог с твоей ослепительной дочерью, Кук. Она и знать не хотела ни о чём, кроме себя и своих забав. Пусть её забавы были утонченно-ментальными, а не грубо-вещественными, она не была той женщиной, которая была ему нужна. Мать же сказала: «Жён у него было много, и эта преходящая, как и те, кто были до неё. Ты будешь его последней женой. Ты»! Моя мать никогда и никого не обманывала. Тем более меня она никогда бы не обманула. И вдруг такой финал? Он просто забыл обо мне? Моя мать болтунья, выжившая из последнего ума? Или есть нечто, что и вырвано из меня, после чего я и ощущаю эту странную пустошь там, где должен бы расти плодоносящий сад? Откуда, скажи, пришёл в мой сон некий Кипарис? Из чего моё подсознание сплело мою жизнь, совместную с Радославом? Вернее, её обрывки, поданные мне в моих же снах? И наконец, откуда мне послано видение человека, столь похожего на Радослава, но очень молодого? Почти моего ровесника? Я только что и видела его в Кристалле как в зеркале, а ты не дал мне рассмотреть его лицо.
– Ты видела своё будущее. Мать, даже того не желая, передала тебе частичку своего ясновидения. Так я думаю. Твоя настоящая жизнь случится на Паралее.
– Хочешь сказать, что я встречу тут человека, похожего на Радослава? Что сам Радослав был только миражом будущего? Нет. Радослав был настоящим, а не миражным. Но он что-то сотворил со мною такое, что потребовалось сделать мне коррекцию памяти. Я не права, Кук?
Кук внезапно пошёл красными пятнами по лицу, по лысине, что вызвало её немалое удивление. Он опять провёл ладонью по небритому подбородку, похожему на кактус. – Я стал стареть. Я разучился держать себя в волевой узде. Я и впрямь пошёл вспять в своём развитии. Впадаю в юношескую нестабильность психики. Ландыш, когда мы окажемся на Паралее, тебе будет чем занять свои мысли. Ты забудешь о своих снах. По поводу же твоего, действительно, загадочного видения вот что я тебе скажу. У Радослава на Паралее остался сын. Примерно в твоих летах, чуть лишь и старше. Он сын Нэи. Его выкрали у бедняжки, когда сама она убежала от Венда и родила ребёнка, затаившись где-то в глуши. Венд сильно страдал, но сына не нашёл. Он предполагал, что его похитил бывший муж Нэи и старый её воспитатель Тон-Ат.
– Зачем он так поступил?! – Ландыш ширила и без того круглые светлые глаза, незряче глядя в ту темень, где и были скрыты прошлые тайны Рудольфа Венда.
– Кто? Рудольф Венд или Тон-Ат?
– Они оба.
– Венд ни для кого не был подарком судьбы, как ни обольщал он собою женщин. А Тон-Ат изобрёл ему такую вот месть. Он не простил Венду того, что тот отверг его проект их совместного захвата Паралеи для целей, чуждых землянам, но годных ему, пришельцу Тон-Ату, лично. Такая вот была грустная история былых времён. Но её продолжение сотворишь уже ты, Ландыш.
– Где же я найду сына Радослава? Ты знаешь, где он живёт? Да и зачем он мне нужен?
– Ты сама его найдёшь. Ты сама узнаешь его при встрече. Ты сама поймёшь, нужен он тебе или нет.
– То есть ты хочешь кинуть меня тут одну? А как же Земля? Или ты передумал умирать под родным небом?
– Не передумал. Но как-то чую, что ты тут останешься. Ради чего же я тебя и взял? Не ради же того, кто играл неубедительную и последнюю роль Радослава? Человек он был талантливый, а актёр бездарный. Хватит с нас театра теней. Будем начинать настоящую уже жизнь. Без права её переиграть заново, счастливую или нет, но подлинную. Да и Разумова следует найти и забрать на Землю.
Радослав, приходящий в сны и снимающий с Ландыш повязку навязанного беспамятства
– Радослав, расскажи мне о своих жёнах? Кук говорил, что ты не был подарком ни для одной из них.
Радослав вынырнул из своего засыпания, задетый за живое сплетнями Кука, посмевшего давать Ландыш свою версию событий, в коих сам Кук никогда и не участвовал.
– Да. Кук прав. Я их бил, я ими тяготился и одновременно ни одну от себя не отпускал. Как обожравшийся волк никому не отдаёт свою добычу.
– Как это бил? Ты шутишь?
– Нет. Первой жене я даже сломал руку во время ссоры. Так что ты радуйся, что я не достался тебе молодым страстным, но чудовищем, склонным к насилию.
– Не выдумывай. – Ландыш легла ему на грудь. – Ты не мог быть чудовищем. Твои шутки не смешные.
– Я бы тоже не поверил, расскажи мне кто в моей юности, что жизнь моя будет такова. На Паралее произошло нечто, что необратимо исковеркало меня. Я до сих пор не избавился от такого вот инопланетного подарочка, превратившего мою душу в странный гибрид человека и того, кто им не является.
– О каком подарочке ты говоришь? – Ландыш приняла его слова за разновидность игры перед засыпанием. За своеобразную сказку на ночь для расшалившейся жены-дочки.
– О таком. Он был как кристалл соли, брошенный в чистую воду. Он растворился во мне полностью, даже не замутив саму воду по видимости. Но вода-то так и осталась горько-солёной. Вот в чём фокус. Поэтому жизнь у меня всегда горькая и невкусная.
– Даже я не даю тебе радости?
– Ты единственная, с кем я забыл о своей прошлой жизни.
Ландыш замирала от предвкушения повтора их любви. Он редко хотел таких вот повторов, если сразу, а тут он крепко обхватил её всю целиком, как будто успел наскучаться без неё довольно долго. – Милая, светлая девочка… Мой инопланетный цветок…
Сама банальность ласковых наименований не делала их банальными для её слуха. Они всегда были самой волшебной музыкой, какая для всякой любящей женщины всегда звучит как новая и потрясающе-чарующая. – Радослав, я с тобою всегда счастлива как впервые. Кажется, что может быть нового в том, что стало давно привычным? А всегда ощущения новые, неповторяющиеся. С каждым разом они всё сильнее и глубже входят в меня, меняют мой состав, не на клеточном даже, а на более важном и сущностном уровне…
Она тёрлась головой о подушку, не в силах выйти так быстро из заплыва в беспредельность, дарованную всякой живой душе, если она любит. Она смеялась от счастья, закрывая губы ладонями, чтобы это самое счастье не умчалось следом за смехом в окружающее пространство и не покинуло её в надоевшей уже, будничной и какой-то пустоватой в целом жизни. Тут отворилась дверь и вошла маленькая Виталина. Они привыкли не запирать дверь, не от кого же было. Девочка подошла к постели родителей и деловито забралась к ним. Радослав успел вовремя нырнуть под плед. Ландыш продолжала блаженствовать нагишом, не сразу сообразив, кто оказался рядом с нею.
– Мамка, почему ты не в пижаме? – она так произносила «мамка», поскольку Вика так говорила о Ландыш за глаза. – Мне мамочка Викуся не велит спать без пижамы. Ночью может присниться волк, и он укусит того, кто без пижамы спит. – Виталина настырно стаскивала с отца плед, чтобы намотать его на голую мать. – Так некрасиво лежать.
Радослав, пользуясь полумраком, незаметно съехал с постели вниз и схватил с пола халат. Уже облачившись в него, он сел рядом с женой и дочерью, помогая той укутать Ландыш пледом. – Виталина, давай поищем для мамы рубашечку. Она где-то тут её скинула.
– Папа Кук тоже ходит перед сном в таком же халате. Он носит меня на ручках и баюкает, когда я не сплю. Возьми меня на ручки!
Радослав взял Виталину на руки, – Почему ты не спишь?
– У вас плохо! – закапризничала она. – Я хочу к мамочке Викусе. У вас страшно! Мамочка Викуся позволяет мне спать с нею рядом!
– Как? – возмутилась Ландыш, – ты спишь с Викой и Куком в одной постели?
– Да, – ответила Виталина. – Папа рассказывает сказки, а потом уж я просыпаюсь у себя. Ты знаешь сказку про царевну в башне? Она там плакала. Башня же маленькая, без дверей, с одним окошком. Потом пришёл царевич и влез в окошко, сломал башню, они убежали. Царь их не догнал. Завтра отвези меня к мамочке Викусе. Я не хочу играть в твоём саду. Тут же нет моего дворца с башней, где я играю в царевну.
– Кто же твой царевич? – спросила Ландыш у дочери.
– Алёша. Он влезает в окошко, и мы убегаем. Башню он не ломает. Там же есть настоящая дверь. Папа Кук долго бежит за нами и страшно рычит. Он не догнал нас ни разу.
– Тебе бывает страшно? – поинтересовалась Ландыш.
– Да. Я кричу во весь голос. Один раз Алёша уронил меня в траву. Но Кук тоже упал от усталости, так что мы всё равно убежали.
– Он же мог тебя покалечить! – ужаснулась мать, – Алёшка и сам не взрослый, чтобы таскать на себе ребёнка, да ещё бегать с ним вприпрыжку.
– Он не «при пыжку»! – закапризничала Виталина, не поняв выражения матери. – Ты никогда не построишь мне дворца как Кук. И никто не спасёт меня из башни, раз её тут нет.
– В усадьбе Кука опасно детям играть одним. Там не только бродят бронзоволицые, но и змеи могут заползать в парк. А озеро, где дети купаются? Может, заберём её от Кука? Разве ему жалко чужого ребёнка? Разве Вика, загружённая домашней работой, следит за детьми?
– Нет там змей! – заорала Виталина. – Служители папы Кука добрые. Они меня стерегут. Я плавать умею. А у тебя нет озера. Нет парка, только колючий лес, где висят пауки на ниточках. Ты ругаешься за свои грядки с цветами, а у мамочки Викуси все цветы растут сами. Я могу их рвать и бросать. Меня за это не ругает никто.
– Весело у вас там, – сказал Радослав грустно.
– Да. А у вас плохо! – завершила девочка, засыпая у него на руках.
– Какая она противная, – сказала Ландыш, обидевшись на маленькую дочь. – Иногда мне кажется, что она действительно дочь Вики и Кука. Я настолько временами её не люблю…
– А я тебя не люблю, – отозвалась девочка, не открывая глаз. – Папа, а ты хороший, – обратилась она к Радославу. Желая с комфортом устроиться на его руках, елозя и брыкаясь так, что едва не выскочила, она потребовала, – Доскажи мне сказку, что было дальше? Когда мальчик Алёша пробрался в город колокольчиков?
– Ну ладно, – согласился он.
– Всех-то ты любишь, кроме меня, – возмутилась родная мамочка поведением дочери.
– Да, – согласилась та, окончательно открыв глаза и глядя на мать недружелюбно, – потому что ты кукушка!
– Сама ты – кукушонок горластый! – ответила мать, обижаясь ещё сильнее. – Кто научил такому? Вика?
– Мамочка Викуся меня любит, а ты нет. Я хочу к мамочке! – она опять задрыгала ногами.
– Я твоя мамочка! – злилась Ландыш, имея сильное желание отшлёпать капризулю.
– Ты мамка, – пренебрежительно заявила девчушка, скосив на неё глазки и надув губки-вишенки. Радослав положил девочку рядом с Ландыш.
– Как вовремя мы с тобою управились, – сказала мужу Ландыш, вдруг представив, что было бы, застань их ребёнок при том, при самом.
– Не хочу я с нею! – опять закричала Виталина, – я к Вике в постельку хочу!
– Обойдёшься! – грубо одёрнула её мать, – спи, где положили, а то на грядку отнесу к гусеницам.
– Они кусачие? – с опаской и доверием к её словам девочка натянула на себя плед. Сама Ландыш уже успела обрядиться в ночную сорочку.
– Не пугай ребёнка, – вставил своё слово отец. – Угрозами любви не добудешь.
– А чем? Если Вика её прикарманила, что я могу?
– Ты похожа на дядьку молоточка, который бил мальчиков в их золотом городке, – сказала Виталина матери.
– Да разве я тебя бью? – возмутилась Ландыш, – вот врушка! А ещё говорят, что дети никогда не врут.
– А я на кого похож? – спросил отец и лёг рядом с Ландыш, протягивая руку к дочери, чтобы её приласкать. Девочка ухватила его руку свой ручонкой и уткнулась в стену. Она лежала у стены, бурча уже неразборчиво и преодолевая сон.
– «Хорошо наше черепаховое небо. Хороши наши золотые солнышко и месяц с серебряными звёздами, да есть у нас, Алёша, беда. Есть у нас дядьки молоточки», – начал своё повествование Радослав. – Они нас догоняют и бьют по головам, чтобы мы звучали. Есть у нас и дядька Валик. Но он добрый и всё время спит. Только и делает, что с боку на бок переворачивается. А ещё есть у нас царевна Пружинка. Она живёт в тайном шатре, и к ней ходу никому нет. Спаси нас из нашего плена. Избавь от злых молоточков. Алёша посмотрел по сторонам. Из крошечных хрустальных окошечек глядели наружу мальчики – колокольчики, сидящие в своих домиках. Они были грустные, от того и музыка была печальная. Да ведь ты же, Виталина, помнишь, как всё вышло. Царевна Пружинка была сломана добрым Алёшей, и городок погиб. Солнышко и месяц закатились, домики попадали, колокольчики заиграли дребедень. Сказка окончилась. – Он тихо бормотал по инерции, уже зная, что девочка уснула, и засыпал сам под свою же сказку, бесконечно им повторяемую. Или он не знал других сказок, или именно эта сказка нравилась Виталине больше других. – Все мои дети любили отчего-то эту древнюю сказку, – сказал он Ландыш. – Хотел бы я знать, где скрывается царевна Пружинка этого сладостного мирка, в котором мы и живём с тобой, мой милый Ландыш с привкусом солёной воды.
– Почему я с привкусом солёной воды? – удивилась Ландыш.
– Наверное, от того, что ты выросла на берегу океана. А я всегда любил реки и озера. Прохладные и пресные, текучие и прозрачные, где жили призрачно-прекрасные русалки.
– А я не прекрасная? Я солёная страшилка… – Ландыш готова была расплакаться.
– Ты прекрасная. Но как всегда ты плохо понимаешь образную речь, – сказал он, обнимая её и целуя так, как и целуют капризных детей.
– Конечно. Я же недоразвитая.
– У меня такое чувство, Ландыш, что кроме нас в целой округе никого нет. Ты прислушайся, как тут тихо. Нечеловечески тихо и беззвучно. Собак нет, мяуканья кошачьего нет. Даже листья по ночам не шелестят, поскольку и ветра нет. Если царевна Пружинка спит в своём шатре, то некому завести музыкальную шкатулку. Что ты думаешь о той особе, которую Кук называет магиней Сиренью?
– Что я могу думать об особе, которую никогда не видела. Кипарис мне рассказывал о ней только в общих чертах. Она хотя и мать ему, любви к нему не питает. Она чёрствая, как я поняла. Он платит ей взаимностью. Не то чтобы не любит, тут сложнее, он обижен на неё. Но поскольку такая обида ему ни к чему, он её и загнал куда поглубже. А вообще, как я думаю, она будит его любопытство, она ему нравится, и он хотел бы её полюбить как единственно-родного человека. Отца же он вообще игнорирует как того, кто достоин хоть какого к себе отношения. Ни хорошего, ни плохого чувства он к отцу не испытывает. Вот как я. Я не могу сказать о своём отце ничего. Я же его и не видела ни разу. Какой он был? Или есть. Может, он был и хороший, но его пригожесть для меня вещь несуществующая. А ты любил своего отца?
– Любил. Его нельзя было ни любить. Хотя и уважать было не за что.
– А свою мать?
– Прежде думал, что не люблю. А теперь так уже не считаю. Поскольку жалею её и даже скучаю. Для меня в моей настоящей жизни их всё равно, что нет. А о мёртвых или хорошо, или правду.
– Радослав, – Ландыш развернулась к нему и обвила его руками, – ты не сердись на то, что я скажу. Но я скажу. У меня такое безотрадное чувство, что это не мой ребёнок. Я не питаю к ней любви, а должна была, раз родила её от того, кого люблю. Но тебя я люблю больше, чем твоего ребёнка. Вот видишь, я сказала, твоего ребёнка, а не нашего. Вот была когда-то на Земле такая дремучая практика, называемая «суррогатная мать». Женщине как племенной корове вводили зародышевый материал, и она вынашивала в себе того, кого при рождении забирал себе заказчик. Вика и забрала себе мою Виталину, как будто я родила её по чьему-то заказу. И ведь что ужасно, я действительно кукушка. Мне безразличен этот ребёнок! Или почти безразличен.
