Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Я заметила, что Капа уж точно стал другим. И Вешняя Верба, как все говорят, стала другой. И я, ты прав, стала другой и здоровой. А вот бабу Вербу я почти забыла. Не знаю, что с нею стало.
– Никакой бабы Вербы никогда не было, – повторил слово в слово, как и Капа, Клёнушка. – Иди. Мне уже нечего тебе сказать.
Ива, слегка обиженная на братишку, обернулась, ища своего загадочного спутника. Серебрящийся своей одеждой Фиолет ждал её у самой опушки. Подойдя к нему, девушка всё же обернулась в сторону брата, но на бревне никого уже не было. Привычно, будто делала так всегда, она положила руки на плечи Фиолета. Знакомое ощущение его силы, её собственной любви к нему охватили её всю целиком. Она прижалась к его груди, и он погладил её голову.
– Мне не хватает тебя. Не хватает, когда я сплю, не хватает, когда я бодрствую днём и даже не помню о том, как мы жили с тобою в твоей избушке. Как сидели у печки, как слушали монотонное бормотание дождя за маленькими окошками, – сказал Фиолет. – Мне не хватает даже тех бесконечных грязных грядок, упирающихся в горизонт, откуда я выкапывал овощи примитивным орудием труда. Чтобы заработать тебе на то, чего тебе так хотелось иногда купить в столице. Помнишь, мы гуляли с тобою там? А как ездили по скоростной дороге?
– Нет, – ответила Ива, – я ничего такого не помню. Где это было? В другой жизни?
– Я не хотел, чтобы часть твоей памяти погрузили в глубокую заморозку. Но я также не хотел, чтобы ты страдала. Давай договоримся с тобою. Я буду приходить к тебе в твоих снах. Ты этого хочешь?
– Хочу. Не понимаю, почему так, но чувствую тебя родным и близким. Как будто знала тебя…
– А «Пересвета» ты не помнишь?
– Кто это такой?
– Мой звёздный корабль. Хочешь, пойдём его навестим. Ведь сейчас мы властны не только над настоящим, но и над прошлым. Правда, над будущим власти нам не дано, пока оно не впустит в своё уже проявленное пространство. Но тогда оно уже будет настоящим, а не будущим.
Они вошли под своды леса. Вошли в узкую просеку, как в полутёмный, наполненный шелестом и равномерным гулом ветра в вершинах деревьев, коридор. Его конец просматривался где-то впереди, откуда шёл неяркий свет почти опустившегося за горизонт солнышка. Оттуда оно продолжало испускать своё слабое свечение, окрашивая нижнюю часть неба в оранжевый цвет яичного желтка, окутанного прозрачным белком, сквозь который уже проступала темень близкой ночи. Фиолет взял её на руки. Взял с лёгкостью, как куклу, сшитую из одних тряпочек. Она прижалась к нему, вдыхая серебристый запах, действительно, с металлическим оттенком чего-то, чему она не могла бы дать определение. И тем ни менее, он был родной и по-человечески мягкий.
– Помнишь, как мы ходили к «Пересвету»? – спросил он.
– Нет, – ответила она.
– Помнишь, как ты уставала, ножка болела, а я нёс тебя на руках, как и теперь? – спросил он.
– Нет, – ответила она.
– Это хорошо. А всё же мне плохо. Неужели, ты начисто меня забыла? – спросил он.
– Мне тоже хорошо с тобой. Хотя я тебя и не знала никогда прежде, – ответила она.
– Что я творю? – спросил он у себя, а не у неё.
– Это же игра. Это же только мои видения, – ответила она себе, а не ему.
– Кук, если бы он узнал о моих экспериментах над твоей психикой, просто отвинтил бы мне голову. Но он никогда и не узнает. А я вынужден ему подчиняться, раз уж он командир здешнего экипажа землян на вашей планете.
– Какой ещё Кук? – отозвалась Ива, – и что такое планета?
– Планета – это земля, по которой мы с тобой и топаем в настоящий момент. Но вот насколько мы топаем по реальной земле, а не по вымышленной планете, того я сам не знаю.
Какое-то время, они молчали. Темнота была живой и обволакивающей, но нисколько не страшной.
– Каким образом Кук отвинтил бы тебе голову? Разве ты разборная игрушка? – спросила Ива.
– Хорошо, что ты не помнишь Кука, – сказал Фиолет, – И никто, понятно, мне голову не отвинтит. Это же метафора. А Ландыш ты помнишь? – спросил он, почти прошептал ей в ухо.
– Ландыш? – Ива освободилась из его рук, – Да! – удивилась она самой себе, – Я помню необычную девушку с очень длинными ногами, с очень светлыми глазами, которые были прозрачными и неуловимыми, как речная вода. Никогда не узнаешь, что таит речная вода в своей глубине, пока не достанешь до дна реки. Может, там мягкий песок. Может, там острые камни, а может, там кусачий гад таится в запутанных водорослях. Где я её видела? А! В столице. Она шла, и люди смеялись над тем, что не могли понять, кто она. Девушка в штанах, или мальчик, у которого не растёт борода? Она едва не плакала от обиды. Она считала себя очень красивой. Это читалось по её гордому лицу. Я села рядом с нею в столовой. Мы ели и разговаривали. Она жаловалась мне на то, что люди вокруг плохо воспитаны. Я соглашалась. Я ведь тоже чего только ни натерпелась, пока была хромой. Она рассказала мне, что живёт в большом доме, но скука вокруг больше, чем сам дом. Что муж не любит её, а вспоминает о ней только тогда, когда ему захочется. Она так сказала «захочется». Я спросила, а чего ему «захочется»? Она ответила: «Не притворяйся невинной дурочкой. Чего может хотеть мужик с выдохшейся душой, но здоровыми телесами, от привлекательной чистой девушки, которая всегда в его доступе, даже если он ничуть не любит её и не видит в ней равного себе человека»? Я спросила: «А зачем ты вошла в его большой дом, если он тебя не любит? Не лучше ли найти себе любимого, даже если он живёт в маленьком домишке»? Она ответила: «Да где мне было искать, если я была замурована в тесном космическом доме даже без надежды на то, что останусь жива в самое ближайшее время? А мне не хотелось стать околозвёздной пылью, так и не испытав любви». Я плохо её поняла. Я подумала, что она немного не в себе. Или напротив, много уже накопила в себе безумия, вот-вот готового вырваться наружу в виде какого-нибудь странного поступка. Я побыстрее проглотила, что ела, и похромала от неё подальше. Она ещё кричала мне вслед: «Что с твоей ногой? Что с твоей ногой? Подожди! Вдруг я смогу тебе помочь»? И вот что странно, я очень хорошо представила её космический дом, где никогда не была, но будто бы и была. Я словно бы вошла в образное пространство той девушки по имени Ландыш. Я даже увидела её красивого и печального по виду мужа. Она-то точно его любила, а он почему-то её не любил. От того её чувство было уже на грани исчезновения из её сердца. Так бывает, если ответа любви нет. Сначала появляется боль, а потом она проходит, но и любовь проходит. Мне хотелось, чтобы она поскорее избавилась от боли и от мужа, не отвечающего ей взаимностью, а только иногда о ней вспоминающем, когда ему «захочется», как она и сказала. Так что и красота, и здоровье, и даже наличие любви не всегда дают женщине необходимое счастье.
Воскрешение «Пересвета»
Пока они разговаривали, незаметно для Ивы они очутились у круглой поляны. Посередине стоял странный округлый дом не дом, но и на скалу не похожий загадочный объект. Он слабо светился сам по себе в окружающем его, почти уже и непроглядном лесу. Фиолет подошёл ближе, и в стене появился проход размером чуть больше человеческого роста, а по ширине как раз такой, чтобы без усилий протиснулись двое. Он зиял чернотой, но стоило им туда войти, как вокруг загорелось мягкое и удивительно-чистое белое освещение. Фиолет вёл её по запутанным лабиринтам, пока они не вошли в округлую комнатку.
– Тут я отдыхал, – сказал он и сел на конструкцию, явно имеющую ту функцию, что и диваны в обычных комнатах. Как он возник в совершенно пустой комнате, Ива не зафиксировала. Она притронулась к гладкой серебристо-белой стене, и стена вдруг запиликала, замерцала цветными рисунками, непонятными витиеватыми знаками, заговорила женственным мелодичным голосом, но неразборчиво. Непонятно.
– Мой «Пересвет» приветствует свою гостью, – улыбнулся Фиолет. – Если бы он не был тяжко ранен при падении, если бы не умер потом. Как были бы мы счастливы с тобою. Хотя и так я был счастлив с тобою, даже нося в себе двойное горе. Одно горе от осознания своего одиночества, полного фатального отрыва, как я считал, от своих сограждан, от Родины, а второе горе от того, что я не мог тебе помочь уже в твоей беде. От того я и не мог любить тебя так, как того хотел. Как было бы возможно, будь ты… – и он замолчал.
– Не хромой, – закончила за него Ива.
– Сам по себе факт твоего увечья мало воздействовал на мою любовь к тебе. Но жалость, ответственность за твоё будущее при полном бессилии тебе помочь, вгоняли меня в тоску.
Ива села на мягкую и упругую конструкцию – на диван, одним словом. Фиолет сел рядом. Обнял её. – Помнишь, как я тебя угощал нашими, привычными для меня, но полностью синтезированными блюдами? Кажется, тебе не очень понравилась такая еда. Но ты хвалила, поскольку ты очень деликатная и добрая девочка. Хотя о чём я и спрашиваю. Конечно, ты ни о чём уже не помнишь. И я страдаю, что вместе с тобою и меня лишили твоей памяти обо мне. Мне отчего-то это важно. Мне нужно, чтобы ты помнила обо мне. Обо всём. Меня никто и никогда так не любил. И уже, вряд ли, так полюбит.
Как так произошло, объяснять было бесполезно, – трансформации были приблизительно такие же, как и во сне. Они уже лежали, тесно прижавшись друг к другу. Ива гладила его нагое мускулистое тело, таяла от счастья, впитывая его скользящие прикосновения к своей коже. Ласки были нежны и лишены накала подлинной страсти. В ней не было и нужды. Они были единым целым существом. Здесь, сейчас, всегда. Она трогала его гладкое лицо, отчётливо помня ощущение от прикосновения к его шелковистой густой бородке. Но никакой бородки не было и в помине.
– Где твоя роскошная и волнистая бородка? – спросила Ива.
– Нет её, – засмеялся он. – В тебе просто говорит привычка к бородатым мужчинам. А у нас другая несколько мода. Но бородатые мужчины и у нас есть. Хочешь, я всегда буду отращивать себе бороду?
– Не знаю. Разве можно говорить о таком в мире, где нет места привычным и реальным вещам? Мы же с тобою в пространстве выдумки. Я только не знаю, твоя или моя эта выдумка, но она мне нравится без всякого обдумывания. И потом, я никогда и ни разу не прикасалась к чужим мужским бородам. Даже к своему отцу только в детстве. Я дарю тебе признание – я хотела бы иметь такого мужа как ты.
– Зачем тебе такой муж, как я? – спросил Фиолет, – Я никогда не смог бы дать тебе ребёнка. Поэтому я дал согласие на последующее расставание с тобою, как того хотел Кук.
– Кто он, Кук? Почему он распоряжается тобою? Твоим выбором в жизни?
– Можно объяснять долго и сложно, а можно просто и быстро. Кук и прочие земляне тут гости. Они скоро покинут вашу планету. Таково условие Создателя.
– Ты говоришь, они. Разве ты не один из них?
– Нет. Я не земной человек. А может, я и не человек вообще, а только игровая имитация.
– Не говори так. Мне страшно, хотя твои слова мне не понятны. Лучше расскажи про Кука.
– Кук на самом деле и не Кук. Это псевдоним, за которым прячется странное весьма существо, наполовину земное, а на другую половину – он давно здешний обитатель. Создатель помог Куку воссоздать его повреждённый звездолёт, даже улучшил его конструкцию, но поставил условие. Долго тут не задерживаться. Поскольку Кук уже прожил здесь то положенное время, какое и было необходимо Создателю для его уже цели. Но, пожалуй, это нельзя назвать целью, поскольку тут больше была жизненная необходимость.
– У Кука был свой «Пересвет»?
– Примерно так. Он тоже выпал сюда случайно.
– Кто такой Создатель? Как он выглядит?
– Создатель это, вроде, как некий, неподвластный нашим органам чувств, нашему анализу, чистый разум. Но это не означает, что контакт невозможен, что его нет. Выглядеть он может как угодно. Хоть таким же как я. Создатель хочет встроить нас в единую цивилизацию, организовать для воплощения его проекта будущего, но используя наш разум и нашу жизненную энергию. Приобретя колоссальный багаж знаний, пройдя собственное сложное и длительное развитие до уровня непредставимого ни вам, ни другим здешним пришельцам, он оказался на грани погибели. И мы, живые существа – его шанс на выживание, его выстраиваемая защита от превосходящего противника, жаждущего погасить Око Создателя, свернуть всю обозримую Вселенную в несуществующее. Для того он и строит Города, чтобы ускорить здешнюю эволюцию. Ускорить процесс нашего встраивания в его защиту для её усиления. Поскольку ни у него, ни у нас нет времени на то, чтобы дать его для естественного и постепенного взращивания, вызревания разума до его полного раскрытия без искусственной стимуляции извне. Он, к сожалению, обладает одной особенностью, когда его собственная уже природа заставляет его в определённые периоды засыпать, и тогда очень часто всё идёт насмарку. И он всякий раз торопится всё обустроить так, чтобы и без его вмешательства цивилизация продолжала существовать в режиме настроенного автопилота. И всегда есть риск, что без разумного вмешательства, если случаются нестандартные скачки или отклонения, всё рухнет уже окончательно. Поэтому такая спешка, отсутствие плавных переходов там, где откровенная дикость смыкается с развитой техносферой. Когда человеческий разум бессилен объяснить очевидные не состыковки наблюдаемых явлений. Конечно, это разновидность насилия. Конечно, всегда лучше самим выбирать свои пути. Но может случиться так, что никому никто уже такого выбора не даст. Не считай, что я оправдываю Создателя. Что я на его стороне. Но я и слишком мало что знаю, чтобы давать свою безапелляционную оценку происходящим здесь явлениям. Кук тоже всегда настороже, он не верит в благие замыслы постороннего, условно инопланетного, разума по отношению к тем, кто стоит на несколько ином, иерархически нижнем уровне организации всех процессов во Вселенной. И Кук, и все прочие члены маленькой команды землян в данном случае с вами вместе и есть этот самый нижний уровень разумной организации. Но как противостоять? И необходимо ли противодействие? Ведь у нас только домыслы, гипотезы, одна нелепее другой. А у Создателя и мы, и вы стоим на его раскрытой ладони.
– Как же ты сказал, что кто-то хочет погасить Око Создателя? Как он может? И кто он? Супротивник?
– Именно противник. Враг. Метафизический враг жизни и света. Око Создателя – это центр управляющего воздействия на всех нас. Это источник нашей жизни. Создатель зримой, а также и незримой Галактики, в которую мы включены. Мы все структурно прошиты ею, а она нами, как её составляющей, жизненно необходимой всему целому частью. Ты же помнишь, как была изувечена твоя нога, в которой погибла и была деформирована часть составляющих её тканей и костной структуры, как это грозило тебе окончательной уже гибелью? А ведь твой мозг, прочие органы, вся в целом твоя душа, юная и полная надежд на будущее, были полноценны и способны на долгую и долгую жизнь. А она могла и не состояться. И вот воздействие на твой организм, без всякого твоего личного участия, со стороны пришлых разумных существ привело к тому, что тебе возвращено и здоровье, и это самое будущее. Можно ли считать это благом или злом? Если твоё соучастие исключалось из такого вот процесса?
– Конечно, это благо. Это милость Создателя мне. Но как же Сирень?
– Какая Сирень?
– Магиня Сирень. Разве не она посодействовала тому, что я была исцелена?
– Сирень, – повторил Фиолет, – женщина Кука из местных жителей. Кук – большой оригинал. Он о том мне даже не сказал. Если так, то пусть так и будет. Конечно, кто-то посодействовал.
Как долго они лежали, разговаривали, миловались, Ива не знала. Ощущения времени не было. Она без мыслей и всякой тяготы телесности в ощущениях, плавала в океане вселенской любви, в белом парном молоке окружающего её свечения и тепла. Она очнулась уже за пределами «Пересвета» где-то в тёмном дремучем лесу, как сказочная заблудившаяся девочка, которую вёл к светлому выходу прекрасный герой, спасающий её. Но она уже знала, даже находясь на территории непонятно чьего вымысла, что вместе с этим сказочным персонажем они не будут жить долго и счастливо всю последующую жизнь. Не будут никогда. И ей предстоит найти себе кого-то, кто его заменит. Уже в реальности.
Возвращение в явь
Они с Фиолетом сели на поваленное дерево, о нахождении которого отлично знали. А в лесу была уже непроглядная темень. Закат померк, и только узкая светлеющая полоска где-то чадила у края беспросветной просеки.
– Хорошо, – сказал Фиолет, – тихо и никого в целом лесу. Только я и ты.
– И я с вами, – сказала тёмная фигура, вылезшая непонятно откуда, голосом бабы Вербы. – Это куда ж ты её затащил, красавчик в серебряных башмаках? Хочешь погрузить её разум в окончательное безумие? А ну, отпусти её от себя! – крикнула она.
Просматривалась она плохо. Но голос-то Ива сразу узнала, – Он очень хороший, баба Верба, – сказала Ива, поняв, кто рядом и не испытывая страха. – Он не причинит мне вреда.
– Как же! Верь ему! – продолжала на повышенных тонах баба Верба, – он же оборотень! Ему развлечение с тобою побродить в иллюзорных мирах, коли в реальности тебя отверг, уж не знаю, по каким таким законам, нам неизвестным. А ты-то можешь навсегда тут застрять! – Крепкая небольшая и сухая ладошка вцепилась в область груди Ивы и стала массировать её. – Очнись, деточка!
– Иди с нею, – сказал Фиолет, – Кажется, я несколько увлёкся и увлёк тебя слишком надолго. Я потом к тебе приду. Мы опять навестим с тобою мой «Пересвет».
– Прочь отсюда, оборотень! – замахала руками баба Верба, отгоняя Фиолета. – Оставь душу невинную, неискушённую. Навещай один кого хочешь, а её оставь!
Ива очнулась от яркого потока света. Но несколько оглядевшись, она увидела, что свет, падающий из окна, уже предвечерний и неяркий. Она находилась в неизвестной уютной комнатке, на удобном диване, а рядом сидела неизвестная женщина с сиреневыми пышными волосами, с маленьким носом, с подкрашенными пухлыми губами в виде яркого сердечка и с тёмными пронзительными глазами бабы Вербы. Но в отличие от бабы Вербы женщина была ничуть не старая. Не молодая, конечно, но уж никак не старуха. Одета она была роскошно. В бархатном зелёном платье, обшитом серебряным кружевом по краю ворота и рукавов. На частично обнажённой груди её блестела на бархатном же шнурке драгоценная звезда, каждый лепесток которой сверкал разным цветом. Сиреневый, красный, синий, зелёный, жёлтый, голубовато-белый, – все вместе они слагали маленькую радугу, освещающую её глубокую ложбинку между двух грандиозных холмов. Она порывисто дышала, как после тяжкой физической работы, с гладкого, без единой морщинки, лба катился пот.
– О, Создатель! – произнесла она, – я всё-таки тебя вырвала из лап оборотня. – Она улыбалась, довольная тем, что Ива очнулась. – Но я только для красного словца называю его оборотнем. Я в них не верю. Хотя правда об истинной природе пришельцев с небес от меня сокрыта. Ты, деточка, заблудилась в собственных лабиринтах. И все, кого ты там встретила, не могут соприкасаться с тобою в реальности. Умница, что меня послушалась. – Женщина погладила её по волосам, – попей водички из подземного Храмового источника. – Она протянула Иве серебряный стаканчик с ледяной водой. От неё заломило зубы, но вкус был бодрящий.
– Мы где? – спросила Ива и увидела, как в комнату вошёл Капа. Он был уже в обычном костюме. Наряд мага он успел снять.
– В гостинице при Храме, – ответил Капа за женщину. – Ты с ночи до сего времени была в мире предков. Не хотела возвращаться. Я и принёс тебя в гостиницу. А это моя матушка. Магиня Сирень. Благодаря ей, ты пришла в себя.
Магиня Сирень не сводила с Ивы глаз, но ответила Капе, – Кипарис, а ты уверен, что не переборщил с концентрацией напитка? Всё же ты теперь без Вяза, а тот был тонкий дегустатор и безупречный знаток. Он даже по запаху умел определить что так, а что не совсем.
– Что ты, матушка! Я все последние годы сам готовил напиток. Вяз и не касался моей кухни. Он давно был слаб. Он на дух не переносил запаха напитка все последние годы жизни. Дело не в напитке, а в самой Иве. Или… сама знаешь, в ком.
– Хочешь сказать, что он вошёл в её тонкое эфирное тело? Что соединился с нею в одно целое существо, и обитает в её мире столь же вольготно, как и в своих собственных владениях?
– Это ты говоришь. А я в такие практики не посвящён настолько уж глубоко.
– Никогда такого и ни с кем не было, – уверенно сказала Сирень. – Напиток-то не может уж никак воздействовать на те зоны восприятия, что и являются ключом в особые и закрытые от дневного восприятия миры. А уж тем более в те, что лежат в других пределах. Не в наших. Да и воздействие он оказывает слабое, поверхностное. Чуть-чуть прикоснётся кто к миру предков, так уж и вылетает обратно. Это же сны безвредные, больше игровые, чем настоящие. Ладно, – она встала. Прошлась по тесной комнатке, но с таким разбегом, который говорил о её привычке обитать в больших просторных помещениях. – Есть у меня один консультант. К нему и обращусь. А ты, девонька, будь ласточкой послушной мне, расскажи о своих видениях очень подробно, в деталях. Не из любопытства мне надо это. А ради твоего избавления от их повторения, ради исцеления. Ты же знаешь, чем ты мне обязана?
– Знаю, – сказала Ива, – вы, магиня Сирень, моя избавительница от хромоты. Вы моя вторая матушка, давшая мне долю. А так я жила в недоле.
Сирень изобразила удовольствие, вернее, не сумела его скрыть. Пухлое сердечко чувственного рта расплылось в улыбке. – Верно понимаешь, девонька моя пригожая. А какие ножки у тебя оказались складные, да пригожие. Мужу твоему будущему в услаждение красота твоя будет. – Сирень обернулась и увидела Капу, созерцающего ноги Ивы, лежащей поверх покрывала на диване. Девушка, едва пришла в себя, так отбросила покрывало прочь.
– Иди, Кипарис, а мы тут посекретничаем с Ивой. Наше дело женское. До твоих ушей не предназначены наши тайны.
– Я – маг. И понятие мужское, женское в данной ситуации бессмысленно, матушка. – Сынок яростно сверкнул глазищами на новоявленную матушку, проявляя натуру прежнего, норовистого Капы.
– Кому бы и говорил! – возмутилась его непослушанием Сирень. – Вешней Вербе плети такие кружева и вешай ей на ушки. Сколько раз тебе говорила и говорю, забудь о прежнем баловстве с нею! У неё муж. Мой телохранитель Кизил. Человек вспыльчивый и думающий всегда после содеянного, а не впредь того. Всё выгнать его хочу, да жену его лишать вольных хлебов жалко. А ведь придётся. Только бы от себя и его, и девку эту непотребную подальше. Однажды он всадит свой боевой нож в соблазнительную грудь блудной жены. И тогда тень преступника падёт и на меня. Он запачкает моё честное не запятнанное имя тем, что был моим слугой! Был рядом со мною!
– Да не каркай ты, матушка, – осадил её Капа, – напророчишь ещё на свою беду! И нехорошо говорить о чьём-либо непотребстве в присутствии посторонней и чистой девушки.
– Ага! Понимаешь, что речь моя о непотребстве, а не о хороших вещах, для тебя отчего-то притягательном по сию пору. Так уйдёшь? Или желаешь ещё послушать разоблачений на свою неуёмную голову?
Капа послушно ушёл.
Как всегда ласковые ловушки Сирени
– Да неужели, матушка Сирень, он с Вешней Вербой опять в близости? – удивилась Ива.
– Ума не приложу, как их обуздать. И с кого собственно начинать? Казалось бы, нашла дуре мужа достойного. Не по её нраву дурному, ни по её малообразованности ей неподходящему. Одел, обул, даже драгоценностями украсил, в дом хороший заселил. Сиди себе, всегда сытая и бездельная. Жди его в белую постель. А уж он себя ждать не заставляет. Чего ей ещё, дуре – бестолочи задастой и сисястой?
Сирень будто забыла, что и сама она грудастая на диво. Пышна и малоросла, отчего подобна шарообразной, цветастой глазастой и румяной кукле – неваляшке. Но себя-то она считала шиком и образцом телесной чистоты. Совершенством и даром для зрения всякого, кто на неё смотрел. И как ни странно, её самоуверенность обладала колдовским воздействием на всех, кто и находился рядом. А может она и, действительно, не смотря на некоторую избыточность своих форм, была очень красива, очень ярка, умна и необычна в своём человеческом измерении. Во всяком случае, Иве Сирень очень нравилась, очень к себе располагала, как нравилась ей и странная несуразная бабка Старая Верба, коей оборачивалась, подобно оборотню, магиня. Она не столько даже повелевала, сколько обаяла собою, располагала к себе как к существу родному, всё способному понять, помочь бескорыстно. Так казалось, а уж насколько соответствовало действительности, Ива того знать не могла. Сирень, погружая обоняние девушки в облака тонких ароматов, глаза в свою изукрашенную внешнюю декорацию, снимая малейшее напряжение умелой лёгкой лаской, настроив чувства на полное доверие, раскрыв душу Ивы, вошла в неё точно так же, как сама Ива входила в недра «Пересвета». Так что Сирень вошла туда же уже третьей.
Какое-то время Сирень изумленно ширила свои глаза, привычные ко многому, но не к такому. Она озирала чужим зрением серебристые стены инопланетной живой машины, она лежала в объятиях человека – пришельца. Она, зрелая потаскуха и хитрая лицедейка, таяла в юном доверии, растворялась в чистой непритворной любви. Она плакала от сочувствия чужому счастью, бывшего для самой девушки иллюзорным и вневременным, а в действительности не так и давно бывшим наполнением жизни Ивы – бывшей хромоножки.
Ива рассказала Сирени всё. Для неё самой видения были чрезвычайно странными, запредельными. Она отчётливо помнила своё путешествие, как будто совершила его в яви. Сирень очарованно слушала её, мерцая глазами как звёздами в тёмной ночи. Она даже приоткрыла свой рот, как будто и им ловила слова Ивы. – Как необычно! Но есть один человек, который мне многое объяснит теперь, – произнесла она.
– Вы тоже видели его, Фиолета? – спросила Ива у Сирени, – ведь вы же вошли в моё видение.
– Да, – ответила та тоном провидицы, – я на многое способна. А каков он может быть, если бы предстал в истинном своём облике? Когда он был безбород и полностью облит своим сияющим костюмом, он всё равно был полностью как человек?
– А разве он был с бородой? Когда? – удивилась Ива. – Я видела его только с гладким лицом.
– Ты же говорила, что у него не было бороды как у мальчика, а выглядел он как зрелый мужчина, – смутилась Сирень, – вот я и подумала, вдруг он привиделся тебе с бородой, – она запуталась, удивляясь и злясь на саму себя.
– Я видела его только ночью, когда ушла в мир предков. А прежде… – она поглядела в окно. За ним росло дерево, а за деревом блестела река, на которую щедрые небеса вылили расплавленное золото заката. – Прежде… Я вспомнила! Я его видела два года назад! – тут Ива вскочила и забегала по комнате точно так же как Сирень недавно, давая выход волнению, смешанному с радостью. Она знала! Она знала, что Фиолет не выдумка. Он есть! Он заметил её тогда в Храме и… Что же и? – В Храме во время ритуала я его и увидела. Поэтому прочие его и не видели. Он вошёл точно так же, как и в моём видении. В распахнутые двери, в одежде, похожей на сияние, в высоких серебряных ботинках. А в них… У него там были какие-то скрытые кармашки. Там много чего было у него. Они же, его ботинки, были волшебные…
– Он говорил тебе об этом в видении? Показывал свои секреты?
– Нет. Я даже не прикасалась к его ботинкам. Но отчего-то я знаю о том, что… Я не понимаю. Я должна подумать. Но тогда, когда он впервые вошёл в Храм Ночной Звезды, это было не видением, потому что Капа тоже его видел. Он же попросил, никому и ничего не говорить.
– Как? Кипарис его видел? И никому ничего не рассказал? Даже мне? – она возмущённо забегала по комнатке. – А ещё уверял меня, что полностью раскрыл мне свою душу. Он готов проболтаться какой-то нищей старухе на пристани, но не родной матери и главной магине. Ведь старухе он мог и соврать ради насмешки над необразованной старостью. Мало ли о чём болтают люди, сидя за чужим столом и уплетая вкусные пироги, запивая их вкусной наливкой? Как было тому верить? И я всё ждала, ждала его откровений, уже открывшись ему, что я его мать, но их не было! Видишь, Ива, как лицемерны и лживы мужчины к нам, женщинам. Даже если мы их любимые, их матери. А мы, женщины, должны быть солидарны друг с другом. Должны, но не являемся.
Ива опять села, прижимая руку к колотящемуся сердцу. Пришелец с неба её заметил с первого взгляда! Не забыл. Поэтому и пришёл в её видения, поскольку, как он и говорил, некий властный над ним Кук запрещает ему общаться с нею в реальности. Поэтому он предложил ей любовь вне времени и вне пространства. Но как можно жить вне времени и вне пространства ей, живой и реальной девушке? Ива точно знала, что она хочет не сказочной любви – вымысла, а настоящего любящего мужа и настоящих детей потом. Ведь даже магиня Сирень нарушила однажды строгий запрет и не смогла одолеть тягу к любви и материнству. А разве не могла бы Сирень наслаждаться любым самым прекрасным вымыслом, имея возможность доступа к любым секретным средствам, открывающим двери в миры, лежащие за пределами наличной реальности? Но Сирень была умна и сильна, потому она и отвергла такой путь самообмана, не приводящий ни к чему хорошему. Как ни прекрасен Фиолет с его любовью, больше Ива никогда и не прикоснётся ни к чему такому, что способно выбить сознание в окружающую бездну из его защитной ниши, данной разумному человеку самим Создателем.
– Госпожа главная магиня и бывшая магиня Утренней Звезды, почему в моём видении ты была бабой Вербой? – Ива перешла на доверительный тон с Сиренью. Та позволила, поскольку гладила девушку по волосам как родная мать.
– Далась же тебе эта баба Верба! – проворчала Сирень, – чего ты в ней нашла такого симпатичного, что не можешь её забыть? Это же был твой бред. В бреду же свои тёмные, ломаные закономерности, отличные от дневной и светлой яви.
– Как же тогда чашечки, подаренные мне бабой Вербой? Они так и хранятся в моём доме.
– Раз она тебе их подарила, так и бери себе, – откликнулась Сирень. Повернутая к Иве спиной, она смотрела на противоположный берег, где очень далеко, как казалось отсюда, туманились башни «Города Создателей».
– Баба Верба бедная была, а тут такая роскошь, каковой я и в руках никогда не держала.
– Вот и будешь теперь в своих ручках держать, да меня не забывать. Это же был мой тебе подарок, Ива. Не люблю я, когда меня ловят на недостойной лжи. Я была тою бабой Вербой. Успокойся. Мне необходимо было околачиваться на том берегу по своим уже делам, к тебе отношения не имеющим. Я и пристроила ту гулящую Вешнюю Вербу в достойную семью. У неё муж – мой личный телохранитель. Но о ребёнке моего сына от сельской шлюхи её муж Кизил ничего не знает, что и понятно. А девочку, внучку свою, я воспитаю своей преемницей. Магиню из неё выращу. А Кизил, как и все мужчины, лишь увидел распёртое вымя Вешней Вербы, её зовущее к совокуплению тело, а ничего другого она и не хочет от жизни, так и взял её к себе. Я её для вида у себя держала, как свою служанку для личного пользования. А сама хотела её пристроить хоть кому, кто обеспечил бы ей то, чего она и жаждала. Так что не тужи о своей подружке, да о бабе Вербе. У них всё ладно и складно. О себе думай.
