Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Нет, – искренне ответила Ландыш. – Ты просто стал стройнее в последнее время. Я думала, это от того, что мы с тобою стали часто любить друг друга… Разве не так?
– А ты случайно не сексом во сне занималась? Ты очень громко стонала.
– Нет! Зачем бы во сне, когда можно в реальности? – она обвила его руками. – Я видела какой-то кошмар.
– Когда женщина видит во сне кошмар, это и означает, что происходит разрядка сексуального напряжения, – он ловко высвободился из её объятий и встал. – Мне пора. Поря – поря! Нет, не поря! – сказал он нелепую фразу. – Это тоже из литературной детской классики, – пояснил он. – Мне бабушка в детстве читала сказку о страшных болотных кикиморах, как они скакали с кочки на кочку на одной ноге, потому что у них и была одна нога, и кричали, ловя своим огромным ртом комаров: «Поря ли нам позавтракать? Поря, поря! Нет, не поря»!
– Зачем же твоя бабушка читала тебе такие ужасные сказки? – удивилась Ландыш.
– Сказка была добрая и весёлая. Просто мимоходом герой попал на болото к кикиморам. Потом он от них убежал.
– Как думаешь, а тут есть настоящие русалки?
– Тебе лучше знать. Ты же купалась в здешней реке, а не я.
– А мне приснилось, что это ты поймал здешнюю русалку с золотым лицом. А потом в борьбе за неё утопил мага…
– Я не несу ответственности за твои сны. И твой маг, по счастью, жив и здоров. Надеюсь на это. Я разрешаю тебе самой проверить. Опять на лодочке покатаетесь. Чего тебе скучать, моя девочка. Но уж позволь и мне отправиться на ловлю своей уже русалки. – Он засмеялся.
– Почему маг мой? Он всецело принадлежит местному обществу, а не мне. Только смотри, не поймай кикимору вместо русалки.
– А ты смотри, не утони уже реально, а не во сне.
– Я не тону даже в снах. Я выросла возле океана. А река такая маленькая и мелкая в сравнении с ним. Ты знаешь о том, что местные люди боятся океана как смерти? У них и преступников топят в океане.
– Нет. Я того не знал. Я же с местными не общаюсь в отличие от тебя. А Куку я не склонен верить на все сто. Он всегда что-то темнит и не договаривает.
– Как же не общался? А златолицые женщины в доме Андрея? А Лота?
– Лота – в единственном числе. Я только помог ей осуществить её мечту накопить «много ню». Насчёт «ню» ничего не знаю, но вот мечта её оказалась с оскалом настоящего убийцы. Разве её не жалко? Она очень добрая и доверчивая, а столько вытерпела. Я опять ей помогу. Ты не будешь ревновать меня?
– Не знаю. Посмотрю на твоё поведение. Тогда уж и ты не ревнуй меня к моему единственному тут образованному собеседнику. К магу. А то Ива где-то пропала.
– Разве я ревновал? Я свою дань этой кикиморе-ревности давно уж выплатил.
– Так ты был ревнивым прежде? К своим прежним жёнам? Значит, ты их любил. А меня просто терпишь рядом с собою.
Он ничего не ответил и ушёл. Ландыш осталась одна. Она опять свернулась в позе эмбриона, но не от страдания, а потому, что так ей было удобнее засыпать. Она не испытывала обиды от того, что он опять ею пренебрёг, как и сожаления, что он ушёл куда-то. Она хотела спать, хотела повторения золотого сна, но со счастливым завершением. Изобретая себе иллюзорные миры, её сознание всё глубже погружалось в их затейливые и текучие узоры и плыло, плыло по тёмно-синей реке, по мерцанию утонувших в реке звёзд, к невидимому берегу, где её ждал совсем молодой парень. Он не был магом прибрежного Храма Ночной Звезды. Не был ей нужен иноземный маг. Он не был её мужем. Она не узнавала его, а лицо было родным.
Сладкая Лота – горькое лекарство от маяты
– Она крепко спит, – счастливая и душистая Лота села к нему на колени. Только что она уложила спать свою маленькую дочку в отдалённой комнате. Азалия легла спать рядом с ребёнком. Азалия была женщиной из салона, где прежде работала Лота. После того, как Лота поселилась тут, она стала брать работу на дом из того же самого салона, где когда-то и повстречала Капу. Ей были рады. Таких искусных мастериц всегда не хватало. А поскольку жильё, где обитала Лота, было очень просторное, то с нею жила её прежняя подруга Азалия, помогающая ей и по хозяйству и с ребёнком.
Прежде чем забрать Лоту, Радослав в одной из столичных контор снял в аренду целый этаж, сдаваемый неким неизвестным и весьма непростым человеком. Плата была недешёвой, но для Радослава местные деньги вообще ничего не значили. Он же их не зарабатывал, а получал от Кука на разные житейские нужды и прочие непредвиденные обстоятельства. Нужды были скромные, непредвиденных обстоятельств пока не предвиделось, скупка ненужных платьев надоела даже Ландыш, а денег скапливалось всё больше и больше. Где брал деньги Кук? Так у него было несколько производств на континенте бронзоволицых и налаженная торговля с континентом белокожих. Так что, перевалив за шестой десяток, Радослав стал вдруг тунеядцем и нахлебником у своего бывшего учителя, потом коллеги, потом уж врага, а впоследствии и тестя. Кем доводился ему Кук в настоящее время, не только обсуждать данную тему, но и обдумывать её было тяжело. Даже с Андреем они избегали темы Кука. С одной стороны он превратил бывших коллег в бездельников и затворников, с другой стороны – Кук не был в том виноват. Наоборот, если бы не обжитая им планета, вообще неясно, где бы они сейчас были.
Кук очень не хотел отпускать Лоту. Сначала он долго притворялся, что никакой Лоты он не помнит, а если речь о той, кого спасла Викуся, то у неё тут муж и отличная высокооплачиваемая работа. Но выяснилось, что у Лоты нет никакого мужа. Она боялась бронзоволицых, как боятся хищных зверей. Она никогда не покидала усадьбу Кука, а он, привыкнув к ней, как привыкают к домашним животным, любя и не замечая их одновременно, не хотел лишаться такой помощницы для своей Викуси, а также прилежной няни и уникальной художницы по росписи и вышиванию шелков. Кук, долго живя здесь, пристрастился к шелковой расшитой одежде. Он ходил в ней как восточный падишах, с развевающимися фалдами длинной рубахи, или в расшитой радужной жилетке на голое тело. Штаны он носил также шёлковые, но однотонные и тёмные. Никаких «ню» он Лоте не платил, поскольку она считалась членом его семьи, а сама Лота не спрашивала у него ничего. Напомнив работодателю о том, что выплатить Лоте причитающееся ей всё же надо, поскольку она не при коммунизме будет тут доживать, когда они отсюда улетят, Радослав конкретно насел на Кука. Ей надо домик купить, детей растить, ну и прочее такое. Лота же не старуха, а женщина с домиком на континенте златолицых всегда завидная невеста, даже если у неё волосы немного поседели и зубы отчасти выпали. У Лоты же пока всё было в полном порядке. Волосы и зубки сияли, фигурка была гибкой как у девушки. Кук как заправский буржуй платить не хотел.
– Денег не хватает, Радослав! В мире хищной конкуренции живу! Кругом обман и коварство! Того и гляди, разорюсь! На что мы все тут жить будем? Власти подкупать? Бунтарей бронзоволицых задабривать чем я буду? Они работают из-под палки, портят больше, чем полезного производят. Воровство поголовное. Торгаши норовят всё за бесценок скупить. – Кук с затаённой хитрецой смотрел на его реакцию. Ты, мол, тунеядец, не знаешь, как трудовая копейка достаётся.
– Такое чувство, что ты собрался тут жить вечно, – негодовал Радослав. – Пусть хоть всё растащат, всё порушат. Быстрее отсюда улетим!
– Чем тебе тут не жизнь? – играл в непонимание Кук. – Здешние люди мечтают о такой жизни! Кости изнашивают в тяжких трудах, головы отупляют от монотонной механической работы, изо дня в день одно и то же, а не имеют и малой части того, что есть у тебя. Ты вот с неба свалился и всё задаром получил! Я для вас, для тебя брюзги и для новоявленного раджи Андрея, всё своим титаническим умом и неустанными руками заработал тут! А вам всё не так! Ландыш как фея в шелках ходит, на шелках спит, цветочным нектаром умывается. А ведь ты слабость к таким вот феям имеешь. Я знаю! И это я тебе обеспечил. Где благодарность, Радослав?
– Она какой должна быть? Поклонами принимаешь или одами, вышитыми на шёлке?
– Да не нужна мне благодарность материальная. Сам же всё понимаешь. Я душевной благодарности, как и всякий отец жажду. Большего мне и не надо. – Кук вздыхал, качал головой, но денег Лоте так и не дал. – Ну, нет их у меня! Тебе и Ландыш, а также Андрею они важнее. Вы тут хуже беспомощных детей, а эта всегда себе на жизнь заработает.
– Так нарисуй, – пошутил Радослав.
– Не имеем мы такого права, чтобы паразитировать на чужой социальной системе, – серьёзно ответил Кук. – Только войти в неё с максимальной же пользой для неё. Ты же жил на Паралее. Не рисовали же вы там фальшивых денег. Обходились как-то.
– Да ведь Лота у тебя в усадьбе работала как буйволица. Я же видел.
– А Викуся моя не работает? Лота Викусе помощница. Тебе-то она зачем?
– Лота сама мне сказала, что устала жить среди бронзоволицых. Она их боится. Весёлая девчонка была, а стала как тоскливая старуха при смерти.
– Так пусть себе сидит без выхода за пределы дома, раз людей боится. У меня тут даже дети никого не боятся. Боится она! На старое потянуло, вот что! А здешние люди златолицых шлюх презирают, и в жёны она тут, приплати, никому не нужна.
– Отпусти её, Кук!
– Да пусть катится. Мне-то что?
– Так отдай её заработанные «много ню». Ты же весь в шелках с её росписью гуляешь, как китайский мандарин. И дома у тебя все стены в расписных и вышитых шелках.
– А «много хрю» она не хочет? Обойдётся. И так на всём готовом, как в незаслуженном будущем, жила. Жизнь мы ей повторно подарили. Разве такое в денежных единицах проклятого несовершенного общества измеряется?
– Так ты брал с неё оплату, за медицинские услуги? За это сделал своей рабой? А Фиолету за его Иву тоже прислал платёжную ведомость?
– Тут ты хватил через край, сынок. Фиолет вообще не пойми, чем тут занят. В звездолёте его и видят редко. Ко мне ни ногой. К Андрею тоже. Может, у тебя гостит?
– Нет. Один раз и был, да и то сбежал через час. Слова толком не сказал. Странный он. Где же он живёт?
– У меня спрашиваешь? Понимаешь, что без меня тут никому из вас не выжить? И это не упрёк. Чтобы тут выжить, надо тут родиться. Это мы в нашем мире – герои, поскольку у себя мы единый сплочённый и сверх разумный организм. У нас синергия колоссальная, а тут всякий за себя стоит. Они даже не стая и не стадо, а никчемные одиночки. Нашёлся вот какой-то Создатель, что решил их хоть как-то сорганизовать в цивилизацию. А чуть даст слабину, они все рассыпаются как семечки из худого мешка!
– Какую слабину? – не понял его Радослав. – Какой Создатель? Он где?
– Такую слабину. Он скоро уснёт. Ему же отдых нужен. Тогда они и покажут, на что они способны. Всё разнесут в клочки. Так уже было.
– А потом? Сами всё и восстанавливают?
– А кто? Я что ли за них порушенное буду чинить? Создатель проснётся, они опять входят в разум и в понимание, что и к чему.
Радослав слушал Кука, как слушают бред умалишённого. Но Кук не был похож на умалишённого. От его более чем странных слов веяло жуткой убедительностью.
– Да ты не расстраивайся. Мы же улетим, как станет опасно.
– А теперь почему нельзя? Летим к Пелагее, если на Паралею не хочешь. С её Бусинки куда угодно можно добраться. В том числе и домой…
– Не отпускают меня отсюда до времени, Радослав.
– Кто?
– Создатель и не отпускает. А как уснёт он, я и удеру. Не раз уже я так и поступал. Жаль, конечно, мне Фиолета…
– Его-то почему?
– Я хотел сказать, что мне жаль его «Пересвет».
Увидев своё новое жильё, Лота остолбенела. А потом не стала скрывать, что жила тут прежде со своим мужчиной по имени Капа. Теперь он живёт где-то в пригороде. Он маг Храма Ночной Звезды. Этаж в столичном доме ему не нужен, а деньги для нужд Храма и для непростой жизни в сельской местности нужны. Таким вот странным образом маг, катавший его жену в «золотой лодочке», проявился и в его жизни. Нет, Радослав пока что не видел мага Капу. Но его присутствие всегда ощущалось там, где жила теперь Лота. Опять же, почему так было, если сам маг тут не появлялся, да и не мог? Вероятно, от того, что он продолжал жить в сердце самой Лоты. Она едва ли не с порога бросилась к шкафам и с радостью, перешедшей в визг, обнаружила в них нетронутыми все свои прежние вещи. Капа ничего не выбросил, никому не дал ничего растащить, что говорило о том, что Радослав снял жильё самым первым. А до этого маг свой этаж в аренду не сдавал. Полная сохранность вещей бывшей любовницы говорила не о его пренебрежении к своему прошлому с Лотой, а о том, что он, возможно, долго её ждал обратно. Что он ничего не знал о том, что с нею произошло за всё это время. Что он после исчезновения Лоты из столицы сюда и носа не совал.
– Ты любила его? – спросил у неё Радослав.
– Он был похож на тебя. За это я его полюбила. А теперь ты напоминаешь мне его. За это я опять буду твоей телесной радостью. Ты же хочешь?
Сильно загорелая, поскольку много работала на улице в цветниках и в саду Кука, похудевшая, печальная, она слабо напоминала прежнюю, нежно-золотистую Лоту с сияющими ласковыми и обманчиво-наивными глазами. От прежней игры в легковесную дурочку ничего не осталось. Это были глаза уставшей и давно взрослой женщины, утратившей всякое желание обманывать хоть кого.
– Я сильно скучала по нашей совместной телесной радости, – сказала она и прижалась головой к его груди. Удивляясь тому, как резко она изменилась, прежней осталась только её фигура, он испытывал к ней не столько сексуальное влечение, сколько сильную жалость. Но Лота была как раз из таких женщин, с которыми возможно было практиковать секс без любви, в отличие от Ландыш, которую можно было только любить. Странная изначально, как и всё что тут происходило, любовь к бедняжке Ландыш вдруг внезапно испарилась, как внезапно и накрыла после её купания у водопада. Она была как ливень, настолько бурный во время его пролития, когда кажется, всё вокруг и навсегда утонет, но стремительно исчезающий за далёкими крышами и зелёными массивами лесов без особых следов. Только мутные лужи, высыхающие так быстро, что уже через короткое время опять сухо, опять знойно. И не происходит никакого подлинного обновления мира, в которое верилось при раскатах гулкого грома в небесах, превратившихся в океан.
Вот тебе и золотая лодочка! А если бы не откровенный рассказ Ландыш про обаявшего её мага, что изменилось бы, а что осталось прежним? Или так и тянулось бы изо дня в день, как привыкает человек с приятностью пить по утрам кофе и никогда от него не отвыкает, пока в доме есть ароматные кофейные зёрна заодно с кофемашиной. А нет ничего, так привычка какое-то время похнычет внутри без привычного утоления, а там и к другому чему прислонится. К чаю, к соку, а ещё лучше к чистой воде. Но тут уж сравнение хромало на обе ноги от невыносимой своей приниженности. Любовь не кофейные зёрна, не аромат от гудящей кофемашины. А всё потому, что тут не было кофе, а воспоминание о нём было невозможно томительным во вкусовом смысле. Ему даже во сне снилось, как он пьёт кофе и наслаждается его ароматом. Все его прежние жёны любили кофе, пили его по утрам, и очень часто вместе с ним в постели. И только одна из жён -Ландыш не ведала вкуса кофе и никогда его не хотела.
– Так ты не ответила, любила ты своего мага? – опять спросил он Лоту. – Расскажи мне, за что его любят женщины?
– Зачем тебе? Тебя тоже любят женщины. У тебя в придачу к твоей красоте тоже есть очень красивое и большое мужское достоинство.
– За его причиндалы ты его и любила? За это не любят, Лота! Это всего лишь инструмент для любви.
– Как же любить, если инструмента нет?
– Нельзя?
– Чем же будет мужчина любить? – Лота никак не могла понять, чего он от неё хочет?
– У кого маленькое достоинство, у того и любовь мала? Так что ли? Это же чушь дичайшая, Лота! Ты хоть немного поумнела бы за годы жизни вне прежних отупляющих райских кущ на твоём младенчески-спящем континенте.
– Почему ты сердишься? Ты меня не хочешь? Я несколько разучилась любить, это так. Но я всё вспомню. Я опять буду тебе желанной.
– Да ты мне нравишься после всего намного сильнее, чем прежде. Любви я тебе не обещаю, а телесную радость гарантирую.
– Без любви не может быть радости, – опять не поняла Лота. Она расстроилась. Раз не могла она отвлечь его от явной печали, то что-то с нею не так. Его разговоры были для неё свидетельством того, что она утратила свою привлекательность. Как же тогда не остывающие мечты о Капе? А они были её главной тайной. Надеждой на возможную встречу и повторение всего утраченного. Лота даже не понимала, что такое вот её отношение к Капе, мечты о нём, полное прощение его и есть любовь. О которой и говорил Радослав. Путаница была в словах, а не в её голове. Не равноценные друг другу явления люди называли одним и тем же словом.
Он достал тот самый перстень и протянул его Лоте. – Утром вернёшь его мне. Тебе нельзя носить его на своей руке, в противном случае Кристалл тебя разрушит. А так, ты получишь незабываемые ощущения. Да и я… – больше он ничего не сказал. Лота схватила незабытую драгоценность, прижала к себе, а потом поднесла к своим глазам, как будто силилась нечто увидеть внутри Кристалла. Розовое сияние от большого камня упало на лицо Лоты. Оно на глазах Радослава стало нежно розоветь. Лота восхищённо открыла свои маленькие и румяные губы, так что её рот стал буквой «о», что выглядело смешно и по-детски. Она для чего-то полизала перстень языком, после чего и надела его на указательный палец, поскольку её пальцы были тоньше, чем у Ландыш. Извилистым движением она сбросила вниз свою шёлковую хламиду, в которую и нарядилась умышленно, чтобы не обременять себя трудно снимаемой одеждой. Соски её груди были выпуклыми и сильно пигментированными, поскольку Лота была кормящей матерью. Он вдруг подумал, что брезгует к ним прикасаться. Мысль о возможности уловить вкус женского молока была неприятной. Лота словно бы уловила его настроение. Она взяла узкий, прозрачный шарфик и обвязала им свою грудь, завязав впереди узлом в форме банта, плавно спустила руки ниже, погладила свой живот, показывая ему, что в остальном её фигура не претерпела никаких негативных изменений и даже стала стройнее от регулярной физической нагрузки на свежем воздухе в садах Кука. Она источала из себя такое вожделение, поскольку очень долго вела тотально одинокий образ жизни в женском смысле, что казалось, оно зримо окутывает её как туманная взвесь. И сама Лота казалась похожей на Ландыш, когда та вышла из-под струйной занавеси небольшого водопада на глазах восхищённого Фиолета. И на глазах собственного мужа, которого она не увидела из-за расстояния. Да и не знала о том, что он её наблюдает. Такое вот поведение жены, смахивающее на стриптиз, вдруг с большим опозданием вызвало в нём негодование. Да ещё этот маг, с которым она купалась. Она заслужила то, чтобы быть отвергнутой. А Лота на то и Лота, чтобы не испытывать к ней глубоких чувств, не носить в себе саднящих переживаний, вызванных ею. Она давала только физиологически необходимое снятие напряжения. Он был её работой, всегда тончайшей и искусной. Только и всего. За что он и платил ей. С таким же тщанием она вышивала и шелка, с каким её пальцы, едва-едва касаясь, бегали по его коже, точно также что-то на ней вышивая, но без иглы, разумеется. Мягкое тёплое облако окутало его собственное сознание…
Если, думала Лота, мечтающая о чуде, Капа узнает, что она тут живёт, он к ней вернётся. Тогда он не будет брать денег с Радослава за аренду. Тогда Лота ничем не будет обязана Радославу. Тогда все будут счастливы. Радославу не надо будет настолько тратиться, Капе не надо будет тосковать в одиночестве. Он узнает, что у него есть дочь. А Лота знала, что Капа один и что он тоскует, поскольку она тоже тоскует о нём. А жена Радослава, на которую он был за что-то обижен, будет прощена своим мужем. И чтобы это счастье воплотилось в реальность, надо было только одно. Чтобы Капа узнал, кто живёт в его бывшем жилье. Этим занималась Азалия. Она обещала Лоте сделать всё возможное, чтобы маг Храма Ночной Звезды узнал о возвращении Лоты.
Щедрая на горести Сирень
Как-то раз Лота возвращалась из салона, куда относила готовый заказ и при повороте на одну из улиц она столкнулась с тем, при появлении которого даже во сне у неё, как она думала, остановилось бы сердце. Но сердце не остановилось и наяву, хотя ледяной ужас пронзил женщину. Мутный взгляд прохожего, как будто он не окончательно проснулся, клочковатая нечёсаная толком борода, явно неопрятная одежда. Он сделал вид, что не узнал Лоту, глядя как бы сквозь неё и досматривая на ходу свои собственные мрачные сны. Пройдя мимо, он, вроде бы, и растворился среди прочих людей, но испуганная женщина, охваченная манией преследования, вбежала в одну из столовых, чтобы прийти в себя. Она села за столик для одиночки, заказала себе сок и какую-то пустяковую булочку, ни к чему не притрагиваясь, но только чтобы войти в привычную реальность, поплывшую из-под её ног. Глядя в окно и успокаиваясь, она снова ощутила прикосновение ледяного холода, но уже к своей спине. Тот тип сидел сзади, неподалёку. Столовая была тою, куда ходили люди попроще, не исключая бродяг. Он что-то жевал и, вроде бы, не видел Лоту. Но она чувствовала, что он её видит и узнаёт. И вошёл сюда не случайно и не потому, что был голоден. Она никак не могла вспомнить его имени.
Лота, как подхваченная ветром соринка, вмиг оказалась вне стен столовой и помчалась в сторону своего дома. Вбежав на свой этаж, она приказала Азалии никому не открывать двери, кто бы это ни был. У Радослава были свои ключи, к тому же Радослав не из тех гостей, кто приходит каждый день. Да и гость ли он? Скорее тот, кому тут всё и принадлежит, только особой нужды у него в таком вот добре нет.
Едва успокоившись и убедившись, что тут для неё угрозы нет никакой, да и в многолюдной толпе этот человек никогда не посмеет подойти к ней, чтобы её добить, раз не сумел в уединённом месте. Да и зачем ему это надо? Какую угрозу она могла для него представлять? Какую лютую ненависть надо испытывать к человеку, чтобы вонзить в него нож? Тем более к такому, кого и не знаешь, не знал никогда. Не ради же розового алмаза – подарка Капы он на неё напал? И даже в такую минуту Лоте не пришла в голову мысль, что телохранитель Сирени выполнял приказ своей госпожи. Лота не знала, что телохранитель давно бывший, хотя и догадалась об этом. Уж очень неопрятно он выглядел. Не стала бы влиятельная магиня держать такого вот неряху около себя. Даже бродяги не все так выглядели, иные и на бродяг похожи не были, а этот явно выглядел опустившимся в безразличие ко всему человеком.
И в этот самый миг раздался трезвон звонка за её дверью. Азалия спросила через дверь напряжённым голосом, – Кто ты?
Послышался ласково-повелительный голос Сирени, – Я – магиня Сирень. Мать владельца помещения. У меня есть разговор к Ароме.
– К какой ещё Ароме? – грубо спросила Азалия. – Тут таких нет!
– К Лоте. Арома – это её домашняя кличка была. Она знает.
Азалия примчалась к паникующей Лоте и объявила о визитёрше. Пришлось открыть дверь, хотя сомнения в том, а стоит ли это делать, возникли. Ведь по закону об аренде арендуемое помещение полностью находится во владении того, кто и платит деньги, пока договор существует. И кого впускать, а кого нет, решает только тот, кто и платит за временный свой дом. Хозяин общается только со служащими из бюро по предоставлению жилья внаём, а не с теми, кто жильё арендует.
Перед Лотой предстала та, кто и сотворила на свет того, кто подарил Лоте ребёнка как производное их совместной любви. Сирень была всё та же, да и времени прошло не слишком уж, чтобы она изменилась. Хотя про Лоту такого сказать было нельзя. Сирень критически осмотрела исхудавшую златолицую, бывшую возлюбленную своего сына. Конечно, Лота успела отчасти и смыть со своей кожи нестойкий загар после жизни в субтропических широтах другого континента, но его следы оставались, и женщина была похожа на помутневшее от времени золотое изделие, покрытое тёмной патиной. Лота и прежде была миниатюрной, а теперь казалась и вовсе малюткой. Худенькое заострённое личико уже не излучало непобедимого очарования. Тревожные глаза Лоты казались намного больше, чем прежде, и под ними были заметны тени хронического утомления. Зато грудь стала подозрительно выпуклой. Сирень пока что не догадывалась о том, что Лота – кормящая мать. Довольная тем, что Лота подурнела и уже не казалась юной чаровницей, а заурядной рабочей пчёлкой, каких в ремесленном квартале для златолицых столько, что в глазах рябит, Сирень самоуверенно уселась на гостевой диван. Она вела себя так, словно бы Капа так и пребывал тут, а она как мать и старшее должностное лицо над ним, да и над всеми, властвует. Лота же как была вне чёткого определения своего статуса для Сирени, таковой и осталась.
Сирень насторожилась, услышав в отдалении детский плач. Азалия поспешила к ребёнку в детскую комнату.
– Это что такое? – Сирень подняла дуги своих ярких бровей. Сняла розоватый шарф, похожий на облако, со своих седых волос, но уже окрашенных в розоватый оттенок. Расправила шёлковые цветастые складки длинного платья. Платье было также розовато-белым. По светлому полю были разбросаны вышитые букетики алых цветов с узкими атласными листьями, нашитыми поверху. Лота залюбовалась работой как профессионал. Сирень оценила её восхищение и заметно подобрела. – Чьё там дитя плачет?
– Моя дочка. Ей уже год. Она встала на ножки, – ответила Лота.
– Так ты родила? И почему так долго кормишь грудью?
– А чего не кормить, если дитя просит? Её это успокаивает, а меня предохраняет от нежелательной беременности.
– Чушь это! Выдумки простонародья. Опять пустилась в прежний блуд, раз предохранение тебе необходимо?
– Я не магиня, чтобы такие слова знать. Да и почему бы мне не любить, если мне того хочется? Я разве старуха? Или не вызываю желания у крепких мужчин?
– Я же не мужчина, чтобы отвечать тебе на подобные вопросы. По мне так ты как была, так и осталась гуляющей кошкой. Только прежде ты обладала атласной золотой шкуркой, а теперь вся облиняла. Паршивая ты какая-то, если честно. Но видимо, у твоего потребителя нестандартные вкусовые пристрастия. Судя по тому, где ты обитаешь, бродягой он не является. На какие средства ты роскошествуешь?
– У меня есть роскошный мужчина для нашей взаимной и также роскошной телесной радости.
– Ах! – отмахнулась Сирень от её слов, – никак не могу привыкнуть к такому пошлому жаргону златолицых шлюх! И что же твой роскошный мужчина влиятелен? Если позволяет своей истрёпанной подстилке жить в элитном жилье?
– Кто бы меня и трепал, – возразила ей Лота. – Я веду очень достойный образ жизни. Мой мужчина у меня один.
– Как я понимаю, если судить по времени, ребёнок от моего сына? Или ещё кто-то был?
– Не было никого, кроме Капы. Теперь другой появился.
– А между Кипарисом и этим другим было бессчётное количество всех прочих?
– Не было никого. Я жила на континенте бронзоволицых в большом имении. Я сильно боялась бронзоволицых. Они бешеные, крикливые и злые, – искренне поделилась с Сиренью фактами своей жизни Лота, так и оставшаяся наивной.
– Как же боялась, если работала у бронзоволицего хозяина?
– Хозяин был белокожий.
– Вот как! – воскликнула Сирень, – и как же его звали? Он не был случайно лысым и огромным? С пушистой рыжеватой бородой?
– Да. Был лысым и очень могучим телесно.
– Вот как! Так ты и ему давала то, что ты называешь телесной радостью?
– Нет. Он никогда не смотрел на меня как на женщину. У него была своя белокожая и очень красивая жена. Был почти взрослый сын и маленькая дочка.
– Вот как? – Сирень помрачнела, – У Золототысячника опять появились дети? От кого бы это?
– Дети не его. Приёмные. И его не звали Золототысячником. – Лота покорно отвечала на все вопросы властной магини, хотя было большое желание выгнать её вон. Если она и магиня, то её вера не есть вера Лоты. Её власть не та власть, какой Лота обязана подчиняться.
– Как же его имя?
– Белояр Кук.
– Что за странное имя? Кук? Ну да. Имён у него может быть столько, что он меняет их при каждой смене погоды. Конечно, на континенте бронзоволицых проживают белокожие люди, да ведь их единицы, и не каждый же из них лысый с рыжеватой бородой, к тому же обладатель могучего облика. – Сирень задумалась. – Ничего нет удивительного в том, что Золототысячник не обращал на тебя внимания. Ты стала настоящим страшилищем, Арома. Кипарис точно тобою бы пренебрёг. Не знаю даже, чем прельстился тот мужчина, который платит за твоё дорогое жильё. Вероятно, ты обладаешь чем-то более ценным, чем внешние данные. Ты же всегда была искуснейшей шлюхой.
– Никогда я ею не была. Я всегда была верна тому, кто меня выбирал.
– При условии, что выбирали тебя многие и многие, и они же тебя бросали после употребления по назначению. Только такой дурак как мой Кипарис и мог в тебе увязнуть. Чего же ты и хочешь. Он маг, а им предписано воздержание во всех сферах жизни. А молодость на то и молодость, чтобы все предписания нарушать. Он на любую бросался, как возможность возникала. Хотела бы я взглянуть на того, кто выбрал тебя сейчас. Уверена, что он урод.
– Нет! – закричала Лота, – Тебе, старухе, и не мечтать о таком мужчине! Он сильно похож на Капу. Только он более зрелый человек, более великодушный, более умный.
– Совершенство, короче. И вот решил хоть как-то разбавить собственное совершенство тем, что завёл себе ущербную женщину.
– Ты сама ущербная! Ты зачем пришла? Оскорблять меня? Кто тебе сказал, что я тут живу?
– Сколько вопросов сразу, – засмеялась Сирень, довольная тем, что уязвила Лоту. – Но я отвечу. Мне о тебе доложил мой бывший телохранитель Кизил. Он иногда приходит в мой дом ради пропитания. Я не отказываю бывшим своим верным людям. К тому же я спасла ему жизнь. Ты знаешь о том, что его приговорили к утоплению в океане? Но я выхлопотала ему милосердие.
– За что? – спросила Лота, жалея, что Кизила не утопили.
– Было за что. Напряги свой умишко, тогда и поймёшь, что ничего не происходит без причин. Я рада, что ты осталась жива. Всё потому, что Кизил оказался слишком мягким человеком, не способным на убийство. И я тому рада. Я всегда вычисляю злодеев и избегаю контакта с ними. Они всегда опасны. Я всего лишь хотела наказать тебя за твоё недостойное поведение. Никто и не собирался лишать тебя жизни. В противном случае, тебя просто бы не было. Или ты думаешь, я не нашла бы для тебя профессионального палача? Легко. И тогда не надо было бы твоему странному мужчине оплачивать тебе целый этаж. Он нашёл бы себе другую златолицую шлюху. И не было бы у тебя твоей дочки, а у меня ещё одной внучки. Но тогда я могла только догадываться о твоём положении. Ты скрытной оказалась.
