Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
Выход Фиолета из снов Ивы в реальность
Она не помнила, как дошла по тёмному лесу до той самой круглой поляны. Но ничуть не удивилась, увидев там Фиолета, сидящим на поваленном дереве. Она даже безошибочно определила само место, где он и сидел. На нём светлел тот самый загадочный костюм, те же серебряные ботинки. И бороды у него не было. Ива села рядом и прижалась к нему. Ствол упавшего дерева был сухим и мягко обросшим курчавым мхом. Фиолет обнял её в ответ.
– Почему, – спросил он, – я не могу быть с тобою вместе, когда мне, вроде, никто того и не запрещает. Ты ведь понимаешь, все эти игры в командира и в его команду, в которую я и не вхожу, не могут быть настоящей жизнью. Между мною и прочими стоит непонятная стена. Нет, никакой вражды нет, мы отлично общаемся, но когда проходит день, и я остаюсь наедине с собою, я абсолютно пуст, безмерно одинок. Если бы ни одна совсем ещё молоденькая женщина… Но ты не ревнуй, у неё есть муж, которого она любит. У нас только дружба, взаимная симпатия.
– Её зовут Ландыш, – не спросила, а утвердила Ива. Фиолет молчал. Если он и удивился, Ива того заметить не могла. Было темно. – Ты тоскуешь о «Пересвете»?
– Да. Тоскую о нём, как и той жизни, которой у меня уже никогда не будет. – Его лицо даже в темноте слегка светилось, таким оно было белым. И Ива опять подумала о том, что у него вместо крови в сосудах и капиллярах некая загадочная субстанция, похожая на молоко. Она потрогала очень бережно, губами, его лицо. Оно было прохладное. Фиолет с готовностью прижался уже своими губами к её губам. Странный поцелуй был мало похож на страстный и мужской. Ива вдруг подумала о том, что не помнит, а был ли он её мужем? Казалось, что был, и в то же время Фиолет казался ей собственным вымыслом, каковому в жизни нет места. Она заплакала от непонятной жалости к нему. Но возможно, жалость возникла и к себе самой. К тому, что она, став здоровой, так одинока. Как не была в то время, когда хромала. Она вспомнила о Ручейке, ставшем Светлым Потоком. Он показался сильно похожим на Фиолета. Только он проще и понятнее. Он настоящий. Ива вдруг поймала сама себя за эту мысль. Разве Фиолет не настоящий? Она судорожно ощупала его сильные руки. Его статное тело казалось живым, он дышал рядом, но чего-то не хватало, чтобы почувствовать его подлинным. Настоящим. – Ты мне снишься? – спросила она.
– Я не знаю, – ответил он. – Мне кажется, что в эту самую минуту в этом самом лесу, на этом поваленном бревне сидит одно единственное существо. Но кто? Ты или я?
– Мы и есть с тобою одно единственное существо, – сказала она. – Ты же мой сон. Моё порождение.
– Нет, – не согласился он. – Я не сон. И если я порождение, то не твоё. – Он крепко обнял её. И опять они долго молчали.– Иногда я тоскую так сильно, что у меня начинает болеть всякий мой нерв. Тогда я себя спрашиваю, почему? Потому, что я хочу любви. Ты настолько сильно любила меня, Ива. Неужели ничего уже не повторится?
– Но почему? Кто тебе запрещает любить меня?
– Не знаю, – опять сказал он. – Но после нашей разлуки я вдруг очутился за непонятной стеной. Я сквозь неё вижу, слышу, разговариваю с прочими, что-то и делаю, но я всегда и тотально одинок. Ты не должна терять свои короткие годы молодости на тоску по человеку, который никогда не сможет жить рядом с тобою. Ты должна обрести своё счастье с кем-то другим. С настоящим, но обязательно добрым и умным парнем. Чтобы он не был таким, как тот Капа. Чтобы не стремился тебя подавлять, никогда бы не обижал, дал тебе детей. Он должен быть настоящим.
Вот тут-то он и произнёс то самое слово, о котором она тоже думала. Он сказал – «с настоящим парнем». И повторил с усилением, – «должен быть настоящим».
– Разве ты не настоящий, Фиолет? Ты самая подлинная моя любовь. Я увидела тебя в Храме Ночной Звезды и сразу поняла, буду любить тебя.
– Как жалко, Ива, что мы разминулись не только во времени, но и в своих мирах, куда нас кто-то вселил. Почему так? И всё же кто-то, очень жалостливый, наверное, тот, кто всем хочет только любви, хотя и не исключено, что в несколько другом её понимании, нечеловеческом скорее, дал нам саму возможность встречи.
– Я плохо тебя понимаю, Фиолет, – созналась Ива. – Я простая. Мне нужна простота и ясность во всём. Я хочу вернуть то время, когда мы жили с тобою в моём доме. Топили печку твоим странным зёрнышком, которое ты прятал в топке, я варила тебе овощной суп. Ты и теперь любишь наши овощи?
– Любил. Да. Помню. Но теперь не знаю, что я люблю. Мне всё безразлично как-то. Хотя я и играю роль беспечного весельчака. За что и не любит меня Радослав, считая легковесным и пустым. Иногда он смотрит на меня так, как будто я и в самом деле пустое место. Он пытается что-то ухватить во мне, а не сумев этого, ужасно на меня сердится.
– Ты тоскуешь от того, что любил меня? Наша разлука для тебя не пустяк? – с надеждой спросила Ива у него.
– Вот! Видишь, и ты считаешь меня каким-то пустяковым существом, – обиделся Фиолет. – Иногда мне кажется, что разлука с тобою была для меня как разлука с жизнью. Как разлука с моим «Пересветом». Не в том смысле, что «Пересвет» был полностью подобен человеку во всём, а потому, что утратив его, я утратил саму возможность попасть на Родину. Я утратил саму жизнь. А теперь я вижу только посмертные сны.
– Что ты говоришь такое! – закричала Ива, – какие посмертные сны? Я живая! И я рядом. И ты живой. И мы рядом. – Она обхватила его за шею, покрывая поцелуями его всего. – Милый, не тоскуй! Я прошу, будь весёлым по-настоящему, а не притворно. Ты же нашёл своих, и сам же велишь мне не тосковать в одиночестве. Я принимаю тот распорядок вещей, какой есть, если я не умею его изменить. Я понимаю, что ты не можешь остаться здесь, а я не могу улететь с тобою куда-то, о чём у меня нет ни малейших представлений. Ты так и останешься жить во мне. И надеюсь, что точно так же я буду жить в тебе.
Усиление терзаний Капы
Он взял её на руки и легко понёс её через весь лес, уверенно ступая своими серебряными ботинками по лесной подстилке, по неровностям, ухабам и упавшим веткам, как и бывает в лесу. Ива слышала, как они хрустели под его ботинками, Потом они вышли на ту самую просеку и пошли уже рядом по утоптанной, довольно ровной дороге к выходу на опушку леса. Она прижималась время от времени к его плечу, вдыхая странный аромат загадочного мира, незримое, но ощущаемое напыление которого было на его костюме. Они шли быстро и, подойдя к мостику, сделанному чьими-то добрыми руками через мелкую лесную речку, увидели тёмную фигуру на том её берегу. Это был Капа.
– Я так и знал, что ты пошла в лес, – сказал Капа. Он протянул руку Фиолету, – Привет, небесный бродяга. Ты по-прежнему воруешь чужих невест? Ведь Ива теперь невеста Светлого Потока. Или я что-то не понимаю? – Он маскировал свою речь под шутку, но был сильно встревожен появлением Фиолета.
– Я сама пошла в лес. Дышать было нечем в твоей гостинице. Никто меня не воровал, – ответила Ива.
– Предупредила хотя бы, – Капа никак не мог поверить в то, что Фиолет появится тут ещё раз. – А то мой помощник принёс тебе чай, а тебя нет в комнате. Я же волновался. Одна и в лес пошла. Ты в своём уме?
– Откуда на вашем континенте появляется чай? – вдруг спросил Фиолет. – Насколько я помню по своим путешествиям, тут нигде нет чайных плантаций.
– Откуда? – опешил Капа и от вопроса и от резкой перемены самого разговора в сторону бытовых мелочей. – Из торговых домов берётся. А кто его туда завозит, надо бы у торговцев узнать.
– У вас много странностей и нелепостей даже, если касаться всего устройства вашего хозяйственного комплекса. Заводов по изготовлению машин нет, а машины есть. Строительных комбинатов тоже нет, а дома строят. Я не имею в виду «Города Создателя». С ними вообще не разобраться. Кук считает, что на одном из спутников вашей планеты, который невозможно вам увидеть невооруженным глазом, спрятана особая машина. Она и запускает все те процессы, которые приводят к возникновению ваших «Городов Создателя». А ваше небесное «Око Создателя» это не настоящее созвездие, а голограмма, маскирующая подлинный управляющий центр здешнего мира. Ваш мир кем-то порабощён, захвачен. Как Паралея. Это планета, откуда я и прибыл. Но тут попытка увенчалась успехом. А там, на Паралее… – тут Фиолет вдруг покачнулся, после чего сел на прибрежную траву, свесив ноги с крутого берега лесной реки. Река была узкая, а берега её крутые. – Что такое со мною? – спросил он у самого себя. – Я же ничего уже не помню о Паралее. Почему? Я не знаю, каким образом и зачем я бухнулся сюда.
– Успокойся, – Ива устроилась рядом с ним. – Так бывает. Ты же перенёс жуткие испытания. Это самозащита твоей психики от перегрузки. Чтобы она не замкнула от перенапряжения. Потом, постепенно твоя память на прошлые события полностью восстановится в тебе. Мне Сирень об этом же говорила. Когда я начисто забыла обо всех операциях и о времени, которое провела в лечебном центре.
– Моя добрая, доверчивая девочка, – вздохнул Фиолет. – Но ты меня утешила. – Он взял её за руку.
– Может, хватит миловаться? – одёрнул их Капа. – Может, Иве домой пора? А ты, небесный бродяга, лети, куда и летел, на своей небесной машине.
– Ты знаешь о небесных машинах? – Фиолет резко развернулся в сторону Капы, – откуда?
– Оттуда. Меня мой отец Золототысячник поднимал к небу на такой же машине. Мой отец такой же небесный бродяга, как и ты. Так что и не шифруйся. Я многое о тебе понял. Я даже нашёл место, где ты и оставил свою летучую машину. На берегу реки в поле, куда никто и не ходит. Там же топко. Но в таких ботиночках, как я понимаю, ты не завязнешь нигде. Если тебе надо, они тебя и над поверхностью пронесут. У моего отца точно такие же. Я спрашивал об их свойствах. Он мне объяснял. Не таился. Всё равно же мне их взять неоткуда. А расскажи я кому, то кто ж поверит. Я маг, и людям говорить нелепости права не имею.
– Золототысячник? У нас нет человека с таким именем, – ответил Фиолет.
– Может, среди своих у него и другое имя. Мне оно неизвестно.
– Как он выглядит? Внешность у него какая?
– Огромный, если по росту. И вообще мужчина мощный. Много выше тебя и даже меня. Череп лысый, а борода густая и рыжеватая.
– Кук! – воскликнул Фиолет. – Вот кто подлинная загадка для всех нас.
На самой окраине посёлка Ива долго обнималась с Фиолетом, не желая с ним расставаться. Она уже знала, что он не был ни её сном, ни её видением. Он существует в реальности. Ведь и Капа его видел.
– Пройду потом твоим огородом к аэролёту, – сказал Фиолет.
– А если кто его увидел? Как же ты оставил его так далеко? – спросила она.
– Не увидит никто. Я включил режим невидимости, – ответил он. Она уже знала, что такое режим невидимости. Она всё вспомнила о «Пересвете».
– Как бы я хотела хотя бы раз полетать на такой вот машине, – сказала Ива. – С тобою над облаками. Как в моих снах было.
– Да зачем тебе он и его машина? – опять встрял Капа. – Куда он тебя завезёт, разве ты знаешь? Ни он сам, ни его сотоварищи тут жить не останутся. Так что и не пробуй ты на вкус их чужой мир, а то на всю жизнь уже отравишься. Выходи ты замуж за своего друга Светлого Потока. Чтобы и я уже окончательно к тебе увял как к той, кто для меня несбыточная мечта. А я уже не мальчик, чтобы мечтать. Да и ты не прежняя девочка, балующаяся в Храме Ночной Звезды со своим дружком Ручейком. Помнишь, как вы с ним обманывали старого Вяза? Я всегда видел ваши хитрости, но жалел тебя. Не хотел, чтобы тебя отругали. – Капа тянул её за руку к себе. – Отпусти ты его! Не терзай ни его, ни себя. С ним же не сложилось. И уже не сложится.
– Разве у нас была такая возможность, чтобы хоть что-то у нас сложилось? Фиолет! – она пихала Капу, – Не улетай один! Я с тобой хочу! У меня такое чувство, что я знала тебя всю жизнь и прожила её с тобою…
– Это был твой бред, – рассудительно убеждал Капа, оттесняя девушку от нерешительного Фиолета. – Да улетай ты, недоумок небесный! – заорал на него Капа. – Или опять сшибёшь меня с ног? Я давно ей не опасен. Я давно стал другим человеком. Я посвящён в маги. Хватит уже тебе зажёвывать её судьбу! Раз не вышло, так и не выйдет никогда у вас с нею общей судьбы! А то я твоему начальнику Золототысячнику дам знать о твоих полётах к чужим невестам. Не ломай её жизнь и её психику, – сказал он совсем спокойно и повелительно, как привык общаться со всеми людьми, считая себя самым лучшим из магов континента. Пусть недоброжелатели и завистники так не считали. Он знал себе истинную цену.
– До чего же простодушные люди тут обитают. Каждый считает себя вправе влезать в чужую жизнь, – сказал Фиолет, ни к кому не обращаясь.
– Чужой жизни не бывает. Жизнь у нас общая. Одна на всех, – назидательно промолвил на это Капа, ставший достойным и выдержанным магом, или мнящий себя таковым. И Фиолет пошёл в противоположную сторону от него и Ивы. Пошёл быстро и вскоре растворился в темноте. Ива заплакала и прижалась к груди высокого ростом Капы, принимая его правоту. Не понимая ни себя, ни поведения Фиолета.
Соблазны золотого континента
С некоторых пор Радослав пристрастился к поездкам к Андрею Скворцову на его континент. Ландыш на долгие дни оставалась предоставленной самой себе. Вика не желала расставаться с малышкой Виталиной, скучая без Кука, вечного скитальца по неведомым местам и прочим важным делам. Алёшка был не в счёт. По сути, Вика завладела ребёнком на правах матери при старшей ново обретённой дочери Ландыш в придачу. Ландыш и не очень сопротивлялась узурпации её материнских прав врачом звездолета Вероникой. Она была охвачена чем-то своим и глубоко-тайным от всех прочих, до времени. Отсутствие Радослава её мало тревожило. А сам он и вовсе забывал о своей юной жене, как оказывался у Андрея.
Огромный континент открывал его взору свои малозаселённые пространства, вечно зелёные леса, реки со множеством водопадов, равнины, населённые тихим, несуетливым и необычным народом. Андрей жил довольно обособленно. Его дом располагался на возвышенности, с которой отлично просматривалась вокруг лежащая местность. Из-за повышенной ветрености, продуваемости со всех сторон, тут было не так жарко и душно, как в низинах. Когда-то в доме, принадлежащем теперь Андрею, жил влиятельный управитель местных областей, не имеющий наследников. После его смерти ловкий Кук перехватил через своих вездесущих агентов его дом задёшево. Так что, по сути, дом также был имуществом Кука. Но это никого не волновало. У Андрея была местная жена. Маленькая, гибкая, с золотым отливом кожи, она имела очень сложное имя, произносимое на местном языке почти как песня одними гласными звуками. Перевод имени был таков, – Лотос, распускающийся на рассвете. Если кратко, то лотос рассвета. Андрей сократил его до имени Лора. Златолицая жена не была против и такого имени. Чисто домашнего. – И тут своя Лора, – ворчал про себя Радослав. Ему было не очень радостно произносить это имя. Но нагружать свою обыденную речь всякий раз Лотосом рассвета было ещё нелепее. Он, противореча Андрею, называл её просто Лотосом. Так что у неё было три имени. Но и к этому она была снисходительна и терпима. При её неприметном, но несомненном участии в доме Андрея появилась ещё одна златолицая девица. Определить возраст было непросто. Они были все будто в едином возрасте, пока резко не старели и не усыхали, не мутнели до полной неразличимости их лиц. Так что ей могло быть и двадцать, и даже тридцать лет. Последнее было ближе к истине, поскольку она имела детей. Где-то эти дети обретались, пока она находилась, как бы, в гостях у своей родственницы Лотоса Рассвета, а на деле в спальне гостя Радослава. Поскольку её тоже звали Лотосом, но уже Лотосом, наделяющим своим ароматом всю округу, то промеж себя они с Андреем звали её уже Лотой. Чтобы отличать от Лоры – Лотоса Рассвета. Лота возникла как эксперимент. Однажды он взял и ради скуки, хотя и понимая, с какой целью она появляется в доме Андрея и его Лоры, надел на её палец перстень с алмазом Нэи, отнятый у Ландыш ещё в пору жизни на звездолёте. Тогда и началось…
Юную жену Ландыш мало занимал сам факт того, что муж где-то скитается среди скопища непонятных златолицых людей, поскольку для неё самой и окружающие её белолицые люди их континента, почти не отличимые от неё самой и от прочих землян, были также не очень и понятны. Цвет кожи, отсутствие или наличие бород мало что и значило для целей постижения тайн их коллективной души, а также душ сугубо индивидуальных. Она была занята своими жизненными экспериментами.
Итак, покидая вручённую ему на вечное хранение Пелагеей жену, он не испытывал никаких особых угрызений совести. Между всеми землянами существовала бесперебойная связь, малышка Виталина всегда под присмотром опытной мамаши и врача Вероники, сама Ландыш взрослая и себе хозяйка. Никаких выяснений она не выкатывала никогда, давая ему любую свободу, предполагая, что и ей даровано то же самое.
Совершенно бестрепетно созерцая златолицую Лоту – лёгкую и тихую, как в минуты отдыха, так и в её таких же тихих хлопотах, он думал вовсе не о ней. И не о покинутой на другом континенте Ландыш. Странность его путешествий к Скворцову, принадлежащему не к говорливой породе, заключалась в том, о чём и невозможно было никому поведать. Даже Куку, некогда посвящённому в эту тайну, но, похоже, прочно её забывшему. Во время его, безнравственных для человека семейного, ночёвок на континенте златолицых, в пригожем и простом одновременно доме Андрея и его Лотоса, Радослава опять стала посещать Нэя.
Нэя, оставшаяся в его памяти навсегда связанной с Паралеей, хотя она долго жила и в других местах, и Нэя призрачная не были похожими. Прежней Нэи уже не было нигде. Она и не могла быть прежней. Стать прежней означало одно из двух. Простить Рудольфа Венда и полюбить заново Радослава Пана. Ни того, ни другого она сделать не могла. Рудольфа Венда уже не было. А Радослав Пан был ей чужим. Он и сам не нуждался в её любви. Он получил то, к чему и стремился всю жизнь. Одиночество.
То самое его состояние, которого лишали его женщины, незваными приходящие в его личное пространство и всегда обустраивающие его под себя. То самое состояние, что он испытал лишь однажды, стоя на смотровой площадке околоземного спутника Борей. Совершенно один. Наедине с Космосом, вне Земли, вне её атмосферы, вне её соблазнов. На самом пороге своего взросления. Когда и подошла маленькая женщина Пелагея и нарушила его гармоничную внутреннюю Вселенную, тронув за руку.
И вот он его получил. Одиночество. И чтобы получить его в окончательной уже полноте, войти в одиночество Космоса его составляющей частью, надо было совсем немногое. Ждать.
Открытие тайн души самого закрытого человека из команды Кука. Андрей
Как-то они сидели с Андреем на утрамбованной площадке его буржуйского поместья, вернее, поместья Кука, у сиреневого озера, по берегам которого росли сиреневые лотосы, отчего вода и казалась насыщенно-сиреневой, овеваемые прохладой, словно бы такого же сиренево-насыщенного ветра, и молчали по обыкновению. В домах местных людей не было кондиционирования, оно было тут невозможным и слишком затратным, поэтому такие вылазки на кусочек прирученной одомашненной природы были настоящим блаженством.
– Благорастворение воздухов, – сказал Андрей из породы редких молчунов. Он наблюдал за белой лодкой, в которой абориген ловил свою вкусную рыбку ради пропитания. Озеро было гладко-зеркальным, пригожим и ленивым, как и сами люди вокруг, как и весь континент в целом. Желать тут было особо-то и нечего.
– То, к чему я был устремлён в самом начале, теперь дано мне. Но дано уже как пожизненное заслуженное наказание, – сказал Радослав вовсе не Андрею, а сам себе.
– Всем бы такое наказание, – флегматично отозвался Андрей. – Я вот думаю, а не остаться ли тут насовсем?
– Сидеть тут как джин в своей бутылке? – изумился Радослав, первый заговоривший об одиночестве.
– Да. Кук обещал мне отдать всю горную страну во владение. Просто потому, что она никому и не нужна.
– Когда-то мы, земной десант, также владели целой горной страной на Паралее. Правда, нас одолевали другие претенденты на то же самое. И отец Фиолета – Разумов Рудольф Горациевич так и остался один владеть спорным имуществом до поры до времени. Не знаю, что теперь с ним будет? Ведь он уже не сможет покинуть Паралею, как бы того не хотел. А вот хочет ли, это вопрос. Приёмный сынок Фиолет Арнольд не оставил ему выбора, разгрохав звездолёт. Кук согласен оставить тебя здесь?
– Да. Он так и сказал, «Как знаешь. Твой выбор».
– А как же Пелагея и её планета Бусинка? – до сих пор для Радослава был неясна та роль, которую Пелагея сыграла в жизни Андрея, сделав его таким вот окончательным сычом.
– Пелагея это сфинкс, стоящий на распутье с его недобрыми загадками. Не отгадал, так и пропадай. А как ты встретил её впервые? – задал он свой вопрос Радославу. И это было впервые, когда Андрей вторгся в сугубо личное пространство собеседника.
– Раз ты первый начал, то мне и легче. Пелагея – она появилась как та самая тёмная колдунья – древний алгоритм из старой сказки. И запрограммировала целенаправленно те пути, в ту сторону, какая и была ей угодна для её целей. – Он замолчал. Не сказал о том, что в его жизни возникла добрая фея по имени Нэя, и пути не привели к тому, чего желала Пелагея. И её поздний бледно-ядовитый Ландыш ни на что уже не мог повлиять. Пелагея получила своё продолжение от того, кого и любила всю жизнь. От Ростислава Паникина через его сына Рудольфа Венда, настоящего Радослава Пана и своей дочери Ландыш.
– Она получит себе Виталину. Она найдёт пути, как это сделать. Несколько поздновато, но на её век хватит. – Радослав озвучил продолжение тех мыслей, о которых не мог знать Андрей. Но было всё равно, что поймёт, а что домыслит сам Андрей. И подумав о Пелагее, он признался себе в том, что нисколько бы не удивился тому, что Ландыш как-то по своему тоже это понимала.
– Поэтому она и не любит своего ребёнка, и только бережёт как драгоценную посылочку для матери. А то, что Пелагея опять возникнет, у меня и сомнений нет, – Радослав опять озвучил обрывок своих раздумий.
И додумал уже про себя. Кровное дитя рода Паникиных было ей дороже, чем собственная дочь от неудачника Рамона Грязнова.
– Радослав, – продолжил беседу Андрей, – поскольку ты поспособствовал тому, что многое мне стало ясно, я хотел тебе сказать вот что. У Вики нет никакого мужа на Паралее. У неё вообще нет мужа. Это была лишь легенда прикрытия, непонятная для меня абсолютно. Но Пелагея – любитель плести замысловатые петли, вроде как макраме, но из наличного вещества чужих судеб. Теперь я понял. Она была кем-то вроде няньки для младшей сестры Ландыш. Она же, наша Вероника, дочь Пелагеи. Ты не знал?
– Нет, – изумился Радослав. – Как могло такое быть? У Вероники были обычные родители, вообще не связанные с Космосом. Я отлично помню данные о ней, поскольку она прибыла на спутник Гелию, когда я был там ГОРом.
– Пелагея оставила дочь, рождённую на Земле, родственникам мужа, брак с которым она считала глупостью, совершенной из чувства мести тому, кто не оправдал её ожиданий. Ни отца Вероники, ни саму Веронику она никогда не любила. Пелагея, как и Кук, из той самой разновидности людей, которые никогда не испытывают чувства вины за прошлое, поскольку смотрят всегда только в будущее. Отец отдал ребёнка своей бездетной сестре, а та воспитала её как родную дочь. Сама же Пелагея, став спутницей Змеелова – последующего Вайса, навсегда покинула Землю. Ни ей, ни уж тем более Вайсу в те времена не было и дела до маленькой девочки. На Землю Пелагея иногда и возвращалась, но надолго никогда не задерживалась. Вечная скиталица – Пелагея таковою же судьбой наградила и своих детей. Она, видимо, хотела ещё в твою бытность на Земле подвести к тебе поближе свою дочку Веронику. Да ты ею пренебрёг. Она и потом послала её за тобою вслед на спутник Гелия, используя для этого возможности Риты. Но ты и там её проигнорировал. Род Грязновых как-то прочно прицепился к Пелагее. То сам Грязнов ей попался в минуту, когда её женская репродуктивность угасала, то сын Грязнова стал вторым мужем её же дочери Вероники, и вместе они произвели двух сынов. Того же Алёшку.
– Это не так. Сын Артур мой родной. К Грязнову он не имеет никакого отношения, – вынужденно процедил Радослав. – Он был всего лишь студенческим другом Лоры – матери Артура, моей первой жены. Вроде привязчивой собачки бродил за ней, но не был ей нужен. Отчего-то Вика до сих пор уверена, что Артур тоже сын Грязнова. Неужели, живя с ним на спутнике Гелия, она не видела, насколько он был похож на меня? Но тут уж проявила себя та особенность иных женщин, когда они что-то вобьют себе в голову, никакие аргументы опровергнуть их заблуждения не в состоянии Впрочем, ни я, никто другой, таких аргументов ей и не предоставил. В силу полного безразличия, что и почему она считает. Почему ты сам не ответил ей взаимностью в нашей совместной юности? Я, если честно, совсем её не помню. Где и когда она была рядом?
– Она же дружила с твоей Ксенией. Или с Ларисой. Я уж и не помню. Они все там толпились рядом. Она была смышлёной и ладной крепышкой с двумя ямочками на щеках. Я увлёкся по молодым летам, но она мне отказала во взаимности, сказав, что любит тебя. А потом и сама искренне о том забыла. На спутнике Гелия, когда я там был, она была уверена, что была влюблена в меня в своей юности. До сих пор уверена. Таков вот механизм замещения былого унижения и страдания от первой неразделённой любви на довольно безобидную влюблённость в какого-то тихоню, то есть в меня, о которого все спотыкались и никто не воспринимал в качестве субъекта для серьёзных чувств. Но я же не мог ей такое сказать. Она и до сих пор любит тебя. Но так глубоко она затолкала, запрятала эту любовь, что и сама забыла о её наличии.
– Да будет тебе! – Радослава вовсе не порадовала такая новость. Он засмеялся, не веря в рассказ Андрея. Юность, казавшаяся некогда подлинной жизнью, да и не казавшаяся, а бывшая таковою, теперь воспринималась как чей-то чужой вымысел, который кто-то красочно и художественно изобразил. – Я в упор её никогда не видел и считаю, что и Вероника не могла меня любить. Разве можно питать хоть какое чувство к тому, кто к тебе относится как к дереву? Есть оно, нет его, оно всегда одно из множества ему подобных деревьев. Любование может и быть иногда, но личное общение невозможно. Я к ней так и относился. Не могла она меня любить. Я и теперь забываю о ней сразу же, как перестаю её видеть. Надеюсь, что это взаимно.
– Зря и обольщаешься. Она любит твою дочь как свою собственную. Я сам за нею наблюдал. Мамаша Пелагея как-то сумела вложить в неё способность к чувству, длиною в целую жизнь. Даже при условии его неразделённости.
– Закроем эту тему. Она мне, не то чтобы неприятна, но кажется дикой. Не Вика, понятно, а сама эта тема. Ты выдумщик, Андрей. Тебе самому проще думать, что я виновник неудачи в твоей первой любви. Это не может быть правдой.
– Это было когда-то правдой. А теперь-то, понятно, ничего, кроме отстранённого удивления на себя самого, когда смотришь на прошедшую жизнь со стороны, да ещё с приличного расстояния прожитых лет.
Златолицая женщина, вышедшая из трещины семейного разлома
Подошла Лота. Гибкая, в лиловой шёлковой тряпочке, намотанной на её тело до колен, она села рядом на утрамбованный песок. Положила голову к нему на плечо. В чёрных волосах сидело какое-то драгоценное существо. Серебряная ящерица, или похожее на неё изделие, смотрело на него фиолетовыми глазами, сразу напомнившими о Фиолете.
– Андрей, почему у тебя нет детей? – спросил Радослав, не испытывая к подошедшей, подсевшей и трепетно прижавшейся женщине абсолютно ничего. Как к той же Вике. Волшебство преображения происходило только тогда, когда в сумраке гостевой спальни он надевал на её средний палец кольцо Нэи. Она покорно принимала этот ритуал как должный. Или как что-то, что было необходимо прекрасному человеку, её избравшему для своего счастья. Некая вера, некий оберег для неё лично. Ведь она отлично знала, что у бородатого человека есть на другом континенте жена. Жена не должна ничего знать о ней, о Лотосе, чей аромат наполняет всю округу.
– Нет, потому что я гибрид. Человек, рождённый от людей, принадлежавших к двум разным звёздным расам. Они удовлетворили своё влечение, может, и любопытство, а я, что называется, бесплодный побег. Кук забрал меня в городке для сирот – космических подкидышей и воспитал как сына, можно сказать.
– Жаль. Тогда выходит, что Вике повезло. Она имеет двух дочерей и двух сыновей. А то была бы одинока до сего дня.
– Да. Ей повезло, – согласился Андрей.
– Лота скучала, – прошептала женщина ему на ухо. – Лота и теперь очень скучает. Ты не хочешь надеть на меня сияющее кольцо, похожее цветом на тот самый лотос, в честь которого я и названа? – Она на глазах Андрея гладила то место на его штанах, которое приличная женщина никогда не тронет в присутствии посторонних лиц. – Я скучаю по своему большому сокровищу…
Андрей остался безучастным к её бесстыдству в проявлении чувственного влечения. Он уже привык к особенностям местных женщин, когда они влюблены. Он даже не ушёл. А ради чего? Ему нравилось тут. Благорастворение же воздухов. Лота сняла с себя платье, больше похожее на тряпку, в которую она просто укуталась ради того, чтобы без проблем скинуть, как случится минутка радости. – Хочу купаться, – сказала она. Гладкая, как облитая золотым лаком, коротконогая, но с тонкой талией, круглой попой, и с двумя шариками несколько обвисших грудей, что и выдавали её не юный возраст и прошлое неоднократное материнство, она пошла к воде. Серебряное существо – искусная заколка держало её сложную причёску на самой макушке, открывая довольно стройную шею. Она встала к мужчинам вполоборота, демонстрируя свою несомненную сексуальную привлекательность. Андрей продолжал сидеть, не уходил. А зачем? Женщина слегка раздвинула свои ноги и провела рукой там, к чему ни одна стыдливая и нормальная женщина не прикоснётся у других на глазах, если она не порно шлюха из Эпохи Глобальных Войн. Она ласкала себя, призывая его присоединиться к ней, чтобы удвоить её желание телесной близости, сделав его взаимным. Рассвирепев на неё, на Андрея, безучастного к происходящему, поскольку он давно привык к местным нравам ленивых и похотливых людей, Радослав разделся. Не только для совместного купания с бесстыжей русалкой, чей желтовато-золотой зад сверкнул напоследок, скрывшись под сиреневой водой, но и чтобы элементарно охладиться самому. Будь она ему посторонней, она вызвала бы лишь отвращение, но она была его привычной уже любовницей, если само такое определение подходило под род их странных взаимоотношений. Начавшись от скуки, от отвратительного вынужденного безделья, куда он провалился впервые за целую свою и не такую уж и короткую жизнь, его отношение к златолицей женщине Лотос преобразилось под влиянием неведомого фактора икс в нечто существенное, что периодически тянуло их продолжать
