Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Кажется, это сердолик, – пояснила Ландыш.
Иве совсем не важно было знать название камушка, но она хотела один подарить Фиолету, а другой оставить себе на память о сегодняшней прогулке.
Вскоре он появился и шёл по мелководью, тяжело дыша, покрытый блеском морских капель, не особенно высокий, но стройный, необыкновенный. Он повалился на песок рядом с Ландыш. За всё время он так и не произнёс ни слова.
– Не устал? – спросила Ландыш, – ты же мог выбиться из сил. Не стоит тебе так далеко заплывать.
– Тот, кого приговорили небеса, и кто уже навсегда принадлежит земле, не может погибнуть в воде, – ответил он.
– Ты фаталист? – спросила Ландыш.
– Нет.
– Весьма странно ты выражаешься, – Ландыш засыпала его песком. Ива протянула ему оранжевый камушек. Он взял и постучал им о точно такой же камушек в ладошке Ивы.
– Сделай себе оберег из него, – посоветовала Ива. – И у меня такой же будет.
– Меня уже не спасут никакие обереги, – сказал Фиолет.
– От чего не спасут? – спросила Ландыш, – чего ты боишься?
– Я ничего не боюсь. Я своё отбоялся.
– Все люди чего-то боятся, пока они живые, – не согласилась Ландыш. Он промолчал. Стал одеваться. Положил камушек в кармашек на майке, где хранил свою связь с остальными.
– Скучно тут, – сказала Ива. – Синяя пустота, бесконечность, подавляющая зрение, и однообразный шелест совершенно одинаковых волн. – Я люблю плавать в реке.
– А я вижу какие-то белые сверкающие здания в синеве! – вскричала Ландыш, – вон там, где берег делает изгиб!
– Это миражи, – спокойно ответил Фиолет, – там ничего нет. И никогда не было.
– Надо же! А как похоже на город, стоящий на побережье. – Ландыш разочарованно нахмурилась. – Я думала, что миражи бывают только в пустынях. Я не видела сама, но читала об этом.
– Миражи могут быть где угодно, – вяло отозвался Фиолет. – Миражи несуществующих городов, давно исчезнувших миров и даже умерших людей.
– Любопытно было бы увидеть призрак того, кого давно нет, – сказала Ландыш. – Я бы расспросила о том, что такое смерть.
– Смерть нельзя объяснить словами трёхмерных людей, поскольку она не является тем пространством, которое они населяют и которое в силах постичь.
– Ты давно стал философом-пессимистом, Фиолет? Я тебя не узнаю. Что с тобою? Ты даже не улыбаешься. Я заскучала с тобою. Я хочу к своему Радославу. Он обещал мне кое-что поинтереснее, чем твоя хандра. Если тебе грустно, не надо было сюда лететь. Так бы и сказал. Мы бы с Ивой отправились на прогулку по нашим окрестностям. Это было бы намного интереснее. Поскольку ты не мешал бы нам вести наши женские разговоры.
– А я вам и не мешаю, – сказал Фиолет.
Неужели, думала Ива, на него так подействовало появление Капы, помешавшего им в ту последнюю встречу? Фиолет не смог сказать ей того, что хотел, не посмел пригласить её в их прежний дом, где они и жили вдвоём не так уж и давно. Почему она знала о том, что некогда они жили вместе? Об этом ни он, ни она не сказали ни одного слова.
Если бы Кук узнал о неудаче своего воздействия на Иву, он был бы поражён. Он не поверил бы, что такое возможно. Но Кук об этом узнать не мог. И как ни странно, никакого потрясения сама Ива от пробуждения своей памяти не испытала. Она словно бы спала, а потом проснулась. И покорно приняла их разлуку. Раз она случилась, то была неизбежной. Но очнувшаяся память касалась только её жизни и любви с Фиолетом. О базе землян и о своём времени, проведённом там, пока шло её исцеление, Ива так и не вспомнила.
Она считывала даже его не озвученные мысли. Он хотел в ту ночь объяснить ей нечто очень важное, но Капа помешал. Она не должна была слушаться Капу. Кто он ей? Она должна была идти туда, куда и хотел увести её Фиолет. И вот он обиделся, не хочет с нею разговаривать. Так она думала.
Ива протянула руку к руке Фиолета. Его рука была прохладная. Она сжала его ладонь, а он так и остался безучастным.
– Интересно, а кто живёт или жил в том миражном городе? – спросила Ива. – Я таких странных городов никогда и нигде не видела. Города Создателя совсем другие. Они какие-то серые, однообразные. Слишком правильные, слишком продуманные. А этот сияет как радужный кристалл. Давайте, сядем в вашу небесную машину и подлетим к нему! Посмотрим вблизи, как он устроен.
– Это невозможно. Он просто исчезнет, – сказал Фиолет, щурясь на солнце. Он всматривался в даль океана, хотя там ничего и не было. На город-мираж он даже не взглянул.
– Любопытно было бы взглянуть, как он исчезнет, если мы подлетим совсем близко, – согласилась Ландыш с Ивой. – Ещё любопытнее то, что город – мираж очень похож на земные прибрежные города. Как такое тут возможно?
– Если тебе любопытно, так включи себе голографический монитор в звездолёте Кука с изображением любого земного города, а потом выключи его. Получишь все желаемые удовольствия.
– Тут же нет поблизости нашего голографического монитора, – не согласилась Ландыш. – Тогда чья это проекция?
– Дух планеты развлекается, – ответил Фиолет. – Она – шутница.
– Дух – он. А ты говоришь – она.
– Местный дух женского рода, – ответил Фиолет.
– Ты-то откуда знаешь? – Ландыш похлопала его по той части, до которой смогла дотянуться. А поскольку Фиолет сидел на песке, похлопывание пришлось чуть пониже его поясницы. – Шалун! Всё тебе женщины мерещатся. Даже там, к чему понятие женщины не применимо. Если над тобою одержал победу дух похоти, как случилось тут с Куком или с Радославом, женись на местной девушке. Неизвестно, сколько ещё будем тут загорать.
– Хочешь сказать, что твой муж не любит тебя? А Кук не любит Вику?
– Разве поймёшь, где вы, мужики, проводите разграничительную линию между своей похотью к женщине и любовью к ней.
– Тонкая и развитая женщина такую линию всегда может провести сама.
– Ты сегодня зануда! – сказала Ландыш. – Ты с Куком случайно не повздорил? Он мастер портить настроение.
– Кажется, это твой муж мастер по этой части, – сказал Фиолет. – Он меня на дух не выносит.
– И что? Тебе это важно? Его любовь? Ты разве женщина, чтобы жаждать восхищения всех без разбору? Бывает, что люди не сочетаются по тем или иным параметрам и характеристикам. Они вызывают друг у друга нечто вроде аллергии. Он же дома остался. А рядом мы, я и Ива, на редкость красивые и сияющие всевозможными талантами особы. Так что радуйся и сияй нам в ответ.
– Я и сияю, – наконец засмеялся Фиолет. Он изобразил зверскую гримасу, похожую на оскал хищника.
– Кто тут третий лишний? – спросила Ландыш, – скажи откровенно. Я?
– Нет, – ответил он. – Лишних нет. Но так бывает, – пустые дни. Голова без мыслей, сердце без радости. Душа без любви.
– Нет, у меня так никогда не бывает.
– Тогда ты счастливая по-настоящему. – Фиолет продолжал вести себя так, будто Ивы рядом не было. И что самое ужасное, он не притворялся, он не играл в некую обиду. У него и обиды, похоже, никакой не было. Он вёл себя так, как будто её не знает и не знал никогда. А то, что Ландыш взяла с собою некую подругу, ему безразлично.
– Так значит, в ту ночь тебя не было в лесу? Это было одно из моих видений? – тихо спросила она у Фиолета.
– Какие видения? – встрепенулась Ландыш, – ты о чём, Ива? Я помню, ты обещала рассказать мне о своих загадочных видениях.
– Ты меня забыл по-настоящему? – опять спросила Ива у Фиолета, не обращая внимания на Ландыш.
– Я ничего не забыл, – ответил он.
– Тогда разлюбил? – спросила она.
– Нет. Не разлюбил, – ответил он.
Ландыш таращила на них свои абсолютно детские и бесхитростные глазищи. – Это уже интересно. Да вы, оказывается, великие притворщики!
– Нет, – серьёзно ответил ей Фиолет, – мы страдальцы. И ты, маленькая девочка, хотя ты замужняя и стала матерью, никогда не сможешь понять того, что пережила Ива, и пережил я. Для тебя наши чувства как для внешнего случайного зрителя – театр забав и развлечений, а для нас с Ивой – трагедия, исправить которую мы уже не в силах. Никто не в силах.
– Почему так? – Ландыш искренне его не понимала. – Может быть, раз уж вы тут вместе, попробуйте всё начать сызнова…
– Не получится. Наш выход уже сыгран. Придётся ждать нового запуска игры. Ива не до конца это понимает, а я уже понял всё.
– А я ничего не понимаю, – сердилась Ландыш, как будто и впрямь была маленькой девочкой. – Ива, чего он бормочет? Может, ты мне пояснишь? Неужели для вас Кук сама всемогущая судьба, которая сильнее богов? Кук вздумал отнять у Ивы память, но она всё помнит! А ты и не забывал ничего. Так что пользуйтесь моментом. Ты ведь, Фиолет, мог бы и остаться тут навсегда. Чем тут плохо? Чем лучше твоя дикая Паралея?
– Паралея не дикая. Там вполне развитая цивилизация. Там очень красиво, и живут красивые люди. Особенно женщины там красивы… – Фиолет лёг на живот, положив подбородок на свои руки. Закрыл глаза, и казалось, окаменел.
– И тут красиво, и тут живут красивые люди. Особенно женщины тут красивы, – Ландыш сердито бросала на спину Фиолету одну горсть песка за другой, будто хотела его похоронить заживо.
– Не хорони того, кого уже давно похоронили, – сказал он вдруг.
– Ага! Хочешь сказать, что умер при жизни от утраты той, которая сидит себе рядом с тобою и едва не плачет от твоего бесчувствия! – Ландыш и волосы Фиолета засыпала песком. Это было уже откровенное хулиганство, но он и тут остался безучастным.
– Не надо, Ландыш, – взмолилась Ива, не в силах выносить её издевательств над своим любимым Фиолетом. Его поведение не было для неё понятным, но оно могло иметь объяснение в том, что он принял условия своего всемогущего командира, – навсегда отречься от девушки, остаться с которой в чужом мире невозможно.
Фиолет перевернулся на спину и смотрел на остывающее небо. Солнышко уходило на его вечернюю половину. Он ничего там не видел, кроме бледнеющей пустой синевы, вот что прочла Ива в его густо-фиолетовых, вопрошающе-застывших глазах. Никакого ответа на его мучительный вопрос оттуда спущено ему не было. Она также подняла глаза к небу. И ничего там не увидела, кроме бледнеющей пустой синевы. Никакого ответа на её мучительный вопрос оттуда спущено ей не было.
Ландыш нагнулась над лицом Фиолета и с любопытством заглянула ему в глаза. Он даже не пошевелился. Тогда она сказала, – Твой взгляд похож на взгляд умирающего. Очнись, пожалуйста. А то мне страшно по-настоящему.
Повторная встреча с Капой, принятая Ландыш за первую
В одну из своих привычных прогулок по столице Ландыш на старой узкой улице встретила как-то необычного человека. Она умышленно выбирала старинные улочки, поскольку они особенно будили её фантазию. Она представляла, какой была жизнь тут давным-давно, какие люди населяют теперь эти вычурные дома, определить стиль которых она не умела. Они были похожи на праздничные, но каменно очерствевшие торты, покрытые трещинками и с налётом сухой плесени на некоторых элементах декора. На таких улицах всегда было мало прохожих, что ей нравилось, но не было ни единого дерева или цветника, что ей не нравилось. Зной беспрепятственно стекал с яркого неба, смотреть в которое было невозможно. Она щурила свои глаза, выискивая хоть одну из так называемых столовых, чтобы там посидеть в тени. Можно было и поесть чего-нибудь. Вокруг же располагались только жилые трёхэтажные дома, особняки с ажурной каменной лепниной, украшающей окна и двери, и иные помпезные здания явно не простонародного назначения.
Тут никто не носил очков, а о солнцезащитных линзах Ландыш не подумала. Прищурившись слишком плотно, она не заметила идущего навстречу человека и столкнулась с ним. В первую минуту её удивило то, как он высок ростом. Точно так же как Кук или её муж. Подняв на него глаза, она встретила удивлённый взгляд тёмных глаз под слегка сросшимися и весьма тонко очерченными бровями. Ровный крупный нос и неширокие, несколько длинные губы довершали его облик явно не простого человека. О том, что он непрост, говорила не столько его одежда, – она-то как раз ни о чём Ландыш и не говорила, поскольку ей не была интересна здешняя мужская мода, – сколько чувство почти каменно-застывшего, а следовательно, привычного и усвоенного превосходства над всеми, кто бы тут ни находился. Он показался ей знакомым, но где и когда она могла его видеть? Память даже не пошевелилась на её запрос.
– Добрый день! – произнесла она глупую фразу, поскольку мужчина и не подумал ей ответить. Он оглядел её нарядное платье с явным пониманием того, насколько оно ценное. Платье было то самое, расшитое золотыми одуванчиками. Ландыш, обладая немалым количеством платьем, перед выходом так сказать в люди, всегда терялась перед тем, какое будет не только для неё удобным, а и не слишком замечаемым окружающими. Ей вовсе не нравилось привлекать к себе внимания. Увлекаясь внешней своей обёрткой, она не всегда соображала, что не всякую она может надеть для выхода в столичную толпу. Соображение приходило потом. Так что большая часть расшитых женских соблазнов без применения валялась на её втором этаже повсюду. Для выхода же она использовала одни и те же три-четыре платья. Они словно бы стали её второй кожей, не мешали, не стесняли, не особенно привлекали к себе посторонние взгляды. А это было важно в тесном общественном транспорте на скоростных дорогах, которыми приходилось пользоваться. Невозможно было постоянно сидеть у себя дома или в саду, как и гулять по надоевшим лесным окрестностям одной. Конечно, имелась усадьба Кука на другом континенте, там жила её дочь, подруга Вика, заменившая Виталине, по сути-то, родную мать, поскольку сама мамаша с каждым днём всё больше и больше отдалялась от своего ребёнка. Ландыш даже не понимала того, что тут была даже не временная замена, а явное её оттеснение от родной дочери. Девочка называла Вику мамой, а чтобы их не путать, иногда добавляла «мама Викуся». С мамой Викусей она вела себя как с родной матерью, то есть любила, капризничала, скучала без неё, как и ведут себя дети с родными людьми, а к Ландыш она относилась как к знакомой тёте, зачем-то называющей себя её мамой. Она любила Кука, Алёшку, и была спокойно-безразлична к настоящим отцу и матери. Печалилась ли по сему поводу сама мамочка? Нет. Ландыш так и не смогла ощутить в себе полное раскрытие материнского инстинкта, вначале с радостью свалив на «маму Викусю» все хлопоты по уходу за ребёнком, потом к этому привыкла, заодно отвыкнув и от собственно-материнских чувств. Её никто за это не осуждал, что снимало проблему самобичевания. Радослав как был так и остался погружённым в свою непонятную и закрытую от всех думу, лишь изредка из неё выныривая для любви с женою. «Мама Викуся» реализовала свой изобильный и не растраченный полностью материнский потенциал, украшала им своё затворничество, поскольку условный муж Кук не часто радовал её ласками. Алёшка подрос и был уже не тем, кто позволял выплёскивать на себя всякие «сю-сю» и прочие слюнявые нежности и поцелуи. Он гораздо больше времени проводил с ребятами из команды на звездолёте и в путешествиях по отдалённым районам планеты, где его, нельзя сказать что с радостью, но по приказу Кука обучали будущей миссии космического десантника. Так что не будь рядом Виталины, Вика бы взвыла от тоски. И в то же время она не очень-то и жаждала частого присутствия Ландыш в усадьбе Кука, продолжая втайне ревновать хронически-блудного мужа к юной и внезапно расцветшей женщине.
– Ты заблудилась? – спросил у Ландыш мужчина голосом, имеющим в себе помимо несомненной мужественной силы нечто знакомое в оттенках его звучания. Она всмотрелась в него, но не узнала. Да и не могла. Он не был тем, кого она видела хотя бы раз.
– Да нет, – ответила она.
– Да или нет? – удивился он её ответу.
– Я гуляю, – пояснила она и, будучи девушкой не зависимой от местных условностей, спросила, – а ты тоже тут гуляешь? Тут красиво. Я люблю рассматривать дома.
– Не советую тебе так поступать, – сказал ей незнакомец. – Этот район не предназначен для прогулок простых людей.
– С чего решил, что я простая? Может, я как раз очень сложная, – ответила Ландыш, не поняв, с чего бы ей тут и не прогуляться?
– Сложная? В каком смысле? Ты кто? Ты магиня?
– Магиня? – поразилась Ландыш, но и почувствовала себя польщённой. – Пока ещё нет. Но обязательно буду. – Отлично понимая, что он вкладывает в понятие «магиня» не тот смысл, что она, Ландыш решила немного себя развлечь случайной беседой. Он же понял её буквально, что она будущая магиня.
– Где ты обучаешься? Где служишь? – спросил он, став строгим. – Почему вступаешь в разговоры с посторонними мужчинами? И почему ты надела такое укороченное платье? У тебя же ноги из-под подола видны как у простой девушки! Это нарушение. Разве ты не знаешь о том, что тут живёт сама магиня Сирень? Если она тебя увидит в таком виде, ты понесёшь порицание и наказание.
– Магиня Сирень? – воскликнула Ландыш, – покажи мне её дом. – Видя, что он вот-вот убежит прочь, она решила не вводить его в заблуждение. – Я сказала неправду. Я не магиня, а простая девушка. Я же говорю, что я тут гуляю.
Мужчина, заметно успокоившись, пошёл рядом с нею, – Нехорошо обманывать того, кто является магом в Храме Ночной Звезды, – сказал он уже не таким строгим и повелительным голосом. Поняв, что сильно ему понравилась, а иначе бы он так и убежал, она назвала себя, – Я Ландыш. А тебя как зовут?
– Кипарис, – ответил он, растерявшись от её странного поведения и не отрывая от неё заинтересованного взгляда. – Ты очень странная девушка, – сказал он, – я решил бы, что ты немного не в своём уме, но по твоим глазам я вижу, что это не так. Ты очень умна. И всё же… Лично я во второй раз в жизни встречаю такую девушку. Ты не похожа на окружающих. Очень красивая, очень смелая и очень необычная. Будь иначе, я и слова бы тебе не сказал.
– Почему? Маги ставят себя настолько высоко, что плюют на всех сверху вниз? – Ландыш не понравилась его спесивая речь.
– Плюют? – удивился он искренне, – откуда плюют? И зачем им плеваться на людей? Что за бред ты говоришь! Маги самые уважаемые люди, их все обязаны любить. Как можно любить того, кто будет на всех плеваться. Ты сама-то подумай!
Ландыш засмеялась. Буквальное понимание им сказанной ею шутливой фразы, было не от его глупости. Просто тут никто так не говорил. Не применял таких речевых оборотов. – Как можно обязать хоть кого любить себя? – спросила она.
– Обязать нельзя, но заслужить уважение и любовь – необходимость для всякого мага. Честность, великодушие, избежание обмана даже в мелочах, поддержка в нужде и трудностях, чистая правильная речь без ругани, без крика, без запугивания, но с убеждённостью в своей правоте, вот неполный перечень необходимых качеств даже не для мага, а и его помощников. Я и сам недавно был в помощниках. А теперь я – маг.
– Может быть, тебе нельзя разговаривать с женщинами на улице? Так я, пожалуй, уйду.
– Почему нельзя? – удивился он, – маг может разговаривать даже с крайне опущенными бродягами без урона для своей репутации. Конечно, люди между собою сильно различаются, но маги не делят людей на сорта в зависимости от их качеств. Богаты они, бедны ли, умные или глупые. Белые или златолицые. Не скрою, прежде я и сам любил роскошь и любил женщин, но … У меня на этой улице в одном из домов есть собственный этаж, и я сильно им гордился, а теперь я редко тут бываю. И он уже не является тем, чем стоит гордиться. – Он остановился и спросил, – Почему я заговорил с тобою, незнакомой девушкой, об этом? Я знаю почему. Потому, что ты ни на кого не похожа. Исключая только одну женщину…
– Что же произошло, что ты разделил свою жизнь на «прежде» и на то, что теперь? И на кого я похожа? На твою возлюбленную?
– Нет. Она никогда не была моей, как ты её назвала, возлюбленной, – он покачал головой. – И у меня такое чувство, что я где-то тебя уже видел.
– И у меня такое же чувство. Но видимо, встреча наша была настолько давно и настолько случайной, что и память о ней стёрлась за ненадобностью.
– Наверное, ты права.
– Уж очень мне хочется пить, – сказала Ландыш. – Может, мы зайдём в какое-нибудь съестное заведение, где и перекусим?
– Далеко идти, – ответил он, – но я могу напоить тебя чаем у себя. Моё жильё совсем рядом.
Поразмыслив, Ландыш решила, что верхом глупости и неосмотрительности идти в гости к первому встречному мужчине, да ещё в чужом мире.
– Я знаю, о чём ты думаешь, – сказал он, – но я не тот, кого тебе следует опасаться. – И он вздохнул. – Впрочем, как знаешь. Пошли в ближайшую столовую. Я тоже голоден, а дома у меня, кроме чая, есть нечего. Готовить некому, ухаживать за мною тоже. – И тот, кто был Кипарисом, опять вздохнул. – По здравому рассуждению ты права, что не доверяешь мне. Не потому, что я обязательно коварный и неуравновешенный тип с разнузданными инстинктами. А потому, что ты проницательна, и нечто уловила во мне, что не могло ни оставить следа на моей душе. Прежде я был именно таким, – неуравновешенным и невоздержанным. Не всегда, конечно. Но мог выкинуть такое, что и сам был себе не рад. Будь я подлинно-очищенным магом, ты бы и на расстоянии это понимала. Вот таким был мой отец и учитель Вяз. От его лица шло свечение, от его речей проходила боль у того, к кому он обращался. Он читал чужие мысли, он мог менять намерение человека без насилия, если это намерение вело к худому. Он для меня – недостижимый образец. Но я буду таким. Я так решил.
– Кто дал тебе имя в честь дерева, которое тут не произрастает? – спросила Ландыш.
– Отец, – ответил он.
– Тот самый Вяз?
– Нет. Вяз был отцом, принявшим меня на кормление и воспитание. А родной отец живёт на другом континенте.
– Он другого цвета? Златолицый? Бронзоволицый? – удивилась Ландыш.
– Нет. Он белолицый. Но живёт среди бронзоволицых.
– Как же его зовут, – Ландыш замерла, веря в невозможное, о чём вдруг подумала, сопоставив его облик и странно-знакомо звучащий тембр его голоса, низкого и весьма характерного, только с одним человеком, который и жил на континенте бронзоволицых.
– Тебе-то зачем? Зовут его Золототысячник.
– Любопытное имя. А он не лысый случайно? Очень высокого роста и с рыжеватой бородой?
Кипарис остановился, – Ты разве его знаешь?
– Кажется, знаю. Но возможно тут таких Золототысячников множество. Мало ли на свете лысых мужчин. И все они по странной случайности живут на континенте бронзоволицых.
– Нет ни одного такого, как он. Не потому, что у него гладкий череп, а потому, что он необычен. Его глаза сияют как «Око Создателя». Зелёным светом. А у него целых два таких ока.
– Зелёных? – но поскольку у Ландыш не было уверенности, что Кук мог иметь и ещё одно имя – Золототысячник, она плавно отъехала в сторону от такого вот разговора. – У меня такое чувство, что я о тебе уже слышала. Вот скажи, у тебя самого нет ещё одного имени?
– Есть. Меня все Капой зовут.
– Ну конечно! – вскричала Ландыш, – так и есть! Мне Ива о тебе рассказывала.
– Ну, конечно! – вскричал Кипарис в ответ, – я так и понял, что ты что-то обо мне знаешь! Иначе ты не гуляла бы тут и не выслеживала меня.
Это было смешно, поскольку не было правдой. Ландыш растерялась, – К чему бы мне тебя выслеживать? Я и не думала о тебе никогда.
– А я думал об Иве каждый день. Куда она пропала? Может, подумал я, ты и принесла мне весточку о ней. Может, её опять утащил к себе небесный бродяга Фиолет?
– Так ты и Фиолета знаешь?!
– Не буду отпираться. Знаю. Но не стану говорить, что знаю хорошо.
Глава девятая. «Прогулка, не обещающая продолжения. Но оно случилось…».
Пока они говорили, то вышли в многолюдный центр, где было много разнообразных столовых на любой выбор и цену. Войдя в одну их них, не очень дорогую, но и не такую, где могли толпиться бродяги и шумные рабочие заодно с молчаливыми златолицыми, а как правило в дешёвых столовых было, что называется «яблоку негде упасть», они устроились за столиком на две персоны. Помещение оказалось прохладным и почти пустым.
– Хорошо-то как! – искренне обрадовалась Ландыш, жадно поглощая бесплатную воду, стоящую на каждом столике в стеклянном сосуде. Ели молча, при этом Кипарис старался не смотреть на Ландыш, сосредоточенно поглощая тушёные овощи. От рыбы и мяса он отказался. И чем больше Ландыш исподтишка изучала его вблизи, тем больше уверялась в том, что человек перед нею и Кук – не чужие друг другу. Удивляться было нечему. Кук прожил тут довольно долго.
– Скучно здесь жить, – сказала Ландыш. – Природа, города, живущие в них люди и их работа, но и всё. Торговые дома, конечно, тоже неплохие. Но где общественные мероприятия, праздники, места, где собраны древние диковинки, а также места для проявления человеческого творчества? – тут Ландыш задумалась, поскольку ничего подобного театрам, спортивным народным стадионам или прочим традиционным искусствам тут не наблюдалось. И слов подходящих не находилось. – Где всё то, что и составляет каркас социума?
– У нас есть Храмы утренних и ночных звёзд. Есть Храмы, посвящённые сияющему Солнышку. Есть традиции предков и праздники встречи разных времён года. Есть и управляющие структуры, есть структуры охраны, слежения за порядком и за исполнением наказания. Есть, наконец, КСОР – Координационный Совет Объединённых Религий континента. Есть торговля, народное и профессиональное образование, а также закрытое образование для особых групп населения, есть даже немногочисленные люди, обученные для управления водными машинами, способными преодолевать страшный океан. Хотя и с большим риском погибнуть при этом. Океан страшен и непредсказуем. Мало тебе? А так, люди же целые дни работают, растят детей, строят дороги, возделывают поля и сады. Почему же ты говоришь, что нет каркаса? Всё это у нас есть. Лично ты где работаешь или учишься?
– Всё-то тебе расскажи! Не стану я тебе ничего объяснять. Мне замуж за тебя не выходить.
– А мне и нельзя брать жену.
– А иначе, взял бы меня женой?
– Взял бы, если бы меня такая девушка полюбила. Но меня и полюбить-то нельзя нормальной девушке. Если только такая найдётся, кому такое вот несчастье дороже собственного и благоустроенного будущего. – И он вздыхал, ну точно как Кук, да ещё столь характерно мотал головой при этом, как тот же Кук, когда о чём-то переживал и будто бы стремился сбросить с себя тягостные раздумья. Что наводило на мысль о том, что многие привычки в поведении человека являются врождёнными и переданными по наследству бессознательными автоматизмами.
Кипарис предложил ей вдруг поехать с ним в его Храм Ночной Звезды. Для магов существует своя скоростная дорога, так что ехать в общественной машине не придётся. Действительно, на континенте существовало четыре разновидности скоростных дорог. Они подобно разноцветным лентам иногда пересекали друг друга, а чаще шли параллельно одна другой. По дороге серого цвета ездили все обычные граждане, то есть большинство, так что и дороги эти были самые широкие, но и самые медлительные. Вторая дорога бледно-сиреневого цвета соединяла между собою «Города Создателя», а соединялась с серой дорогой в узлах пересадок. На такую дорогу уже нельзя было попасть без наличия металлического круглого жетона, открывающего доступ жителям «Городов Создателя» к необходимому им транспорту. По дорогам ярко-синего цвета, возносящимся над двумя прочими более высоко, благодаря более высоким опорам, ездили люди из управляющих структур, маги, разного рода администраторы и бюрократы. По третьей белой и самой узкой только те, кто были на самом непроницаемом ни для чьего глаза верху, как бы некие заоблачные жители. И сама дорога была на самых высоких опорах, она была над всеми прочими. Незаметное и неявное размежевание людей по социальному статусу становилось очевидным на тех дорогах, которыми они пользовались. Станции подзарядок для транспорта находились в тех местах, где дороги держали массивные опоры, уходящие в землю. Где-то в недрах планеты и скрывалась тайна, приводящая в движение всю «цивилизацию ленточных дорог», как обзывал её Радослав, без которых и сами их Города не имели смысла. Дороги вовсе не обладали надёжной безопасностью. Иногда они обрушались, порой на головы горожан и тех селян, что ещё копошились где-то внизу в своих маленьких селениях, если им не повезло с местом расположения. Неизвестно, с кого в таких случаях был спрос, но в скором времени обрушившийся участок восстанавливался, и вся нарушенная механика приходила в прежний внешне завораживающий и безупречно слаженный вид. Зная о таких вот случающихся и трагических по своим последствиям неполадках, Радослав не любил пользоваться серыми дорогами, а к другим у него доступа не было, и не пользовался, в общем-то. А Ландыш пользовалась, как ни отговаривал он её от вылазок в гущу чужого мира. Он ругался, а мирился, понимая, что не навяжешь затворничества юной активной женщине. С нею всегда была её связь, хотя её наличие вовсе не являлось гарантией безопасности. Вне дорог, как ни странно, различия между людьми визуально не наблюдалось. Даже бродяги были сыты, а худы и упитаны в той же пропорции, что и все прочие, прилично одеты, пользовались бесплатным транспортом и где-то обитали, явно не под худой крышей и не в развалинах. Поскольку никаких развалин в стране не было. Если они возникали в силу тех или иных, всегда трагических причин, как пожары или обрушения дорог со своих опор, то быстро убирались, а все простенькие домики и витиеватые здания были на диво ровненькие и чистенькие, если при взгляде на них из окна, пролетающего над ними скоростного транспорта.
– Как же тут хорошо! – и Ландыш произнесла почти шёпотом присказку мужа, – «Хорошо наше черепаховое небо, хорошо золотое солнышко, месяц и серебряные звёзды, да есть у нас беда. Есть у нас злые дядьки молоточки».
– Что ты шепчешь? – маг впился в её губы инквизиторским взглядом красивых глаз. – Я не разобрал ни слова. Кому ты молишься?
– Кто катается на той белой дороге? – спросила Ландыш. Зная ответ, она хотела услышать его интерпретацию.
– Довелось мне раз по ней прокатиться, – Кипарис замер, взгляд его застыл, – не хотел бы я такого повтора, – довершил он фразу и ушёл в себя. Ландыш решила не торопить его, уверенная, что он сам даст ей пояснения.
– По ней ездят люди из Координационного Совета Объединённых религий континента, но и не только. Есть и другие, о существовании которых не принято говорить не в силу запрета, поскольку его и нет, и из-за бесполезности подобной темы. Всё равно никто ничего не знает, а впустую создавать звуковые колебания утомительно. Белые дороги самые стремительные, но я не назвал бы своё собственное путешествие по ней увлекательным и радостным. Скорее, оно было ужасным. – Он опять замолчал. Но как успела изучить его Ландыш, он не был из тех, от кого произнесения каждого очередного слова надо ожидать часами.
