Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
Костя стоял у открытого аэролёта и подхватил на руки изнемогающую падающую Иву. Внёс её внутрь фантастической машины и уложил на заднее сидение, поскольку девушка была почти без сознания. Сел впереди, рядом молниеносно сел Фиолет. Забросил под ноги свой тяжеленный груз – рюкзак с мозгом «Пересвета», и аэролёт взлетел уже подлинной птицей вверх. К белёсому низко облачному небу летней ночи, начисто лишенной звёзд и центрального Ока Создателя – группы сияющих созвездий.
– Что с нею? – встревожился Фиолет уже над облаками, когда и звёзды, и Око Создателя сияли в вышине.
– Да пройдёт. От шока, от страха, от бега, от всего сразу, – успокоил Костя.
– Фиолет, – подала голос Ива, – я не понимаю твоих слов. Что со мною?
– Ты не понимаешь потому, что это моя родная речь. А так понимаешь?
– Да, – произнесла она, улавливая мягкое покачивание, очень приятное. Не страшное. – Это Костя рядом с тобою?
– Я, – ответил ей Костя. – Я – Константин Воронов сын.
– Что за длинное и непонятное имя? Вы думаете, что его можно воспроизвести нормальным человеческим языком?
Ребята засмеялись от радости, от того, что удрали так удачно, от того, что всё страшное и уже невозможное осталось позади. – Э-ге-гей! – закричал во всё горло Фиолет, – здравствуй высокое небо! Здравствуй чужая планета, ставшая почти своей! Я ещё поброжу по твоему лику, а Костя? Увижу не один только лес, да столицу с пригородами.
– Само собой, – флегматично отозвался Костя.
– Опять ничего не понимаю, – подала голос Ива с заднего сидения.
– Белая Уточка, дай мне хоть немного насладиться родной речью.
– Ну, хорошо. Болтайте себе, – согласилась добрая Белая Уточка.
Жалея её, Фиолет стал разговаривать на языке Ивы, – Костя, мы должны лететь прямо к звездолёту Кука. Он велел срочно. А то у Белой Уточки очень опасные процессы идут в кости.
– Да я в курсе, – ответил Костя, не желая переходить на язык жителей белого континента. Его напрягала обязанность разговаривать на языках всех трёх континентов, и он не любил ни один из них. Он не был врождённым полиглотом, и универсальный переводчик раздражал его необходимостью постоянного ввинчивания в своё ухо. Сейчас он был от него свободен. – Вика уже там. И Кук там. И Радослав прибудет вскоре. И Андрей, само собой. И мои рыжики ненаглядные Саня и Валера, и тёмненькие как шляпки белых грибов Володя и Артём! Мы все сегодня будем там! Как здорово! Как я скучаю по нашим сборищам. Как редко это бывает теперь. А помнится, мы раздражались друг на друга, как застряли в звездолёте на месяц почти. Когда папа Кук грузил нас сведениями о жизни и выживании на чуждой планете. Тебе, Фиолет, достанется сегодня объятий столько, вопросов столько, что я тебе не завидую. А девочку твою мы сразу определим в медотсек по любому. К Викусе нашей. Там же и Ландыш пока со своей малышкой Виталиной. Девчонок прибыло. Целых две штуки новых появилось, а мальчишка только один, – дурачился Костя.
– Какая она тебе штука, – оборвал его Фиолет.– Она мой волшебный талисман. Моя спасительница.
– Я понял. Но ты не обижайся. Я же рад так, как был в последний раз только на Земле.
– Кто они, Володя, Валера, Саша и Артём? – спросил Фиолет.
– Они мои родные братья.
– Вот это да! Целый экипаж братьев. Твой отец молоток!
– Ещё какой! Лысый и злой.
– Злой? Ты серьёзно?
– Да шутка. Ты же, вроде, большой дядя, а лысого громогласного отца-командира звездолёта забоялся? Ему за девяносто лет.
– Да будет тебе!
– Точно.
– А не дашь больше сорока!
– Вон Радославу тоже шесть десятков, а он дочку с девчонкой Ландыш родил. И смотрится как едва тридцатилетний дядя. Красавчик! А тебе сколько лет?
– Тридцать девять, – ответил Фиолет.
– Ни фига! А не дашь больше двадцати! Я думал, ты моложе меня. А ты старше. Я в экипаже самый младший. Не считая Ландыш. Но она девушка. То есть молоденькая женщина.
– Красивая? Если на твой взгляд? – поинтересовался Фиолет.
– Ты у Радослава спроси. По мне так ничего особенного. Но твои вопросы радуют. Жизненные потрясения тебя не шибко потрепали.
Куда исчез оборотень?
Зря она и радовалась. Вернувшиеся приближённые из числа её тайной охраны люди, имеющие военную выучку, выглядели так, что спрашивать у них ничего уже не надо было. Дело провалено. Оборотень опять убежал.
– Жену оборотня почему не привели ко мне? – спросила Сирень, утаивая гнев, только голос стал совсем тихим.
– Нет в доме никого.
Странность была в том, что дверь в дом оказалась заперта изнутри. Они сломали замок, но в доме никого. Окна также были заперты изнутри. Дверь, ведущая в сарай, не открывалась вообще, поскольку снаружи была подпёрта балкой настолько крепко, что они её сдвинуть даже не смогли. Скорее всего, эта дверь и не использовалась хозяевами дома. Обследованный забор вокруг сада, высокий и гладкий, не имел в себе щелей, и девушка-калека никак не смогла бы через забор такой высоты перелезть, даже если бы здоровый мужик сумел бы так сделать. Да и зачем им было бежать в сторону полей, если они упирались в берег реки, делающей там излучину, где не было моста. В противоположной же стороне у дороги к лесу дежурили люди Сирени, но им никто не попался. И у крепкой калитки дома Ивы дежурили люди, а из неё так никто и не вышел.
– А не мог он лодку там держать, у реки? – спросила Сирень, – на всякий такой случай?
– Не было у Ивы никакой лодки. И если бы лодка там была, то её точно бы уперли, – подал голос Кипарис. – Кому там было стеречь лодку?
– Ещё вот что, госпожа, – сказал один из тех, кто и поехал на захват оборотня-бродяги. – Когда мы там находились, от берега реки взлетел к небу… – он замялся, подбирая слова, – взлетело что-то тёмное, но обрамлённое красно-зелёными и переливающимися огнями по контуру. Оно немного повисело над рекой, а потом поднялось выше и пропало в тучах.
– Что?! – поразилась Сирень. – Каков был размер и сама форма этого нечто?
– Непонятно было. Немаленькое что-то, а форму объекта понять было невозможно.
– Оно издавало какие-то звуки?
– Нет. Тихо было.
Сирень покусывала свои губы, бледное лицо смутно белело в полумраке Храма Ночной Звезды. Почти чёрные глаза мерцали. Растёкшаяся от недавних слёз тушь делала её похожей на какое-то привидение, обряженное в бесформенные фалды. Она сидела, сгорбившись, утонув в своих избыточных оборках, и что-то бормотала себе под нос.
– Нельзя охотиться на такую дичь, которая превосходит вас всех своим умом, – сказала она, наконец. – Если даже дичь животную по своему происхождению выследить довольно трудно. И даже невозможно тому, кто незнаком с её повадками и способом жизни. А вы разве были знакомы с его повадками, с особенностями его телесного и психического устроения? Разве все мы знаем хоть что о том, откуда он взялся? Жаль, что девчонку с собой утащил. Её можно было взять в заложницы. Он бы по любому пришёл её выручать. Он, как и всякое высокоразвитое существо, наделён высокой нравственностью. Иначе, он не был бы разумным существом. А поскольку он не являлся животным или монстром, а имел человеческий облик, от нас не отличимый, то ясно, что он обладал более высоким развитием. К тому же он любил эту Иву, или она его любила, что не важно.
– Матушка, зачем он тебе нужен, оборотень? – спросил Кипарис. Произнесённое раз, слово «матушка» звучало уже без усилий и естественно. Охрана замерла от неожиданности, взирая на Кипариса как на того, кого они увидели впервые.
– Как для чего, сынок? – отозвалась Сирень, давая тем самым пояснения окаменевшей охране. Помощник мага Капа – её сын Кипарис.
– Он же носитель немыслимых секретов, новых технологий, знаний. Попади он в руки влиятельных людей, он обогатил бы любого. Только он дороже всякого материального сокровища. И только глупенькая Ива не понимала, с кем она жила в одном доме. Не совсем понимала. Она могла бы продать сведения о нём за такие деньги, что ей хватило бы точно на такой же этаж в столичном доме, какой есть у тебя, Кипарис.
– Она бы никогда не продала того, с кем делила кров. Она… – Кипарис некоторое время подбирал определение для Ивы, – настоящая, – и добавил, – к тому же она любила своего чудика, свалившегося откуда-то сверху. И если он улетел туда же на своём, как ты сказала, объекте, то взял её с собою. Назад она уже не вернётся.
– К чему ему хромоножка? – не согласилась с сыном Сирень. – Ива была обречена. Я в последний раз по её глазам увидела, почувствовала по особому излучению, идущему от неё, что она тайно и уже неизлечимо больна. Болезнь может в любой момент стремительно выстрелить, и ей конец.
– К чему же ты побуждала меня родить ребёнка от больной женщины? – не понял мать Кипарис. – Я не почувствовал ничего такого. Она была крепенькая, как и всегда. Хорошенькая, беленькая. Только грустная, поскольку её бродяга где-то пропал. Да и на работу она исправно ходила.
– Такого рода недуги могут гнездиться в человеке годами и не проявлять себя ничем. Она вполне могла выносить и родить прекрасного ребёнка. Другое дело, что сама вскоре же и умерла бы. У Ивы редкие природные данные, ум и красота, осенённые тонко-развитым духом. Сама она не получила надлежащего развития, родившись в простой семье. А её ребёнка я бы развила до редкого совершенства. Такие дары, какие запечатаны в ней, бывают лишь наследственными. Не всякого можно развить. Иногда видишь простую, вроде, девушку. Не всякий на неё и обернётся. И только люди, подобные мне, в состоянии увидеть их драгоценную редчайшую структуру даже в одеяниях бедности. Я же не просто так тебя к ней подталкивала. Да вот беда какая упала на её долю, как то самое дерево в лесу. Ты думаешь, оборотень случайно вышел на такую девушку? Отчего бы не на твою Вешнюю Вербу или ещё кого, ей подобную? Там в тот день вся поляна гудела от молодёжи, а он выбрал себе хромоногую? Или уж действовал наверняка, понимая, что такая убогая никому не откажет?
Кипарис – вчерашний Капа промолчал, поскольку отлично знал, как произошло знакомство Фиолета и Ивы. И кто был виновником того происшествия в лесу. И кто именно выбрал хромоногую девушку из числа всей прочей многочисленной молодёжи на празднике. Он, Кипарис, и выбрал Иву для того, чтобы сравнить её со всеми прочими. Да с той же Вешней Вербой. И это именно он был уверен, что отказа ему, здоровому и красивому, от убогой не будет. А бродяга Фиолет никого и ничего не выбирал. Так уж сложилось.
– Вишенка никогда и ни с кем бы слова не сказала, чтобы привадить к себе. Она была моя. Вся и полностью.
– Завёлся! – оборвала мать. – Сразу видно, что вкус у тебя неразвитый, желания грубые. Не думаю, что у такой матери как твоя Вишенка родится хоть что стоящее. Но кто дал мне хоть какой выбор?
– Тебя, матушка, никто и не просил покровительствовать Вишенке. Ты сама так решила.
– Конечно. Она же родит мою внучку. От тебя, а не от корявого какого Дубка или завистливого Барвинка. Вон, – и она указала на своего телохранителя, – его так и зовут Барвинок.
– А чем плохо моё имя? – отозвался из своей ниши Барвинок. -Растение Барвинок очень жизнестойкое. Не боится заморозков, дольше всех сохраняет свою свежесть. Символ силы и здоровья.
– А также символ зависти, – дополнила Сирень. – И кто велел тебе вступать в семейный наш разговор?
– Простите, – Барвинок умолк. Словно бы растворился в стенной нише, поскольку его опять стало не видно.
– Сотрудники – халтурщики! – злилась Сирень. – Столько времени потратили! Столько топали по его следам. Вычислили, где живёт, а поймать не сумели. Вместо того, что вместе со мною тащиться в Храм Ночной Звезды, пошли бы и взяли дом под наблюдение. Но почему всё так несерьёзно? Почему вы были уверены, что он так туп, что не видел за собою слежки? И не понимаю я ничего! Откуда взялся его агрегат, на чём он и упорхнул, если его летающее приспособление свалилось в лес? Это же всего лишь машина, хотя и летающая. И больше ничего. У него не было никаких крыльев. Не могло и быть. Откуда взялась летающая машина там, где бродят люди и пасут свой скот? И куда делась машина, упав в лес? На месте её падения уже нет никакого препятствия, не пускающего исследователей попасть вглубь той поляны. Ничего там нет, кроме гари непонятного происхождения.
– Если гарь, значит, был пожар, – на равных включился Кипарис в размышления матери Сирени.
– Пожар не может выжечь идеальный круг, за пределы которого он так и не вышел. Даже на обратной стороне деревьев остались нетронутые листья. Ты хоть в состоянии представить, с каким феноменом мы столкнулись, и как бездарно всё упустили?
– Не очень, если честно. Зачем нам эти летающие агрегаты, круглые поляны и оборотень в серебряных башмаках? Ушёл, и ладно. Любопытно только одно, куда? Да и Иву – бедняжку мне жаль. Что делать человеку там, где он не родился, не привык? И как можно жить за тучами?
Сирень задумчиво слушала его рассуждения, – В кого ты такой тупой? – только и спросила она. – Отец у тебя был настолько необычным по всем своим характеристикам, не беру в расчёт его внешние данные, что я была уверена, его продолжение разовьётся только в сторону ещё большего совершенства.
– Тогда выходит, что я похож на тебя, – ответил пасмурный Кипарис с усмешливой интонацией прежнего Капы.
Неожиданная и счастливая встреча
Перед тем самым днём, когда Ива и Фиолет сбежали, сам Фиолет уже несколько дней обитал у Радослава в его доме. А произошло это так. Фиолет уже давно заметил слежку за собою. Она мало его пугала, но раздражала ужасно. Иногда он даже играл со своими преследователями, не понимая, почему они не хватают его сразу, если уж он их так интересует. У скоростной дороги с её человеческими водоворотами ему всегда удавалось от них оторваться. Поражала их медлительность, их смешная уверенность, что они всего лишь случайные прохожие, просто идущие туда же, куда и он. Они даже примелькались своими лицами, а так и не удосужились, хотя бы временами, сменяться. Из чего он сделал вывод, что здешние люди не приучены к шпионским играм, живут в замедленном алгоритме как внутренних процессов, так и тех, в которых протекает окружающее их бытие. Это были люди-дети, цивилизованные дошкольники, решившие поиграть в шпионов. И хватать его у всех на виду было, по-видимому, не за что. Для этого им требовались условия, в которых они окажутся с ним наедине, с глазу на глаз. А он им такой возможности не давал.
В целом мир безымянной планеты ему нравился. Почти родная, если по месту его личного произрастания, природа вокруг, климат средних широт, абсолютно прозрачное мироустройство. Люди вокруг были добродушны, медлительны, без нужды не любопытны. Исключением, большой загадкой были их «Города Создателя». Но он там не был. И сами эти Города находились в заметной стороне от остальных, кто не был в их структуру вписан. Даже здешние религиозные культы были больше праздниками, придуманными для развлечения от трудовых будней, чем неким тотальным программированием их психики, закабалением их ума. По всей видимости, они угасали, Храмы потихоньку рушились, и люди держались за свои традиции больше инерционно, чем осознанно.
Зная отлично, что именно ботинки его и выдают, он не мог без них обходиться. Они убыстряли его скорость при необходимости, в них был скрыт источник его связи с «Пересветом», а после окончательной гибели «Пересвета», они служили ему в качестве средства необходимой самообороны, если бы она понадобилась. Направленным ударом такого ботинка можно было раскрошить и камень. А в одном из тайных кармашков-клапанов хранился микроскопический робот, способный открыть любое запирающее устройство, вскрыть любой замок, считать любой код. Но тут не было особо уж сложных кодирующих устройств нигде.
В тот самый день, когда удрал при помощи неизвестного лысого мужчины из душистого и как бы игрушечного плена Сирени, испытывая невыносимый уже голод, Фиолет решил всё же пообедать. Успокоившись после сумасшедшего бега, он оглянулся вокруг и подумал: вряд ли, так быстро очухается матрёшка, а он через пару часов уже будет дома. Теперь же можно хотя бы полчаса уделить перекусу, дабы не упасть в голодный обморок. В последний раз он ел с тем перевозчиком его овощей у костра в чистом поле, где они вместе ели какую-то немыслимо-вкусную деревенскую кашу и запивали её таким же вкусным густым, топлёным молоком.
Живя с Ивой, Фиолет пристрастился к местной еде, находя её необыкновенной, полезной, натуральной, да и просто вкусной. Найдя глазами дешёвенькую миленькую столовую недалеко от скоростной дороги, он туда и нырнул. Перекусывая в столовой, так примерно назывались места для приёма еды вне дома, он заметил в большое окно, у которого он и сидел за столиком для одного посетителя, того самого блондина, которого видел в тот самый час, как они с лысым вышли наружу из обители магини Сирени.
Сам по себе он и не вызвал никакой особой тревоги. Мало ли людей, с которыми сталкиваешься не раз и не два даже в многолюдном городе. Парень как-то уж разительно отличался от туповатых, неумных преследователей из числа тех, которые успели надоесть больше, чем вызывать настоящую тревогу. Он был слишком интеллигентен по своему виду, слишком занят своим неким самоуглублённым обдумыванием чего-то, известного только ему лично. Он и смотрел вокруг как-то по-особенному, чуточку поверх голов мельтешащих горожан. Считая пролетающих птиц, он, вероятно, на ходу решал сложные запутанные задачи, поскольку похож был именно на студента. Поэтому Фиолет только скользнул по нему взглядом, только отметил, что уже видел его, и углубился уже сам, но только в тарелку с едой.
Для Фиолета являлось большим удобством, что столики в столовых выбирались людьми в зависимости от того, одни ли они приходили для утоления голода, или компанией. Больше трёх человек они, как правило, и не ходили нигде. Шумными толпами они собирались лишь на свои праздники, и только на лоне природы. Больших зданий для общественных сборищ и коллективных увеселений тут не было. Окружающий мир с каждым днём по мере привыкания нравился ему всё больше и больше. Он бы точно отлично прожил тут всю свою жизнь без особого напряжения и слишком больших умственных и прочих затрат.
В тот день до того, как был схвачен телохранителями магини Сирени, когда сидел под ясным солнышком на скамейке в ожидании транспорта, он почти уже ощущал себя местным человеком. Пока к нему не подсела коварная старушка, он обдумывал, а не стоит ли уже спрятать свои ботинки для космического десантника в тот же сарай для угля? Чтобы перестать привлекать к себе внимание. «Пересвета» уже не было. Был дом, где он сносно жил, была милая кроткая девушка, согласившаяся стать ему женой. Без проблем можно было найти и работу.
Но имелись бесчисленные «но». Во-первых, непонятного назначения слежка. Во-вторых, непонимание того, что предпринять для необходимого законного статуса жителя местного социума, без чего постоянную работу не найдёшь. Ива не знала, как это сделать. Она вообще мало что понимала в окружающей её действительности. Она обитала в своём собственном внутреннем мире, наполненном грёзами и вымыслами, больше чем в реальности. В реальный мир она выходила только для того, чтобы заработать на хлеб насущный. Она не интересовалась окружающими людьми, их отношением к себе, не ходила ни к кому в гости и к себе никого не звала. Возможно, что причиной тому было её увечье. И оно, её увечье, было одной из самых главных проблем самого Фиолета.
Уже не столько она ему, сколько он был главной опорой в жизни, поскольку родители были жителями «Города Создателя», что исключало их тесное взаимодействие. А какая он опора? Если сам болтается тут над здешней землёй, подобно пуху – семечку одуванчика, неведомо куда несущемуся. Когда тебе тридцать девять лет трудно заново врастать в чужую почву, структурно и неизбежно при этом меняясь, что лишь в юности и просто. А тут такая ответственность за жизнь души, ставшей вдруг ближайшей, и по сути-то своей, ставшей даже не столько женой, сколько любимым больным ребёнком. Он так и ощущал себя отцом-одиночкой, неудачником-бродягой, обременённым больной дочерью в придачу.
Пропади он, а о том, чтобы уйти самому, и мысли такой у него не было, что будет с нею? Ведь из-за него она и выпала из того устроения, из «Города Создателя», куда и была вписана кем-то неведомым ни ей, ни Фиолету. О том, любил ли её он сам, такого вопроса он себе даже и не ставил. Ответственность была значимее, чем эфемерное чувство. Он и на близкие отношения пошёл только из жалости к ней, только чтобы не замутить её душевной ясности, не порушить её человеческой внутренней самооценки. Раз вошёл в её дом, значит, полюбил, так она решила для себя. И Фиолет с этим согласился.
Длинное описание его мыслей, не означало, что были они такими же и протяжёнными во времени. Лишь на секунды он и погрузился в свои тайные печали, пока старушка не отвлекла его своими вопросами. Видимо, как только он отключился, телохранители Сирени, наблюдающие за ним и подосланной старушкой, с противоположной стороны дороги подскочили и втащили его в машину своей хозяйки Сирени.
«Да», – решил Фиолет, – «так оно и было». Влиятельная расписанная матрёшка случайно наткнулась на него на рынке. Она и была обряжена в старушку с опрятной кошёлкой.
Выйдя из раздумий, он опять уставился в окно, где продолжал торчать тот тип. Неужели, сменили, наконец-то лица тех, кто успел ему надоесть больше, чем способны были вызывать тревогу? А неизвестный рослый блондин для чего-то прижался своим, заметно осчастливленным лицом в это самое окно снаружи и подавал ему странные знаки рукой. Тот, кто следил, так себя вести был не должен!
Белёсый тип держал руку ладонью к нему наружу, растопырив саму пятерню как лучевую звезду, что было знаком космической солидарности всех землян во Вселенной. Могло ли быть такое лишь по случайной нелепой игре? Зачем неизвестному так делать, а при этом сиять счастливой улыбкой, как будто он нашёл главное везение своей жизни? Фиолет застыл с не проглоченным куском речной рыбы во рту. Рыба была очищенной от костей, невероятно нежной и вкусной, в каком-то сладковато-остром соусе, рецептуру которого узнать было сложно. Каждое пищевое заведение обладало своими секретами, чтобы заманивать людей поглощать еду у них, а не только дома. Еда в мире добрых простых людей тоже была доброй, но не простой нисколько. Утратив вкусовое наслаждение, Фиолет проглотил рыбу и, сожалея о том, что не успел её доесть, вышел наружу из столовой.
Блондин подскочил к нему, сияя зелёными глазами под светлыми бровями. – Арнольд? Фиолет? – очень тихо произнёс он, а по виду было похоже, что он сейчас заорёт на всю округу. – Я – Константин. Я – землянин! Я ищу тебя. Мы все ищем тебя. – Речь прозвучала на языке местном, дабы не возбуждать ненужного любопытства прохожих.
У Фиолета дрогнуло и куда-то покатилось его сердце. На какое-то время он перестал ощущать в себе его биение. Оно на миг приостановило свою ежесекундную неотменяемую работу, и голова у него реально закружилась. В голове заклубилось осознание того, что он сходит с ума.
Тот, кто заявил о себе как о Константине, прошептал ему на ухо уже на языке русском, родном Фиолету по месту его проживания в детстве и юности. – Не упади в обморок, чучело ты бестолковое, хотя и неуловимое! Ты чего в ботинках-то разгуливаешь постоянно? А ведь они тебя и спасли!
Фиолет возвращался в мир вокруг из так и не состоявшегося выпадения. Он судорожно хватал воздух лёгкими, восстанавливал приостановившийся пульс, а Константин уже уводил его куда-то, держа за локоть. – Да ты слабак! – сокрушался он. – Ты чего как девчонка? Чуть не грохнулся оземь от потрясения.
– А ты сам разве был хотя бы раз так жёстко скручен в спираль, как я? Разве жил когда в абсолютном отрыве от своего мира?
– Чем тебе не угодил здешний мир? По-моему тут отлично как на курорте. Полнейшее расслабление. В противном случае моего отца сюда бы и не заманить. А он тут обитал много и много лет уже тому… Да и теперь не прочь тут заселиться навсегда.
– Куда мы? – Фиолет нашёл силы приостановить бег Константина.
– На скоростную дорогу, – ответил тот. – Но быстро. Пока твои бегуны не бросились за нами вслед.
– Ты тоже заметил слежку за мною?
– Да её слепой бы заметил. Если бы не твои ботинки, они бы пятки тебе отдавили.
– Чего они все хотят? Как думаешь?
– Не думаю о неизвестных «они» ничего. Тебе лучше знать, чего они от тебя хотят.
– Да детский сад! Они хотят, чтобы я сделал им звездолёт! – и Фиолет принялся судорожно смеяться нервным смехом. Константин оглядел ботинки Фиолета. – Приметная деталь. Может, скинешь хотя бы на время? Бежим босиком. – Константин дал ему свой заплечный рюкзак, пустой, чтобы Фиолет снял ботинки и спрятал их на время.
– Нет, – не согласился он, – я в них быстро бегаю. В случае чего и тебе помогу ускориться. Да и не уверен, что меня в скоростную машину пустят босиком.
– А мы в бродяжий сектор сядем.
– Всё равно босиком – это уже вызов их правилам. А мы куда? – повторил он свой вопрос.
– К Радославу Пану. Он в пригороде обитает. А уж оттуда рванём к нашему звездолёту, к нашей матке. Туда и отец примчится. И все наши.
– Их много? Наших?
– Нет. Но достаточно, чтобы не умереть от скуки.
– Кто он, Радослав Пан?
– Один из наших. – Костя почти задыхался, не успевая за Фиолетом, сознательно ускорившим свой шаг.
– Он лысый?
– Нет. Он имеет вполне себе приличную шевелюру. Да не гони ты! Как конь с копытами! Уморил. А почему ты спросил о лысом? Уж не о том ли, кто тебя и вывел из того важного дома? Ты его в первый раз видел?
– В первый.
Пока они поспешно шли к дороге на опорах, по которой и шло движение в сторону ближних и дальних пригородов, Фиолет обдумывал ту встречу с человеком, похожим на Рудольфа Венда, совсем недавно. – Ни у кого из наших нет такого имени, как Рудольф Венд?
– Ты его знал прежде? Радослав и был Вендом. Точно. Но там, на Земле, возникли такие обстоятельства, что ему пришлось бежать и сменить имя. На Земле же свои заварухи. Свои тайные битвы. Ты же в курсе? Твой отец Разумов? Он же из нашего братства «Ловцов обречённого будущего».
Фиолет уже окончательно уверился, что Константин свой. Не просто землянин. А свой и по включённости в братство «Лоб» – так называемых «лбов». Он увеличил свою скорость, подтаскивая за собою и Костю, так как тот был в обычной и местной обуви.
– Да не гони ты, торпеда! – опять закричал Костя.
– Ты определись, кто я, конь или торпеда. – По лестнице, ведущей на дорогу на высоких опорах, они взлетели почти как птицы. Если не считать, что Фиолет едва не вывихнул Косте руку. В отличие от лёгонькой Белой Уточки Костя был плотен и тяжёл. Но от наивной и заметно-ленивой слежки они оторвались успешно.
– Такое чувство, что они – халтурщики, эти следопыты, – пропыхтел Костя. – Как будто они или играют, или умышленно хотят провалить то задание, которое им и поручили. Или же полные дилетанты.
– Наверное, их заказчик такой же дурак, как и они сами, – согласился Фиолет, зорко осматривая пространство вокруг и поверх голов людей. Да и самих людей он успел просканировать на наличие или отсутствие знакомых и уже надоевших лиц преследователей.
– А ну как они сменили свой состав? – спросил Костя.
– Ни разу до этого так не было. С чего бы им теперь меняться? Наверное, состав их ограничен, а средства заказчика малы для привлечения новых лиц, – успокоил его Фиолет.
Из недавнего прошлого. Как Сирень встретила своего сына впервые
Тот, кого Фиолет обозвал «Дураком», а это была женщина Сирень, сидела в своём служебных апартаментах и пила фиолетовый душистый чай. Его доставляли с континента людей с золотыми по цвету лицами. Он заметно отличался от того чая, что пили люди простые. Чай простого народа был из сбора разных трав и листьев кустарниковых растений, что культивировали на обширных плантациях в южной части континента. Он был душист, вкусен, но жидок по сравнению с фиолетовым и пряным, коим и наслаждалась магиня. Узнай она, что её обозвали «дураком», как бы она рассвирепела! Она считала, что её личная охрана и прочие служители из числа хорошо подготовленных мужчин силовых структур, выше всяких похвал. Она и понятия не имела, что подлинная разведка и рядом не стояла с её детской самодеятельностью, в которую она вздумала поиграть. Что тут существует качественная разница между играми в бабку на переправе или с рыночной кошёлкой и между поимкой для своего использования важных мировых тайн. Вздумала заполучить себе пришельца-оборотня втайне от всех прочих. Чтобы склонить его на сотрудничество в обмен на хорошо устроенную жизнь в столице. Никаких пыточных, никаких силовых воздействий и не предполагалось. Да у неё ничего из подобного арсенала и не было. Она не теряла надежды на то, что пойманная рыбка удачи в серебряных башмаках вознесёт и её выше облаков. Она пока что не знала, что сети порваны, рыбка уплыла.
Она совсем недавно поняла, что ловко ускользающая рыбка и муж хромоногой Ивы – одно и то же лицо. А поняв это, расслабилась, считая, что дело удалось! Не понимала она только одного, почему Капа, не симпатичный ей её сынок, так упорно скрывал секрет Ивы, в которую явно был влюблён. А! Вот и разгадка! Влюблён нешуточно, а потому и не хотел ей лиха. Он же не знал, в какой степени поимка непонятного мужа заденет и саму Иву. Вдруг некто сочтёт и её опасной. И тогда девушку уволокут в неизвестные казематы. До скончания века он её тогда и не найдёт. Такое горячее чувство тронуло её сердце. Хоть и по самому его окаменевшему краюшку, а тронуло. Наличие такого искреннего чувства в сыне говорило только в его пользу. Мальчик в своей глубине благороден, не жесток, не червив. А внешние проявления чрезмерной сексуальности и некоторой грубости в поведении ещё не изъян.
Она скользнула мыслями в сторону того, как странно развернулся сюжет с её игрой в бабу Вербу – заброшенную старуху у речной лодочной пристани в настоящую уже жизнь. Никто не знал о том, что за ближайшим холмом в густом перелеске спрятан ещё один домик. Там отсиживалась сменяемая охрана, там жила её прислужница – женщина, представляющаяся её дочерью, когда приходила, якобы, помогать старой матери содержать ночлежный дом в порядке. Она топила печь, убиралась и готовила. Сама «старуха» в кавычках занималась таким трудом редко. Сирень любила лишь экспериментировать в изобретательстве по выпечке пирогов в уже готовой для того печи. На ночь она уходила в скрытый в перелеске за холмом домик, где спала и отдыхала от грима. Где любовалась на рассветы, ходила по росе, усыпавшей изумрудные обильно цветущие луга, доила двух коз, чьё молоко обожала, а также купалась нагишом в одном из притоков Светлого Потока, в мелкой речушке Светлой, которая как раз и впадала в большую реку в том месте. Там, на переправе, она провела целое лето. Это была игра в первобытную жизнь, отдых от самой себя, от работы, от всех, от всего. Казалось бы, что мешало просто отдохнуть в комфортном и тихом местечке? К чему такое дикое переодевание в какую-то старуху? А как было иначе войти в самые подлинные, недосягаемые ей, слои простой народной жизни, высмотреть, выспросить, прочувствовать нечто, может и ценное, может, бестолковое и пустое. Прожить какую-то чужую жизнь, заставить поверить простаков в её подлинность. Это был не только психологический эксперимент над собою, но и над окружающими людьми. Не исключено, что лицедейство – вид душевного недуга, врождённый порок глубочайшей пустоты вместо того органа, что у прочих и нормальных людей называется душой. И вместо души там скрыта какая-то пластичная субстанция с зеркальным напылением, способная отражать в себе всё, оставаясь ничем. Потому такие люди во все времена были либо изгоями, либо преступниками, либо сумасшедшими. Особенно много таковых было среди бродяг. Когда же лето стало крениться к осени, Сирень, опившись козьего молока на всю оставшуюся жизнь, после того самого праздника в Храме Ночной Звезды отбыла в столицу уже навсегда, и её заместил дед из покинутого ближнего селения.
