Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Я буду жить в той реальности, в какую я и вшита, как он и говорил. А искать запредельных ощущений я не буду. К чему они мне?
– Вот и умница, дочка. Мне бы такую дочь на самом деле, – ответила ей Сирень. – А моему сыну такую бы жену, не будь он магом.
Вторая жизнь Ландыш под тихими и чужими небесами
Две параллельные жизни Ландыша и Радослава
Её именем была названа целая планета. И что? Хоть кто-то из окружающих о том знал? Ландыш лениво жевала какую-то плюшку, кстати, очень вкусную. Внутри плюшки была запечённая речная рыба, и что удивительно, без единой косточки. А как известно, речная рыба жутко костлявая. Даже на другой планете это так. Помещение, где она завтракала или уже обедала, что не было важно, было светленькое, весьма уютное, поскольку местные жители буквально умиляли своей тягой к чистоте, своей общественной опрятностью. В целом добрые и деликатные, они, конечно, были весьма архаичны в своих традициях, в своём шаблонном восприятии окружающего мира, в стремлении не быть сильно отличающимися от всех прочих.
Ландыш уже не экспериментировала как вначале, не лезла всем на глаза, напяливая на себя, мужскую в их понимании, одежду. Например, штаны, тогда как женщине полагалось носить платье. На ней было очаровательное платье в солнечных одуванчиках по белейшему полю. Белые пушинки уже созревших одуванчиков, соседствующие с жёлтыми цветками рядышком, были каким-то уникальным чудом прикреплены к ткани и трепетали от порывов ветра.
Уникальным такое чудо было не для самой Ландыш, а для местных производителей, к которым представительница более высокоразвитой цивилизации относилась несколько свысока. А напрасно. Ведь как-то же умели они создавать такие невероятные платья. Она очень нравилась самой себе в таком милом платьице, чувствуя и себя пушинкой, способной взлететь к синему небу. Местные бородачи и те из юношей, у кого поросль едва проглядывала на подбородках, пялили на неё свои глаза и глазищи, а также заплывшие щёлочки иногда.
Радослав, обычно в упор не замечающий, во что она обряжена, вдруг увидел её платье.
– Ты моё воздушное чудо! Дай-ка я тебя расцелую, – и облапил её всю, не желая отпускать от себя. – Может, несколько задержишься? – потёрся о неё её домашний похотливый мурлыка, всегда корыстный, всегда умеющий, когда захочется, приласкаться. И равнодушно отвернуться, если охоты развлекаться нет.
– Помурлычь себе в одиночестве, – ответила Ландыш, – а то потом я уже и не захочу в их ЦэДэМ – Древо Мира, по которому лазить всегда надо свеженькой и полной сил. А ты погрейся на солнышке, помечтай, ожидая моё возвращение.
– Не стану, – ответил он, – улетаю скоро к Куку. Там же наше с тобою плаксивое солнышко. Она капризничает, а Вика настоятельно требует хоть кого из родителей-производителей разделить её мученический труд по выхаживанию чужих подкидышей. – Это был упрёк в сторону нерадивой матери Ландыш, подкинувшей девочку Виталину Вике.
– Наглая! Сама же просила оставить Виталину ей. Сама же говорила, что должна проследить её реакцию на последнюю прививку. А мне ужасно надоел их парк, их павильоны, и рыжебородые свирепые тёмно-ржавые рожи, неожиданно вылезающие из зарослей. Я до жути их боюсь. Садовники они там, строители, мне они кажутся какой-то чужеродной формой жизни. И я не понимаю ревности Вики к каким-то любовницам старца Кука. С учётом его лет и окружающей разновидности гуманоидов, какие там могут быть любовницы? Они же на зверушек похожи больше, чем на человека. Вот у нас – другое дело. Будто я на родной планете в умеренных широтах. И люди все ласковые, тихие и не толкучие нисколько. Иногда лишь и смеялись надо мною, как я в брючках гуляла. И не ври ты, что Вика тебя вызвала. Хочешь к Куку наведаться? Хочешь устроить с ним вместе свой любимый метафизический чёс языком?
– Можно и так сформулировать. Если ты разлюбила со мною разговаривать, должен же я проверять себя на наличие того, что не забыл родную речь.
– Я разлюбила? А не ты?
– И песенки больше не поёшь. А как пела прежде.
– Я пою. Только тебе не всегда слышно. Ты же залез от меня дальше второго этажа на мансарду! Радослав, я понимаю, что ты тоскуешь от вынужденного безделья, от некоторой даже ущербности своего существования тут. Но на меня не дуйся. Я за такую участь не голосовала. А вот Фиолет… – Ландыш выдержала паузу. Не потому, что всякое упоминание о Фиолете после той истории с его возлюбленной, от которой тот как бы и отрёкся, не отстоял её, во всяком случае, от Кука с его вторжением в целостность её личности и коррекцией памяти, раздражало Радослава. А потому, что она не хотела обсуждать с мужем Фиолета. Ни в положительном, ни в каком ином смысле. Но имя было произнесено. Она продолжила, – Фиолет рассказывал мне, что забыл о таком понятии как скука, когда вынужден был не только выживать, опираясь лишь на собственные силы, но и работал сборщиком урожая. Он считает, что скука – изобретение бездельников и пустых голов. А тому, кто работает и руками и головой скучать некогда и незачем.
– Ну, конечно! Фиолет где-то раз помахал лопатой, как-то пристроился к одиночеству местной обездоленной девушки, которая, кстати, на него работала, а он рисовал детские картинки карманным принтером, и Фиолет образец героизма и выживания во враждебной чужеродной среде. А между тем, он угрохал межзвёздный перевозчик, пережёг чудо-машину «Пересвет» уже тут. Он даже не сумел погрузить его в спящий режим, самонадеянно вообразив себя опытным командиром, знатоком, чем и оставил собственного отца на чужой планете без возможности тому вернуться на Родину, поскольку у Разумова есть только межпланетные челноки, а Земля давно оборвала всякую связь с Паралеей. И ты говоришь об этом ангеле с обтрёпанными крыльями всегда с таким придыханием, что возникает подозрение, не возникла ли между вами романтическая связь, пусть и на уровне чисто-ангельском?
– Ну, хоть ревнуешь, уже что-то. – Добившись желаемого эффекта, Ландыш запела, – Я помню, плыли в вышине/, И вдруг погасил две звезды/, И лишь теперь понятно мне/, Что это были я и ты/.
– Где ты выкапываешь такую странную архаику? – поразился Радослав.
– У себя из головы. Когда-то на Земле была у моей мамы подруга и соперница по имени Карина Венд. Но мама считала ревность пережитком варварской эпохи. Она всегда дружила со своими соперницами. Карина работала в одном из музеев и при ревизии раскопала какой-то, чудом сохранившийся, музархив. Девочки послушали и поразились красоте песен. Мама тоже себе переписала и сохранила часть песен. Включала их мне в моём детстве. И зря мама считала ревность пережитком. Будь это иначе, она выдрала бы волосы Карине, умчала бы своего парня от неё на другой край Галактики, и тогда на свет не появился бы некий Рудольф Венд – сын Карины Венд от того, кого любила моя мама. Не знал такого Венда? Кажется, он занимал в ГРОЗ высокие позиции. Не встречал ни разу? Кук давал ему весьма расплывчатую характеристику, а вот Вика отзывалась о нём как о человеке из того самого разряда, которых изготавливают как штучной товар в личном отсеке самого Творца.
– Вика? Да ты шутишь. Не могла она такое говорить о Венде.
– Могла или не могла, не тебе судить о том, кого ты никогда не встречал.
– Встречал каждое утро в собственном зеркале, когда брился и чистил зубы. Если, конечно, не очень спешил и имел время на него полюбоваться.
– Любил его?
– По-разному было. Но иногда мне жаль, что его место в зеркале занял кто-то другой.
– Ты должен быть благодарным моей матери за то, что она позволила тебе появиться на свет. Карина не хотела рожать тебя. А мама, узнав о том, что может родиться ребёнок, тотчас же покинула человека по имени Ростислав Паникин, да и саму планету Земля. Она ответила на зов того, кого звали Виталий Змеелов. Он же стал Вайсом в другой своей жизненной роли. Тем самым Вайсом, что впоследствии прогнил до самого корешка, и ты его удалил ради спасения всей крупной структуры от возможного заражения продуктами распада, пусть и одной, а очень значимой личности. Но и это не вся история о жизненной путанице Карины Венд. Ведь потом некто по имени Артём Воронов отодвинул Ростислава Паникина от Карины Венд. А потом уже сама Карина Венд оттолкнула Артёма Воронова по причине, мне неизвестной, и мальчик Рудик Венд стал жить в разорванной семье, то у отрешённой от мира матери, то у скитальца отца. А когда он вырос, то нашёл в окружающей его пустой породе драгоценный живой алмаз по имени Ксения Воронова – дочь того самого Воронова. Печальная история, каких множество. И ведь что удивительно, Артём Воронов в новой жизненной роли стал Белояром Куком.
– У тебя отличная память на различные никчемности, но так бывает только у тех, у кого пустая голова.
– Конечно. Удача не может ходить за тобою по пятам, как прирученный щенок. Ты и так находил свои сокровища на всякой планете, куда только тебя ни забрасывало. Теперь она ушла к кому-то другому. Например, к Фиолету. Теперь он её любимый герой. Ради кого она и устраивает те переплетения, что и выводят его на лучших девушек, каких только и возможно выдумать.
– Имеешь в виду себя?
– Никого я не имею в виду. Я только даю тебе понять, что тебя абсолютно не интересует, что за человек поёт песни по утрам в твоём же доме.
– Я понимаю, что ты скучаешь со мною. Но я не могу стать тем, кем никогда не был – развлекательным аттракционом.
– Кук зачем-то изолировал всю команду друг от друга, как в ссылку какую сослал. Ребят своих постоянно в звездолёте мурыжит, Андрея туда, тебя сюда, себя, – даже не знаю, где сам-то он обретается. Вечно где-то носится, где-то кочует. Вроде как мы все умерли и живём на том свете. А он страж между мирами.
– Я заслужил именно такую участь. Поскольку, Ландыш, я не забываю ни на минуту, что на Земле стал преступником. Пусть и прикрываясь благими намерениями. Пусть я и вырвал гнилой зуб по имени Вайс из челюсти ГРОЗ и дал ход движению оздоровления, обновления там. Пусть так. И всё же…
– Кто тебя судил? Кто осудил? Разве Кук не сам убийца своей бывшей жены?
– Она была ещё более жутким душегубцем, скрывающимся под личиной прекрасной и вечно-юной девы. Я вот как-то задумался о том, а каким полом она обладала в прошлых своих жизнях? Может, и мужиком когда была. Так противно мне стало! Так невыносимо за ту прошедшую жизнь, когда я из-за неё терзал души уникальных женщин, – подобных у меня уже не будет никогда. Я был обладателем таких живых и разумных алмазов, которые всегда единичны на тонны и тонны пустой породы… – он замолчал, видя, как помертвело лицо Ландыш.
– Ты не Бог, чтобы судить, кто может стать уникальным бриллиантом, кто просто – шлак. Ты груб и нестерпимо пошл своими метафорами.
– Я только воспользовался твоими же метафорами.
Шанс на прощение в ближайшие часы явно сгинул. Он ушёл в ангар, чтобы отладить аэролёт и отправиться к Куку, такому же душегубцу, о каких он тут рассуждал. Он даже не раскаялся в том, что залез в дебри своих воспоминаний, и так больно хлестнул её веткой по лицу, что она сразу утратила своё лёгкое утреннее расположение духа. Зная отлично, что он будет возиться очень долго в своём ангаре, что останься она, он обязательно пристанет и потребует от неё её женского оброка ему, как бы мужу, раз уж ему вдруг «захотелось», Ландыш решила уехать в ЦэДэМ – в столицу.
По дороге, нельзя и сказать, что без комфорта, пока она ехала, озирая грустными глазами местные красоты, она раздумывала о его бесчисленных прошлых жёнах – «уникальных алмазах», решая простую и сложную одновременно задачу, а не послать ли его в ещё одну ссылку, причём бессрочную, но от себя подальше? Пусть перебирается к Андрею Скворцову на тот континент, где живут златолицые люди, о достоинствах которых не уставал рассказывать Кук. Пусть найдёт там себе, как и Андрей, гибкую златолицую и послушную всем желаниям наложницу. Можно и на выбор, – умеющую петь-щебетать, или умеющую плавно танцевать и вилять узкими бедрами. Можно найти искусную повариху, можно вышивальщицу ковров, как у Кука была такая. Кук обожал ковры, на которых и спал в своих ажурных беседках в жарком климате. Пусть вместе с Андреем возлежат на таких коврах, а те им пляшут и поют, а также и угощают фруктово-липким десертом. А она, Ландыш, будет одна, какой и была в самом начале, как мать сдёрнула её с прекрасного и скучного острова в море-океане, чтобы вместе им отправиться в звёздное плавание на поиски недостающего дочери жениха.
Она вспомнила о своей дочери и поняла, что одиночества прежнего нет. Она – мать. И у дочери должен быть отец. И он есть. И он отец любящий. Только муж, вроде и дюж, а никакой. Круг размышлений замкнулся. Скоростная машина встала, и люди повалили из неё на выход.
Встреча Ландыш и Ивы. Нелёгкая игра в неузнаваемость
И в тот самый момент, когда она раздумывала о том, а не стоит ли ещё поглотить одну плюшку, забыв о сохранности бесподобной талии, за соседний и такой же одинокий столик села девушка. Ландыш не верила в привидения, не верила в мистику, не верила в банальную, расхожую байку: «как тесен мир». Но тут было одно из трёх, – или привидения существуют и как-то возникают наподобие миражей, внезапно и неожиданно. Или мистическая невероятность, за которой скрыто лицо загадочно улыбающейся судьбы, или же мир, действительно, невозможно тесен. Как и утверждала её мать Пелагея Бусинка, когда плела свободными вечерами своей маленькой дочери сказания и небылицы об оставленной Земле, о своей юности, о таинственных мирах, придуманных Космическим Инкогнито.
При одном взгляде на её светлую косу, на задумчиво-отстранённое, отчасти и бледноватое лицо, Ландыш пронзило как током. Она даже подпрыгнула, забыв о манящей к себе плюшке и о мести Радославу, ради чего и мечтала несколько оплыть, чем окончательно уже сбить градус его вожделения на нулевую отметку. Ей была нужна любовь, а не то, чем временами он её одаривал – своим «хотением».
Это была Ива! Ландыш вдруг подумала, а что случилось бы, встреть её сам Фиолет? Как бы он себя повёл? А сама Ива? Но вопросы были глупы. – А чего вы и хотите от глупышки Ландыш? Спросила она вслух непонятно у кого. Фиолет же никогда не станет посещать столицу после того, как стал самой искомой фигурой для секретных и неясного назначения здешних структур. На посещение Фиолетом любых мест континента Куком был наложен строжайший запрет. Фиолет и бороду свою сбрил давно, поэтому и шанса встречи Ивы и Фиолета не просматривалось ни единого.
Ландыш, чтобы проверить на прочность беспамятство Ивы на события и лица последних двух лет, подтащила свой лёгкий стул к столику Ивы и уселась напротив неё. Будучи очень деликатной и скромной девушкой, Ива без слов подняла синие глаза на Ландыш. Та точно так же впечатала в Иву свой светлый взор, ожидая незаданного вопроса.
– Кажется, я вас помню, – сказала Ива, забыв уже о своей еде. – Ваше необычное платье, золотистые одуванчики и пушинки на нём я помню отлично.
– Да? – удивилась Ландыш с примесью испуга. – Платье моё старое. Но и совсем новое. Как только я его приобрела, так стала раздуваться как бочка для воды. Оно перестало на меня налезать. Я же ждала ребёнка. А тут вдруг нашла его и примерила. Оно оказалось мне впору. Я идеально сохранила все свои прежние параметры фигуры. А это не шутка.
– У вас есть ребёнок? Какая вы счастливая. Думаю, ваш муж изменил к вам своё отношение, – сказала ей Ива.
– Почему вы думаете, что ребёнок это счастье? И почему вы спросили о муже? В каком смысле он должен был изменить ко мне своё отношение? – Ландыш было очевидно, что Ива ничего не помнила. Ни о звездолёте, ни об их встречах там, значит, и о Фиолете она не помнила. Но почему она заговорила о платье? Когда это она его видела? Где?
– Потому что дети это главная и настоящая драгоценность, которой обладает всякий человек. А про мужа вы же сами мне рассказывали в этой же самой столовой, где и обедали. Правда, я плохо помню, сколько времени прошло с того дня.
Ландыш напрягла свою память, когда же это было? – Да, – согласилась она, – я частенько сюда захожу. Тут плюшки уж очень вкусные. И я, знаете ли, пристрастилась к ним. Я такие изысканные вкусности печь не умею, да и не люблю я сама готовить.
– Кто же готовит еду вашему мужу и ребёнку? – поинтересовалась Ива. Раз уж женщина сама начала общение, молчать и невежливо.
– Как получится, – уклончиво ответила Ландыш. – А почему вы спросили о том, что отношение моего мужа ко мне должно было измениться? Что вы имели в виду?
– Вы же сами жаловались, что он холодно к вам относился. Вот я и спросила…
– Я? Рассказывала вам о себе такие интимные подробности? – Ландыш расширила свои светлые глаза, хотя они и без того были очень большие.
– Ну да. Не я же всё придумала. Зачем бы мне? Я вам напомню. Я была тогда больна. Нога была у меня изувечена. И вы ещё кричали мне вслед, чтобы я вернулась. Что возможно вы сможете мне помочь. Вспомнили?
– А теперь? – Ландыш не помнила о той встрече. Из-за своей незначительности она выпала из неё начисто. Вероятно, на тот момент она была перегружена какими-то своими личными переживаниями. Чтобы прощупать ситуацию с беспамятством поглубже, она вкрадчиво спросила, – Вы выздоровели? Ногу вылечили?
– Да, – Ива улыбалась, – моя нога прежняя. Её не только выправили, но и восстановили икроножные мышцы в их надлежащей форме. – И девушка не без гордости продемонстрировала Ландыш свои ровные и мягко загорелые ножки, приподняв подол цветастого платья.
– Ты нарядная, – оценила Ландыш её платьице, подумав одновременно о том, какие же безвкусные девушки здесь живут. Ей не нравились их пёстрые одеяния, их некрасивая обувь, их бестолковые причёски. Вернее, отсутствие таковых. А вот лица у них были красивые и нежные. Что касается мужчин, то наличие бород делало их для Ландыш одинаково-неразличимыми и непривлекательными. Она лишь слегка пожурила себя мысленно за лицемерие, но обижать девушку критической оценкой было бы верхом неуважения и неприязни. А ведь Ива не просто ей нравилась, а сильно нравилась, сильно будоражила её любопытство.
– Скажи, – обратилась она к Иве, – ты не прочь прогуляться со мною по местному городскому парку? Мы бы поговорили с тобою, а то мне очень одиноко. У меня нет тут подруг.
– И у меня их нет, – поделилась Ива. – Рябинка где-то потерялась, как их семья переселилась в «Город Создателя». Вешняя Верба вышла замуж и тоже живёт где-то в огромной столице. И Ручеёк, то есть Светлый Поток где-то затерялся. Никого у меня нет. Берёзка одна осталась, но и она замужем, да и не дружила она со мною никогда.
– Почему же они затерялись? – не поняла её Ландыш, – в каком смысле затерялись? Разве нельзя было обменяться своими данными о проживании перед расставанием?
– Так уж получилось, что мы этого не сделали. Я же очень долго была в лечебном центре. А там… – она примолкла, подбирая объяснения. – Лечение оказалось таким непростым, несколько операций, так что я несколько запамятовала о том времени. Но магиня Сирень мне сказала, что это не страшно. Что главное, я здорова.
– Магиня Сирень? Это-то кто?
– Магиня это магиня. Она главная среди магинь женщина – маг в КСОР. В молодости она служила магиней в Храме Утренней Звезды. А потом перешла в Храм Сияющего Солнышка. А уж потом вошла в Координационный Совет объединённых религий континента. Она и помогла мне устроиться в особый лечебный центр. Но я и этого не помню. Последние два года моей жизни исчезли из меня. Вот как вода вытекает из худого ведра. Пусто. Ничего во мне нет из прошедших двух лет. А всё прочее я помню очень хорошо. Вот и нашу ту первую встречу я помню отлично. Я сразу узнала ваше платье.
– Платье? – переспросила Ландыш, – но в то время, как я приобрела платье, я уж никак не могла тебя видеть. Если это и было, то где-то ещё и когда-то не там… – она запнулась, запуталась точно так же, как запуталась сама Ива в собственном беспамятстве. Поскольку Ландыш вдруг отчётливо вспомнила, что Ива видела её в платье с одуванчиками в пространстве звездолёта, когда они вместе играли с малышкой Виталиной перед тем, как сама Ива была вызвана Куком в мед. Отсек, где и сгинула её память о последних пережитых событиях. Но Ива не поняла её нелепой словесной конструкции «где-то ещё и когда-то не там».
Внезапный подарок судьбы. Новая подруга
Разговаривая, они направились вдоль улиц – запутанных ветвей в сторону городского парка ЦэДэМа – Центрального Древа Мира. Вот так помпезно обзывалась здешняя столица.
– Как-то раз я набрела на одну премиленькую мастерскую, – рассказывала Ландыш, – а там точно такие же премиленькие женщины, тоненькие, маленькие и с золотистым отливом кожи, шили умопомрачительные вещи и вышивали волшебные картинки на них. Я и заказала себе это платьице.
– Но, это же невозможно дорого! – воскликнула Ива. – Выходит, ваш муж – богатый человек? Выходит, он балует вас, если вы можете позволить себе такие платья?
– Выходит, что так, – промямлила Ландыш, плохо разбирающаяся в бытовых тонкостях окружающего мира. Они её попросту не интересовали.
– Значит, вы ему дороги.
– В смысле? Дорого обхожусь или дорога сама по себе?
– Значит, что он любит вас.
Ландыш снисходительно обняла Иву, умиляясь её искренней простоте. – Нет. Он меня не любит. Но есть один человек, который… – Ландыш замолчала.
– Человек? Какой человек, если у вас есть муж? – изумилась Ива.
– Муж это муж. А я говорю о человеке, с которым у меня могли бы быть те самые отношения, которых в моей жизни нет. Он нежен, он бесподобно красив, его сине-фиолетовые глаза обладают способностью передавать мысли без слов, его чувства тонко развиты, хотя умом он, конечно, значительно уступает моему мужу. К тому же он молод, а мой муж человек зрелый. Ты пойми, какой непростой у меня выбор. Ведь у меня родилась дочь. И обращайся ко мне не по формуле вежливости, а как к подруге.
– У него сине-фиолетовые глаза? – переспросила Ива, притормаживая свой разбег, а они шли очень поспешно. Словно бы Ландыш стремилась от кого-то убежать, увлекая за собою и Иву. – Какой удивительный цвет глаз, невозможный какой-то.
– Да. Именно невозможный. Но факт есть факт. Я вначале подумала вот что. А не носит ли он контактные цветные линзы? Так иные делают… – и она замолчала, поймав себя за язык. Она слишком уж увлеклась, забыв о том, где она и кто рядом с ней.
– Я никогда о таком не слышала, – призналась Ива. – Но маг из ближайшего к нашему бывшему дому Храма Ночной Звезды мне рассказывал о том, что высшие уровни нашего общества обладают многими секретами, недоступными простым людям.
– Ты общаешься с магами? Так вот запросто?
– Так получилось, что Капа стал магом Храма Ночной Звезды совсем недавно. Магам нельзя брать себе жену, но Капа был возлюбленным моей подруги Вешней Вербы. Тайным возлюбленным. Вешнюю Вербу презирали все, кто о том знал. Я всегда её жалела. Она была очень красивой, очень стройной и высокой. А от переживаний она исхудала, но уже не могла отказаться от своей любви к Капе. Конечно, он был очень не сдержан, что так поступил. Но в то время он ещё не был магом, а только претендентом на этот титул. Будь он истинным магом, такого бы не произошло. А Вешняя Верба не умела думать, как и всякая девушка, когда она влюблена.
– Ты очень разумно рассуждаешь, – похвалила её Ландыш. Она изучала лицо Ивы. Оно было тонкой лепки, несомненно, одухотворено её внутренним светом, её добротой и искренностью. Ландыш подумала о том, что в чём-то главном они с Ивой похожи. Она всегда хотела иметь такую подругу. – Ты обязательно должна будешь навещать меня в моём доме. У тебя же есть записная книжечка? Запиши мой адрес. Как только захочешь, можешь сесть на скоростную дорогу и прибыть ко мне в гости.
– Хорошо, – Ива, радуясь новой подруге, записала адрес их дома в пригороде. Ландыш шла очень уверенно, и Ива, также уверенная, что новая подруга знает маршрут, шла за нею. Внезапно они очутились в узкой и неприглядно-оформленной улочке. Ландыш зажала свой носик, – Что это за вонь? – воскликнула она.
– Да это же улица для отхожих мест, – объяснила Ива. – Ты так уверенно сюда шла, что я подумала, что тебе так необходимо…
– Да ты с ума сошла! Чтобы я вошла хоть в одну из этих жутких лачуг! Да я лучше буду терпеть хоть целые сутки, а то и сяду под первым попавшимся деревом у всех на виду, чем тут… – Она потащила Иву назад, поняв, что они заблудились.
– В таком случае тебя подвергнут административному наказанию смотрители за общественным порядком, – напомнила Ива о том, о чём и знать не знала Ландыш.
– И что будет?
– Как что? Тебя заставят начисто вымыть сразу несколько отхожих мест, чтобы было неповадно справлять нужду в неположенном месте. Это же столица, а не вольное поле, не глухой лес, где нет людей.
– Фу! – ужаснулась Ландыш, закрывая уже и лицо двумя ладонями. – Какая же дикость!
Поверху первых и смрадных этажей явно располагались этажи жилые. – Кто там может жить? – поразилась Ландыш, увидев, как в одно из окон высунулось чьё-то невнятное лицо. Наверное, женское, так как бороды не было.
– Ты как с неба свалилась, – отозвалась Ива, не понимая, что сказала истинную правду. – Тут живут городские уборщики.
– Да кто же сам добровольно выбирает такую работу? Да как же тут жить, дышать! – продолжала изумляться Ландыш.
– Как кто? Те, у кого нет выбора. Или стать бродягой за тот или иной проступок против общества, или же войти в систему самых низших категорий работающих. Но ведь это не навсегда. Если они заслужат честным трудом себе прощение, то им возвращают почётное звание свободного гражданина. Возвращают прежний и утраченный номер к имени.
– А теперь-то какой у них номер?
Ива вглядывалась в лицо Ландыш, пытаясь понять, не разыгрывает ли она её. Нет. Ландыш была серьёзна. Как-то смутно пробивалась мысль из того самого тумана, что накрыл два года её жизни, что кто-то уже спрашивал её о таких очевидных для всех вещах. Что кто-то точно также при серьёзном и умном лице ничего не понимал в том, что его окружало. Но кто?
– У них укороченный номер. Неполноценный.
– А! – Ландыш решила заретушировать свой промах. – Ты понимаешь, я же всегда жила несколько обособленно от большинства. Да и жили мы далеко от столицы. Мы тут всего два года как поселились.
Наконец они выбрались на приличную и даже озеленённую улицу. Вымощенная гладкими плитами, прямая как стрела дорога вела в сторону центра, возле которого и был разбит городской парк.
– В столице много странных людей, – сказала Ива. – На то она и Древо Мира, чтобы сюда стекались люди со всего континента. Континент большой. Я тоже нигде не была, кроме как в «Городе Создателя», да в столице. Мой родной городок расположен также в пригороде. Наверное, я тоже в отдалённом месте вела бы себя также странно.
– Ты пригласишь меня к себе в гости в «Город Создателя»? Я никогда там не была. Ни в одном из них.
– Но это же невозможно, – ответила Ива. – Только те, кто там живёт и работает, могут туда попадать. Прочим нельзя.
– Даже гостям?
– Никому. Даже родным, если они не попали в число жителей.
– Чего же там и хорошего в таком случае?
– А я и не говорю, что там хорошо. Там красиво, но там скучно. Там никто не общается друг с другом.
– Почему?
Ива не знала ответа на этот вопрос. – Я тоже спрашивала об этом своего отца. Но он не знал.
– А у меня никогда не было отца, – сказала Ландыш. – Мой муж мне и за отца и за мужа. Твой отец добрый?
– Очень добрый. Где же твой отец? Он умер?
– Понятия не имею. Моя мама просто решила на старости лет заиметь себе ещё одну дочку. Она нашла себе молодого и здорового красавчика и понесла от него. Вот и вся романтическая история их любви. Она не была молодой, когда я родилась.
– То есть, у тебя и мамы нет? – посочувствовала Ива.
– Почему нет? Она есть. Но живёт очень далеко отсюда.
– Ты навещаешь её?
– Нет. Это очень далеко. Я же тебе говорю.
Ива не поняла Ландыш. Если всюду есть скоростные дороги, то что означает «далеко»? Но подумав, решила, что Ландыш не хочет посвящать её в сложности взаимоотношений с матерью.
– Ты увидишь мою дочку. Она такая чудесная! Совсем скоро мой муж привезёт её домой. Сейчас она у наших хороших знакомых живёт. Можно даже сказать, что у родных людей.
– Ты позволишь мне с нею поиграть? Поносить её на ручках? Я очень люблю маленьких детей. Когда родился мой братишка, я уже была большой. Я носила его на руках, меняла ему штанишки, кормила его кашей. Но когда он подрос, его убило упавшим деревом во время страшной бури… – У Ивы затряслись губы, она неожиданно заплакала. Ландыш, пряча ответные слёзы сочувствия, обняла её.
Какое-то время они шли молча. И вот впереди показались своды старого парка. Огромные деревья ровными рядами уходили в зелёные, мерцающие проблесками света, коридоры аллей. Дышалось легко, они убыстрили шаги. К удивлению Ландыш, бывшей тут впервые, в парке не стояло ни единой скамейки для отдыха. Тут только прохаживались, даже не залезая вглубь самого парка. Так уж было принято. Она не стала расспрашивать Иву о том, отчего это не предусмотрено ни одной скамьи для отдыха, понимая, что опять вызовет удивление нелепым вопросом. Нет, потому что так принято повсюду. Тут гуляют, а сидят дома. Ландыш подумала о том, что и в самой столице уличных сидений не было нигде. Исключением были только территории возле скоростных дорог, где люди ожидали общественные машины нужного им маршрута следования. Ландыш потянула Иву за деревья. Они оказались в безлюдной гуще парка. Под ногами росла дикая и густая трава. С чувством блаженства Ландыш плюхнулась на траву. Ива последовала за нею. Было несколько мокро, но здорово!
– Моя мама всегда говорила мне, что только через страдания человеческая душа рождает из себя тот или иной талант. Ты много страдала, хотя ты совсем молодая. Поэтому у тебя такие глаза. Глаза глубокого и талантливого человека. А я, знаешь, не страдала никогда. Поэтому я бездарная. Моя душа так и не родила из себя никакого таланта.
– Как же не страдала? Ты же родила дочь. Роды – страшная мука. Так говорят все, кто через них прошёл. А некоторые женщины умирают.
– Разве? – искренне изумилась Ландыш, – роды – мука? Я нисколько не страдала. И как видишь, я не умерла.
– Так не бывает. Без мук дети не появляются на свет ни у кого, – возразила Ива, всматриваясь в беспечное и очень красивое лицо неожиданной подруги. Может быть, она несколько не в себе? Она придумала, что у неё есть ребёнок, а на самом деле никого у неё нет. Она вспомнила, что именно так подумала о Ландыш и в тот день, когда они вместе ели и разговаривали просто потому, что Ландыш и тогда начала разговор первая, а молчать означало обидеть её.
