Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Я же всегда тебе говорю, ты недоразвитое существо, Ландыш. Хотя существо и обворожительное.
– И я тебя не люблю, – сказала вдруг Виталина, чем повергла в оцепенение свою мать, поскольку фраза прозвучала из уст малолетнего ребёнка со взрослой осмысленной интонацией обиды и осуждения недоразвитому существу, по воле случая ставшему её матерью.
– А ну, спи! Ворочается тут как старая карга! – вскричала мать -недоразвитое существо. – Бессонницей, что ли, страдаешь?
– Я к мамочке Викусе хочу! – захныкала Виталина. И только когда Ландыш уступила своё место Радославу, когда он стал гладить девочке волосёнки, она уснула. После этого он отнёс дочь в другую комнату, где и была так и не востребованная детская комната. Ландыш чувствовала себя как человек, которому навязали последить за чужим ребёнком на время, а ребёнок досаждает, а время тянется томительно долго. Скорее бы уже утро, когда Радослав отвезёт Виталину в усадьбу Кука. Вместо того, чтобы утром понежиться в постели вместе с мужем, а это не было таким уж привычно-бытовым событием, придётся вставать, чтобы кормить и развлекать дитя, ставшее собственным дитём Кука и Вероники. Такая вот мысль была способна зачеркнуть всё то недавнее блаженство, в котором были растворены тело и душа Ландыш совсем недавно. Нет, решила она, больше у неё не будет никаких детей. А поскольку она была существом недоразвитым в определении собственного же мужа, то такая мысль её и не покоробила, не вызвала всплеска глубинной совести.
Когда под утро Виталина захныкала в одиночестве в доме, воспринимаемым ею чужим, Ландыш и не подумала просыпаться. Встал Радослав. Он утешил ребёнка, после чего уже не лёг. Он увёз ребёнка на континент к Куку, а к вечеру, вернувшись домой на пару часов, исчез и ночевать уже не пришёл. Ландыш спала в доме одна. Она ещё не знала, что их любовная близость уже никогда больше не повторится. Что она была в своём роде прощальной. Поскучав какое-то время, она опять отправилась к магу Кипарису кататься на лодке.
Так чья же ты, пасмурная девочка Виталина?
Виталина грызла сухарик мелкими зубками, похожими на зёрнышки риса, и смотрела на Ландыш со строгой задумчивостью, что делало её ещё забавнее. Как будто она не маленький ребёнок, а хорошенькая карлица, в чьей голове вовсе не детские думы. Рассматривая её, Ландыш думала о том, какая некрасивая эта девочка. С редкими волосёнками, с очень светлыми глазами, слишком большими для её маленького личика, хмурая не по детски. Брови почти отсутствовали, если зрительно, такими были светлыми. Лобастая, а носик маленький. Впрочем, у детей часто носы бывают маленькими, а зато уж вырастают у иных таковыми, что и отпилить бывает не лишним. При условии, что это женщина, поскольку мужчинам большие носы не вредят. Вероятно, её мать и отец не были красавцами, а вот насколько любили друг друга – это тайна, о которой уже никогда не узнаешь.
– Как ты думаешь, Вика, её родители любили друг друга? – спросила Ландыш у Вики. Вика выглядела бледной и осунувшейся, что говорило о сильном переутомлении. Она ради того, чтобы не бросать Кука без своего присмотра, отказалась ложиться в стазис-камеру, и все перегрузки заметно на ней сказались. Она хотела, если уж суждено погибнуть при перелёте, принять смерть в осознанном состоянии рядом с последним своим мужем. Она была уверена, что Кук – её последний муж. И никого, как ей казалось, она не любила сильнее, чем его. Он единственный, к кому любовь Вики носила сложносоставной характер. Он был для неё одновременно и мужем, и отцом, и даже сыном, которому необходим постоянный пригляд. Ни к одному прежнему мужу такого глубокого чувства она не испытывала. Она искренне забыла, что у девочки Виталины были какие-то иные родители, а не она сама вместе с Куком.
– Очень. Очень любили они друг друга, – ответила Вика. – Разве можно сомневаться, когда видишь такую вот ангельскую красоту её лица? Её несомненный большой личностный потенциал, который раскроется в будущем. А мы с Белояром, то есть с Артёмом поспособствуем тому со всем удвоенным усердием. У Артёма отличный дом на Земле, в лесу. Его так и сохранили за его близкими людьми. Сначала за его дочерью, после её отлёта с Земли за Ариадной – дочерью уже самой Ксении, которую воспитывает мать Венда. Так что нам будет где жить, не прикладывая больших затрат, как бывает на новом и необжитом месте.
Ангельская красота? Ландыш скептически промолчала. Девочка ей резко не нравилась. Неожиданно она вдруг спросила у ребёнка, вспомнив свой последний сон, странность которого её саму уже не удивляла. Такие сны стали привычными, как вечер после дня, как утро после ночи. – Чем закончилась сказка про волшебный городок и про мальчиков – колокольчиков, когда Алёша сломал музыкальную табакерку? Папа тебе рассказал об этом?
Вика замерла. Сказать, что она побледнела, было невозможно в силу её предельной бледности.
– Мой папа такой сказки не знает, – ответила Виталина. – Он знает про царевну в башне. Меня Алёша оттуда спасал.
– Но ведь Радослав рассказывал тебе такую сказку? Про царевну Пружинку?
– Не бывает у царевен такого имени, – всё так же сурово ответила девочка, – я не знаю никакого Славу. Моего папу зовут Кук. Ар-тём его имя. – Виталина выговорила новое имя Кука по слогам. – На другой планете имена всегда другие. Тебя как зовут?
– Чего же память у тебя такая короткая? Ты разве глупая? Я говорила тебе. Моё имя Ландыш.
– Таких имён не бывает. Ты врёшь.
– Виталина – тоже имя искусственное. Ты же им названа. Кто тебе придумал такое имя? Знаешь о том?
Девочка молчала, не понимая её вопроса. Грызла сухарик и слюнявила свой крошечный забавный комбинезончик.
– Она на телёнка похожа. На жующего, – неприязненно заметила Ландыш, обращаясь к Вике. – Глаза ничего не выражают, кроме переживания настоящего физиологического момента. Она кажется мне невозможно глупой. Или это от того, что я не терплю маленьких детей. Даже не собираюсь притворяться вселенски-отзывчивой душой.
– Да будет тебе на ребёнка переводить своё раздражение! Чем ты недовольна? Опять сны растревожили?
– Растревожили? Ты и о снах моих знаешь. Кук ничего от тебя не скрывает?
– Конечно. Я же врач. Разве меня не заботит твоё состояние?
– «Чем ты сердце, чем ты сердце растревожено»? Как там было дальше? «О любви так много песен сложено, я спою тебе ещё раз о любви». Нет. Всё не то. «Растревожили» – неверное определение. Я буквально живу настоящей жизнью. Только не знаю, какая из них настоящая. Та, что была ночью, или сиюминутная.
– Ты злая, – сказала девочка Виталина и стукнула Ландыш остатком обслюнявленного сухаря, норовя по голове, но попала по плечу. Ландыш сидела за столом, а девочка стояла позади. Она уловила раздражение в голосе родной матери, которую не желала признавать, и решила, что агрессия адресована её маме Викусе. Спроси её Ландыш напрямую, кто твоя мать, девочка искренне бы ответила: «мама Викуся». Но по счастью, Ландыш и в голову не приходило, что неприятная девочка её и Радослава дочь. Сны она чётко отделяла от реальности, даже не подозревая, что они такая же реальность, но уже свершившаяся.
– Папа не знал конца сказки про колокольчиков, – сказала Виталина, сразу подобрев после удара. – Он обещал мне, что Алёша починит музыкальную штучку, – девочка затруднялась с запоминанием странного слова «табакерка», ловко заменив его. – Тогда она снова заиграет, и мальчики опять поселятся в своих домиках. Я спросила у Алёши, будет ли он чинить домики с музыкой? Он сказал, потом. А папа Кук сказал, что вместо дворца с башенкой, он сделает мне музыкальный городок с колокольчиками. И я буду играть сама. В царевну.
– Вика, неужели, она так и будет торчать рядом с нами всё время? Я не выдержу, – сказала Ландыш.
– Когда мы поселимся на планете, в чудесных горах, у всех у нас будет другое отношение друг к другу. Так бывает, когда замкнутое пространство доводит людей до бешенства. А выйдя наружу, они сразу меняются. Нас будет на огромной планете всего несколько человек. С учётом отсутствия Андрея и Радослава… – Вика спохватилась и замолчала.
– Нам будет нелегко, – закончила за неё Ландыш.
– Артём сказал, что подземный город разрушен лишь частично. В основном, в той его части, что соединяла наш объект с населённым континентом. В горах же все прежние сооружения лишь законсервированы. То, что необходимо для жизни, там есть. Мы не будем ни в чём нуждаться, чтобы очень уж ощутить чужеземную среду.
– А в чём я нуждаюсь, Вика? Как раз в том, чего на твоей Паралее нет и не будет. Я о Радославе.
– Да. Его там не будет. Тут я тебя не утешу, – сказал Кук, входя в отсек. Он уловил последнюю фразу, сказанную Ландыш. – Мои ребята уже давно вышли наружу. Они готовят наши объекты к той жизни, что нам и привычна. Так что, Ландыш, теперь я займусь твоим воспитанием и обучением серьёзно. Ты слишком распущенная, если честно. Твоя мать ничему тебя не научила, кроме дойки коров и уходу за ягодами. А на Паралее этого добра столько растёт даже в диком виде, что ешь – не хочу.
– Ты о коровах? Я никогда их не ела. Корова как мать, дающая молоко. Есть её – преступление.
– Я о ягодах и плодах, а не о коровах. Коров я тебе обеспечу, если сумею их раздобыть. Ребёнку всегда натуральное молоко лучше синтезированного.
– Мне дела нет до твоего подкидыша.
– Не дерзи старшему по званию и возрасту, девчонка! – одёрнула её Вика. – Артём, ты должен разработать систему штрафных санкций для неё, а то она распустилась окончательно. Мать мне говорила, что она всегда была отчасти аутистом, за что она её и жалела. Но теперь начинается другая жизнь, и баловать тебя будет уже некому. Выходи из своих снов. Впереди будущее. Никто не обещает тебе того, что оно будет безоблачным, поскольку никому о том ничего неизвестно. Но мы все вместе выходим уже завтра навстречу этому будущему, Ландыш. И если даже Виталина у нас такая взрослая, то и ты взрослей, наконец!
– Да. Я взрослая, – убедительно поддержала маму Викусю Виталина. – Папа сделает мне музыкальный городок, и я буду там царевной.
– Не будешь ты никогда царевной. Я ею буду, – стала дразнить её Ландыш. – Я буду царевной Паралеи. Когда найду своего царевича.
– Найдёшь? А мне тогда покажешь? – спросила Виталина, принимая слова Ландыш за обещание новой и увлекательной игры. Кук и Вика улыбались, довольные их неожиданным перемирием.
Последний сон в звездолёте
И был последний сон в звездолёте перед тем, как она покинула его пределы. Как оказалось впоследствии уже навсегда. Она так и не вспоминала о нём в своей последующей жизни, как не вспоминает человек материнского и тесного лона, откуда выходит в многоцветный и необъятный мир. Или же кто-то впоследствии удалил из неё уже окончательно всю её прошлую память, связанную с другими мирами. Когда Паралея стала её домом, её миром.
…Раздался страшный стук, удары и последующий скрежет ломаемых ворот. Они были открыты неизвестными людьми, возглавлял которых неряшливый бородатый и мордатый тип с неприятным и мутным взглядом узких глаз. Он озирался вокруг, а когда увидел тоненькую женщину, стоящую на солнечной прибранной дорожке, тщательно прополотой от сорняков руками самой Ландыш, то в первые мгновения растерялся и утратил скорость разбойничьего разбега. Этого было достаточно, чтобы выскочивший из дома Радослав, свалил его одним ударом в близкие кусты. Вся прочая ватага замерла возле раскуроченных ворот, опасаясь ринуться навстречу неизвестности.
Ландыш безмерно удивилась тому, что он оказался дома. Она была уверена, что он продолжает пребывать там, куда и ушёл от неё накануне. Но он вернулся. Как будто знал, что оставлять её одну небезопасно. Схватив её за руку, Радослав стремительно потащил её в сторону ангара. Спустя минуты, дверь ангара закрылась за ними без шанса для преследователей её открыть так же запросто, как они проделали это с уличными воротами. Даже грохота, идущего снаружи, слышно не было, когда они очутились в глубине ангара. Автоматически включилось освещение, и они направились к подземному ходу. Ещё одна панель захлопнулась позади них, так что теперь у преследователей не было ни малейшего шанса их догнать. Да и в наземный ангар они войти бы не сумели. А для того, чтобы его сломать, вряд ли они нашли бы специальный инструментарий. Не так скоро, во всяком случае.
Уже совершенно спокойно и уверено Радослав сел в кресло рядом с панелью управления аэролётом. Ландыш, продолжая ощущать биение сердца, попросила мужа несколько обождать с включением запуска машины. Как будто от нормализации её дыхания зависело их благополучное спасение.
– Ну, ну, – сказал он ласково, гладя её по контуру шеи и плеча. Она ощутила, как он успел сунуть ей в рот маленькую успокоительную капсулу, и та растворилась в её пересохшем рту, принеся мгновенное облегчение и нормализацию дыхания. – Пока я с тобою, ничего и не могло произойти.
– Да ведь тебя могло и не быть рядом, – сказала она.
– Я всегда рядом. Лота уже там, откуда я её и вывез. Ночью я отвёз её на родной континент. Если тебе интересно это знать, конечно.
– Надеюсь, она не забыла прихватить свои много ню и прочее барахлишко. В отличие от меня. Я всё потеряла. А я так привыкла к своим вещам, так сроднилась с ними. И о доме я буду жалеть.
– Не стоит. Он же был вроде декорации. Он никогда нам с тобою по-настоящему и не принадлежал.
– Ты не успел заметить, что верховодил шайкой налётчиков тот самый тип, что и хотел в своё время убить Лоту? Я же запомнила его образину, когда он запечатлелся на видеокамере.
– Все разбойники кажутся одинаковыми, – безразлично отозвался Радослав. – Я мог бы их уничтожить, но зачем? Пусть берут всё, что им и приглянется в нашем бывшем дому. Да что там и есть, кроме твоих шёлковых платьев и нашего постельного белья, тебе, конечно, дорогого, но смехотворно-ничтожного по своей ценности, если речь идёт о спасении жизни.
– А наша мебель? А наш чудесный дом и цветники с беседкой? – Ландыш перечисляла своё имущество, успев с ним сжиться за три с лишним года. – А моя посуда? Чудесная фарфоровая посуда, сделанная настолько красиво, что я никогда такой уже не найду ни в одном из миров. У меня впервые в моей жизни была такая комфортная обстановка, личное имущество, и вот – ничего! Всё похитят мрази с грязными бородами и красными от злобы глазами! Я никогда не смогу забыть наш прекрасный дом, где мы были с тобою так счастливы! – Ландыш хотела бы и заплакать для усиления эффекта страдания, но слёз отчего-то не было.
– Да. Милое было гнёздышко, хотя и скучное.
– То есть? Тебе было со мною скучно?
– Не с тобою, а вообще. Оглядываясь назад, я даже не в состоянии отличить один год от другого, не говоря уж о днях. Они были как семечки в мешке, многочисленные и одинаковые, если только не попадалось иногда горькое семечко.
– Так что же, для тебя наша совместная жизнь была никчемной?
– Не знаю я, чем она была, но уж точно наша избушка в тихом лесном массиве не обладала некоей сверх значимостью, чтобы о том сокрушаться. Пусть сокрушается Кук, поскольку это было его имуществом. Но сдаётся мне, и он сокрушаться не будет.
Открылась верхняя панель скрытого под землёй ангара, замаскированная под лесную полянку. Аэролёт взмыл вверх. Ландыш некоторое время наблюдала, как поляна опустилась вниз и встала, как ни в чём ни бывало, на прежнее место. Если бы посторонний человек увидел сию трансформацию, он счёл бы себя за умалишенного, но на их территории посторонних не было. Сегодняшние посетители были первыми, и до поляны они добраться не успели. Она представила, как чужие руки наглых воров потрошат её домашнее добро, заглядывают в её комнаты, где до сих пор остались информационные отпечатки их прежней жизни, их мыслей, их чувств, беззвучное эхо сказанных слов, любовных вздохов, неуловимые образы снов, счастливых ясных пробуждений, солнечных и облетевших навсегда дней. И даже отголоски редкой их ругани где-то затерялись по углам, как и шорохи шагов по скрипучей лестнице на второй этаж, больше похожего на мансарду.
– Я простила тебя, Радослав.
– За что? – спросил он, глядя вперёд, как глядят в пустоту, или в свои собственные и загадочные для постороннего образы.
– За Лоту. Или ты не считаешь себя виноватым в измене?
– Не было никакой измены. А если ты действительно так считаешь, то вглядись внутрь себя. Не получила ли ты то, что и заслужила?
– Чем бы я заслужила такое отношение? Я всегда любила и люблю одного тебя.
– Пустой разговор, – ответил он, – и это после того, как мы избежали возможной гибели. Жалко, конечно, что ты утратила свои чашечки, поскольку тебе нечего уже будет бить мне в отместку. На звездолёте вся посуда небьющаяся.
– Если бы тебя не было в доме, меня бы изнасиловали бандиты, а потом всадили в меня нож, как в Лоту в тот страшный день.
– Не болтай ерунды! – одёрнул он, – такого не могло бы произойти никогда.
– Почему?
– По законам жанра не положено. Эта сказка, хотя и бестолковая, но не злая.
– Но ведь в Лоту бандит всадил же нож?
– Видимо, вышел какой-то старческий сбой у нашей старушки-фантазёрки, – ответил он.
– О какой старушке ты говоришь?
– О хозяйке планеты и её виртуальной игре. Она, как я думаю, и сама испугалась такого вот разворота событий, поэтому и не дала своему же наймиту убить маленькую вышивальщицу, а только разрешила слегка её поцарапать. После чего позволила ей вновь вкусить всех тех телесных радостей, на которые та и была запрограммирована.
– Вкусить с тобой сообща, – уточнила, жутко ревнуя, Ландыш. – Ты же спал с нею? – Она, не произойди того, что только что и произошло, когда их дом захватила немыслимая нечисть, а обратится за помощью, как оказалось, тут и не к кому, ударила бы его, ненавидя в данную минуту само его существование, его спокойствие, его тайное пренебрежение ею, его неспособность к любви вообще.
– Неважно с кем, неважно всё, – ответил он, оставаясь невозмутимым. – Мы не несём ответственности за собственные сны. И уж тем более за сны чужие.
– Я разведусь с тобою, – сказала Ландыш, – к тому же ребёнка, по сути-то, у нас отняли давно. Да и дома общего уже нет. Не будет.
– Где ты собралась со мною развестись, если мы нигде так и не прошли с тобою процедуру законного оформления брака? Или ты Кука считаешь кем-то вроде попа, уполномоченного давать расторжение священных уз брака перед Всевышним? А звездолёт чем-то вроде небесного Храма? – Он смеялся, он не придавал ни малейшего значения её ревности, её нешуточному страданию, удвоенному утратой дорогого её сердцу дома, тенистого сада, переходящего в лес, чудесных рукотворных платьев, подобных которым у неё не было никогда. Для вида Ландыш закрыла лицо ладонями, но глаза по-прежнему были сухими. Устав от собственной игры, не разделённой отстранённым партнёром, она взглянула вниз и увидела, как часть переплетённых как цветные ленты дорог обрушена, и там творится нечто невообразимое.
– Да это не сбой, Радослав! – закричала она, – а подлинный конец света!
– Нет. Если свет виртуальный, то конец игрушечный, – ответил он.
– А мы тоже игрушечные?
– Я – нет. А ты, как хочешь, так и считай.
– За что мне это? – спросила Ландыш, обращая свои взоры вниз к тому хаосу, что там и творился. В груде поломанных конструкций она отчётливо, словно бы в фантастической линзе, созданной течением разнонаправленных струй воздушного океана, увидела тело распластанного мага Кипариса в его васильковом и нарядном костюме. Рядом дымилась искорёженная машина, стоял целёхоньким тот самый пожилой водитель, что и вёз их в тот незабываемый раз, никуда не убегая, но и ничего не предпринимая для спасения то ли раненого, то ли погибшего незаконнорождённого сына магини Сирени.
– Ах! – она отшатнулась, и зловещий мираж исчез. Не было там никого и ничего, кроме поваленных железобетонных конструкций и кромешной пыли, клубящейся вокруг, отчасти и смешанной с дымом догорающих машин. Поражала тишина и отсутствие шевелящихся человеческих фигур и прочей суеты возможных спасателей, коим и надлежало бы там быть ради спасения тех, кто попал в катастрофу. Но никого почему-то не было. Ни тех, кто погиб, ни тех, кто пришёл на помощь. Как будто люди ушли, заранее зная, что произойдёт, а потому и спасать было некого.
– За что мне это? – повторила она, – такое неудачное начало моей жизни? Такой бездарный фарс вместо столь долго ожидаемой необыкновенной любви? Безразличный ко мне муж, нелюбящая меня дочь, погибший и возможный, но так и не состоявшийся, возлюбленный?
– Кто это? – спросил он, – кто погиб?
– Никто не погиб. Мои надежды на обретение вечного счастья погибли.
– Не бывает вечного счастья. Оно всегда мимолётно и неуловимо для рук, как птица в небе, как солнечный зайчик на чистой волне. Я знаю, о чём говорю. Поэтому радуйся тому несомненному везению, что мы с тобою спаслись.
– Если мир этот выдумка, и всё в нём неуловимо для рук, то и спасение не настоящее. То и радоваться нечему.
– Как и печалиться, – засмеялся он. По отношению к страшному бардаку, творящемуся внизу, прозвучало всё цинично.
– Давай спустимся и проверим, не нужна ли кому там помощь? – попросила она.
– Уверен, что не нужна, – ответил он. – А вот нам точно надо делать отсюда ноги. Пока здешняя матушка и нас не завалила своими фиктивными конструкциями. Не знаю, насколько они реально тяжелы, но знак она нам дала нешуточный, послав в наш дом своих шутов под видом головорезов. Это приглашение на выход, милая моя Ландыш. Мы тут загостились и ей надоели.
– Да кому ей?
– Планете, конечно. Кому же ещё? Нас же сюда не приглашали.
– Да ведь Кук зачем-то звал нас сюда?
– У Кука и спросишь, зачем он нас сюда затащил. Может, он тебе и ответит. Мне не захотел. А я, между тем, однажды и череп его лысый грозил ему начистить до зеркального уже блеска, если он не скажет, зачем мы тут торчим?
– И что же он?
– Отдых, говорит, очень уж был тебе нужен. Вот он тебя и выпросил у твоей матери, чтобы подарить мне райскую гурию для райского же блаженства. Андрей сам нашёл, а обо мне Кук лично позаботился, не знаю уж из каких таких соображений. Сказал, что из отеческих. Негоже, говорит, тебе отца обижать угрозами за то, что отец отдал тебе то, что от собственного сердца оторвал.
– А ты его ощущал? Райское блаженство?
– Иногда. Чего же и скрывать, если ты и сама его разделяла со мною.
– А Кук так и сказал, что оторвал меня от своего сердца?
– Так и сказал.
Разоблачение Кука
Ландыш за утренним чаем, сумрачно глядя в свою чашку, спросила у Кука, – Артём, ты зачем оторвал меня от своего сердца?
– Я не мог оторвать тебя от своего сердца, поскольку ты никогда мне не принадлежала, – ответил Кук.
– Опять тревожные сны? – участливо спросила Вика.
– Не знаю, сны ли это. А что, Вика, прошёл ли твой бок?
Вика и Кук переглянулись. – Разве я жаловалась тебе на своё самочувствие? – спросила Вика, надевая фальшивую маску беспечности, причём дурного качества. Вика вовсе не была хорошей лицедейкой.
– Я наблюдательна. Ты часто гладишь себя сбоку и под левой грудью. У тебя межрёберная невралгия. От хронического переутомления Куком. Думаю, его присутствие рядом – нелёгкий груз для всякой женщины. А ты же не космодесантница, профессионально выученная на блокирование затяжных отрицательных эмоций.
– Артём для меня всегда праздник, а вовсе не это, как ты сказала. Не хочу и повторять. Мне никогда в жизни так легко не жилось и не дышалось, как с ним рядом.
– Это заметно, с учётом того, что ты стала дышать временами как астматик. Я рада, что хоть кто обрёл своё счастье в этом гробу, принесшем нас буквально на тот свет.
– Ты, Ландыш, не была такой мрачной прежде, – ответил Кук, сохраняя беспристрастность.
– Прежде чего? Прежде – весьма растяжимое понятие. Вчера? Два дня назад? Когда?
– Когда вошла в звездолёт матери, когда вошла и в мой звездолёт. Наконец, когда соблазняла Радослава. А не удалось тебе одолеть такую вот высоту, какой стал для тебя Радослав Пан. Не тебе чета были женщины, что пытались его присвоить. Никому не удалось того, Ландыш ты мой горький.
– Уже и горький? А помнится, звал меня сладкой ягодкой.
– Вспомнила! Я ж не парень, чтобы ждать твоего расположения месяцами, а то и годами. Я стар, кто ухватил меня за бочок, к тому я и приник. Тебе завидно, что ли?
– Нет. Ты мне без надобности, как был, так и остался. Да и останешься навсегда лишь добрым заменителем отца. Ты же мой отец?
– Отец, моя дочурка. Конечно, отец.
– Артём, а у тебя было такое в жизни, когда кто-то погибал из твоих детей?
– Я многих считал своими детьми. Все мои космодесантники, кого я обучил, были моими детьми. А многие из них погибли. Так что, да. Я многих терял.
– А тот, о ком я тебе рассказывала, помнишь, явившийся в один из моих снов под именем Кипарис? Он погиб на самом деле?
– Как же он мог погибнуть, если был твоим сном? – опять влезла Вика.
– Не с тобою разговариваю! – крикнула Ландыш. – О себе только и тревожишься, а не обо мне. Не о твоих тревогах речь. Не отберу я твоего Кука. Не нужен он мне как возлюбленный. Сама его люби!
– Я и люблю, – тихо и подавленно отозвалась Вика. Откуда-то возникла маленькая Виталина, и как храбрый воробышек накинулась на Ландыш, замахала короткими ручками – беспомощными крылышками.
– Не обижай мамочку Викусю! Ты злая!
– Тебя-то кто сюда звал? – готовая её оттолкнуть, Ландыш еле сдержалась.
– На тебе сладкий сухарик, моя пташка, – ласково пропел Кук, беря её на свои колени. Он налил ребёнку молоко в красную высокую чашку и стал макать туда сухарик, который она и грызла из его рук. Картина была умилительная. Завтрак доброго дедушки и внучки.
– Не было никакого Кипариса, – сказал Кук. – Следовательно, он и не мог погибнуть.
– Радослава тоже не было, как ты говоришь, а он погиб!
– Не шуми, – сказал он, умиляясь своей найденной маленькой дочери. – Сегодня ты увидишь Паралею воочию. И кто видел, что Радослав погиб? Ты? Нет. Я? Нет. Может, Костя или кто другой из моих ребят? Нет. Радослава на самом-то деле не было никогда. Был Рудольф Венд. А насколько мне известно, человека с таким именем ты не знала.
– Мы летели с ним под лазурным сводом неба, и мир казался чудом, которое невозможно, но которое являет себя всем нам воочию. А внизу валялись поломанные конструкции каких-то сооружений. Они казались невозможными в мире лазурного чуда, но они были. Я откуда-то знала, что они являлись дорогами. Необычные дороги разных цветов. И вот они все порушены… Зрелище жуткое. Но почему? Кем?
– А я? – вставила своё слово в странное повествование крошечная девочка. – Я летела в небе с мамой Викусей и с Алёшей, а внизу горел наш дом. Дым шёл вверх и был похож на страшную чёрную морду, которая хотела меня укусить. Я плакала. У меня больше нет моей башенки в саду, где я играла в царевну.
– Папа построит тебе новую башню, – Ландыш остро пожалела девочку, вдруг устыдившись своих надуманных страданий, таких ничтожных в сравнении с реальными переживаниями ребёнка, которого она едва не обидела. – И я сотворю тебе настоящее платье для царевны, чтобы ты стала самой прекрасной царевной на свете. Я сама вышью тебе на нём цветы.
– Ладно, – согласилась девочка под общее молчание. И добавила, – Ко мне тоже папа приходил сегодня. Когда я лежала в своей кроватке. Он сказал, чтобы я тебя не ругала. Я больше не буду тебя ругать.
– Какой папа? – не удержалась Ландыш.
– Мой папа. Не лысый. Молодой, – ответила Виталина. Кук поцеловал её в макушку.
– Теперь твой папа лысый и старый. Ты же всё равно меня любишь?
– Люблю, – великодушно согласилась девочка, грызя сухарик. – И тебя я люблю, – обратилась она к Ландыш.
– Ах, ты милая моя мышка, – у Ландыш полились слёзы. Она не понимала их причину, было ли это от жалости к ребёнку или от жалости к себе самой и к исчезнувшему Радославу, узнать об участи которого она так и не смогла, или от всего сразу. Маленькая девочка сползла с коленей Кука и, подойдя, сунула ей целый сухарик, не обгрызенный. Ландыш взяла сухарик и прижалась лицом к мягким пёрышкам-волосам девочки-пташки, ощущая её запах настолько родным, что вдыхала его в себя как кислород после внезапного удушья. Вика с увлажнёнными глазами взяла Виталину за руку и повела из столового отсека, сказав Ландыш при этом, – Не плачь. Сегодняшний сон был последним в череде твоих мучительных снов.
– Я и не плачу, – ответила Виталина вместо Ландыш. – Я не боюсь спать одна. Даже в доме у папы я всегда спала одна. Ты забыла? – Девочка обернулась к Ландыш, но та как раз вытирала глаза салфеткой и не отнесла слова ребёнка на свой счёт.
– Алёша всегда будет охранять тебя, когда ты спишь, – бормотала Вика, уводя девочку, – никто уже к тебе не придёт и не испугает. Просто сегодня Алёша работал вместе с ребятами на нашем объекте, готовя его для нашего проживания.
– Она тоже видит тревожащие сны? – Ландыш обратилась к Куку, когда панель за Викой закрылась. – Бедное дитя! Конечно, Вика неплохой психолог, но, видимо, над снами она не властна. Она помнит отца. И отчего-то ничего не говорит о матери.
– Викуся сумела заменить ей мать, – отозвался Кук, погруженный в нечто своё и глубинное. Его голос прозвучал как из колодца. И лицо показалось Ландыш таким тёмным, словно бы Кук сидел в действительной тени и где-то настолько далеко, что она внимала ему, как если бы он сидел на дне самого настоящего колодца, глядя снизу умоляющим и несчастным взором, моля о чём-то, чего она дать ему не могла.
– Я не смогу тебя полюбить так, как это было когда-то, – так она его поняла. – К тому же тебя с Викой связывает уже настоящая дочь. Вы вместе её удочерили, вам и предстоит её воспитывать до совершеннолетия. В чём-то я ей и завидую. Она будет жить в полноценной семье, в настоящем доме, окружённым соснами, клёнами и липами. Будет бегать по солнечным дорожкам и увидит настоящих белок.
– Разве ты видела мой родной дом на Земле? – удивился он. – Не помню, чтобы я рассказывал тебе о нём.
– Мне Радослав рассказывал. Он же там жил много лет с твоей дочерью и с детьми. Она ведь была его женой.
– Радослав рассказывал тебе о своей жизни с Ксенией? Но мужа моей дочери звали Рудольф Венд.
– Повтори, что я не знала человека по имени Рудольф Венд. А Радослава не было никогда. Но Радослав был. И я продолжаю любить его, как бы он себя ни называл. Не знаю, Кук, что ты со мною сотворил, и для чего сплёл вокруг меня заговор, чтобы я ничего и ни от кого не узнала об участи Радослава, чтобы я забыла о нём, я не забуду его. И тебя как прежде уже не полюблю. Я же отлично понимаю, что ты не любишь Вику, но какой любви ты ждёшь в твоём-то возрасте? Люби найденную дочку, Алёшку. Люби тех внуков, что остались у тебя на Земле. А Вика будет любить тебя. Хорошо, когда есть тот, кто тебя любит. А я вот что решила. С тобой на Землю я не вернусь. Чего я на Земле забыла?
