Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
Ты ли это, Сирена моя?
С того самого дня, как и возник перед нею в её служебных апартаментах давний возлюбленный, Сирень лишилась внутреннего покоя. Того, что в её возрасте дороже и самой должности, ценою целой жизни заработанной, – должности главной магини женских Храмов Утренней Звезды. Женских не в том смысле, что туда допускалось лишь женское население. Отнюдь! А потому, что служили там магинями женщины. Они отвечали за деторождение, взросление, за юность. А зрелости, мудрости были посвящены Храмы Сияющего Солнышка. Там ответчиками перед лицом Создателя были и магини женщины и маги мужчины.
– Сирена моя! – воскликнул он в своей, когда-то её умилявшей, преувеличенно эмоциональной манере. А теперь она показалась ей ненужным фарсом. – Не буду лгать, что ты ничуть не изменилась. Но ты узнаваема с первого взгляда.
– Ты тоже, – процедила она, скрывая дрожь и сильное волнение.
– Не стоит так напрягаться, Сирена моя. Чего ты ощетинилась своими нажитыми иглами? Как кактус.
– Какой ещё кактус?
– Цветок такой растёт на моём континенте, где пустынные совсем места. Колючий, но пьянящий своим соком и красиво цветущий. Бывает, что и раз только в жизни. Да вот совсем как ты. Какая ты стала кругленькая, словно вся из шариков сделана, голова серебряная, а глаза прежние, из тёмного огня. Не угас твой темперамент, моя сдобушка. Не знаю, правда, на что ты его теперь расходуешь. Поскольку как я наслышан, мужчин ты на дух не переносишь.
– От кого наслышан? Через океан рыбы, что ли, весть передали своими немыми ртами? – не принимала его шуток суровая Сирень. – И слово какое изобрёл – «сдобушка»! Вроде хлебной завитушки, что ли, какой малых да старых радуют? На старика ты не похож. Всё тот же. Хотя исхудал ты сильно. У тебя имя-то какое теперь? Ты же их постоянно меняешь, имена свои. Прежде Лавром был.
– Зови меня Золототысячником.
– Язык сломаешь. Золототысячник. Да и я-то на пышную Сирень – осколки радуги по преданию, – мало уже похожа. Больше на невзрачную Скабиозу – цветок от грызущего чёрта. А Золототысячником оборотни натирают подмышки для своих превращений. Но ты и есть оборотень.
– Милая у нас получается беседа после тридцати лет. – Золототысячник прошёлся по её служебному помещению – обширной сцене для властных её ролей. – Всё также любишь играть? – спросил он, – перевоплощаться? Ну и мастерица ты была на метаморфозы не только своей внешности, но сдаётся мне и своей сущности. Ты сама-то себя ещё не потеряла в своих ролях? Для кого, для чего ты изображаешь себя верховной властительницей? Это для юношей и девушек оставь. А меня-то ты ни разу не сумела обмануть. Но уж если начистоту. Всегда тянули меня к себе такие вот многоликие женщины и всегда меня обманывали. Порой настолько и страшно, как тебе, моя Скабиоза, не представить тут, А от какого чёрта грызущего ты хочешь себя защитить? – поинтересовался он. Она с обидой, её немало удивившей и саму, ясно видела, что ничего в нём из прежних чувств к ней нет. Ни крошечки, ни капельки. Абсолютно безразличный. Хотя и ничего не забывший. Он ходил так, словно давал ей возможность рассмотреть себя со всех сторон. На просвет, сбоку, спереди и сзади. И вот надвинулся, чтобы дать проверить и на ощупь. Положил свои ручищи на её плечи, прикоснулся к её лицу душистой бородой…
– Есть такой чёрт, – призналась она вдруг и ослабела, невольно прижавшись к большому лысому человеку с яркими, ничуть не старыми, изумрудной сочности глазами. Возраст, то есть его осознание куда-то исчезло. Она была женщина вне возраста, вне пространства, поскольку и оно куда-то отодвинулось. Они обнимались в какой-то пустыне, где и цвели колючие эти кактусы, солнышко нещадно пекло немолодую её макушку. У неё полились слёзы, при яростном усилии их остановить, чтобы не потекла синяя тушь, узким контуром очертившая её глаза.
– Ну, ну, Сиренушка моя, певунья моя незабываемая. Правда, ты никогда не была мне опасна в отличие от сирен настоящих. Давай, признавайся. Что за чёрт? Почему грызёт тебя? – он осязал её небесное платье, поглаживая его, но как-то заметно избегал прикоснуться поплотнее к её телу. Что было ей и понятно. У него там, наверное, целый дом рыжеволосых красавиц – наложниц. На всякий вкус, и полненьких, и тощеньких, царапущих и злющих, какими и были бронзоволицые женщины. Но уж очень хотелось поделиться хоть с кем своей мукой, а к нему-то она имела самое прямое отношение.
– Сына я нашла, Золототысячник. О, Создатель! Нельзя ли покороче тебя как-нибудь обзывать?
– Сына? Моего сына? Можешь звать меня моё Золотко. Когда нашла? Где? И каков он? Почему же чёрт грызущий, если такая радость тебе привалила в твои-то годы?
– Хороша радость! Такая же ценность, каково и Золотко, от которого он родился. – Сирень отодвинулась от «Золотка», поняв, что не особенно-то его растрогала новость о найденном сыне.
– Чем же плох?
– Да ничем он не плох. Напротив, богатырь, глазами в меня, ростом и носом здоровым в тебя. И волосы цвет в цвет как мои были. И ум на месте. Даже образован, если для простого народа, то хорошо. Постарался старый маг Вяз. Ничем его не обижал. Место своё и богатство ему на хранение думал оставить. Место-то тьфу, а богатство позволит ему должность немалую купить уже в светском управлении континентом. Понятно, что я расстараюсь. Не сам же он найдет туда лестницу для поднятия к облакам. Без меня у него и богатство после смерти мага Вяза сразу же отберут. Поскольку оно не может принадлежать отдельному человеку. Оно принадлежит всем. Что означает никому. Вернее кому-то, кто окажется всех хитрее. А сами сокровища под предлогом всеобщего процветания будут служить процветанию самого хитреца. Так что это я его счастье, а не он моё. Это он нашёл счастье заоблачной высоты – меня, хотя и не искал ничего. А я искала, да нашла того, кто хотел меня по голове веслом огреть. Кто оскорблял последними словами…
– А кто он, маг Вяз? – спросил тот, кто хотел быть для неё всегда ценным Золотком. Даже ответно в ней нисколько не нуждаясь. – Отчего так расстарался для подкидыша?
– Маг из маленького столичного пригорода. А расстарался, потому что ему шепнули, чей сынок тот подкидыш, если по-настоящему. Не просто же так ребёнка подложили на порог его Храма Ночной Звезды. И не просто так оставил маг Вяз его на воспитание и обучение, а не сдал в дом для сирот. Но мне того никто не доложил за все эти годы. И узнала я в помощнике мага своего сына чисто случайно. По другой совсем надобности там отиралась. Нарядилась старухой – стражем переправы речной для тех, кто переезжал в новый «Город Создателя». Вот умора была, Золотко моё! Видел бы ты меня. Ну чисто-кошмарная образина, из болота вылезшая, которая детей в омут во время купания утаскивает, – Сирень засмеялась, с явным удовольствием от удачной ролевой игры. – Нос себе приклеила, вымазалась коричневым гримом. Паклю сверху нацепила как шапку на волосы. Коз даже доила, что удовольствие немалое, скажу тебе. Пироги пекла, печь топила. Моя мастерица из желтолицых такой наряд мне пошила, что умора. Из тончайших тканей ручной росписи создала наряд нищей селянки! И все верили! Вот я оторвалась настолько, что лет десять жизни себе прибавила. Удовольствие по остроте точно такое же, какое только ты мне давал в постели.
– По какой надобности ты там была? У нового «Города Создателя»?
– Ага! Ухватился сразу. Провидец! Не скажу.
– Не говори. Твои дела меня не касаются. Наши жизни давно в разных пространствах колготятся. Я буду говорить. О своих заботах. И ты мне поможешь, как и всегда помогала.
– Про сына-то забыл уже?
– Нет. И ты мне его покажешь тоже.
– Разочарует он тебя. Уж если меня не порадовал, то тебя и отвратит, пожалуй, с твоим максимализмом в оценке людей.
– Чем же он так плох?
– Он эгоист. Он жадный до сиюминутных удовольствий. Он груб, как тот, кто ездит на лошадях в архаичных городках и смачно ругается за каждый грош во время перевозок бытовых грузов. Он лишён той душевной тонкости, какая досталась мне по линии моих предков. И он чванлив как худший из вельмож, что вылезают из грязи в облака, откуда на всех плюют сверху.
– Нарисовала ты реального чёрта. Но уверен, что ты преувеличила по своей манере всегда стремиться к совершенству, какого ни в ком нет. В тебе самой тоже.
– Ладно. Хоть так, а утешил. Может, и не так всё плохо. Одно хорошо, девчонок он любит, и одну из них я уловила себе прежде, чем он заставил её скинуть ребёночка, что постоянно практиковал в отношении этой юной селянки. Я ребёночка сама выращу. Девушку пристрою. Ещё одну там заприметила. На какую он глаз свой алчный положил. Уж очень хороша девушка! Такая, что глаз не оторвёшь, Золотко моё. Ты бы такую схватил бы и теперь. Да не покажу я её тебе. Да и хромоногая она. Не от природы порченая, а от травмы, от несчастья. Дерево на неё во время бури упало. Братишку убило, а ей ногу и покалечило. Пока молода она, хорошо бы мне ребёночка такого же утонченного и пригожего родила от сына моего. Что нога! Это по наследству не передаётся. А роды бы я ей обеспечила у лучших целителей. А потом уж, как Создатель соизволит. Пожить ей или умереть.
– Что ж ты к сыну-то как к племенному коню относишься! Эх, Сирень. Вот что значит, обделила тебя природа чуткостью к другому человеку. Может, и сын такой получился, что в тебя он пошёл. Сама же говоришь, что маг Вяз человек хороший. Всё что мог, ему передал. Богатство даже открыл, где оно хранится. Секреты свои ему открыл.
– Для мага богатство – чушь. У них детей нет. Для них мудрость – ценность единственная.
– Для Вяза, может, так и есть. Не буду оспаривать. Я его не знаю, а тебе верю. Но в отношении тебя как-то не похоже, что ты стремишься к мудрости, а не к власти и роскоши. Ты тщеславна, ты сама жадна на впечатления, ты всегда была зациклена только на своих переживаниях и своих удовольствиях. Пусть и были твои удовольствия более тонкого свойства, чем грубые удовольствия того, кого мы с тобою и породили. Девушек любит? Так ему только тридцать! Кого ему любить? Кастратов рыхлых, что ли? Или онанизмом заниматься в уединенном углу. Ты уж не дури, магиня! На то он и мужик полноценный. И радуйся, что успешно делает детей для будущего всей планеты. Плохо, конечно, что девушку изводил попусту. Так ведь традиция, обычай стерильности, якобы дающей мудрость. Может, кому оно и даёт, да не всякому, скажу я тебе. Забери ты его из ржавого Храма к себе в облака свои. Пусть тут с тобою сидит, на всех чихает, если чихается, и детей тебе мастерит от красавиц, пока мастерятся они у него. Это я одобряю. А всё же хотелось бы на него мне взглянуть. Поговорить с ним. Но так, чтобы он не знал, что я его отец.
Остывшая любовь горше заплесневелой корки
– Зачем ты ему теперь-то нужен, Золотко моё? Он и выглядит уже едва ли не как ты. Здоровый и заматерелый, больше некуда. Тоже мне сынка нашёл. С таким не посюсюкаешь. Я как с ним на лодке плыла, когда старухой прикинулась, так он за грубые, но правдивые слова чуть веслом меня по голове не огрел! И утопил бы с лёгкостью, кабы не девушка рядом, кабы знал, что спроса за старую с него не будет! Зол как чёрт. Да ещё однажды и лодку умышленно дырявую подсунул: мол, иди к рыбам на съедение! Уверена я, что отмстить мне хотел за то, что я его осмеяла перед пригожей девушкой. И пошла бы я на дно, если бы не моя закалка, да умение отлично плавать. Чуть судорогой ногу не свело, как я плыла после того. Хорошо, что дыра на дне лодки была небольшой, не сразу лодка водой захлебнулась, берег был уже близко.
– Да ты и самого Создателя на грех наведёшь своей токсичностью, Сирень ты моя удушливая.
– По лысине от своих бронзоволицых красоток давно не получал? Так я стукну. Золотко ты моё фальшивое.
– Вот и помиловались с тобою на славу. Давай к делам переходить. – Лысый Золототысячник с затяжным вздохом – Аха-ха-ха! – прошёлся к панорамному окну зала, где и обитала магиня Сирень. Окно было расположено слишком высоко, и потому не позволяло уводить взгляд в перспективу длинного прямого центрального проспекта, уходящего куда-то до горизонта. В ту сторону и были направлены окна, не дающие возможность выглянуть наружу. Там белые дома и сам город растворялись в светло-коричневом мареве, как сахар в горячем чае.
– Ну и смог! – сказал Золототысячник. – Машины чадят страшно. Народ дышит таким смрадом, что ваши Города строил Создатель – бракодел. Или человеконенавистник.
– Ваши? А у вас на небесах Города строит другой Создатель?
– Хотел бы я знать, кто он такой здешний Создатель.
– Ишь, чего захотел, Золотко моё любознательное. Кто ж тебя допустит до таких великих тайн мира. Радуйся, что вообще допущен к белому свету.
– А я и радуюсь. Ты часом не слышала, что где-то, чуть ли не в пригородном лесу, упало нечто огнедышащее и гремучее? А потом видели ваши люди какого-то странного бродягу, возникающего то тут, то там. Бродяга и бродяга, но в серебряных сапогах? И никогда он их с себя не снимает? Не слышала о таком?
– Нет, – ответила беспечно Сирень, чем себя и выдала.
– Да ну? Так уж и не слышала? Так уж и не интересовалась? А чего ж за ним твои хвосты бродят? Мой разведчик мне донёс. Только у вас в КСОР такие хитрые пёсики и есть. Они его следы вынюхивают отлично, но он их дурит всё равно. Он же только по виду увалень. А на самом-то деле, он тот, для кого золототысячник и произрастает. Забыла? Для оборотней. Те же, что от светских властей его пасут, они как быки, едва не мычат, по его следам бредут лениво, иногда и вприпрыжку. Так он в сторону, а они рогами на пустой плетень и завязли.
– Если у тебя такой ловкий разведчик, чего он его не выследил?
– Понимаешь, любитель серебряной обуви в каком-то из многочисленных старых городков прячется. А там люди знают друг друга лишь по именам. Числовые приставки к имени есть только в столице и в Городах Создателя. Там все легко вычисляются, а в провинции-то как? Если ты имени не знаешь, где искать? Ходить по домам и выспрашивать? Мой разведчик – чужак на вашем континенте, кто ему и чего расскажет? Он его довёл до скоростной дороги, а оборотень там и растворился, как сахар в горячем чаю. Он едва за руку его не схватил, да не успел. Твои псы его оттёрли. А и сами след потеряли.
– Если у него номера, обозначающего его уровень жизни и рабочее место, а также место обитания, нет, то его нигде не найдёшь вот так запросто. На то она и столица, чтобы бродяги тут прятались.
– Как же в столице спрячешься? Тут все дома заселены добропорядочными и законопослушными людьми. Только в архаичной провинции и возможно пока затаиться, пока её ваши Создатели Городов совсем не порушили. Ты не по его ли душу и торчала на переправе? Сама таким вот оборотнем стала? Конечно, люди, переезжая и испытывая стресс, много о чём говорят. Ты и слушала, на паклю свою наматывала. Зачем он тебе, Сирень? Он ничего сам по себе не значит. Никакой тайны он никому не откроет. Он мне нужен. Он мне дорог. Он мне, можно сказать, родной. – Золототысячник даже разволновался. Лысина пошла пятнами. В остальном он держал фасад невозмутимым.
– Сын, что ли, твой? У тебя всюду сыны раскиданы.
– Можно и так сказать. Сын по содружеству, соратник мой по тайному Клубу.
– Какое загадочное название «Клуб»? Так вот в чём твоя тайна. Ты житель какого-то Клуба? Где же он находится? Уж не на необитаемом ли континенте за Гнилым океаном?
– Считай, как хочешь.
– Там нельзя жить. Там ядовитые испарения убивают всё живое. Не лги, Золотко моё. Я тоже провидица.
– Не выдашь мне свои накопанные данные?
– С чего бы это? Кто ты мне? У меня свои игры. Чем больше тайн, тем сильнее корпорация. А чем их меньше, тем меньше шансов вообще выжить в борьбе за власть.
– Да какие тайны он вам даст, дикари вы подопытные под колпаком у своего Создателя! Этот создатель с маленькой буквы вас в Города сгоняет, чтобы потом было удобнее утилизировать. Или выпотрошить вашу планету всю даром. А вас заставляют строить какие – то дороги, встраиваться в какую-то нечеловеческую машину на правах болтов и прочих гаек. Я тебе не лгу. Он мне не сын, но всё равно как младший и заблудившийся в чужом мире брат. Он тут погибнет без нас.
– Вас? Кто вы? Я вижу только лысое Золотко, прежде бывшее таким уж похотливым, что даже магиню сбил с пути истинного.
– Я устал. Я потом к тебе наведаюсь, как ты сговорчивее будешь. – Он потоптался, ожидая её потепления, хватания за себя, как было прежде. Понятно, что от пятидесятилетней, давно остывшей тётки поведения влюбленной молодой женщины ждать было глупо.
И он ушёл. Также загадочно, как и появлялся всегда. И прежде. И теперь. Она знала, что никакая охрана его не видела. Иначе, кто бы его и впустил к ней. Больше он не явился. А после обнаружения пропажи оборотня, как-то сумевшего открыть сложные замки, тот визит Золототысячника навёл Сирень на подозрения, что Золотко как-то успел перехватить своего загадочного соратника в серебряных сапогах.
Посланные по его следу люди Сирени не обнаружили оборотня там, где она предполагала его появление. Ива пока что жила одна. Служители Сирени даже под надуманным предлогом вошли в дом к Иве. Поговорили о делах официальных, связанных с её отбытием из «Города Создателя». Что думает делать? Да как жить одной? Не хочет ли того, чтобы влиятельные люди похлопотали о возможности её возвращения к отцу и матери? Ива ответила, что она подумает над этим предложением. На вопрос, где же муж? Она честно ответила, что он ушёл от неё и, похоже, навсегда. Что она его понимает, к чему ему такая обуза – хромоногая жена? Мужики ушли. А Сирень была уверена, что Ива притворилась брошенной. Что она отлично знает, что оборотень к ней придёт, где бы ни был теперь.
После недолгих раздумий пришлось Сирени самой прибыть в городок, где и жил любитель ходить в серебре, не снимающий сей странной обувки и при наличии нешуточной опасности. Значит, в обувке и был его главный секрет выживаемости и беспрестанного утекания из рук опытных охотников. А где же ещё и может быть обнаружен драгоценный бродяжка? Он не просто не скрывался, он жил с Ивой открыто для всех соседей, жил дружно и полюбовно, и она в нём души не чаяла. Никуда он теперь не денется, вот что было ясно. Он уверен, что его убежище никому не известно. Что-то очень ценное и важное для него держало его у леса в том самом, пустеющем день ото дня городке. У того места, куда и низвергнулся небесный огонь, вначале принятый за падающее око Создателя, за гибель Создателя. Но гибели не случилось, Око Создателя так и горело по ночам в центре небесного купола.
Он сказал: «Матушка!" Плач матери
Вернулся Капа. Он был подавлен. Увидев магиню Сирень в золочённом кресле мага Вяза, Капа разинул рот не то от удивления её наглостью, не то, чтобы нечто сказать. Но слов так и не было произнесено.
– Принеси мне попить чистой воды из подземного источника, – потребовала Сирень. От удвоения её наглости Капа также включил свой режим наглости, каковую никогда и ни у кого не занимал.
– Я тебе не слуга, – грозно прогремел он, – и не подобает бабе сидеть и потеть своей… Не скажу чем. На сидении чистого мага Вяза! После тебя кресло подлежит выбросу вон. Даже я, пока не посвящён в маги, сидеть на нём не смею.
– Ты-то точно, – ответила, став вдруг добродушной бабой Вербой, Сирень. – Как подойдёт пригожая девушка с уже поднявшейся грудью, так ты и поднимешь ей навстречу то самое. Не скажу что. А уж после таких вот излучений из низших центров, какие уж тут чистые мысли и праведные наставления могут озарять ум старого сидельца Вяза. После тебя уж точно кресло надо менять. А я женщина чистая, мужчин три десятка лет не ведала. А то, что в прошлом, не считается. Я давно очищена праведным своим житьём. Как ребёночка своего родила, тебя то есть, так и зарок дала. Ни одному, ни грязному, ни чистому похотливому мужику к себе доступа не обеспечу. И ни разу не нарушила.
– Не нарушила, потому что желающих не было, – ответил Капа, мерцая яростью из тёмных глаз. Сирень залюбовалась его мужественной красотой, даже его надменность уже не так её раздражала. Появление папаши «Золотка» подействовало на неё таким образом, что она уже начинала любить чужого родного, и пока что закрытого изнутри наглухо, сына.
– Чего так пропадал долго у чужой жены? – спросила Сирень и опять с интонацией бабы Вербы. – Одна она была? А ты и не попробовал к ней подступы прощупать? Не поверю. Не таков ты. Да и без Вешней Вербы, как я вижу, изголодался ты не только телом, а и душой. Не знал и сам, что привязка к ней крепла у тебя день ото дня. Так бывает. Думаешь, баловство, а нет! А иногда человек думает, вот нашёл свою единственную. Куда там! Через месяц с души воротит. Жаль, что ты в самом начале вашей страсти не позволил ей ребёночка сохранить. А теперь после стольких её невзгод и болевых травм дитя будет ослаблено уже во чреве. Но и не последняя она у тебя. Будут и другие. Детей я буду себе забирать. Знай об этом и не бойся ни с одною последствий. Наоборот стремись, чтобы последствия – милые детишки были. Пока ты молод, твой потенциал силён, и в скрытых структурах твоего существа не накопилось необратимых поломок, передающихся детям, пусть милые тебе женщины рожают. Ты же не будешь беден никогда. Ты и теперь не беден. Но ты жадный. Этот порок глуп сам по себе. Он иррационален. От жадности никто и никогда ещё не разбогател, а тот, у кого богатство есть, и он жаден, то сама жадность высушивает человека до степени бесчувственности. Скряга копит на будущие радости, а испытывать их не способен. Нелепость же. А ты поскольку умён, старайся выпалывать из себя разный чертополох. Ты уже не Капа – незнамо откуда, ты Кипарис – сын Сирени и отца с другого континента по имени Золототысячник. Он и дал тебе имя стройного и вечно молодого дерева. Повтори, Кипарис.
– Кипарис, – покорно пробормотал Капа, ставший Кипарисом. Созвучие казалось странным, но отчасти и привычным. Кипа – рис. Конечно, не маленький, чтобы играть в смену имён как в детской игре, но звучание было благозвучное, гордое какое-то.
– Теперь такое у тебя имя. Кипарис – имя тебе под стать. И твоё происхождение от уникальных родителей даёт тебе право для гордости. Никакого уродливого имени больше нет. Не моя вина, мой мальчик, что я нашла тебя так поздно. Запрятали злодеи, отомстили ощутимо. Человек же из числа тех, кто и прятали тебя, но мне бывший другом, рано ушёл из жизни. Не успел мне ничего рассказать о твоём местонахождении. Поэтому и имя такое было у тебя непотребное. Знак узнавания, данный для меня. Настоящее имя требовали стереть по обычаю. Раз нарушила закон закрытой корпорации, то и не было у меня сына, а у сына не должно быть имени, данного родителями. А добрый Вяз ничего не знал. Он бы сказал. – Щёки старой магини разгорелись даже сквозь бледный грим, глаза увлажнились. – А ты для родной матери не хочешь и воды из подземного источника принести. Он целебный, этот источник. Мне же надо испить для успокоения своих нервов. Видишь, как я разволновалась. Никогда со мною такого не было. Я очень выдержанный человек, если ты успел это отметить.
Пока Капа – Кипарис ходил за водой в подземный уровень Храма, Сирень подозвала одного из телохранителей, здорового детину с замороженным взглядом рыбы из зимнего ледника, и не велела ему отлучаться из Храма, пока она не даст ему знак. Тот послушно замер где-то в нише у входа, в глубокой тени, и будто слился со стенами.
– Где же отец? Жив он или… – спросил вернувшийся Капа – Кипарис. Он уже обвыкал к новому имени. Вода была в серебряном бокале и была изумительно вкусной, хотя и леденящей. Чувствительные зубы немолодой магини заныли. Она морщилась и пила, не могла напиться. Жажда была особого свойства, нервная.
– Золотко-то? Живой и здоровый, как и был. Волшебник с другого континента. У них там не маги, а волшебники живут. Хочет очень тебя увидеть. Ты согласен? Правда, я не знаю ничего о том, где он и когда заявится ко мне. Он такой, тоже разновидность оборотня, вроде мужа Ивы. Муж-то у Ивы дома был?
– Да пришёл, как я уходить собрался. Печь я сам Иве истопил. Холодно, а ей нездоровилось. Муж где-то бродил. На то и бродяга. Весь сарай с углём завалил чем-то неподъёмным. Представь, рюкзак лежит маленький, а с места не сдвинешь. Невозможно! А я мужик сильный как редко кто. Это как он его поднял? Он же ниже меня едва не на полголовы.
Пока он болтал, разбалансированный откровениями матери Сирени, та дала знак тому самому телохранителю. Тот незаметной тенью отирался по углам. Храм был плохо освещён. К чему было яркое освещение, если праздника и людей не было. Телохранитель вышел по знаку своей госпожи, а Кипарис даже не обратил на него внимания. Как и на тех, кто слонялся возле Храма снаружи, рвали яблоки в саду Вяза, хрустели ветками во мраке.
– Подойди ко мне, – Сирень не хотела вставать, испытывая сильную усталость непонятного свойства. Волнения последних дней не прошли без последствий. Вовсе не из гордыни уселась она на кресло мага Вяза. Негде тут было сесть, а на улице было сыро, капал остаточный дождь, зарядивший с утра. В дом же маг не позвал. Сирень была не приучена влезать в чужие жилища, если не звали. Не то воспитание, не тот уровень отношения и к себе, и к другим магам. Вяз был не простой рабочий или селянин, который позволял незваным гостям переступать порог дома, где горел его личный очаг. Исключение было сделано только для Капы, которому он отделил половину своего жилого дома. Отлично зная, для чего тому требуется такое отделение. Но не препятствовал, уважал его мужское достоинство, да и просто любил по-отечески.
В детстве же у Капы была всего лишь маленькая конурка сбоку, где он и спал. Остальное время всегда был при Вязе. До того самого дня, как Вяз понял, что мальчик уже не мальчик, а взрослый парень с чрезмерно развитыми потребностями интимного свойства. Чем в лесу, в саду, а то и в обширном сарае для хранения угля для подземной печи Храма и печи в доме самого Вяза, лучше пусть в чистой домашней обстановке, чтобы и саму девушку видеть, какая она и чья. Мало ли что будет? Да и столичные отлучки Капы очень настораживали Вяза, если касались они дел сугубо личного свойства. Таковые Вяз всегда вычислял, задавая приёмному сыну ничего на значащие вопросы. Как бы, не значащие. Поездки в столичный Город по делам, связанным с Храмом или учёбой самого Капы, мага Вяза никогда не беспокоили.
Сирени не надо было и расспрашивать об этом, она и так всё узнала, чего и хотела. По обмолвкам, по рассказам посторонних лиц, всегда и всё знающих, она сразу отделяла ложь от правды своим встроенным в неё чутьём особого дара. И даже по молчанию старого мага, по его глубоко запавшим и усталым глазам, она вычитала всё, что ей и надо было знать. Само место, где жил и обитал её сын тридцать лет, рассказало ей всю его жизнь. Не только глупенькая Вешняя Верба, не только самоуглублённая Ива, но и сам сын, ни слова не проронивший о своём житье-бытье.
Даже в такую чувствительную минуту душевного соединения, казалось, с несоединимым – с душою сына, Сирень внутренне ликовала не столько от этого, сколько от того, что вот-вот будет пойман неуловимый оборотень, свалившийся с неба в пучине огня. И знание о его неизбежной поимке делало её ещё мягче, ещё нежнее с Кипарисом, уже не с Капой.
– Матушка! – вдруг произнёс Кипарис, как будто вместе с грубым именем он сбросил и с себя, приросшую к лицу, маску Капы. Он встал на колени перед матерью, поскольку в Храме Ночной Звезды не было уже никого из её телохранителей. Он и мать были совершенно одни.
Никогда и ни к кому он не обращал такого слова. Только в несмышлёном возрасте к своей старой няне – старой магине, присланной по просьбе Вяза из Храма Утренней Звезды. Он и помнил её плохо. И она всегда его ругала за то, что он называл её матушкой. На слово был наложен запрет. А тут… Кипарис спрятал лицо в лазурном душистом подоле, в кружевных облаках шлейфа матери.
Сирень заплакала. Погладила его отличные волосы цвета её собственной молодости, его красивую волнистую бородку с заметным рыжим оттенком. Гладила его крупную голову, прикасаясь и нежно, и опасливо как к сердитому, но чудесному большому коту, ласкала уши, обводя их пальцами по контуру ушной раковины. Также очень красивой. Но это уже был вклад отца несомненного Золотка, не фальшивого, как она его обозвала в раздражении.
«Ага! Ага!» – обращалась она к самой себе сквозь спазм плача. – «Вот они сопли, о которых ты никогда не ведала. Не верила». – Сирень задрала длинный шлейф, чтобы вытереть потёкшую краску у глаз. Белоснежные облака окрасились тёмно-синими разводами туши, как тучки, предощущающие дождь. Кипарис был настолько погружен в личные переживания, что не обратил внимания на потёкший грим стареющей модницы и великолепной лицедейки. Но тут, действительно, привычной игры не было. Не перед кем ей было притворяться. В Храме Ночной Звезды в кресле мага Вяза она ощущала себя как на посмертном суде, предстоящем всякой смертной душе. Тот, кто её судил, так и не показал своего лица.
Бегство в небеса
– Скорее, Ива! – торопил Фиолет, чутко прислушиваясь к чему-то за окном. Она же копошилась в бестолковой суете, не зная, что ей дорого, что нет. Всё было дорого, и одновременно всё было ерундой отжившей. Послышалось отдалённое ржание лошади, чему способствовала тишина окраины и закончившийся дождь. Фиолет схватил Иву за руку и потащил в сторону двери, ведущей к выходу в сарай для угля. Предусмотрительный отец Ясень сделал дверь в сарай прямо из дома, чтобы не бродить за углём в зимние дни по холоду и не расчищенным сугробам. И это была невероятная удача!
Но могло ли её не быть с такой вот Белой Уточкой? С волшебным талисманом. Выйдя в переход, ведущий в сарай, Фиолет закрыл дверь тяжёлой подпоркой из валяющейся балки, так, что сдвинуть дверь из дома уже было невозможно. Опять хвала отцу Ясеню. Хотел новый потолок сделать, да забросил в виду скорого переезда. Фиолет схватил тот самый неподъёмный рюкзак, повесил на своё плечо, ужасая Иву непомерной тяжестью груза и восхищая своей нечеловеческой силой. Они вышли из сарая в сад, пробежали к забору, где хитроумный Фиолет заранее сделал лаз. Он отодвинул его и опять снаружи уже подпёр огромным горбылём. Да так, что весь забор затрещал. Пробежав пустые огороды, они вышли в поле.
Вдалеке светилось нечто, кружились какие-то приветливые издали огоньки. И поняв, что их ждут на самом деле, что не надо бежать по мокрому страшному лесу в неизвестность, Ива пискнула от счастья, взвизгнула и поковыляла, начисто забыв о больной ноге. Да она и не болела. Через кочки, какие-то рытвины, лужицы, они перескакивали так, как бывает во сне, когда кажется, что не идешь, а летишь над землёй. Открылась неведомая запечатанная сила, прыть, и они как две нелетающие, но имеющие силу для небольшого взлёта, птицы проносились над сизо-чёрным полем в сторону спасительных волшебных огней из другой реальности. Вот и берег реки. Река казалась стеклянной и почти светлой, она казалась дорогой к спасению.
