Лариса Кольцова
Космическая шкатулка Ирис
– Какую ещё Капу? – ухватился за слова жены Радослав.
– Вообще-то, он был красивый мужчина. Ты точно к нему бы меня приревновал. Но до глубокого интима дело не дошло, как было у тебя со шлюшкой Лотой. Так что успокойся, милый. А тебе было с нею как? Ты помнишь? Отлично или так себе? Вика, ты не помнишь, как тебе было с моим мужем?
– Не заговаривай мне зубки, я не Виталина, – процедил он.
– Не была я ни с чьим мужем! – почти закричала Вика. – У меня свой неувядаемый хрен имеется. Надоел потому что, как горький хрен!
– Что редьки не слаще! – вставил Кук.
– Кук сочинил про Лоту. Неужели ты не поняла, Ландыш? Всё было и есть, как он и говорит, кроме этой Лоты. Не была я тут никем, кроме себя самой. Ты же её и сама видела. Не могла же я раздвоиться? Кук так говорит, чтобы оправдаться передо мною за свою любовницу Сирень, к которой он от меня сбегал, да ещё взвалить на меня несуществующую вину. Дескать, всё равно вокруг галиматья творится, так уж заодно и меня надо закружить в окружающем бреду. И тебя, Ландыш, с Радославом рассорить. Он такой коварный и двуличный, а то и трёхличный…
– Трёхчлен, каюсь, Викуся, – смеялся Кук. – И всегда таковым был. Мне всегда одной женщины мало для полного удовлетворения.
– За что я терплю всю мою жизнь? Не могу вспомнить ни одного своего приличного мужа.
– Так ты ж, Викуся, припозднилась родиться во времена оны, когда у жён и мужей была друг на друга пожизненная собственность как на личное имение. Теперь мы люди свободные, экономически не закабалены. Хотим любим, хотим уходим. Без особых драм. К чему они при столь тяжёлой жизни и легковесной нашей природе? К тому же к детям доступ неограничен при любом раскладе. Истинный мужчина каждому ребёнку – отец, если по духу. А ущербный отец и своих детей в лицо не узнаёт.
– Первобытный промискуитет, – вот что это, а не подлинно человеческая свобода…
Вику перебил Радослав, – Мне кажется, что мы собрались тут не ради того, чтобы выслушивать ваши семейные склоки, как ни занимательны они для нашего досуга.
– Милые бранятся – тешатся, – Ландыш при всех села к Радославу на колени.
– Утешаться будем потом, – сказал он и отпихнул её. Она села рядом, решая, уместны ли тут обиды в виду коллективного помешательства.
– Как ты мог, Кук, так обмануть Андрея! – не унималась Вика, – отдать его инопланетному монстру! Для его еды или игр, – какая разница!
– Вика, прекрати свой куриный гвалт! Кук не твой петух. Он наш командир, а мы все члены одной команды, – Радослав уже не скрывал своего раздражения.
– Мы тут все актёры погорелого театра! – парировала Вика. – Особенно ты, главный герой-любовник! Один обрёл свой мусульманский рай с гуриями, другой удрал к нему из своего яблоневого сада от той, которую и создал себе из своего ребра. Но, то ли ребро было тощее, то ли яблоко кислое…
– Если ты так завидуешь Лоте, могла бы и последовать её примеру. Тут, насколько я понимаю, весьма вольные правила игры. Всякий актёр сам себе и режиссер.
Кук не поддержал Радослава в его нападках на Вику, он ответил ей мягко и серьёзно.
– Это был осознанный выбор Андрея, то есть Ратмира. Он был давно уже усталым и апатичным человеком без всяких целей в жизни. А тут Ирис дала ему не только целый континент в обладание, но и гурию любую на выбор.
– Получается, что Андрея уже нет? – Ландыш раскрыла рот, не в силах его закрыть, как бывает это с детьми, которые сильно удивлены.
– В прежнем его виде – нет. Но он будет вновь и вновь воплощаться в тех персонажей, которые будут задействованы в следующих и бесконечных фантазиях Ирис.
– Если я не помнила, что была какой-то Лотой и собою одновременно, то выходит, что у её живых кукол нет индивидуального сознания и нет памяти? – ужаснулась Вика. – Чем же это отличается от смерти?
– Всё это у них есть. И душа, и память, и сознание. Но как актёр, перевоплощаясь, если он талантлив, забывает на время о себе и полностью уходит в виртуальное пространство образа, так и они. Когда Ирис, условно говоря, спит, они живут в мирах своей личной памяти. Никто им не препятствует в этом.
– Жуть какая-то! – поёжилась Ландыш, повторяя слова Вики.
– Ты не в силах понять существо, которое в отличие от тебя живёт не в три-д формате, а в гораздо большем числовом его измерении. Она стремится создать из несовершенного наличного материала совершенный мир, а уж как с этим справляются те, кои ей в том помогают, или наоборот, саботируют в силу тех или иных причин, не её вина. Не она же к нам припожаловала. Люди сами вторглись в её мир. Каждая планета – дитя Вселенной. Одухотворённая и разумная колоссальная сущность. А мы сами создаёмся той или иной сверхсущностью при содействии избранной им планеты. Мы, живые существа, сами есть процесс её развития, её живые нейроны, кровяные тельца, её мышечная масса, фактор её роста или её деградации и болезни. Где как.
Когда я попал сюда, ничего этого я не знал. Контакт с нею возник гораздо позже. Если бы ты, Радослав, видел Сирень, общался с нею, ты уловил бы, как сильно она была похожа на твою мать. Но ты не был задействован в игре почти никак.
– Почему на мою мать? Разве моя мать тут была?
– Она была моей первой любовью, она жила во мне информационно. Ирис отчего-то привязалась к её образу, и всякий раз моделирует его, так или иначе. Какая-то частичка Ирис передалась и моей земной дочери, родившейся у Ники после нашего путешествия сюда… – Белояр замолчал, загрустил.
– Чего же ты врал с самого начала? – не унимался Радослав, не зная, можно ли верить Куку. Но своим глазам и наличным чувствам он не мог не верить. Что же в действительности происходило с планетой? Какие факторы могли вызвать столь стремительное разрушение так называемой цивилизации буквально на их глазах? Без зримых катаклизмов, без войн и без стихийных бедствий.
– А что мне оставалось делать? Должен же я был поддерживать вас в психическом равновесии? Или сразу должен был заявить о себе как о сумасшедшем?
– А дети? – вскричала Ландыш, – как они не попали в её жвала?
– Они и не могли. Они формы, пребывающие в стадии развития, роста. Незавершённые. Такие ей не интересны. Не нужны. Как и старики, кстати. Например, Пелагея, утратившая репродуктивную функцию, не была бы ею задействована никак.
– А ты молод, разве? – спросила Вика.
– Тебе виднее, Викуся, молод я или стар. Я же стал её неразрывной частью. О чём я тут распространяюсь столь витиевато? Я давно утратил такую категорию, как возраст. Человеческий возраст. Он есть у меня только на Земле.
– Ты же хочешь на Землю. Сам же говоришь?
– Да. Я устал смертельно от её игр, – сознался Кук. – Я лечу с вами, чтобы в свой час умереть на Родине. Она отпустила меня. Я отдал ей всё, что некогда у неё же и оторвал. Я помог ей восстановиться после тех травм, что ей нанёс когда-то. Как и она мне. Мы с нею в расчёте.
– Короче, курьер по доставке донорского материала устал, – завершил за него Радослав.
– Считай, как тебе позволяет мера собственного понимания.
– Ну, хорошо, – Ландыш как послушная девочка, которой рассказывают захватывающую сказку, уже не сердилась на Кука, испугавшего её вначале рассказа. Она положила ладошки на коленки, как и делают дети, чтобы дослушать сказку до понятного конца. – Каким образом такое огромное количество людей тут перебывало?
– Количество путешественников сюда как раз было не такое уж и большое. Подавляющая часть тех, кого ты тут видела – голограммы, ложные личности. Нет тут такого народонаселения. Нет никаких разных рас. Они изобретены Ирисом – Сиренью ради убедительности, чтобы ваш голографический туризм не показался бы вам всем подделкой. Поэтому они были столь условны, столь неясно прорисованы детально, как делали это художники прошлого. Прорисуют тщательно несколько центральных персон, а прочих только мазками, едва и отличимых от общего фона. Поэтому весь окружающий вас мир и был столь подобен нашей Земле, даже в самых фантастических его деталях, что условными строительными кубиками были жители Земли. Появятся тут другие, будут и они задействованы. Может, такие и были когда. Откуда же она взяла облики златолицых?
– Сдаётся мне, старина Кук, что и сам ты мало что понимаешь в том, в чём и принимаешь деятельное участие. Ты подал нам всего лишь интерпретацию происходящих тут событий, но она не совсем то, что соответствует окружающим реалиям. Согласен, что тут очевидна попытка некоего сверх разума построить всепланетную цивилизацию. Только исходит он из целей, на самом-то деле, нам неведомых. Он, по моему мнению, и сам тут пришлый. Кое-что он натаскал в свою информационную базу, утилизировав наших людей. Его колоссальный условный компьютер находится вне планеты, возможно, на одном из её спутников. Особенность его такова, что он не просматривается отсюда, с поверхности планеты, но когда он работает, его они и воспринимали как «Око Создателя». А когда его ввели в спящий режим, «Око Создателя» погасло. Созданный мир по инерции продолжает функционировать, но алгоритм угасает, обрываются связующие весь каркас детали, нарастает системный хаос. Ясно, что большинство из снующих тут людей подобие клонов, репродукций человека, но есть и настоящие разумные существа. Ива не могла в полной мере быть твоей Никой, хотя я и не исключаю, что некоторые фрагменты из базы данных Ники Трофимовой в ней были. Даже больше, бессвязные обрывки неких образов, ни к чему не привязанных воспоминаний. И твоя Сирень такой же игровой элемент, но не сам управляющий всем центр. Тут всё сложно, не смотря на очевидный примитив, впаянный в развитый техницизм. Эклектика, короче.
– Развитый техницизм вовсе не обязательно соседствует с развитым высоким уровнем интеллекта обитателей. Они просто получили своё наследие от более развитых носителей, а сами подобны тому умственно-неполноценному типу, который становится наследником колоссальных богатств, ничего в том не понимая и пуская всё по ветру, – возразил Кук. Сама его готовность к спору только подтверждала правоту Радослава. Кук и сам мало что тут понимал. Разве что чуть-чуть больше прочих.
– При условии, что воображаемый недоразвитый тип предоставлен сам себе, – дополнил его Радослав, – а это означает, что им оставили техноветошь, работающую в автоматическом режиме, и удалились отсюда по неведомым причинам. Или же погибли. Значит, тут должна быть система, полностью отключающая всю окружающую галиматью.
Кук насупился, заходил кругами, как будто подвергали критике его собственное выстраданное творчество, то, во что вложена вся его жизнь. – Чем тебе не нравится сиреневый Рай? – он подошёл к Радославу вплотную. – Что это означает, система отключения целого мира? Ты сам-то соображаешь, что несёшь?
– Если это театр, игровая иллюзия жизни, отчего бы им не сменить свой странный репертуар? Он и мне поднадоел, – влезла Вика, боясь стычки Кука и Радослава. – Тут откровенно скучно, ничего не происходит по большому счёту… Как же болит у меня бок! Пойду в мед. отсек, сделаю себе проверку более тщательно.
– А начавшийся бардак тебя веселит? – разозлился Кук и на Вику. – Нас с тобой чуть не спалили заживо, ребёнка чуть не утащили, а она – скучно ей! Такую усадьбу испоганили! Такое производство порушили бронзоволицые, жадные и ленивые порождения не знаю уж и кого! Мало я их порол! Фигурально выражаюсь, понятно. Счастье ещё, что люди белого континента из последних сил стараются поддержать прежний порядок. И в этом, между прочим, немалая заслуга КСОР и моей Сирени.
– Твоей Сирени, – ухватила его за язык Вика.
– Моей Сирени, – повторил он назло ей.
– Так это ни что иное как разбор старых декораций, громыхание уносимого инвентаря сыгранной игры и смывание грима самих актёров, – дополнила Ландыш, поразив всех познанием скрытых театральных механизмов. – Я люблю читать, – похвалилась она своей начитанностью, оценив невысказанное восхищение публики своим проникновением в суть происходящего.
– Твоё влияние, Радослав, на несомненное развитие бывшей маленькой невежды Ландыш налицо! – похвалил Кук.
– Я старался. Не одним же валянием в постели нам было заниматься, уж коли ты нас заточил в маленькую тюрьму, хотя и комфортную и даже с разрешением свободного выхода иногда за её пределы.
– Был бы ты тем молодцом, кто улетал некогда на Паралею, ты бы меня не упрекнул за такую блаженную отсидку. А тут явлен тот самый парадокс, что всё желаемое приходит к человеку, но не рано, а поздно, когда оно уже перестаёт желаться. Или Ландыш не та, с кем бы тебе хотелось такой вот нирваны?
Отлично поняв, о чём речь, Ландыш вдруг запела, – «Такого снегопада, такого снегопада, давно не помнит здешняя земля…». Радослав, ты так и не покатал меня на санках, а вот в сугробе извалял. Здесь очень неустойчивый снежный покров. Всё же мягкий климат.
– Не стремился я ни к какой нирване и к прочим гуриям. Ты меня с Андреем не путай, – Радослав не обратил внимания на сольное выступление жены. – Он всю жизнь одиноко проболтался там, куда его и гоняли, а я всю жизнь только и делал, что выпутывался из бесконечных тенет этих самых гурий. Я не создан был для семьи, а меня всегда в тесные семейные гнезда запихивали, отупляя неотменяемой заботой о раскрытых ртах голодных птенцов. У нас с Андреем тоска одна, да содержание её противоположное.
– Много ты птенцов нашвырял по разным гнёздам, это верно. Да не всех успел на крыло поставить, что тоже не отменяемая правда. Я не осуждаю. Я сам много хуже тебя. Но лучше так, как мы с тобой, чем как у Андрея или Фиолета. Нет у них потомства.
– Ты всё болтаешь, да забалтываешь, скрывая своё место и своё участие в поддержании данного райского интерьера в действующем режиме. Это же и твоя игра, Кук? Но почему такая, а не другая?
– А ты сам много чего понимал, живя на Земле, даже летая в иные миры? В гораздо большей степени ты принимал ту трактовку происходящего, какую тебе внушала система образования и прочие установки социума. Конечно, кое-какие оппозиционные мыслишки у тебя же имелись, как и у всякого человека. В любой клетке для разума есть щели, чтобы иметь возможность сунуть туда нос, если это любознательный нос. А нет, так и красуйся фрагментом целого в условной рамочке. Никто особо-то и не возражает. Всякий куда-то вшит, во что-то вложен, ниточка за ниточку, деревце за деревце, камушек за камушком, вот вам и панорама всеобщего вида. Ниточку выдернул, деревце срубил, камушек утащил, особого урона не заметно, а если всё и целиком снести? Тут-то и ясно, как из самого малого слагается неповторимый грандиозный узор мира. Вымысел ли он великого Созидателя? Или его неохватная душа в каждой малости пульсирует, живя со всеми единой жизнью?
– А Фиолет! – вдруг вскричала Ландыш. – Как же он? И куда он пропал?
История Фиолета
– У Фиолета особая история. И она не очень весёлая, если сравнивать её с прочими историями тех, кто сюда попал, – начал Кук. Он долго молчал, бродил туда, сюда. Потом предложил всем отправиться в столовый отсек попить чайку. – Глотка пересохла, – объяснил он. Все послушно пошли следом.
В столовом отсеке хозяйничали темноволосый сын Кука Владимир и всё тот же Костя, который был всегда и всюду рядом, когда бы они ни собирались в звездолёте вместе. Они уже приготовили знатное чаепитие. Пока пили чай, закусывали, пока смеялись над проделками Алёшки, сильно подросшего, а всё такого же весёлого и озорного, несколько успокоились.
Алёше путешествие явно пришлось по вкусу. Неурядицы, возникшие на планете за пределами звездолёта, мало его занимали, как будто он знал изначально, что это род игры, вид развлечения, красочный аттракцион, куда привезла его мать. Виталина, умильно серьёзная по виду, как и всегда, когда она не капризничала, бродила по его пятам, повторяя его слова и любя его как никого вокруг. Алёшка рассказал о том, как он гулял по парку и нашёл огромный гриб размером с табурет, на который и присел от усталости, а гриб взял и сплющился под ним.
Виталина тут же повторила, – А я! А я пошла в парк. Увидела гриб с ножками как у табурета, – тут она несколько присочинила, считая, раз гриб был как табурет, то он и ножки имел. – Я села, а он убежал!
Все смеялись, все лавры славы доставались ей одной.
– Хватит воровать мои сюжеты, – орал Алёшка, – сама сочини хоть что-нибудь. – Он рассказывал дальше, – Пошёл я тут рыбу ловить, а она оказалась такой кубатуры! – он разводил руками в стороны, – Чуть меня не утянула. Вынырнула и зубищами щёлк! У самого лица по дуге пролетела и в воду! Пришлось удочку бросить и убежать.
– А я! А я пошла рыбу ловить. У неё голова была как мои кубики! Как щёлк! – девочка таращила свои синие глаза, прозрачные как у матери. Она и была материнской маленькой, весьма разговорчивой, а потому и забавной копией.
– Какие кубики! – заливался Алёшка.
– Разноцветные. Она и рассыпалась у меня в руках и упала в воду обратно.
– Врунья! Врунья! – смеялся Алёшка, – не бывает рыб из кубиков.
– Бывает! Бывает! – Виталина злилась, пойманная на плагиате.
Уже после чая, послав Алёшку уложить спать Виталину, они направились в отсек Кука. Вика, Ландыш и Радослав.
– Так где же Фиолет? – спросила Ландыш.
– Где-то бродяжит, – ответил Костя, увязавшийся за ними. Он тихо сел в сторонке, и отец его не удалил из помещения. – В последнее время с ним что-то произошло. Он перестал есть, похудел раза в два, так что Кук разрешает ему исчезать без всякого предупреждения и тогда, когда ему и вздумается.
– Никакого Фиолета нет, – сказал вдруг Кук. Все замерли, перестали переговариваться и дожёвывать то, что прихватили с собою из столового отсека.
– Поясни сию хреновую шутку! – потребовал Радослав в наступившей тишине.
– Он единственный из всех, прежде попадавших сюда людей, погиб, когда его звездолёт совершил жёсткую посадку на Ирис. Какое-то время он был жив в своём звездолёте. Ирис пыталась ему помочь, но нас в то время на планете не было, и как исцелять смертельно раненых людей, она не знала. Он так и умер, а потом уже и «Пересвет» запустил программу самоликвидации. Нет, как и не было на поверхности планеты ни «Пересвета», ни самого Фиолета. Думаю, что Ирис приходила к нему в образе какой-нибудь любимой им женщины в его последних и бредовых видениях. Если бы сам звездолёт не был настолько повреждён, то, конечно, помощь Фиолету была бы оказана встроенными программами жизнеобеспечения и экстренной помощи. Но не случилось…
Все напряжённо ожидали продолжения. Ландыш ширила глаза, не умея поверить рассказчику.
– Но Фиолет был человеком другой звёздной расы, чем мы, земляне, – продолжил Кук. – Информация-то о нём, так сказать информационная его матрица, после разрушения самого носителя осталась в памяти Ирис. Он единственный, кого она не может наделить другим обликом. Он всегда и во всех прочих её перепевах будет оставаться тут Фиолетом. Он снова и снова будет воспроизводиться как небесный странник Фиолет, упавший сюда вместе со своим живым «Пересветом», но неизбежно умирающим в ходе развития сюжета.
Он был послан отцом для перехвата нас, землян, чтобы передать волю отца Разумова Рудольфа Горациевича. Нам не надо лететь на Паралею. Нам надо переждать у Пелагеи. Паралея навсегда отдана тому, кто и был её Создателем изначально. Разумов не выдержал схватки с тем, кого он хотел вначале переиграть, потом предложить ему мировую. Ни то, ни другое не подействовало. Инопланетная разумная сущность, захватившая себе Паралею, была мало похожа на нашу игрунью Сирень. Это был, скорее, он. Он был больше мужским существом, и нисколько не женским, если в смысле мягкости, чувствительности и устремления к любви. Ничем таким он не был наделён. Беспощадный, предельно серьёзный, не открывающий своих целей или полагающий, что не будет понят теми, кто недоразвит, то есть нами, не идущий ни на какие гибкие компромиссы. Контакт с его стороны был осуществлён только ради нейтрализации мешающих ему людей, для дальнейшего их выпроваживания с территории, которую он считал своею по неизвестным для нас причинам. Чтобы не отдавать ему земные технологии, а он стремился ими завладеть, Разумов взорвал подземный город, предварительно услав всех своих людей на Землю или в родные нам колонии. Фиолет был предпоследним, кто покинул Паралею. О судьбе самого Разумова ничего не известно.
– Как же? – у Ландыш тряслись губы, – он погиб? Насовсем?
– Да.
– С кем же я гуляла, дружила? Он даже мне нравился. А я ему…
– Он фантом. Хотя понять до конца его природу я так и не смог. Я же тоже воспринимал его как живого и настоящего человека. Я не исключаю того, что Ирис сама играла его роль. Сама и была Фиолетом, воспользовавшись только его внешней экипировкой. Она была потрясена его гибелью. До Фиолета ни одно живое существо не погибало в Сиреневом Раю. Но воскресить его Ирис так и не смогла. Поэтому-то история его любви столь безнадёжно печальна. Ничем не разрешается. Хотя Ирис и попытается внести его информацию в женщину, которую мы знали под именем Ивы. Создать новую гибридную расу…
– Хочешь сказать, что иллюзию таковой, – поправила его Вика.
– Для самой Ирис Ива и Фиолет – две самые неразрешимые для неё головоломки. Так можно сказать, с учётом, что головы у неё в нашем понимании нет, хотя и имеется множество лиц. Ни условная Ива, ни Фиолет так и не являются теми, кто вошёл в сущность самой Ирис. Они для неё единственные, с кем у неё возможен контакт как с теми, кто по отношению к ней есть существа внешние. Всех прочих она же присвоила себе. Они стали ею, а она ими.
– А ты разве стал её частью? Или мы? Радослав, Ландыш, я – спросила Вика.
– Я – да. Ты тоже – да, хотя она присвоила нас лишь частично. А вот Ландыш и Радослав – нет. Они были тут посторонние. Как и наши дети. Поэтому и ты, и я, наравне с условной Ивой и с Фиолетом, будем тут вести жизнь самостоятельных от неё существ, для неё всегда внешних. Как только она условно проснётся, то есть войдёт в фазу активности, то запустит новую версию игры. А пока будет нарастать хаос, бессодержательность многих процессов, их путаница и самоликвидация.
– В отношении остальных, понятно, их уже не вырвать из такого вот «колеса Сансары». Какая-никакая, а жизнь. Но по отношению к Иве и Фиолету, игры твоей Сирени жестоки. По сути-то, она пленила их души и не даёт им выхода туда, куда им и предназначено отбыть. Я сразу почувствовал, что-то необычное и безысходно-печальное в облике той, кого она наделила ролью Ивы. Так вот почему она говорила мне о том, что помнит меня. Она Ника! Твоя жена, Кук. Мать твоей дочери. Тебе самому-то не жаль её? Это же не что иное, как подобие тех самых христианских мытарств, что проходят души на своём пути к Всевышнему Творцу Вселенной. Ты просто обязан её освободить!
– Как же это? – удивился Кук. Впервые лицо его стало растерянным.
– Вынуть её из того ящика, где твоя Сирень и хранит свои куклы для кукольного театра.
– А где, по-твоему, этот самый ящик? Что значит – вынуть?
– Ты же рассказывал о безлюдном континенте, окруженным безмолвной и мёртвой зоной, так называемого Гнилого океана. Я думаю, что именно там и находится та условная клавиша «Удалить информацию».
– Соображаешь, – промолвил помрачневший Кук, – не совсем ещё деградировал тут от безделья.
– А тебе бы того хотелось?
– Нет. Я к тебе привязан как к сыну. Я только вот что хочу тебе пояснить, Радослав. Любая живая структура, любой, кто опустится в той зоне, прикоснётся к её поверхности, перестанет существовать. Соприкосновение с нею и есть то нажатие клавиши, о чём ты и сказал. Удалить информацию!
Побледневшая Ландыш подала свой голос, она изо всех сил пыталась изобразить, что они все играют в какую-то дурацкую игру под названием, «Кто обманет убедительнее всех». – Каким же образом Сирень, если она ушла в свою условную опочивальню, продолжает тут жить своей жизнью главной магини КСОР?
– Так по инерции, – ответил Кук.
– Как в древней сказке про табакерку с мальчиками-колокольчиками и царевной –пружинкой, – вставил Радослав, – «но тише, всё тише, и кончился завод». Дзынь! Крышка захлопнулась. Игрушечное небо закрылось, городок в табакерке ушёл в темень-покой. Какие знакомые напевы, а Кук? Валик ты наш могучий.
– Какой ещё валик? – ничего не понял Костя.
– А такой. Добродушный, и кого все жители табакерки считали над собою главным. Тот самый механизм, что и приводил в движение всю заводную дребедень. Но главным был не он, большой и значимый по виду, а незаметная, гибкая царевна-пружинка.
– Ты сказочник, оказывается, – подала голос помрачневшая Вика, – а своей дочери Виталине ты не рассказал ни одной сказки.
– А как бы я смог? Ты же присвоила нашу дочь себе.
– Так кто мешал тебе к нам прилетать всегда, когда тебе хотелось?
– А мне как раз не хотелось видеть ни тебя, ни Кука, если без срочной необходимости, – губы Радослава скривила презрительная ухмылка.
– За что ты так меня не любишь? – Вика изобразила театральное отчаяние, а может, она его и не изображала.
– А должен? Любить тебя.
– Я всю жизнь относилась к тебе как к лучшему человеку, которого встречала в этой Вселенной, а ты никогда даже не понял того… – у неё тряслись губы.
– Вот тебе и разгадка златолицей Лоты! – встрял Кук. – Ирис сразу прочла все твои тайные желания, Викуся. Она и подарила тебе любовь того, кто никогда не обращал на тебя внимание. Уж и не знаю, считать ли тот спектакль, где ты в роли Лоты, за измену?
– Думаю, не стоит, – спокойно возразила Ландыш. – Вика же не давала своего осознанного согласия на сей иллюзорный адюльтер. Она и в игре была твоей возлюбленной. Любила тебя, то есть Капу. Он же твоя голографическая версия.
– Отец! Я умоляю тебя, давай отсюда делать ноги! Пока твоя Сирень лишилась большей части своей власти над тобою. Я всегда чуял, что тут фигня какая-то, а не подлинная жизнь! – подал голос Костя.
– Скоро, сынок. Совсем скоро мы отсюда улетим. Теперь я и сам не вижу причин для задержки. Как ни обессилила Сирень, а она ещё способна устроить нам всем какую-нибудь внезапную бредятину, где мы увязнем. Не насовсем, но нервы свои потратим тут изрядно. Домой! На Землю!
Ты всего лишь игра чужого разума
Радослав нашёл Фиолета там, где и вычислил его найти. Так что особо радостного всплеска чувств от удачи не возникло. А со стороны Фиолета удивление, но уже нерадостное, проявилось.
Фиолет сидел у края пустой, идеально круглой поляны на упавшем дереве, свесив голову в позе вековечного мыслителя, так и не решившего свою каменную загадку.
Радослав сел рядом. – Ты знаешь, где твоя Ива в данный момент?
– Знаю, – ответил Фиолет. – Если я её жду, она всегда приходит. Она где-то идёт по лесной дороге и скоро будет здесь.
– И ты спокоен в то время, когда девушка одна бредёт по ночному лесу? Да ты кто после этого?
– Ничего с нею не случится. Она дойдёт сюда и с завязанными глазами. А я не имею права заявляться к ним в дом. Зачем травмировать её простодушных родителей? Ты-то чего хочешь от меня?
– Поговорить.
– Так говори.
– Видишь ли, Фиолет… – речь не складывалась. – Ты должен дать освобождение этой девушке от того условного, но вовсе не игрушечного «колеса Сансары», где вы бултыхаетесь с нею, вот уже не раз и не два проигрывая один и тот же сценарий своей несчастливой и бессмысленной любви.
– Любовь не бывает бессмысленной.
– Может, у живых людей и не бывает. Но не у вас. Поскольку у вашей любви нет, и не может быть, никакого завершения.
– Что значит твоя фраза про живых людей? – Фиолет отодвинулся от Радослава, словно боялся заразиться от него безумием, поскольку посчитал его именно таковым. – Ты сам-то здоров? Я давно замечаю, что с тобою не всё ладно.
– Так ты ещё способен что-то замечать в других и живых по-настоящему людях? Это любопытное признание из уст голографического персонажа из кукольного театра Ирис. Она же привлекательная старушка Сирень.
– Ты знаком с Сиренью? Мерзейшее существо. Не нахожу в ней ничего привлекательного, – сказал Фиолет. – Если бы не её липкие щупальца, протянутые в её жадном стремлении похитить инопланетные технологии, мы с Ивой так и жили бы, как любит говорить Алёшка, «сапог -сапогу – не разлей вода». Он всех так обзывает. Свою мать и Кука, тебя и Ландыш, а я сам себя так обзываю по его примеру.
Радославу стало жалко Фиолета. Настолько стало очевидно, что он искренне уверен в том, что его иллюзорная роль есть настоящая жизнь. – Фиолет, сынок, поверь мне, поскольку я знал тебя ещё мальчиком на Паралее, поскольку я был твоим учителем там. Может быть, я и не всегда был на должной высоте перед вами, своими космодесантниками, может не всегда был примером вам, хотя к тому и стремился, но я всех вас любил. И люблю по сию пору.
– Меня ты никогда не любил.
– Это не так. Я был несколько строг к тебе, но ты был слишком разбалован своим добрым мягкосердечным отцом, ты был очень юн тогда. А теперь, Фиолет, прими ту правду, которая страшна по-настоящему.
– Какую правду? О чем ты, Рудольф?
– Радослав.
– Ну да. Я оговорился. Я вспомнил слишком хорошо своё прошлое в Паралее. Тот день, когда ты не захотел отдать мне ту маску. А я всё равно её себе присвоил, когда ты улетел и бросил на своём рабочем месте многое из своего барахла.
– Понимаешь, на данный момент ты, Фиолет, как ни безумно это звучит, сам и есть такая же маска. Ты давно погиб здесь, Фиолет. Ты запускаешься в разных версиях ментальной игры для одного единственного зрителя. Оно – планетарное и непонятное сверх существо под именем Ирис, данным ему Куком. Ты кукла, Фиолет. А мы, я и Ландыш, по чистой случайности оказались тут единственными зрителями, а не участниками. Хотя в некотором смысле я и Ландыш тут задействованы. Ива не Ива. Её земное имя Доминика Трофимова. Она давно умерла на Земле, а тут, когда однажды она во время своей настоящей жизни попала сюда вместе с Куком, бывшим тогда Артёмом Вороновым, она оставила здесь большую часть своей живой души. Но не всю душу целиком, не себя как живую структуру – носителя под именем Ника Трофимова. Воронов – Кук спас и её и себя. Это долгая история, мутная и страшная, но имеющая как бы и счастливое завершение. Ника и Артём поженились на Земле, родили дочь. Артём совершил в ГРОЗ взлёт на самый верх, Ника так и осталась душевнобольной. Никакой Ивы в действительности не существует. Нет и тебя как живой реальной структуры – носителя твоего сознания. Ты – фантом, твой конструктор – Ирис.
– И что? – Фиолет задрожал крупной дрожью, он взял Радослава за руку. Рука самого Фиолета была ледяной, – я же чувствую твоё человеческое тепло, Радослав.
– А я твоего не чувствую. И с Ивой у вас нет, и не может быть, никаких реальных отношений, свойственных живым людям. Ты и она, вы были взломаны инопланетным хакером – монстром, присвоены чужим интеллектом ради целей, постичь которые мы всё равно не можем. У нас другой уровень организации ума. Я даже не буду говорить о том, добрый или злой этот монстр –хакер, он просто другой. Ты должен поверить мне и согласиться вместе со мною и с Ивой отправиться на безлюдный континент планеты, где вся информация, захваченная хакером, будет у него изъята. Ты и Ника получите свободу. Это не будет смертью, а только освобождением. Я отправлюсь с вами. И сразу говорю тебе, никакое живое существо не может сохранить жизнь, если оно соприкоснётся с поверхностью того условного континента. Потому что сказать, то там за структура, я не могу. Даже Кук того не знает. Но это такое место, где её власть заканчивается. Ты, я, Ника, – мы уйдём отсюда. А вот куда, там уж узнаем.
