Артур Лидд
История Млечного пути
Глава 65
История насущных времен
Грек Маер открыл глаза, вздохнул и потрогал лицо. Оно было покрыто волосами. Поднявшаяся крышка капсулы принудительной седации, искажая, отражала своей глянцевой поверхностью его нелепый и жалкий вид. Всегда аккуратная бородка, что он носил вот уже много лет, превратилась в несуразные и спутавшиеся седые пучки жестких волос. Брови слились воедино над глазными впадинами, и казалось это не растительность на его лице, а надетая мохнатая маска с прорезями для носа, глаз и рта.
Странно, но на борту Пилона, реакции организма, неизбежные по выходу из гибернации были несколько иными, чем те к каким он привык, летая на Пилигримах и СИД. И более запоздалыми. Но это не значило, что их не было вовсе. И это не значило, что они были изначально такими. Возможно, что спустя довольно длительное время пребывания в полете, они стали такими. Стали не такими резкими, стали вялыми, стали долгими… они стали легче при пробуждении, но переживать их было мучительно долго, чем раньше. Организм словно с одной стороны привыкал и адаптировался к частым сменам вахт, между которыми его насиловала нейрохимия соты, а с другой изнашивался еще сильнее, не успевая сигналами мозга обрабатывать физиологические недостатки и потребности.
Командир сел и свесил ноги. Напротив, во мраке бытового модуля, освещаемого лишь двумя энергосберегающими резервными люминофорами, вырисовывался крупный силуэт Виктора Карнеги.
Тот сидел на другой соте, ссутулившись квадратной спиной и уперев руки сжатые в кулаки в крышку камеры, под которой должен спать техник Марк Ковнер. Его вахта подошла к концу. До какого-то времени, когда Маер еще вел отсчет часов пребывания их в этом бесконечном полете, он обычно сменял Марка, но вот уже вахт двадцать или может быть, тридцать он сначала меняет Карнеги. Потом Ковнера. Ковнер теперь спит в соте не две, а три вахты. И если он до этого менял Виктора, то теперь он меняет своего командира.
А стало все так, потому что в какой-то момент, Маер понял, что его техник сходит с ума. Просто напросто слетает с катушек, и оставлять его следить за судном сорок восемь часов, стало однозначно опасно. Он разговаривал, как он объяснил тогда Греку, с погибшим Корином Ройа. И долго его допрашивать не пришлось, чтобы тот признался, что пропавший на Бете пилот, требовал от него развернуть Пилон обратно в сторону Солнца, причем обставив все таким образом, чтобы заступающие поочередно на свои вахты Маер и Карнеги не узнали об этом до самого входа их судна в границы пояса Койпера.
Естественно были приняты определенные меры. Марк был лишен делса, а доступ к навигационной системе судна, впрочем, как и доступ к системам управления полетом и жизнеобеспечения, оказались доступны только Маеру по идентификации через биометрические данные. Технику остались доступны лишь элементарные опции, типа включения и выключения кухонного бленда, освещение модулей и тому подобные.
Естественно Маер был полностью уверен, что у Марка «вакуумный синдром». У того все же, даже в состоянии острого истерического психоза, который наступил после расспроса командиром, о том с кем и о чем он разговаривал, хватило ума спрятать и не выдать импульсную капсулу нейронаркотика. А Грек достаточно посмотрел, после пробуждения в соте, как его техник споря с кем-то воображаемым, ползал по полу модуля и собирал кусочки собственной рвоты руками, а когда заметался, весь в поту, словно облитый водой, от навигационной панели к консоле управления полетом и обратно, решил все же показаться ему на глаза. Да и тогда Марк не сразу его заметил. Лишь когда зачем-то решил выбежать, именно выбежать, из блока управления, то наткнулся на командира и испугался так, словно ему по голове молотком ударили.
− Хреново ты выглядишь. – Грек, напрягая в полумраке модуля взгляд, смотрел на Карнеги, пока не заработали его слюнные железы, и язык смог почувствовать все, что окружает его в ротовой полости.
Когда он произносил эти три слова, во рту все же что-то мешалось. Что-то, что прилипло к языку и не чувствовалось, пока не вернулась чувствительность слизистой оболочки. Он выплюнул это что-то в ладонь. Это был зуб.
− За то ты очень хорошо выглядишь. – Виктор мрачно вздохнул. – Смотрю на тебя и хочу блевать.
Маер коснулся металлического пола ногами и нащупал правым носком, ждущую его под капсулой принудительной седации, обувь. Потом встал на ноги и зашатался, пытаясь войти в один ритм с работой полимагнитного ядра.
Когда-то давно… А может и не так давно, Маер уже с трудом мог различать временные интервалы происходящих вокруг него и с ним деталей событий на борту этого судна, он уменьшил полярную разницу полимагнитного синтеза нейтрино, с целью экономии энергии. Локальные элементы питания, которыми китаец Син обеспечил Пилон, стремительно разряжались, а дополнительного источника энергии у них не было.
Сколько-то времени назад, они перестали отслеживать количество заряженных батарей, просто сбились со счета и запутались в разбросанных повсюду биметаллических цилиндрах, каждый раз, при смене их, поочередно вставляя в контактные блоки, пока не попадется заряженный. И с каждой такой сменой, подбирать приходилось все дольше.
Элементы питания старого образца не имели индикаторов заряженности и, хоть Марк и уверял всех, что разряженная батарея должна быть легче по весу, чем заряженная, все равно каждый раз ошибался.
Грек прошелся немного вдоль модуля, остановился и перенес вес тела на корпус судна, упершись в стену рукой. Несмотря на то, что организм провел последние семьдесят два часа в полном покое, в теле чувствовалась ужасная усталость. Голова кружилась, конечности казались ватными.
Наконец, заработала пищеварительная система, раздавшись спазмами и громкими звуками из брюшной полости, запущенная ускоренным метаболизмом, нагоняя трехсуточный срок, проведенный в гибернации. Скрутило живот. Нужно было выбираться в прибиот.
Во второй бытовой модуль, где находились удобства на Пилоне, последние несколько месяцев выходили исключительно в крайних случаях и только по нужде. Вместе с основным освещением и некоторым процентом действия полимагнитного ядра, пришлось отключить и систему обслуживающую приемник-переработчик биологических отходов жизнедеятельности человеческого организма. Теперь прибиот не регенерировал воду из мочи и экскрементов, а просто аккумулировал их и при перегрузке контейнера, сбрасывал все это в космос. Воду приходилось экономить еще тщательнее.
Грек переступил порог перехода модулей и круглый тяжелый люк, медленно опустился уже за его спиной.
Спотыкаясь, запутавшись в своих же ногах и еще обо что-то на неровном овальном полу, который-то и полом не должен был быть по задумке конструкторов, спроектировавших это судно почти сто пятьдесят лет назад, командир, лихорадочно потянул в сторону, немного приоткрытую створку двери, привод и управление которой были отключены. Шарниры легко поддались, и он проник внутрь.
Когда буквально вывалился из блока в общий модуль, спустя несколько душных и зловонных, от отсутствия рециркуляции воздуха и застоя в контейнере для переработки биоотходов, минут, то не мог понять, отчего сильнее воняет. От стен и предметов в модуле или от него самого. Ужасно хотелось принять душ с нормальной полноценной водой и каким-нибудь гигиеническим средством для тела. Но это было исключительно фантастическим желанием.
Недавно начался зуд и шелушения ладоней, а так же кожи внутренних поверхностей пальцев рук. Если потереть их друг о друга, то частички эпидермиса отслаивались и скатывались, превращаясь в песок. Но зуд все чаще и чаще появлялся не только на коже рук. Зудели так же ступни ног, кожа головы, подмышечные впадины и промежность.
– Нужны витамины. – Карнеги посмотрел на руки Маера, когда тот, вернувшись, молча, показал ему свои ладони.
Потом кряхтя, поднялся, хрустнув суставами, открыл над собой нишу в предпотолочной панели и, достав пачку витаминизированных крекеров, вручил командиру.
− Это же херня полная.
Но все же разорвал упаковку и сразу набил ими полный рот.
− Херня, убавить ядро. Знаешь, что с нами будет, когда попадем в колодец?
− Знаю. – Он проглотил. – Вернемся к единице, когда окажемся в досягаемости Проксимы. Успеем адаптироваться. – Глаза забегали во мраке в поиске сатуратора со скудным запасом питьевой воды. – Лучше так, чем израсходуем все батареи и задохнемся. – Запихнув в себя еще одну горсть крекеров, он вернул пачку Карнеги, который все так же невозмутимо принялся доставать их по одному, отправлять в рот и медленно жевать, хрустя.
Маер присмотрелся и увидел его выражение лица, скрытое зарослями волос и бороды. Совершенно спокойное и невозмутимое. Словно он летел не на судне, несущем его через две звездные системы, а на транспортнике, что должен спустить его с орбиты на Землю за каких-то тридцать минут.
Спокойствие и невозмутимость – лучшие признаки отсутствия вакуумного синдрома Кандинского и, глядя на Виктора, Маер даже не мог представить, что могло бы такого произойти, чтобы хоть как-то пошатнуть психику этого человека. Он может часами, сутками и месяцами сидеть на одном месте и просто смотреть в пол, стену или потолок. Отсутствие, каких либо изменений внешних факторов его совершенно, казалось, не тревожило и не волновало. Все его личное время, отведенное на сорокавосьмичасовые вахты, включает в себя совсем немного распределенных и отточенных действий. Несколько минут, после посещения прибиота и приема пищи в виде единственных оставшихся в рационе витаминизированных крекеров, у него уходит на осмотр консоли управления и навигационной панели в модуле управления судном. Как его научил Маер, здесь он убеждался, что все системы работают в штатном режиме, траектория перемещения судна в космическом пространстве происходит исключительно в точности с проложенным маршрутом, а отклонения соответствуют допустимым погрешностям. Потом Виктор возвращался в бытовой модуль и доставал «китайские шашки». Он играл в них сам с собой. Много часов. По пять и больше часов, не отрываясь, оттачивая тактические навыки и воспринимая эту игру как практику военного искусства, где требовались знания военного дела и полководческие таланты. И старый солдат, проживший большую часть своей жизни с оружием в руках и привыкший отдавать команды на поле боя, нашел в «китайских шашках» отражение своей судьбы. Игра раздавалась в нем эхом прожитых лет. Он нашел в ней отдушину, что не позволяла сходить с ума, не думать о происходящем вокруг и о пустоте вакуума за стенами модулей судна, несущего их сквозь световые лета. И может быть ему никогда не приходилось командовать армиями… и даже не приходилось командовать батальонами, корпусами и подразделениями, что олицетворяла игра, а чаще отрядами и взводами, но тема войны была не просто ему близка, она сидела глубоко в нем и все, что было связано с войной, было ему во благо.
В итоге, настало время, когда Виктору требовалось всего несколько минут на то, чтобы обыграть в игру Маера и чуть больше времени Марка. Поразительно, но он обставлял на игровом поле ситуацию таким непредсказуемым образом, что уже на первых секундах фишки противника лишались возможности выбора передвижения в клетках, а следовали именно туда, куда хотел Карнеги. Вот только понимали они это не сразу, потому что им казалось, что они делают беспроигрышные ходы и вот-вот должны одержать легкую победу.
В общем, с Виктором перестали играть.
Но это его ни сколько не расстраивало. Свое превосходство в «китайских шашках» он показал сполна. Пусть знают, что и он на что-то да способен. А играть с ними, смысла никакого нет. Только пустая трата времени. Хоть его и было в избытке. Лучше уж самому с собой. Сам себе он настоящий противник!
Потом, когда игра ему надоедала, он доставал сумку с оружием, раскладывал все хранящиеся там предметы в один ряд на крышке соты и чистил. Разбирал, чистил и собирал. Поддерживал дробовик, винтовку и оба пистолета в идеальном состоянии. Оружие должно быть в любую секунду готово к применению по его прямому назначению. И хотя он сам прекрасно понимал, что такое отношение к чистоте оружия сравнимо с паранойей или навязчивой рипофобией, вреда этим он точно никому и ничему нанести не мог.
Скоротать же пару часов вахты и подумать о какой-нибудь новой стратегии в «китайских шашках» за салфеткой, пневмопьезой и патчевым спреем, было делом просто замечательным. А иногда, он даже заранее мог спланировать то, что следует обдумать за чисткой оружия.
Он будет скучать по игре. Ведь она ему не надоела. Не встала поперек горла как Греку или Марку. Когда закончится этот полет и когда его жизнь, рассредоточенная и определенная на четырнадцать месяцев вперед, снова изменится, ему будет не хватать ее. Не хватать многочасовых раздумий над каждым ходом и соперничества с самим собой. Он будет вспоминать о ней, но как в жизни устроено, вряд ли когда-то уже сможет поиграть в нее.
Маер отвел взгляд. Таков мир Виктора Карнеги. Мир человека, которого, как казалось, было невозможно ничем сломить.
− Спать собираешься?
− Да. – Виктор, как обычно перед очередным циклом гибернации, пересел к аварийному блоку, защитный корпус которого имел отражающую поверхность и в полумраке модуля, прищурившись, но с совершенно умиленным и абсолютно спокойным видом начинал распутывать локоны волос, заплетенные в косички. Сначала в бороде, а потом и на голове.
Это был еще один ритуал времяпровождения Карнеги на вахтовом дежурстве. Каждый раз, перед тем как улечься в соту он расплетал косички и каждый раз, снова выйдя из гибернации, он заплетал их обратно. Может не сразу. Иногда забывал про них на какое-то время, но потом обязательно вспоминал. После чистки оружия и перед тем, как лечь спать обычным сном или наоборот после сна и до очередной партии в «китайские шашки», но он обязательно заплетал их снова. Снова, чтобы потом опять вот так спокойно сидеть и расплетать их перед, едва отражающей его лицо во мраке резервных осветителей, крышкой аварийного блока.
С Виктором все будет хорошо. Маер не сомневался. А вот состояние Марка его волновало куда больше чем его собственное или Карнеги.
Последние его вахты, после того как с ним случился припадок в фоне воображаемого за витражом блока управления Корина Ройа, который требовал от него развернуть судно обратно в Солнечную систему, казались Греку ужасными рисками. После того случая он незамедлительно уложил техника в соту и дал выспаться ему не два, а три интервала, но даже когда он снова разбудил его, то было ясно одно – человек съезжает с катушек.
Истерики и приступы панических атак захлестнули Ковнера уже в первый час после пробуждения и Маер решил первые сутки не оставлять его одного и сам не лег тогда в соту. Потом все это стало нормой. Постоянные тряски словно от холода. Раскачивания, сидя в одной позе по несколько часов. Вырывания волос на голове.
Он конечно, относительно, но пришел в себя, хотя это был уже совершенно другой человек.
Маер вообще начинал сомневаться, что когда наступит тот момент, в который ему будет необходимо произвести отстыковку взлетно-посадочного модуля от Пилона, он не справится даже с этой простейшей задачей, не говоря уже о расчетах курса спуска через атмосферу Беты в обход грозовых фронтов и бурь.
По сути, какого-то непоправимого и критического ущерба судну своими действиями он нанести не мог. От всех систем управления он был отключен, а любое физическое воздействие на электронику или оборудование сразу же вызовет тревогу и разбудит Маера и Карнеги. Однако, оставалось опасаться за его собственную жизнь. Никто не знал, что творилось в голове техника, но то, что там была полная каша вперемешку с дерьмом, сомнений не возникало. И Грек не спускал с него глаз, боясь, что тот наложит на себя руки. А такое, судя по его многолетней практике, с людьми, переживающими вакуумный синдром Кандинского, периодически случалось.
Спустя несколько часов он разбудит его, и они будут вот так же сидеть друг напротив друга, как совсем недавно сидели с Виктором.
Только в этот раз Марк не останавливался и лихорадочно чесался, раздирая криво отросшими и почерневшими ногтями кожу на всем теле. Шею, лицо, руки. Залезал под одежду и раздирал до кровоподтеков грудь, бока и спину. Периодически бросал все и начинал чесать голову.
− Может достаточно? – Маер толкнул его в плечо и тот на несколько секунд прервался, подняв остекленевший взгляд на командира, но ничего не сказал. – Прекращай!
Техник послушался. Казалось, чтобы остановиться ему только и надо было, чтобы кто-то сказал «стоп». Он выдохнул и лег, вытянув ноги. Потом молчал несколько минут.
И вдруг заговорил.
− Сколько нам еще лететь? А?
− Долго. – Маер поднялся и направился в кабину пилотов. – Ты же понимаешь, что так дело не пойдет? Ты должен смириться и принять этот полет и все его трудности, как часть своей жизни. – Скрывшись в переходе, он повысил голос. – Все, что было до него, закрытая страница твоей, моей и Виктора судьбы. Мы все вынуждены жить настоящим именно так, как будто нет ни прошлого, ни будущего. Только мы трое и это судно…
− Это точно.
− Что? – Маер не расслышал и вновь появился в бытовом модуле.
− Ничего.
− Если нам повезет, а нам повезет, − командир стрельнул в него взглядом, − и мы окажемся на орбите Беты, мы вспомним о наших планах и снова начнем жить, как и жили до этого, но по-новому. А пока нет никаких планов. Нет ничего. Ты должен это принять или мне придется…
Он замолчал, не зная, стоит ли говорить о том, что ему придется сделать, если техник так и будет пребывать в состоянии вакуумного синдрома.
− Что Вам придется? – Марк усмехнулся, и усмешка эта была довольно сознательна, чтобы воспринять угрозу в адекватной мере и чтобы угроза эта сработала на благо, а не во вред.
− Отправить тебя в гибернацию до конца полета. – Пусть боится, что не проснется следующий раз, когда ляжет в соту.
Но этот факт должен дать повод, заставить себя не делать глупостей и хотя бы казаться здоровым.
Марк резко повернул голову в его сторону.
− Вы же понимаете, что я если и проснусь после такого путешествия, то останусь, скорее всего, дебилом до конца своих дней?
− А ты понимаешь, что твое состояние прямо угрожает жизням всех нас, нашей миссии и судну? Мне перестать беспокоиться и ждать пока ты совершишь очередной саботаж или с собой что-то сделаешь?
− Так сколько, командир? – Он отвернул голову.
− Что сколько?
− Лететь до Проксимы.
− Не знаю. Мы решили, что не будем отслеживать время, проведенное в полете и расстояние, которое осталось пройти. Забыл что ли? Просто получаем периодически отчеты от системы навигации, что корректировка курса не требуется. Так проще.
− Значит, несем вахту опять вместе?
− Посмотрим на твое поведение. – Он товарищески похлопал, лежащего его, по плечу и снова встал, сам не зная, зачем и что будет делать.
− Ладно. – Марк, вдруг поднялся и сел.
− Ладно?
− Предлагаю отсортировать батареи. – Он пожал плечами. – Надо же чем-то заняться.
Идея Маеру пришлась по душе. Во-первых, это давно пора было сделать, чтобы хотя бы приблизительно понимать, сколько осталось энергии у них в запасе. Во-вторых, это было первое разумное предложение и вообще действие со стороны Марка за последние вахт десять.
Грек незамедлительно согласился, в душе радуясь, что возможно угроза вакуумного синдрома отступает и теперь все могло бы вернуться к давно забытому расписанию дежурств по семьдесят два часа на каждого. Вот только продержался бы его техник как можно дольше и не сорвался. Тут все зависит от терпения и силы воли. Нужно было лишь пересилить себя.
Биметаллические цилиндры, каждый размером от пальца до локтя и диаметром в десять сантиметров валялись настолько хаотично, что собирать их пришлось буквально по всем модулям. Маер вспомнил, что когда-то споткнувшись об один, стукнул его в горечах и тот закатился под соту. Полез доставать.
Марк отправился в кабину пилотов и принес еще три, каким-то образом сумевшие попасть туда, преодолев переход с его высокими округлыми порогами.
Еще несколько были найдены во втором бытовом модуле.
Начал появляться обоснованный страх. А что если…
А что если ревизия выявит критический дефицит? Когда все это спускалось на тормозах и никто ничего не считал, было как-то спокойнее.
Когда все батареи оказались свалены в одной куче, Марк достал из ремонтного блока небольшой тестер и одним концом принялся прислонять его сразу к обоим контактам каждого цилиндрического предмета. Тестер выдавал или ноль или процент заряда. То, что сияло нулем, Марк отбрасывал в сторону, откатывая по полу между сотами в сторону перехода во второй бытовой модуль. То, что показывало процент заряда, он передавал командиру и тот примагничивал их к стене.
Казалось бы, учитывая непрерывную потребность Пилона в потреблении энергии, батареи должны были расходоваться по максимуму и, полностью разряженная должна была меняться на заряженную. Однако довольно большой процент проверенных элементов питания имел в себе от тридцати до десяти процентов заряда.
Когда работа была завершена, и Марк отбросил в сторону последний биметаллический цилиндр, он вытер рукавом выступивший на лбу пот и вопросительно посмотрел на Маера.
− Ну! И что насчитал? – Командир поднялся с пола и сел на соту.
− То, что нужно нахрен вырубать полимагнитное ядро, вентиляцию и кондиционирование.
Грек задумчиво потер бороду.
− Может, придумаешь, как их можно заряжать?
− Исключено. Единственный непрерывный источник энергии, кроме этих малышей, − он покрутил в руке одну из батарей, − реактор. Но к нему нет прямого доступа. Старая конструкция Пилона не позволяет использовать его в целях жизнеобеспечения, потому что на том месте, где сейчас позитрон, когда-то был обычный термоядер, предназначенный для полетов максимум, что до Марса. «Древние» орбитальные строители экономили ядерное топливо, в бытовых нуждах полагаясь исключительно на солнечные паруса.
− И что? Нет никаких вариантов?
− Теоретически, можно придумать зарядное устройство, подключаемое к энергошлейфам позитрона, но чтобы его соединить с ними, нужен будет прямой доступ к силовому модулю, а это значит, нужно сбросить скорость до маневровой и выйти за пределы судна. – Он хмыкнул. – А его еще нужно придумать и сконструировать.
− Значит без вариантов. – Рука снова потянулась к бороде, но одернулась. – И сколько мы протянем, если все отключим?
Техник пожал плечами.
− Думаю, месяца три, три с половиной.
− Карнеги обрадуется невесомости, когда проснется.
− Командир? – После некоторой паузы длиной может в минуту, а может в половину часа, Марк задал последний вопрос.
− Да.
− Я пойду во второй бытовой. Мне нужно побыть одному. Подумать. – Он сделал шаг в сторону перехода, но поймал на себе тревожный взгляд командира. – Можете не ходить за мной, ладно?
− Хорошо. Только давай без глупостей.
− Я в норме.
Маер кивнул, поверив ему, а он вышел, и люк за ним закрылся.
Ну, хорошо. Пусть побудет в одиночестве. На лицо явные признаки улучшения состояния. Психоз и паранойя видимо отступали, должно быть покоренные силой воли, подогретой его внушением и существенной, но объективной угрозой, запечатать его в соту до самой Беты.
Грек выбрался в кабину пилотов. В блок управления. И уселся в кресло пилота, уставившись на черный витраж иллюминации.
Чем грозит отключение ядра? Успеют ли их мышцы атрофироваться за то время, что они будут плавать в нулевой гравитации? Наверное, да. Успеют ли они восстановиться до того момента, когда выйдут на орбиту Беты, а солнечные паруса поймают фотоны Проксима Центавра? Успеют или в самый ответственный момент, когда нужно будет действовать быстро и уверенно, упадут на песок и камни желтой планеты, спустившись, и будут не в состоянии сделать шага по ее поверхности? А кондиционирование, поддерживающее постоянные двадцать пять градусов по Цельсию во всех трех обитаемых модулях Пилона? Что будет если отключить эту жизненно важную систему? Маер знал, чем это грозит. Сначала станет жарко. Очень жарко. Невыносимо душно. Но, индукция в скором времени сделает свое дело. Сначала вновь вернет комфортную температуру, а потом постепенно будет понижать ее. В итоге тепло превратиться в холод. Стены, люки и приборы покроются инеем, а мороз будет сравним с полярной ночью на Земле. И самое страшное, что температура может так понижаться до… собственно абсолютного нуля, выводя постепенно из строя все, что работает при определенных условиях. Например, прибиот. Может быть даже соту. Может быть даже экранирование. И тогда, любая песчинка… да что там песчинка, молекула, способна будет уничтожить все к чему он так долго и упорно шел.
Грек прислушался. Не идет ли Марк.
Но нет.
Сочтя, что его уже довольно долго нет и, его раздумья в одиночестве затянулись, а это уже точно не могло пойти ему на пользу, Маер встал и отправился за ним.
Нашел он его лежащим на полу возле распахнутого инструментального шкафа. Лежал он в собственной блевотине.
Грек бросился к нему, решив, что техник свел счеты с жизнью, но когда перевернул на спину, то поморщился, увидев, как нереально быстро и конвульсивно двигаются белки его глаз под закрытыми веками, а сердце бьется так, что стук его эхом пулеметной очереди отражается от стен модуля. Он проверил его руки. С трудом разжал правую ладонь и нашел в ней капсулу импульсного психостимулятора.
− Ну, ты и мразь! – Он встал на ноги и в горечах ткнул его носком ботинка под ребро, но Марк никак на это не отреагировал. – А я-то, идиот, все это время думал, что у тебя вакуумный синдром!
Еще раз выругавшись, командир приподнял своего техника за плечи комбинезона и потащил к шлюзовой камере.