полная версия

Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала

Необходимо учитывать, что итальянский закон не предусматривает обобществление производств, которые имеют менее ста занятых, а югославский предписывает социализацию всех предприятий. В Италии самоуправление распространялось только на промышленность, но не на культуру, науки и другую общественную деятельность. Разница и в том, что югославский закон разделил рабочий и управляющий советы, а в итальянском варианте это одна и та же структура, называющаяся consiglio di amministrazione (di gestione). Югославский закон перепоручает самоуправление предприятия управляющему совету, а не рабочему, который его выбирает и тем самым удаляет от реального производства. Огромная разница – в сохранении свободного рынка в Италии, потому что социализируются только государственные предприятия, а на остальных сохраняется принцип частной собственности. Государство названо «Итальянская социальная республика», а в Югославии это произошло позднее вместе с конституционными изменениями. В Италии было неясно, как частный капитал и частная собственность стали общественными и как у капиталистов было отнято право руководства предприятием. И общественный излишек (прибыль) здесь делится. Разделение рабочего и управляющего советов привело к бюрократизации югославского самоуправления, но способствовало тому, чтобы эти советы не превратились только в препирательства вокруг разделения общественного излишка.

И это не единственная институция из тех, что введены в конституцию социалистической Югославии, будучи при этом подобием аналогичных институтов межвоенных или военных фашистских государств. После резни венских рабочих и провозглашения диктатуры в Австрии в 1934 году была введена совершенно новая структура государства и парламента^[1133]. Вместо выборов депутатов (59 человек) их в парламент направляли и отбирали различные социальные группы. Целью такой процедуры было стремление предотвратить растворение Австрии в немецком Третьем рейхе. Конституция 1 мая 1934 года провозгласила в Австрии христианское социальное государство (Christliche Ständestaat). Это была федерация традиционных австрийских земель (Länder), что было похоже на итальянскую систему, провозглашенную в 1927 «Уставом корпораций».

Конституция социалистической Югославии 1963 года, теоретическую часть которой разрабатывал Эдвард Кардель (с Владимиром Бакаричем), весьма походила на конституцию Австрийской христианской республики.

Государственный совет (Staatsrat) – Союзное вече

Культурный совет (Kulturrat) – Образовательно-культурный совет

Экономический совет (Wirtschaftsrat) – Экономический совет

Земельный совет (Länderrat) – Организационно-политический совет

В случае Югославии существовало и Народное вече, аналогичное Совету земель в Австрии в 1934 году. Оно занималось вопросами изменения конституции и общими вопросами государственного политического строя. В австрийской системе в Культурный совет делегатов выбирала католическая церковь. Югославские историки отмечали схожесть австрийского и югославского конституционного устройства, а вот совпадения с «Уставом социализации» в Италии 1944 года были публично признаны только в момент кризиса коммунизма. Не совсем ясно, каким образом в словарь бюрократии вошло название «Устав самоуправления» применительно к конституции 1963 года. Наука не занималась изучением этого вопроса, да и кто бы осмелился тогда этим заниматься.

Можно было бы поразмышлять о происхождении этих заимствований из чуждых философских систем. Эдвард Кардель стремился к тому, чтобы конституционные изменения в югославской федерации происходили в соответствии с традициями различных словенских социалистических движений и партий. Наиболее значимой из них была Либеральная партия – ее левое крыло, или Партия христианских социалистов, как она называлась по австрийской модели. Она, в сущности, была самостоятельным ответвлением австрийского христианского социализма. Это австрийский тип фашизма. Левое крыло возглавлял Эдвард Коцбек^[1134], которого Кардель высоко ценил как большого католического интеллектуала. Они стали союзниками по движению Сопротивления нацистской оккупации, как, собственно, и австрийские христианские социалисты, со своей христианской социальной системой закончили жизненный путь в нацистских концентрационных лагерях. Партия возобновила деятельность после 1945 года.

Тито. Открытка, 1960 г.

На основании вышеизложенного можно было бы, возвращаясь к поставленному вопросу, дать такое определение: титоизм не являлся развитием сталинского тоталитаризма в сторону демократии, но был деградацией от сталинизма к католическим тоталитарным диктатурам Центральной Европы в межвоенный период. Важно задуматься над тем, были ли эти заимствования из итальянского и австрийского недавнего прошлого сознательными. Скорее всего, это произошло вследствие недостатка знаний и серьезной идеологической базы. Балканы всегда заимствовали европейские образцы, но ни разу не смогли полностью реализовать их в повседневной жизни. Подобно тому, как для Тито государственный контроль был надежней классового сознания пролетариата, и эта ученая риторика была, в сущности, тоже неудачной внешней декорацией.

В стремлении избежать сталинистского типа тоталитаризма югославские коммунистические вожди начали реформы, которые так и не стали новой социальной и политической реальностью. Внешне дело изменилось, люди стали дышать несколько свободнее, с 1961 года свободнее путешествовали по миру, но государственный строй сохранил свою коммунистическую сущность. Итальянская модель самоуправления 1944 года предполагала наличие свободного капиталистического рынка. Но он не проник во все поры югославского общества. В югославском варианте так и не были введены свободные рыночные отношения, хотя об этом постоянно говорилось – «доходные отношения» на производстве стали программной целью, самим фактом наличия которой югославский коммунизм существенно отличался от всех других восточноевропейских систем. Югославия пропустила возможность первой осуществить примирение идеи коммунистического равенства трудящихся с капиталистической жаждой прибыли. Вместо нее эту историческую роль сыграл Китай.

Разрыв отношений с советским блоком стран давал определенные внешнеполитические выгоды. В истории у каждого второго диктаторского режима бывают короткие фазы, когда диктатор получает общенародную поддержку, а система полицейского государства становится своего рода однопартийной демократией. Именно такой период наступил в Югославии в 1955 году и длился вплоть до 1962 года. Несмотря на жесткость политических условий, Тито показал себя искусным политиком. Его безграничная способность к импровизации усиливалась неформальным личным авторитетом. Почти постоянно проживая в резиденции на Бриони, в отдалении от общества, сотворив из курортного острова неофициальную югославскую столицу, всегда в невероятных мундирах, в компании красивых людей^[1135] – на фоне восточноевропейских руководителей, «людей в сером», он излучал воистину царственное сияние.

И в годы войны, и, судя по всему, в довоенное время для Тито была характерна склонность к личному комфорту. Когда шеф-повар лучшего загребского ресторана в отеле «Эспланада» сбежал от усташей, он быстро нашел себя в партизанском штабе Тито. Любая критика роскоши или даже намек на нее в абсолютно бедной стране политически подавляется. Юмореска Бранко Чопича «Еретический рассказ», в которой описывается отдых на закрытом морском курорте какого-то большого начальника, была воспринята как покушение на авторитет самого руководителя страны. Из-за этого рассказа Чопича союзы литераторов по всей стране проводили собрания, лекции в университетах и молодежных организациях. Некоторые считали диссидентским и произведение самого крупного югославского писателя Иво Андрича «Рассказ о слоне визиря». В рассказе описывается, как в городе Травник обиталище турецкого визиря, которого позвали для наведения порядка жесткой рукой и репрессиями, превратилось в своего рода зоопарк, где люди живут в нищенских условиях, а животные пребывают в роскоши. Как и у Тито на островах Бриони, у визиря свой зоопарк.

Порт острова Бриони. Открытка, 1980 г.

Внешнеполитический престиж страны сильно окреп после официальных визитов Тито в Бирму и Индию в 1954 году. Первоначальный импульс имел характер личных встреч, однако после того, как во время прохода через Суэцкий канал с Тито встретился и египетский президент Насер, из этих встреч, по сути дела, и выросло всемирное Движение неприсоединения^[1136]. Триумвират – маршал Тито, полковник Насер и президент Джавахарлал Неру – был вскоре расширен участием президента Кипра архиепископа Макариоса (Мускоса)^[1137]. Это движение не принесло Югославии особой выгоды, поскольку оказалось, что в кризисные времена на его помощь рассчитывать не приходится. А вот для повышения авторитета Югославии в мире, в самых разных областях жизни, политики, культуры, Движение неприсоединения сыграло важнейшую роль.

После смерти Сталина в 1953 году в СССР постепенно таяли ледяные торосы, сковавшие югославский корабль. Перезагрузка отношений и визит Хрущева в Югославию имели позитивные последствия для внутреннего развития страны. Создавалось впечатление, что раны от разрыва двух стран и гонений 1949–1950 годов на «сталинистов» начали зарастать. В то же время Югославия экономически расцветала. Основанием для этого служила обильная помощь западных стран. Руководитель одного из американских подразделений, ответственных за проведение саботажа и диверсий в коммунистических странах (covert actions), Джордж Кеннан^[1138] еще 28 июня 1948 года, когда были разорваны отношения Югославии и восточного блока, охарактеризовал Тито как «охотничьего пса, который умеет выжидать и которому больше не нужен поводок». Другие американские функционеры были еще лучше осведомлены. В своей истории югославско-американских отношений после 1945 года авторы Дж. Лампе, Р. Прикетт и Л. Адамович приводят цитату американского посла в ФНРЮ от июня 1947 года: «Югославы не должны вечно смиренно принимать советские инструкции»^[1139].

Встреча Н. С. Хрущева и Н. А. Булганина с И. Броз Тито в Белграде, 1955 г.^[1140]

Существовали явные признаки желания югославов теснее сотрудничать с западными странами. Во многом это объяснялось провалами в чрезмерно амбициозном пятилетнем плане экономического развития, бреши в котором пытались закрыть путем продажи полезных ископаемых западным странам. Но главной причиной было все более крепнущее убеждение Сталина в наличии самостоятельных политических связей маршала Тито с британским истеблишментом. Подлинную причину советского недоверия югославскому плану балканской федерации историкам предстоит выяснить в далеком будущем. Джордж Кеннан после 1948 года радикально изменил свое мнение и пришел к выводу, что «такой Тито – наш самый драгоценный приз в борьбе за ослабление и остановку русской экспансии. Надо предоставить ему возможность по-своему трудиться над тем, чтобы Восточная Европа стала самостоятельной».

Тито опасался, что в случае нападения Советов на Югославию западные союзники используют эту возможность для ликвидации социалистического государства. С целью снятия этого вопроса 15–20 ноября 1952 года в Белграде состоялись переговоры между тройственной делегацией американских, британских и французских представителей и югославской стороной. Представляется неточным убеждение некоторых югославских историков, что Сталин готовил вооруженное разбирательство с югославскими коммунистами. Хотя советские угрозы и запугивание в адрес Тито в самом деле дают основания для таких мыслей. Российский историк Анатолий Аникеев цитирует слова Сталина о том, что Тито надо оставить в покое, потому что он, в сущности, – коммунист.

Сталин имел основание считать Тито импровизатором. Все большие перемены, и в первую очередь идея об общественной собственности как лекарстве против бюрократизации, так и остались большой неоправданной импровизацией. Великий импровизатор весьма смахивал на «великого комбинатора» Остапа Бендера у Ильфа и Петрова. Французский историк Жиль Труд^[1141] в неопубликованном исследовании о маршале Тито приводит краткое изложение донесения американского генерала Томаса Хэнди^[1142] от декабря 1952 года. По словам Хэнди, встрече с тройственной делегацией предшествовали несколько визитов: генерала Вильсона в Белград в январе 1951 года, Милована Джиласа в Лондон в феврале 1951 года, генерала Кочу Поповича в Париж в мае 1951 года, а также «тайная военная конференция» американских и британских военных посланников с югославскими военными «в Словении в июле 1951 года». «Трехсторонний комитет» встречался также 6 августа 1951 года в Пентагоне с югославской делегацией из 16 офицеров (в том числе двух генералов и министра Владимира Велебита). Председательствовал генерал Холмстед. В итоге 15 ноября 1952 года Тито принял тройственную делегацию и полтора часа с ней проговорил. Затем началась шестидневная конференция двух сторон. Югославскую сторону возглавляли генерал Пеко Дапчевич^[1143] и пять офицеров. Конференция продемонстрировала существенные несогласия по проблеме обороны от возможного нападения со стороны Советского Союза. Дапчевич «выразил свою боязнь», что три четверти югославской территории и населения были бы оккупированы за 15–30 дней, а Белград за шесть дней. В этом случае югославская армия отступала в «боснийские укрытия». Западные представители посчитали такой прогноз слишком пессимистичным и запросили у Югославии «наступательную стратегию». Генерал Хэнди добавил, что «северо-восток Италии, Югославия и Греция составляют единую оборонную зону, то есть юго-восточное крыло НАТО». Задачей Югославии была бы оборона «центрального горного массива» со стороны адриатического побережья, с сооружением транспортных линий, затем «люблянский» и «вардарский проходы» – первый в сторону долины реки По, а второй в сторону Салоник.

Западные специалисты посчитали, что югославские стратеги переоценили силы советской армии на целых 29 дивизий. В нападении на Югославию по факту смогли бы участвовать не 370 000 человек, а только 75 000. «В этом контексте был поставлен вопрос о переброске авиабаз НАТО из Италии в Югославию». Советы отправили бы 11 венгерских дивизий «в прорыв на Адриатику до Риеки», а болгарские 11 дивизий с радостью «захотели бы прихватить Македонию». Могли подключиться и румыны. В этом случае Югославия получила бы военную помощь танками, самолетами, французскую лицензию на производство реактивных самолетов (на авиационном заводе «Соко» в Мостаре), а также 1 миллиард американских долларов на траты в период с 1948 по 1955 год и 6,6 миллиарда французских франков. В результате, было заявлено на этом совещании, Югославия вместе с Турцией и Грецией формирует Балканский пакт^[1144]. Этот союз рассматривался как «дополнение к блоку НАТО, как юго-восточное крыло Европы». Узнав из западных СМИ, что Тито обещал шефу ЦРУ, что Югославия будет воевать против СССР, Благое Нешкович выразил протест, поскольку такой серьезный вопрос не может решаться на личной основе. Его сместили и забыли о нем в скором времени^[1145].

Это соглашение позволило Тито сохранить югославский коммунистический режим, но это было и начало внутренней коррозии, которая привела Югославию к разлому. Если судить по датам все этих визитов, а также кратких личных встреч с Тито, создается впечатление, что существовал еще один, значительно более глубоко законспирированный канал связи, кроме этого, формально «совершенно секретного». Инициатива исходила от Запада, чтобы предотвратить разворот Югославии назад к советскому блоку.

Союз коммунистической страны с исламской диктатурой, в которой американские союзники тщетно пытались ввести хотя бы еще одну партию^[1146], и, с другой стороны, с монархическим режимом, от которого население было политически и социально абсолютно отчуждено, являлся для всех участников союзом вынужденным. Энтузиазм народных масс, поначалу ему сопутствовавший, исчерпал себя в ходе протокольных визитов греческого короля с его аристократической придворной свитой и турецкого президента к коммунистическому диктатору. Если неподготовленный зритель будет просматривать документальную съемку торжественного приема греческого короля в резиденции Тито, он рискует не разобраться в том, кто здесь настоящий монарх, а кто только изображает такового. Во время переговоров в формате треугольника югославский министр иностранных дел Коча Попович давал такие инструкции новым послам (Даниле Лекичу): «Вопросов задавайте как можно больше, ответов давайте как можно меньше». Из памяти народа, однако, быстро стерлись сияние королевских регалий и позолота мундиров с иконостасами орденов. Осталась в памяти шутка про Сулью и Муйю^[1147], которые к приезду турецкой делегации на главной сараевской улице поставили флаги – «один наш – с полумесяцем и звездой и один ихний – триколор с пятиконечной звездой». Из Турции Тито привез идею Голубого поезда – личного поезда главы государства, по образцу того, каким пользовались лидеры Турции со времен Кемаля Ататюрка. То есть кое-что от Балканского пакта все-таки осталось.

Американская помощь начала поступать в 1949 году, пика достигла в 1953-м. Помощь продуктами питания, включение Югославии в план Маршалла привели к общему улучшению экономического положения. Помощь в 296 миллионов долларов на вооружение армии из 600 000 солдат не могла быть компенсирована экспортом югославских товаров (в 1953 году ФНРЮ экспортировала на 26 миллионов динаров, а импортировала на 234 миллиона). В особенности возросла помощь со стороны Америки после избрания президентом Джона Кеннеди^[1148] в 1961 году. До 1968 года в бюджет Югославии поступило 2,5 миллиарда долларов, тем самым был спровоцирован неконтролируемый рост государственного долга, который достиг в конце концов суммы 12 миллиардов долларов^[1149]. И хотя американский политический интерес к Югославии угас после того, как стало ясно, что югославская модель рабочего самоуправления не может рассматриваться как эффективное орудие ослабления советской системы, вплоть до самого финала в 1992 году Югославия будет оставаться для США приоритетным направлением. Все сильнее ощущалось, что католические движения – гораздо более надежный союзник в деле противодействия Советам. Польша приобрела особое значение, да и в Югославии голос католиков начал звучать все громче.

Югославия наслаждалась наметившейся внутренней социальной и политической гармонией. Осуждение и казнь кардинала Степинаца не имели глубоких последствий. Степинац не обманывал, когда заявлял, что камень, брошенный в церковь, падет на голову бросавшего. Британский Форин-офис не стремился поддерживать защитников Степинаца, прежде всего из-за ответственности за геноцид сербского народа, но и потому, что не хотел показывать пальцем на папу Пия XII. Последствия этого умиротворения в особенности сказались в той части Югославии, где вековая религиозная нетерпимость оставила глубокий рубец на всем обществе. Речь идет о Боснии и Герцеговине и частях Хорватии, населенных сербским меньшинством. И хотя югославский унитаризм неустанно провозглашался главным государственным неприятелем, он в тот исторический период явственно ощущался. Белград сделался подлинной столицей большой европейской державы. Некоторые республиканские столицы и крупные города рассматривали Белград как образец успешного развития. Белградский университет стал головным университетом практически для всех новых университетов в стране, прежде всего в Скопье и Сараеве, затем в Приштине, Нови-Саде, Подгорице (Титограде), Нише. И только после июля 1968 года, из-за волнений во всех югославских вузах, ориентацию на столичный университет стали рассматривать как подозрительную.

Кризис югославского государства обусловлен неспособностью руководителей страны – титовского окружения – примириться с тем фактом, что цели, которые они преследовали до революции 1941 года, – освобождение югославянских народов от политики унитаризма, – вступили в противоречие с действительностью. Путь естественного развития вел не к распаду югославского сообщества, а в противоположном направлении. Югославия начала унифицироваться, сначала в культурном отношении. Латинское письмо быстро вытесняло сначала сербскую, а потом и македонскую кириллицу. С другой стороны, по всей стране в моду вошел белградский жаргон и столичная «экавица».

Идеолог югославского коммунизма Эдвард Кардель был первым, кто попытался бить в набат. Он был больше чем правой рукой маршала Тито, он был его братом-близнецом, с которым они вдвоем руководили страной. Именно в его адрес прежде всего звучали упреки в том, что «черный клерикализм», который разрушил королевскую Югославию, сменился «красным клерикализмом» Нового времени. По принципу невообразимого смешения масла и воды этот сплав выглядел абсурдно, но не нереально. Так, например, занявшие место священников политики противопоставляли «тирольскую культуру» в национальной традиции двух католических народов и «европейскую культуру» у остальных народов и народностей Югославии.

Уже в 1957 году Эдвард Кардель в обновленном издании своего довоенного сочинения о словенском национальном вопросе написал, что «с бюрократически-централистскими тенденциями неразрывно связан великосербский национализм». Он пишет о великосербизме, но по факту получается, что о югославизме. Это была лишь верхушка айсберга, принесшая с собой новый поворот в истории югославской революции, поворот, который изначально не был в ней заложен, революция его не пестовала, не взращивала и не обуславливала. В то благословенное время, когда казалось, что ход истории, наконец, подтверждает югославянскую идею о возможности сосуществования настолько разобщенного населения, которое веками религиозной нетерпимости превращалось во враждующие лагеря, инъекция яда произошла с самого верха – со стороны руководства той самой революции.

Эдвард Кардель был наивысшим достижением словенской национальной культуры за всю историю Словении. Никогда ни до, ни после не будет человека, который получил бы в свои руки возможность управлять европейской страной с 20 миллионами жителей. Это государство было создано на волне восстания сербского народа в 1941 году для спасения Югославии как страны и как исторической идеи. Эдвард Кардель – Мефистофель югославской революции, с которым история пошутила, дав ему в руки ключ от эффективного насилия, известного как «диктатура пролетариата», которым можно менять историческую судьбу целых народов.

В период, когда казалось, что Югославия становится на ноги как полноценное государство, Эдвард Кардель с группой вождей помельче начинает формировать собственную философию: югославская революция 1941 года имела целью исключительно строительство социализма, и ее главное достижение – право любого народа на выход из союза и присоединение к другому государству. Хорватский историк Душан Биланджич^[1150] так описывает карделевскую концепцию исторического смысла югославской революции 1941–1945 годов: «Единственной аутентично югославской силой из участников войны и революции являлась Коммунистическая партия Югославии. Но и ее политическая концепция не была однозначной. Главной целью КПЮ был захват власти, уничтожение капитализма и строительство социалистическо-коммунистического общества. При таком подходе создание хорватского, сербского, югославского или какого бы то ни было другого национального государства было второстепенной целью. В этом смысле государственное образование может быть и балканским, и подунайским, и центральноевропейским, а также и панъевропейским, интегрированным с СССР. Единственной основой государства, таким образом, становится коммунизм в том виде, в каком его начал продвигать Коминтерн с момента своего основания в 1919 году… Тезис, что социализм, а не Югославия был главной целью КПЮ, подчеркивал Эдвард Кардель – главный автор всех ее конституций и законов, совместно с Тито главный ее архитектор. Он повторял это многократно в шестидесятые годы, когда разразился кризис государственности, предупреждая унитаристов, что КПЮ в 1941–1945 годах воевала не только за возрождение Югославии, но и за создание социалистических отношений».

Никогда подунайский клерикализм не имел такого влияния, какое дала Карделю «диктатура пролетариата».

Так замыкается круг. Эдвард Кардель в своей истории словенского национального вопроса в 1939 году четко обозначил, что смысл словенской истории состоит в том, чтобы создать собственное национальное государство, причем в рамках югославского союза, а затем, используя право на отделение, выбрать для себя какой-то другой федеративный союз, исходя из текущих интересов. Сохранить такой образ мысли он смог, будучи на вершине личной диктатуры, в государстве, полностью находившемся под жестким полицейским контролем. Если бы в Югославии существовала свобода мысли, хотя бы такая, как в июне 1968 года^[1151], подобные тезисы было бы невозможно даже представить в теории, а уж тем более невозможно было бы сделать из них «Начертание» для всего будущего развития югославских народов. Эта разрушительная идеология – величайшее историческое достижение словенской культуры. Только через разрушение государства, созданного на пирамидах костей нескольких миллионов человек, словенцы смогли свою республику привести к членству в противоестественном центральноевропейском союзе, в котором нет ничего прогрессивного.

Душан Биланджич и в других своих работах проводит тезис о том, что тесное объединение югославского общества было противоположно идеалам молодости коммунистического руководства, идеям образца 1937 года. Именно здесь следует искать корни кризиса, который начал разрушать здоровую ткань Югославии. Экономика страны до 1965 года ежегодно росла на 8 %, с конца 1960-х прирост начал неуклонно сокращаться, примерно на 0,5 % в год.

Результатом этих изменений стала новая конституция 1963 года. В марте 1962 года британский посол сообщал правительству Великобритании о том, что в высшем руководстве Югославии назревает раскол. Одна из сторон конфликта хотела превращения югославской федерации в конфедерацию. Децентрализация понималась этими людьми как усиление квазигосударственного элемента в союзных республиках за счет уменьшения полномочий центра. Речь шла, разумеется, не об ослаблении культа личности маршала Тито, а исключительно об ослаблении духа единства в народных массах.

Сам Тито в этом конфликте предпринял хитрый маневр, поначалу осудив сторонников конфедерации, а затем раскрывшись, – выяснилось, что он и был их главным покровителем. Эдвард Кардель отправился в Лондон «на лечение». Скорее всего, диагноз у него был чисто политический, потому что по возвращении он первым делом поехал в Боснию, чтобы обсудить с тамошними мусульманскими функционерами признание мусульман отдельным народом с занесением этого в конституцию. Основными поборниками этой идеи стали представители новой мусульманской интеллигенции. Эта прослойка к тому моменту настолько окрепла, что взяла на себя руководство единоверцами из рук довоенных землевладельцев.

Похожая ситуация сложилась и с албанцами в Косове, где новая интеллигенция перенесла борьбу за независимость из повстанческих лесов в университетские аудитории и канцелярии правящей партии. Иными словами, для перерастания национализма элит в национализм массовый было необходимо, чтобы как минимум треть народа, о котором идет речь, была грамотной, а также чтобы простой человек из села или провинциального города интересовался вопросами конституционного устройства. Всеобщего избирательного права, как в Сербии в 1903 году, в этих краях никогда не было, но его отсутствие компенсировалось высокой политической ангажированностью простых людей. Однако это не бросалось в глаза до тех пор, пока государственная верхушка не распахнула ворота истории, впустив туда регионализм и ирредентизм.

Иосип Броз Тито и его супруга Йованка Броз с Джоном Кеннеди и его супругой Жаклин Кеннеди во время официального визита югославского лидера в США, октябрь 1963 г. Музей Югославии

Трое ведущих мусульманских политиков – Хасан Бркич, Авдо Хумо и Осман Карабегович – были против этих хитровыдуманных новшеств. Выдающийся писатель Меша Селимович создал теорию о боснийских мусульманах как о «рукаве великой реки». Сербская река никак не может повлиять на свой рукав, но и рукав в отрыве от матери-реки ждет превращение в гнилое болото. Лишь незначительное число людей осмеливалось читать памфлет Мустафы Мулалича под странным названием «М». Большая буква «М» – символ мусульманской нации. Памфлет был издан как обычный самиздат, отпечатан на машинке под копирку. В нем Мулалич осуждал марксистскую интеллигенцию, которая отошла от лучшей религии на свете, ислама, из-за устремлений, которые ни к чему хорошему не приведут.

Основные изменения в обществе пришли с конституцией 1963 года. 7 апреля государство провозглашено Социалистической Федеративной Республикой «добровольно объединившихся и равноправных народов», определена продолжительность президентского мандата, введена должность вице-президента, разделены функции президента государства и председателя правительства. Хотя Иосип Броз Тито не был провозглашен пожизненным президентом (это произошло только в 1974 году), по факту он стал именно несменяемым главой государства. Конституция приведена в соответствие с законодательством о рабочем самоуправлении. Скупщина (парламент) поделена на несколько отдельных вечей (палат), что сделало ее буквальным подобием парламента австрийского христианского корпоративного государства 1934–1938 годов. Об этой странной тождественности еще никто в нашей науке не писал.

По новой конституции депутатов пяти федеральных палат выбирали депутаты 400 скупщин на местах. Введен принцип ротации депутатов, который попытались экстраполировать и на политических функционеров, что привело к росту министерств и ведомств, по мере того как увеличивалось число номенклатурщиков, которых нельзя было оставлять на старой работе, но нужно было сохранять в системе, в старом социальном статусе. Увеличилось число «титовских птенчиков», республиканских начальников, которые из дворца на море руководят своей нацией.

Конституция 1963 года привела к немедленному росту республиканского автономизма и вообще центробежных тенденций. Уже на съезде СКЮ 1964 года словенские делегаты (во главе со Стане Кавчичем^[1152]) завели разговор о необходимости обособления республиканских экономик. К словенцам примкнул и представитель Македонии. Первым, кто поднял голос против этого предложения, был писатель и депутат Добрица Чосич^[1153]. Он полагал, что такая политика приведет к внутреннему расколу и развалу Югославии, созданию национальных государств, буквально к тому, что и произошло в 1990-е годы. Чосича поддержал экспертной оценкой Хасан Бркич^[1154], один из главных авторитетов в области экономической политики и государственного планирования. Чосич и Бркич не были одиноки в своем отношении к новому курсу, хотя и были, вероятно, самыми храбрыми его критиками. В любом случае их быстро заставили замолчать.