Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала
Вук Стефанович Караджич. Библиотека Матицы Сербской
Ерней Копитар, выступавший посредником в договоре между британским издателем и сербским переводчиком, считал, что это будет Священное Писание для всех христиан, говорящих на сербском языке, православных и католиков в равной мере. За три года до того, как в 1847 году был сделан перевод, папа издал энциклику Fra le Principali Machinazione, в которой осудил деятельность этой британской ассоциации и перевод Священного Писания на национальные языки без папского руководства. В результате в 1847 году католики не приняли перевод Вука Караджича, поэтому он позже с помощью лингвиста Решетара сделал перевод и для католиков. Разница была в традиции православных называть Христа Иисусом Христом, а католиков – Езусом Кристом. Вместо «Господь Бог» у православных – у католиков «Господин Бог». Вместо обычного приветствия «Бог в помощь» у православных – «Хвала Иисусу» у католиков. Космически глубокая пропасть, состоящая из мелких, незначительных и случайно возникших различий, мешала христианам с двух сторон этой пропасти встретиться в одном селе. Вместо этого существовала инструкция для священников, как выяснил францисканец Грго Мартич, по которой католический священник должен предостерегать прихожанина, что он не может трапезничать за одним столом со своим соседом – христианином другой веры. В 1851 году католики в Далмации опубликовали перевод Священного Писания на «иллирийский язык» – местный икавский диалект, а не на общий, на каком говорят в Герцеговине.
Национальное самосознание воспитывается через учреждения культуры, книги и газеты. С 1801 по 1820 год было издано 374 сербские книги, по 18,7 в год. За следующие два десятилетия это число выросло до 631 книги, по 31,55 в год. В период с 1840 по 1860 год их количество увеличилось до 1263 книг, по 63 в год. Первая значительная сербская газета была основана в Вене Димитрие Давидовичем в 1813 году, а первый крупный журнал «Летопис сербский» – в Буде в 1824 году. Год спустя венгры открыли свою Академию наук, основной задачей которой была стандартизация венгерского языка. Сербы в 1826 году ответили открытием Матицы Сербской в Пеште. В 1863 году она переехала в Нови-Сад.
Кафтан и парадные шаровары Милоша Обреновича, правителя Сербии, середина XIX в. Исторический музей Сербии
Это период, когда большинство интеллигенции в только что освобожденной Сербии составляют сербы из Южной Венгрии. Только с 1839 года количество интеллигенции, получившей образование в Сербии, начинает преобладать. В середине века в Сербии был один лицей, как зародыш высшей школы, три полугимназии, семинария, торговое училище, греческая школа, еврейская школа и 232 «начальные школы». Ежегодно в них обучалось 6766 учеников. С 1842 года правительство отправляло 12 студентов за границу в западные университеты, с правилом, что каждый выпускник заменяется новым, так что за границей их всегда было 12. Из этих «двенадцати сербских апостолов» и возникла современная сербская интеллигенция. В 1848 году российский император это запретил, поэтому студентов больше не отправляли на Запад изучать философию и общественные науки. В результате сербские ворчуны и революционеры были технарями, докторами, получившими образование в западных университетах, в основном в Париже. Богословы, получившие образование в России, превратившись на родине в революционеров, первым делом сбрасывали рясу и становились проповедниками безбожия («должны были изучать Златоуста, но в сердце приняли Чернышевского»).
В 1831 году открылась крупная типография, но на полную мощность она заработала только после переезда в 1833 году в Крагуевац. Там же печаталось много и болгарских книг. В 1841 году открывается Общество сербской словесности как учреждение, имеющее значение академии наук. Этого названия им тоже удалось избежать, потому что своей главной задачей они считали написание словаря сербского языка и тратили время на перевод каждого понятия на сербский язык – например, «аптека» на «лекарня». В этом они копировали Венгерскую академию наук 1825 года. В результате турист в чужой стране может легко найти почту везде, кроме Венгрии, где это слово переведено на венгерский язык. Хорваты пошли по тому же пути и даже взяли на вооружение принцип перевода всех иностранных слов в качестве особенности своего национального языка, который именно этим отличается от сербского. Официальные усилия сербов пресек Вук Караджич, который придерживался принципа, что сербский язык невозможно стандартизировать без определенных иностранных выражений, включая некоторые турецкие слова. Сегодня в главной сербской народной пословице «Без алата нема заната» («Без инструмента нет мастера») два слова турецкие. В 1848 году в Белграде открылись Народная библиотека и Народный музей.
Стандартизация сербского (как и хорватского) языка проведена габсбургским правительством в Вене для собственных нужд. В результате революции в 1849 году каждый народ в составе монархии получил право использовать свой национальный язык и письменность и, кроме этого, издавать одну официальную газету за государственный счет. В указе императора от 4 марта 1849 года об издании десяти официальных газет в именно таком количестве провинций Габсбургской империи (Reichs-Gesetz und Regierungsblattes) сказано, что сербы имеют один язык, который официально называется сербским. Если использовалась кириллица, язык назывался сербским или иллирийско-сербским. Если что-то было напечатано на латинице, этот язык мог называться хорватским или иллирийско-хорватским. В Славонии требовали, чтобы этот язык на латинице назывался «хорватско-славонским региональным языком».
В этих обстоятельствах группа сербских и хорватских литераторов и лингвистов подписала в Вене Литературное соглашение о едином языке: один народ должен иметь один язык. В Далмации это соглашение не приняли, и католические епископы стимулировали перевод Священного Писания на местный диалект, который они называли иллирийским языком. Окончательно стандартизация сербского языка в Сербии победила после 1864 года, когда достижения Вука Караджича были приняты во всех областях, где он уже решительно утвердил этот язык.
Вся современная сербская интеллигенция, за исключением богословов, формировалась в кругу западноевропейской культуры. Ходила шутка, что те, кого посылали в российские университеты изучать философию, обязаны были читать византийских теологов, но сформировались на работах русских революционеров. В 1849 году в российском посольстве в Вене священник Раевский был удивлен тем, что митрополит Петр II Негош разыскивал по книжным лавкам книги Демосфена и Цицерона. Когда его упрекнули, что «сегодня в России издаются замечательные богословские книги, такие как книги епископов Макария и Филарета», Негош отмахнулся: «Макарий и Филарет – это все полная ерунда, какую только можно написать в России. А Демосфен и Цицерон – это совсем другое».
Сербское национальное возрождение охватило территорию не только православного населения. До революции 1848 года оно распространилось на культуру Далмации, Дубровника, Славонии, ареал штокавского диалекта. Негош уже тогда считался величайшим сербским писателем и мыслителем, одновременно он был источником вдохновения и для хорватской культуры. Сербское национальное возрождение в Далмации возникло само по себе. Важнейшим учреждением и центром культурной жизни был журнал «Любитель просвещения, сербско-далматинский альманах», издававшийся в Карловаце с 1835 года. В 1838 году название его изменилось на «Сербско-далматинский журнал», а издаваться он стал в Задаре. Очень быстро он стал изданием, вызывавшим живейший интерес во всех югославянских областях. Писатель Божидар Петранович[603], являвшийся его главной опорой, представлял консервативную точку зрения на языковую реформу Вука Караджича. Ему не столько мешала реформа, которая была исторически необходима, сколько опасения, что австрийские власти признают ее основой для введения сербского языка в габсбургском государстве.
Михайло Йованович – архиепископ Белграда и митрополит Сербии. Исторический музей Сербии
Какое-то время, до 1849 года, казалось, что никакого другого национального возрождения, кроме сербского, в Далмации не существует. Его носителями являлись молодые католические богословы Задарской семинарии. В 1846 году здесь возникло студенческое братство. В 1849 году оно реорганизуется и омолаживается. Его называют «полк “Не трусь!”», а возглавляет богослов Миховил Павлинович[604]. Среди участников братства – выдающийся поэт того времени Лука Ботич и будущий историк Натко Нодило[605]. Они борются за победу национального самосознания на сербской почве, язык считают сербским и проповедуют использование кириллицы. Уже в 1854 году Нодило писал, что эти молодые люди в Далмации были «вскормлены сербским молоком» и что «самобытной мыслью по сербским горам непрестанно летают». Историк Никша Станчич в 1980 году цитирует Павлиновича, считавшего, что борьба за победу сербского национального самосознания в Далмации завершена. О том, что он ошибался, свидетельствует его политическое обращение в крайне радикальное крыло хорватского национального движения после 1864 года. Убежденный католик, он становится врагом сербов, будучи представителем того же самого народа, который в юности считал сербским.
В Далмации у католического в большинстве своем населения не существовало хорватского национального самосознания. В городах говорили по-итальянски, а в некоторых, например в Задаре и Сплите, городской совет проводил больше итальянскую национальную политику, чем какую-либо другую. Они и сами находились в зазоре между двумя крыльями итальянского Рисорджименто. Большинство придерживается идеи либеральных католиков, которые, сплотившись вокруг писателя Никколо Томмазео, яростно отстаивают автономию Далмации. Течение Мадзини[606], итальянского этнического унитаризма, выражено меньше. Католическое крестьянство не использует сербское национальное название, но вся его культура связана с сербской эпической поэзией. Только после папской энциклики Quanta cura 1864 года хорватское национальное возрождение набирает обороты, и вместе с этим многочисленное католическое духовенство, ранее ярые сербские патриоты, меняет сторону. Тем не менее вплоть до войны 1914 года суть сознания крестьян-католиков Средней и Южной Далмации заключается в феномене «нашиенцев», который является не только балканским явлением. «Нашиенцы» – это форма тихого сопротивления хорватизации, которую церковь и государство осуществляют частично через школу и администрацию.
Хотя национальное возрождение и являлось культурным движением, не угрожавшим перекройке государственных границ, оно несло политику в самой своей сути. Верной оказалась мысль венгерского поэта Петёфи[607] о том, что народ, искусный в поэзии, будет искусен и в политике. В Хорватии борьба за язык имела самое глубокое политическое значение. Хорватия и Славония были автономными провинциями Королевства Венгрия, королем которого считался Габсбург. Имея в 1847 году 14,5 миллиона населения, Венгрия по-прежнему является страной, в которой невенгров больше, чем венгров. Венгры составляют лишь две пятых; румын 2 488 000, сербов 1 043 000, хорватов 1 248 000 и 1 884 000 словаков.
Венгерское национальное возрождение прежде всего представляло собой восстановление и стандартизацию венгерского языка. Был создан новый литературный язык. Между венгерской знатью и средним классом существует единство в вопросах характера и границ венгерского народа и его языка. Насколько это единство требовало полной мадьяризации всего населения, видно из брошюры Томаса Вилагошвари[608] на немецком языке, которую он издал в 1841 году в Загребе: «Вряд ли найдется хоть что-то, что сейчас обсуждается на нашей родине больше, чем вопрос расширения венгерского языка. Многие наши соотечественники считают, что нет ничего более приличествующего, чем поощрять мадьяризацию тех, кто говорит на другом языке и ведет себя по-другому. Отечественные писатели, как следует из газет и литературы, признают, что нет ничего более значительного и желанного, чем проявлять усердие к этому делу и рекомендовать лучшие средства и цели».
Наряду с теми, кто требовал мадьяризации всей жизни, были и писатели, считавшие, что венгерский язык следует вводить только в общественную жизнь, а в частной пусть останутся языки, используемые дома. Писатель Вилагошвари считал, что секеи (секлеры, румынские венгры) в Трансильвании еще не ассимилировались с венгерской нацией, по большей части представлявшей влашский народ. По его словам, в этой стране представителей славянских народов гораздо больше, чем настоящих венгров. Здесь проживали также евреи, греки, армяне, небольшие колонии других малых народов, не являвшихся ни венграми, ни славянами, а остатками каких-то средневековых племен, оказавшихся там. Томас Вилагошвари был свидетелем безумия, при котором считалось, что аристократическое меньшинство может превратить в слуг подавляющее большинство. Если бы эти попытки языковой мадьяризации большинства населения происходили через сто лет, то такую национальную политику назвали бы геноцидной. Миф о праве на территорию, которая когда-то представляла собой Великую Венгрию, обрекал на исчезновение целые огромные народы. Сила этого убеждения и его окончательная победа исходила из того, что Западной Европе необходима одна Великая Венгрия.
В 1847 году радикальные требования руководства венгерского национального движения начали реализовываться с принятием закона о языке. Две формулы, должен ли венгерский язык использоваться только в общественной жизни и государственном управлении или еще и в частной жизни граждан, неравномерно применялись к южнославянским и румынским провинциям Венгерского королевства. В Хорватии предполагалось полностью мадьяризировать только некоторые области Славонии, а в автономной Хорватии венгерский язык вводился только в администрации и общественной жизни. В жупаниях Южной Венгрии, где сербы составляли большинство, венгерский язык начал внедряться во все сферы, прежде всего в церковные метрические книги. Детям давали венгерские национальные имена, а газеты Буды и Пешта уже писали о возможности мадьяризации православной церкви, церковных богослужений. Британские дипломаты сообщали своему правительству, что Венгрию захлестнула волна какого-то безумия и уже невозможно его остановить. Даже попугаям придется выучить венгерский язык. Хуже всего, что его стандартизация не была завершена.
Наиболее радикальное сопротивление вспыхнуло в Хорватии. В сербских областях на первом этапе оно приняло характер защиты церкви в форме различных петиций, направлявшихся изолированно друг от друга, от отдельных муниципалитетов. Можно было бы доказать, что в Хорватии революция началась раньше, чем в Вене и Буде. Только в августе 1848 года, когда революция все смела, сербскому поэту Бранко Радичевичу[609] удалось опубликовать революционную поэму «Серб, вперед!» в загребском журнале «Даница»: «Вместо “Йован” говорят “Янош”, / Вместо “Глиша” “Гергель” хотят… / Серб, в атаку, в атаку, брат, / Этот позор не для тебя!»
Уже в 1847 году хорватский сабор обратился к венскому двору и правительству с просьбой защитить хорватские муниципальные права, потому что хорватский депутат в объединенном венгерском парламенте сообщил, что решения монарха должны быть также подтверждены венгерским сословным парламентом. По свидетельству трех документов, которые, к сожалению, известны лишь по их краткому содержанию в административном протоколе австрийского правительства, в Загребе вспыхнули беспорядки. 21 февраля 1848 года сабор провел заседание и потребовал от правительства Габсбургов защиты. Удовлетворение их просьбы – чтобы принц из императорской династии стал хорватским баном – означало бы разрыв всех государственных связей с Венгрией. Кроме того, они потребовали назначить комиссара для расследования февральских беспорядков в Хорватии и рассмотрения выдвинутых требований.
Первоначальные требования сербов и хорватов претерпели значительную радикализацию, когда после известий о свержении в Вене канцлера Меттерниха в венгерской столице вспыхнула революция. С 15 марта, как вызов этому венгерскому мятежу, радикализируются требования и сербов, и хорватов. Какое-то время они были значительно более революционными, чем позволяла социальная структура общества. Венская революция, как и венгерская, стала отголоском того, что в Германии началась крупная трансформация всего государственного устройства в плане объединения всего немецкого народа в одно государство. Это означало, что Австрия перестала быть монархией, в которую входили и негерманские народы. Предполагалось, что граница этой Великой Германии пройдет по этнической и административной границе провинций Крайна, Штирия и Хорватия. Четыре словенские провинции считались австрийскими «наследственными землями», и там началась подготовка к вхождению в это великое немецкое государство. Вскоре во Франкфурте началась дискуссия о новой немецкой конституции, включавшей пункт, согласно которому австрийский император мог быть связан с немецкими провинциями только статусом личной унии, а это означало, что пылкие немецкие революционеры заложили фундамент и для «Великой Венгрии».
Титульный лист журнала «Даница», 1848 г. Народная библиотека. DIOMEDIA / Historica
Это вызвало озабоченность у всех южнославянских национальных движений, кроме словенского. Делегация дворянства Крайны обратилась к императору в Вене с просьбой сделать словенский язык факультативным предметом в словенских средних школах. В Хорватии, в условиях паники и страха перед призраком мадьяризации всего и вся, требования стали более радикальными, чем позволяло консервативное общество. Сербы по неизвестным пока для историков каналам поспешили установить отношения с российским консулом в Белграде Данилевским[610], а также при каждом удобном случае просили совета у правительства уставобранителей в Сербии.
Первую сербскую программу за 20 дней до ее публичного обнародования отправили российскому императору. Сербы требовали образования Сербской Воеводины под руководством одного воеводы, на пост которого прочили генерала Шупликаца. 15 мая 1848 года Народная скупщина в Сремски-Карловци обнародовала требование создания собственного государства, в которое вошли бы Срем, Баранья, Бачка, Банат, а также гражданская и военная части Военной границы. Еще до принятия этого решения уже начиналась гражданская война. Масла сербам в огонь подлило новое венгерское правительство, приняв решение пойти сербам навстречу и разрешить им церковную автономию, проведение сербского церковного собора и назначить сербского графа и жупана Петара Чарноевича[611] главой всей этой политической утопии.
25 марта в Хорватии Народная скупщина принимает большую программу «Требование народа», состоящую из 30 пунктов. За два дня до этого австрийский император уже провозгласил хорватским баном полковника Йосипа Елачича[612], который тут же был произведен в генералы. Он командовал пограничным полком. Военная граница могла мобилизовать 80 000 солдат, и предполагалось, что эта сила решит судьбу и венгерской, и всех южнославянских революций. В «Требованиях народа» хорваты просили об объединении всех хорватских провинций Хорватии, Славонии, Далмации и Риеки с переносом столицы поочередно в их главные города. Предполагалось, что Военная граница тоже войдет в это государство. Выдвигались требования ввести хорватский язык в общественную жизнь, администрацию и культуру, наличия одного ответственного правительства и отдельной хорватской армии.
Из наиболее радикальных требований выделялся проект по изменению характера католической церкви: отмена безбрачия, введение старославянской литургии и языка, одежды и обрядов, как в прежней «глаголической церкви», которая все еще существовала на части хорватской территории. Полиция, которая первой сообщила об этих хорватских решениях, заявила, что в Хорватии только молодежь и некоторые лидеры иллирийского движения обращались с требованиями о церковной реформе. Это требование действительно было отправлено римскому папе, которому во время революции пришлось бежать из Рима в Гаэту. Молодой каноник Йосип Юрай Штроссмайер, который некоторое время был священником при императорском дворе в Вене, принимал особое участие в этом церковном проекте. В российском посольстве в Вене его считали критиком католической церкви, но вместе с тем и значительной опасностью для сербского православия, поскольку за критикой католической церкви стоял проект объединения православной и католической церквей под папским руководством. Католическая церковь просто изменилась бы, приняв литургию, язык и обряды православной церкви, но православие в самой своей основе перестало бы существовать.
«Заседание хорватского сабора 7 июля 1848 года». Художник Д. Вингартнер, 1885 г. Хорватский исторический музей. Фотографы И. Э. Регентова, С. В. Покровский
Сербская Народная скупщина в Сремски-Карловци потребовала объединения с будущим хорватским государством, и аналогичное требование было направлено с хорватской стороны. Полиция сообщила, что задумано создание объединенного южнославянского государства сербов и хорватов. Сербский «воевода» во главе Воеводины имел бы статус «бана» в Хорватии, и оба они поочередно возглавляли бы это новое государство. Людевит Гай, лидер хорватского национального движения, сначала отправился в Грац для встречи с эрцгерцогом Иоганном, принцем династии Габсбургов, а затем в Вену, где иногда присутствовал на бурных студенческих сборищах в университете. В панике он отправил Павле Чавловича в Белград, чтобы заявить, что цель Хорватии – объединение с Сербией и признание сербского князя своим правителем. Более того, допускалась возможность объединения с Сербией при условии создания автономного Сербского королевства с турецким султаном в качестве суверена. Действительно, чуть позже из Сербии в Константинополь будет отправлена просьба об учреждении «вице-королевства Сербского». Предполагалось объединить все сербские области в одно автономное государство в составе Османской империи. Хотя эта Сербия и будет иметь право на собственную внешнюю политику, ее армия по-прежнему будет обязана защищать границы империи султана и будут установлены совместные таможни.
Все эти проекты провалились из-за того, что ключевым фактором развития революций была политика российского императора. Было ясно, что польская эмиграция вокруг князя Адама Чарторыйского поддерживает создание «Великой Венгрии» (что в 1849 году будет подтверждено договором) как сильного государства в Центральной Европе против России. В это государство должны были войти все южнославянские области. Поэт Мицкевич начал было создавать польский легион, но соотечественники вынудили его делать это на совместной основе в Италии. Роль российского императора в революции, хотя и вытесненная с поверхности, решила судьбу всех этих радикальных проектов, оставшихся недостижимой утопией.
Российский император боялся распространения революции на Балканах. Он отправил одно письмо сербскому князю, а другое – греческому королю с просьбой выступить против революции. Аналогичную позицию занимала и Великобритания, которая в то время и сама была балканской страной. С 1815 по 1865 год она сохраняла Ионические острова в статусе автономной области с парламентом и губернатором. В 1848 году на островах вспыхнула греческая национальная революция, повторившаяся в 1849 году. Ее утопили в крови. Британия противостояла французскому влиянию на развитие революции в Италии и благодаря этому косвенно пыталась воспрепятствовать распространению революции в Далмации. Ее корабли курсировали вдоль побережья Адриатического моря и островов. Опасаясь, что австрийский император станет союзником России и будет от нее зависеть, Великобритания поддержала венгерскую революцию. Греческих революционеров англичане расстреливали, а венгерских превозносили до небес. Британия также преследовала итальянских революционеров, выступавших против Австрии, а венгерских спонсировала.
Портрет императора Николая I (1796–1855). Художник Г. Ботман, 1850-е гг. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург. DIOMEDIA / The Picture Art Collection
Руководство хорватской революции стояло на историческом перекрестке, где судьба этого народа никогда надолго не задерживалась. После 1527 года, когда хорваты признали Габсбурга своим королем (с тем, что правителем он будет прежде всего венгерским и лишь затем хорватским), они снова столкнулись с исторической проблемой утраты той немецкой политической базы, на которой развивалась хорватская история. В то время и сербы столкнулись с аналогичными историческими вызовами. В конце концов обеим сторонам, хорватской и сербской, российский император повелел отказаться от далеко идущих экспериментов и направить всю свою деятельность на сохранение Австрийской империи. Руководство сербов Воеводины было убеждено, что предложения хорватов о национальном союзе поступили потому, что они потеряли поддержку папы римского, поэтому они и считали национальный и государственный союз с сербами единственным выходом. Вот что 15 мая 1848 года написал патриарх Раячич[613] российскому императору: «Славяне западной церкви, видя падение главы своего, папы римского, связали свою судьбу с нами, народами своего языка». 29 мая 1848 года Народный уполномоченный комитет сербов Воеводины, формально являвшийся правительством отделившейся Воеводины, направил российскому императору челобитную с просьбой взять их под покровительство, подобно тому как он защищал христианские народы в Турецкой империи.
Хорватский бан Елачич, со своей стороны, отправил двух посланников, Ивана Кукулевича и Людевита Вукотиновича, в российское посольство в Вене. Оба принадлежали к ближнему кругу хорватского национального руководства. Они прибыли в Вену с секретной миссией, чтобы получить от российского императора, к которому они обращаются как к верховному правителю величайшей нации той же славянской расы, к какой принадлежат и хорваты, инструкции о том, как вести себя по отношению к революции.
Историки с опозданием узнали о существовании этой секретной миссии. Первый раз об этом сообщил русский историк в 1877 году, а затем в 1908 году; восьмистраничный отчет посольства был приобщен к исследованию и частично опубликован лишь в 1985 году. Бан Елачич обратился к российскому императору за советом, в каком направлении следует двигаться хорватам. Он считал, что хорватскому народу ближе всего политика, проводимая в Италии. В посольстве они получили решительный ответ, что российский император одобряет только ту позицию, которая ведет к сохранению империи Габсбургов. Аналогичный совет был дан и представителям Сербии в Воеводстве Сербия. Они ни в коем случае не могли рассчитывать на свержение старой австрийской монархии.
Это был переломный момент в развитии южнославянской революции. С той минуты сербы могли рассчитывать только на завоевание автономии с одним воеводством, которое должен утвердить австрийский император. В конце концов это и стало главным итогом всей революции, когда она в середине 1849 года утихла и закончилась. Вопреки этому направлению революции у сербов и хорватов, венгры стремились и в конечном счете преуспели в создании прочного союза с Германией. 3 августа 1848 года он был провозглашен решением венгерского парламента на тех же условиях, на которых был предложен немецкой стороной. Обе стороны говорили о необходимости объединения перед панславянской угрозой. Лайош Кошут[614], лидер венгерской революции, заявил в тот день в парламенте: «Славянский элемент стремится создать славянскую монархию от Буковины до Далмации, а они ненавидят венгров». Венгерский парламент таким же образом одобрил заключение союза с Польшей, как позднее и с Венецией. Парламент выступал в качестве представителя не только венгерского народа, но и принципов демократии во всем мире. Эта мания величия сопровождается риторикой защиты цивилизации от «казачьей дикости», как говорит сам Кошут. В официальных заявлениях сербы и хорваты изображаются недоразвитым народом, лишенным чувства прекрасного и созидательной жизни.
В революции 1848 года сербы воюют не только против врага, но и против самих себя, менталитета разделения на отдельные течения и вождей. В Воеводине власть находилась в руках патриарха Раячича, который придерживался правила, что нужно действовать постепенно и всегда в соответствии с советами из России. Главный комитет находился в руках энергичного, но недостаточно последовательного Джордже Стратимировича[615]. Комитет насчитывал 48 членов и был скорее представительным органом, который из-за громоздкого характера давал своему лидеру больше власти, чем мог использовать. Стратимирович вначале мечтал о всеобщей национальной революции сербов на Балканах. Главный комитет исполнял функцию дезорганизованного правительства по отношению к Народной скупщине как законодательному органу.
Местные власти состояли из народных комитетов, у сербов не было собственного национального дворянства, поэтому институт народного комитета всплывал на поверхность во всех крупных кризисах, вплоть до Новейшего времени. В каждом городе был свой комитет, но эта иерархия не была систематизирована. Существовали окружные комитеты, разветвлявшиеся вплоть до отдельных сел. В Хорватии сохранилась система венгерских жупаний, которые являлись выборными органами местной знати, «свободных королевских городов». Когда в 1833 году Дэвид Уркварт по пути в Сербию проезжал через Венгрию, он изучил избирательную систему жупаний в Венгрии и подсчитал, что процент избирателей, участвующих в выборах, выше, чем при голосовании за британскую палату общин. Это больше говорит о консерватизме британского парламента, чем о демократичности власти жупаний. В ходе революции 1848 года эта избирательная система была усовершенствована в условиях отмены феодализма решениями Государственного собрания в Венгрии и бана Елачича в Хорватии. В Среме, где проживало хорватское и сербское население, эти два органа сотрудничали. Хотя хорватизация католиков и не была завершена, во время революции она усилилась.
Бан Йосип Елачич. Художник И. Зах, 1860 г. Хорватский исторический музей
Помимо этого разделения между сербами Воеводины, аналогичная разобщенность существовала и между остальными сербами. Князь Милош Обренович и его сын Михаил пытались вернуться на сербский престол. Михаил был в России и уверял, что получил поддержку императора для восстановления власти династии Обреновичей. Одна группировка в Белграде склонялась к этому решению, но ее главному защитнику Вучичу-Перишичу все же удалось задержать князя Милоша в Загребе по пути из Вены, где из-за определенных финансовых уступок дошло до финансового скандала с Людевитом Гаем. Милоша изгнали из Загреба.