Сербию, в соответствии с личными пожеланиями Гитлера, «чтобы Сербия никогда больше не поднялась», вернули к границам до 1912 года. В ее составе, правда, оставался Банат, но это была чистая формальность, немцы держали эту часть Воеводины под своим управлением, так же как и стратегически важный район города Бор, например. Власть в Банате принадлежала местным этническим немцам, сербам позволено было иметь своего представителя во власти (подбана). Непосредственно после появления в Сербии немецких войск в городе Вршац была создана добровольческая дивизия СС из местных немцев[889]. Сербия не была суверенным государством, хотя формально и управлялась «советом комиссаров»[890]. В реальности власть принадлежала немецкому армейскому главнокомандованию на юго-востоке[891], где только в штабе было 700 служащих.
То, как была разделена Югославия, как были проведены границы по ее развалинам, и предопределило характер восстания сербов на этих территориях. С одной стороны, восстания ожидали все, с другой – никто его не планировал. Между коммунистами возникли скрытые противоречия, Владимир Бакарич вел переговоры с Миле Будаком[892], краевой комитет Македонии в полном составе, во главе с секретарем Методием Шаторовым[893], вступил в Компартию Болгарии. ЦК Компартии Югославии в Белграде пришлось посылать в Македонию своего доверенного человека, Лазара Колишевского[894]; тогда же в македонскую сферу ответственности перевели город Куманово с окрестностями, хотя изначально таких намерений не было. В Загреб был направлен Благое Нешкович[895], чтобы предотвратить попытки ЦК Компартии Хорватии (Бакарич, Хебранг, Матес, Копинич[896]) создать свою отдельную партию. Бакарич тогда получил строгий выговор, о чем в литературе почему-то практически не пишут. Ситуация эта повторится полвека спустя. Фридрих Вальтер, как называл себя тогда генеральный секретарь ЦК Компартии Югославии, приехал в Белград 8 мая. В Загребе остались его личный шофер и американский автомобиль, который ему прислала из США сестра[897].
Войска вермахта входят в захваченный Белград, апрель 1941 г. Архив Югославии
Милан Йованович Стоимирович отмечает в дневнике 16 апреля 1941 года, что Владислав Рибникар[898] говорил ему в Сараеве, где оба оказались, будучи мобилизованными в армию: «Виновных в этой трагедии нужно расстрелять как обычных преступников, тех из них, кто не сбежал и не дает сейчас издалека советы о том, как надо поднимать восстание в Черногории». На вилле Рибникара в белградском районе Дединье руководство КПЮ 7 июля примет решение о начале восстания. В Сараево Рибникара послал Генеральный штаб королевской армии, чтобы он начал там издавать газету «Политика»: в штабе считали, что именно Босния станет ядром сопротивления оккупантам. Из страха перед немцами Рибникар побоялся начинать издание газеты.
Солдаты вермахта грабят крестьянские дома в Сербии, 1941 г. Музей жертв геноцида
Те, кто не принял историческое поражение сербского народа, рассчитывали, что его судьба решится в союзе с СССР и Великобританией. Слободан Йованович после капитуляции Югославии выразился так: «До Рейна прошлое, до Вислы настоящее, оттуда и дальше – будущее». Ни один писатель никогда не давал своему народу более дельного совета. Германия до Рейна – прошлое, оккупированная Восточная Европа – реальность, но будущее зависит от великих сил вне этого немецкого круга.
Вопрос, поднимаемый современной исторической наукой: кто, где, когда и каким образом начал революцию 1941 года? Такая постановка вопроса сама по себе скорее уводит в сторону, чем дает заслуживающие доверия ответы. Один из возможных ответов: все, кто до начала войны, то есть до 6 апреля 1941 года, говорил, что лучше пойдут в гроб, чем будут рабами[899], стали участниками восстания после оккупации. Не было бы неправильным считать, что восстание началось до 6 апреля, поскольку первые конфликты с усташами имели место до этого. Основная причина восстания – протест против абсурдности уничтожения государства Югославия, исторически созданного кровью и потом многих поколений, на место которого в качестве балканского гегемона должна была прийти выдуманная Великая Хорватия – искусственно созданное образование, возникшее путем постепенного перерастания национализма элит в национализм массовый. Не только большая Хорватия, но и хорватский народ в принципе возник с запозданием, никогда в истории ему не доводилось играть такую значимую роль, которую ему преподнесли Ватикан и немецкие нацисты.
Последний довоенный номер «Политики», 6 апреля 1941 г. На карикатуре изображены серб, хорват и словенец; подпись: «Они говорят, что села горят, а мы просто жарим барашка!» Народная библиотека
Британские спецслужбы еще до начала Второй мировой изучали подготовку сербов к гражданской войне в случае оккупации. Вероятно, именно по этой причине в британское посольство в Белграде был направлен Джулиан Амери[900], военный корреспондент во время гражданской войны в Испании, ему был присвоен дипломатический ранг атташе, хотя статус его был неопределенным, занимался Амери в основном контактами с прессой. В мемуарах[901] он рассказывает о контактах с главой сербской Земледельческой партии Миланом Гавриловичем[902]. Когда принц-регент Павел убеждал Гавриловича отправиться послом в Москву, он в первую очередь обратился за советом к британскому правительству, и оно поддержало это назначение. Главным положением программы Земледельческой партии было создание Югославянской федерации сербов, хорватов, словенцев и болгар. Руководство партии, выбирая между партнерством с Германией и войной с нею, склонно было поддержать войну. Обсуждались также возможность свержения правящего режима и формирование нового правительства, которое называлось бы революционным правительством, а возглавить его должен был владыка Николай Велимирович[903]. Было понятно, что королевская армия не выдержит прямого столкновения с немцами в случае интервенции, поэтому Земледельческая партия предлагала с самого начала сосредоточить усилия на создании базы для гражданской войны. Из всех политических сил только аграрии последовательно работали над воплощением этой идеи, наряду с Генеральным штабом, создававшим официальные четникские структуры. После отъезда Гавриловича в Москву эту работу взял на себя Милош Тупаньянин[904]. Гаврилович полагал, что оккупанты легко подчинят себе города, но не смогут покорить сербские села. «Они живут наособицу, сами смогут себя прокормить, а леса и горы станут их защитой от гонителей», – говорил он Джулиану Амери. Гаврилович хотел, чтобы британцы немедленно прислали мобильные радиостанции и типографии, а два вагона оружия и амуниции тайно разместили в центре Белграда. Амери совершенно не был уверен в том, что полковник Дража Михаилович[905] серьезно работает над организацией партизанской войны. На одном из приемов он спросил Михаиловича об этом, но полковник довольно кисло ответил, что «все зависит от хода предшествующей военной кампании. Если все пойдет так, как идет, то страну ждет не вооруженное сопротивление, а капитуляция». Амери также получил информацию о том, что Михаилович даже после начала народного восстания в Черногории 13 июля «был уверен, что восстание преждевременно, но не имел возможности повлиять на настроения людей, а потому решил восстание возглавить». Историки еще не изучили роль Земледельческой партии в организации восстания (там, где восстание оказалось возможным). Амери знал, что вождь левого крыла этой партии, Драголюб Йованович, – человек левых взглядов, почти коммунист. Пока не исследован вопрос о том, как руководители восстания, не являющиеся коммунистами, загадочно исчезали, а потом были провозглашены народными героями.
Не нужно гадать, кто из двух вождей первым дал приказ браться за оружие. Это сделали действующие офицеры королевской армии, никем никогда не сосчитанные, распускавшие своих солдат по домам с оружием и приказом затаиться. Так же как Иосип Броз прибыл в Белград, а Драголюб Михаилович – на Равна-Гору, тысячи людей возвращались в свои родные места с приказом сберечь оружие, потому что оно им пригодится для войны. Много таких групп вооруженных людей уходило в сербские леса, но это само по себе еще не ведет к началу вооруженного восстания. Однако и недооценивать влияние этого фактора на дальнейший ход событий нельзя, восстание не может состояться, если у повстанцев нет запасов оружия.
Первое сербское сопротивление оккупации оказалось политическим, а не вооруженным. Это политическое сопротивление позднее вольется в четникское движение, как и многие другие группы. Неправильно утверждать, что четников создал их вождь полковник Михаилович, наоборот, это четникское движение создало Михаиловича. Четники – это своего рода содружество[906] различных сил, части которого сильно отличались друг от друга и так и не были никогда унифицированы. То же самое касается и коммунистов. Немецкая и хорватская полиция получили список членов Коммунистической партии. Мусульман и хорватов, оказавшихся в нем, вызвали на разговор, сказали им, что про них все известно, после чего отпустили. Сербских же коммунистов сразу расстреливали. Они были готовы поднять восстание, не дожидаясь приказа своего лидера, о котором они мало что знали, не знали даже его настоящее имя.
Главной причиной массового восстания и освободительной войны 1941 года стала резня сербского православного населения. Ученые пока не определились с тем, когда руководство новосозданного хорватского государства приняло решение о сегрегации православного населения, его изгнании и уничтожении. Некогда близкий к руководству усташей Бранко Елич[907] в мемуарах пишет, что еще во время итальянской эмиграции, во Флоренции и Риме, усташи восхищались турецкой ликвидацией армян во время Первой мировой войны, особенно их восхищало, что Кемалю Ататюрку это сошло с рук, как до него подобные вещи сходили с рук султанам и их пашам.
Все свидетельства очевидцев капитуляции Югославии и создания НДХ говорят о том, что было с первых дней понятно: наступает эпоха гонений на сербов и евреев. Сербские рекруты в Сараеве, пока королевская армия и органы власти еще существовали, видели, что десять тысяч местных евреев больше боятся соседей-мусульман, чем наступающую немецкую армию. Итальянский историк Сальваторе Лои[908] в сборнике документов и воспоминаний об итальянских военных операциях в Югославии в 1941–1945 годах утверждает, что «с конца апреля (бойня в Беловарском срезе) до первой половины августа 1941 года Хорватия представляла собой сплошное озеро крови. Учиненная хорватами резня – это самая варварская и самая сюрреалистическая страница в истории Второй мировой войны, превосходящая по своей жестокости истребление евреев, которое организовывал в Третьем рейхе Розенберг[909]».
Хотя НДХ и было формально и декларативно фашистским государством, по сути, усташское государство отличалось и от немецкого нацистского тоталитаризма, и от итальянского концепта «этического государства». Все идеологи независимой Хорватии подчеркивали, что их государство основывается на учении католической церкви из времен социального католицизма. Папская энциклика Rerum Novarum[910] 1891 года – это альфа и омега всех хорватских программ по обустройству государства. По сути своей хорватское государство – это «католическая диктатура» – такое определение ему дает Энтони Родс[911]. Этот тип диктатуры был более тоталитарным, чем в западноевропейских фашистских государствах. Он заимствовал из католической идеологии понимание демократии как декаданса, который неизбежно ведет к атеистическому обществу, а также традиционный антисемитизм, основанный на отрицании капиталистических отношений, которые миру навязывают англосаксы. Массовая поддержка, которую НДХ получило от простых людей, связана именно с верой в то, что это католическое государство и оно строит Царство Божие на земле, Civitas Dei. Католическое неприятие православия также было основой идеологии и политики нового государства, пронизывая всю его культуру. Ислам же воспринимался как гнездо хорватской нации, свойственная ему нетерпимость к православию помогла большей части мусульман принять тезис о том, что они часть хорватской нации, хотя и другой веры. Мемориал королю Петру I Карагеоргиевичу, который воздвиг Иван Мештрович посреди Загреба, пристроив три минарета, превратили в мечеть. Народ этот храм называл издевательски не джамия (мечеть), а «пижамия». Тем не менее вокруг этого символического объекта создавалось совершенно новое тоталитарное общество будущего.
Пристройка минаретов к «пижамии» в центре Загреба, 1941 г. Архив Югославии
Поскольку одной из основных целей геноцида было насильственное установление хорватской гегемонии в Боснии и Герцеговине и на побережье, особенно в районе Дубровника, хорватское руководство планировало создать в нижнем течении Неретвы огромный концентрационный лагерь. Итальянские военные не позволили этого сделать в Книнской Краине, поэтому хорватские власти построили лагерь на берегу Савы, в Ясеноваце. Рядом с главным концентрационным лагерем были размещены несколько лагерей поменьше, а на боснийской стороне реки, в Градине, было место массовых казней и захоронений. В районы с карстовым рельефом были направлены специалисты, чтобы оценить, можно ли в карстовых ямах (провалах) производить массовые захоронения местного населения. Одна из таких карстовых ям оказалась в ближайших окрестностях францисканского монастыря Хумац неподалеку от герцеговинского города Любушки. Другую обнаружили в окрестностях Дубровника (Хутово). Во всем мире о массовых захоронениях в карстовых ямах стало известно после того, как этим способом воспользовались югославские коммунисты в 1945 году в окрестностях Триеста[912].
В будущем ученым придется искать ответы на вопросы, связанные с геноцидом 1941 года в НДХ, на сегодняшний же день наука не может даже как следует сформулировать эти вопросы. В потоке литературы о геноциде доминируют исследования, посвященные событиям в отдельных селах, работы, в которых давался бы анализ событий в целом, отсутствуют. Связано это с тем, что большая часть подобных сочинений написана отставными офицерами, для которых принципиально важно установить, где именно убивали людей в их родном селе, у Черного Яра или у Белого Бугра.
Разведывательные службы итальянской армии своевременно докладывали о массовом истреблении сербов, но ни в итальянских дипломатических архивах, ни в документах о боевых действиях в Далмации, опубликованных итальянским военным историком Оддоне Тальпо[913] в 1985 году, не зафиксирован точный момент начала резни, как и то, кто принял решение о массовом геноциде. Хотя итальянским военным не удалось выяснить, где и когда начался геноцид сербов, им было известно, что командование усташей в Загребе распорядилось в конце августа закончить полную ликвидацию сербского населения к 6 сентября. Об этом сообщали итальянские осведомители в усташских концентрационных лагерях. Мужчин, женщин и детей необходимо было уничтожить, их дома, скот и прочее имущество «передать во владение мусульманским или хорватским семьям». Официальный историограф итальянского Генштаба приводит это донесение целиком, оно было отправлено в Рим 14 сентября 1941 года.
Резня была массовой, она полностью уничтожила социальные и моральные связи, которые делают совокупность людей обществом. Жертвами становились обычные люди, убийцами – их соседи другой веры, тоже обычные люди. Убийцы не носили униформу, не были толком организованы, их наскоро мобилизовали за пару дней до этого. Те, кому удалось спрятаться, могли услышать с мест исполнения казни голоса своих родичей, как и голоса их убийц – хорошо знакомые голоса людей, про которых и подумать было невозможно, что они возьмутся за оружие. А других людей, которым довелось пережить то время, до конца дней будут преследовать слова «как утята, как утята» – хорватские дети идут домой из школы и повторяют слова, услышанные накануне от родителей, о том, что православных детей бросали в карстовую яму и они летели как утята[914]. В итальянских архивных материалах есть свидетельства о том, что католические крестьяне во внутренних районах Далмации убивали православных соседей «со страстью», с энтузиазмом.
Усташи заставляют своих жертв копать себе могилу. Босанска-Дубица, 1942 г. Музей жертв геноцида
С первых дней оккупации, в апреле 1941 года, итальянские военные писали рапорты командованию о том, что цель хорватского государства – геноцид сербского населения. 10 июня 1941 года командование итальянской Второй армии сообщает в Ставку: «Хорватский ультранационализм, который не имеет никакого чувства меры, поддерживает режим насилия и террора, причем интенсивность их только увеличивается. Политическая борьба вдохновлена религиозной борьбой и является ее продолжением… Этот хорватский политико-религиозный конфликт становится все более варварским, усташи одержимы идеей мести и репрессий, которые сравнить можно только с самыми дикими временами Средневековья».
Историческая наука, как и итальянская военная разведка, располагает данными о том, что командование усташей в Загребе распорядилось закончить геноцид к 6 сентября, но не располагает данными о том, когда конкретно геноцид был начат. В последние дни мая 1941 года итальянские военные в Герцеговине сообщали, что «сербы во всей нашей зоне ответственности продолжают пытаться организовать революцию».
13 мая те же источники информируют, что в ответ на резню сербы поднимают восстание. Итальянские авиаторы с аэродрома в Мостаре предупреждают, что во всех селах на восточном берегу Неретвы формируются сербские отряды. В апреле начались вооруженные столкновения, на протяжении всего мая итальянцы отмечают восстания сербов как реакцию на резню, устроенную усташами. Итальянских военных особенно удивляло то, что кровавыми оргиями часто руководили католические священники. С того времени, как Муссолини провозгласил святого Франциска Ассизского самым итальянским из всех святых, его изображения оказались на знаменах сквадристов (чернорубашечников), и францисканцы на Балканах впервые в истории обратили свои копья против югославского государства.
Генерал Алессандро Лузано[915] в частном письме Муссолини, переданном дуче минуя службу протокола, детально описал зверства, которые сотворили усташи в селе Пребиловци. Он объезжал районы Герцеговины, примыкающие к Дубровнику, села Стоц, Любинье, Чаплина, где после отвода итальянских войск оставались наблюдатели и осведомители. Через три дня после бойни в Пребиловци Лузано видел в сельской школе гору тел убитых детей. Один ребенок еще был жив и в военном госпитале рассказал, что усташи изнасиловали учительницу и девочек начиная с восьми лет. Некоторым детям отрезали головы и пускали их по рядам, кишки развесили по классу, как гирлянды.
«Привели цыганский оркестр и заставляли цыган играть, пока шла резня. К вечному стыду нашей римской католической церкви, и один божий человек, приходской священник дон Илия Томас, во всем этом участвовал. В тот же день уцелевших женщин и маленьких детей сбросили в карстовую яму. Мужчины, которым удалось убежать, чувствовали себя потерянными, плакали и сожалели о том, что остались живы. Они готовы умереть и по своим боевым способностям стоят целой хорватской дивизии».
Усташи идут маршем. Загреб, 1941 г. Музей жертв геноцида
Карстовые ямы, использованные как массовая могила, как в Пребиловци, «находятся по всей Герцеговине, Боснии, Лике, Далмации. Истребление сербов достигло такого масштаба, что во многих районах загрязненными оказались источники воды. Из одного родника в окрестностях Попова-Поля, недалеко от ямы, в которую сброшены 4000 сербов, идет красная вода, я наблюдал это лично. На совесть Италии и нашу культуру падет несмываемое пятно, если мы, пока еще это возможно, не дистанцируемся от усташей, предотвратив обвинения в том, что мы поддерживали это безумие»[916].
Письмо генерала Лузано нашел и опубликовал сербский историк-эмигрант Лазар Костич[917] в 1974 году.
В таких исторических обстоятельствах первой сербской организованной акцией протеста стал мирный сбор подписей под петицией итальянским властям. После чего возникает группа сербских интеллектуалов и предпринимателей, которая в конечном счете вольется в четникское движение генерала Михаиловича. Причем некоторые из этих людей были диссидентами, противниками династии Карагеоргиевичей, а не ее сторонниками.
Сразу же после поражения Королевства Югославия группа сербских интеллектуалов и политиков из Герцеговины, Далмации, Черногории и Сербии пытается на политическом уровне поднять вопрос о пересмотре границ НДХ. Сербский активист из Книна доктор Нико Новакович начиная с 3 мая 1941 года вел переписку с итальянскими властями. Через четыре дня после начала этой переписки он привез в Сплит петицию с сотней тысяч сербских подписей, в которой итальянцев просили присоединить к Италии район Книна, забрать его у НДХ. Новакович сотрудничает с адвокатом из Оброваца Бошко Десницей. Обсуждалась и петиция от герцеговинцев, где из 120 000 населения половина подписала петицию. За герцеговинской группой стоит кружок интеллектуалов в Бока-Которской и Дубровнике. Доктор Новица Кралевич, профессор юридического факультета в Суботице, готовил петицию папе римскому Пию XII, после того как подобную петицию папе направил находящийся в изгнании король Петр. Министр иностранных дел югославского правительства в Лондоне Момчило Нинчич[918] был недоволен первой версией королевского протеста папе Пию XII, послание пришлось переписать шефу кабинета Воиславу Вучковичу. Первую версию готовили в политическом отделе правительства, Нинчич лично передал его «апостольскому делегату» при британском правительстве титулярному епископу Уильяму Годфри[919] в начале осени 1941 года. Папу проинформировали о преступлениях против сербов, «резне таких колоссальных размеров, что само существование сербского народа находится под вопросом». Как и протест интеллектуалов из Герцеговины, это обращение осталось без ответа. В окрестностях Гацко подобной же деятельностью занимался сенатор Сава Любибратич. Он с группой сторонников отправился в Цетинье, чтобы просить о присоединении Герцеговины к Черногории. В этой группе были историки Василь Попович и Васа Чубрилович, профессора Белградского университета[920]. Попович совершил самоубийство после того, как был арестован немецкой тайной полицией в Которе, а Чубриловича депортировали из Черногории в концентрационный лагерь.
Глава Римско-католической церкви Пий XII. DIOMEDIA / Granger
Главными инициаторами этой деятельности были доктор Доброслав Евджевич и генерал Илия Трифунович-Бирчанин[921]. Трифунович в межвоенный период руководил ветеранской (четникской) организацией «Сербская народная оборона», в Цетинье его сначала арестовали итальянцы, но потом он был отпущен на свободу и продолжил активную деятельность. Свои политические идеи Евджевич изложил итальянским властям во время открытых дебатов в Сплите 23 сентября 1941 года. Он выступил с позиции бывшего сторонника югославской идеи, каковым он и был до такой степени, что предлагал даже включить в Бановину Хорватия больше исконно сербских территорий, чтобы ослабить сепаратизм хорватов. При посредничестве Евджевича в Италию отправилась делегация сербов и мусульман, чтобы добиться аудиенции у Муссолини и передать ему петицию с подобными требованиями. Евджевич и люди его круга были уверены, что 60 % населения Боснии и Герцеговины возражают против включения в состав хорватского государства. Евджевич пытался доказать итальянским военным властям, что сербский народ поднял восстание из-за резни, устроенной хорватами, но по ходу дела протест все в большей степени приобретает коммунистический характер. Он утверждал также, что «к пропаганде королевского правительства в Лондоне сербы Старой Сербии абсолютно глухи, еще в меньшей степени она воздействует на боснийцев и герцеговинцев, у которых в нынешней ситуации, после всех изменений, не осталось никаких других устремлений, кроме мира». Династия Карагеоргиевичей дискредитировала себя в глазах сербского народа, уверял Евджевич, предлагая итальянцам создать антинемецкий блок, в который вошли бы венгерские, сербские, черногорские и албанские династии, под омофором итальянского короля.
Король Петр II Карагеоргиевич, апрель 1941 г. Исторический музей Сербии
Хорватские власти узнали о сборе подписей за присоединение Восточной Герцеговины к Черногории. Несколько общин в Герцеговине во всеуслышание объявили о том, что не считают себя больше частью НДХ. Сава Скоко[922] в работе о геноциде в окрестностях Гацко цитирует сараевскую газету «Нови лист», сообщавшую, что «в этих областях все идет по-старому, еще не вырвано с корнем ни одно бесплодное фруктовое дерево, которые здесь насаждала покойная и по злому умыслу созданная Югославия. Здесь некоторые сербы все еще надеются на какое-то чудо или хотя бы на то, что их объединят с будущей Черногорией… Мы этим бедолагам, этим самозваным, никем не признанным черногорцам хотим сказать следующее: ни пяди земли Герцег-Босны[923] мы никому не отдадим, а уж тем более мы не отдадим нашу землю не пойми откуда приехавшей вчерашней деревенщине и православной райе, это не их земля, и не им решать ее судьбу!».
Евджевич и Бирчанин в Сплите создали комитет, деятельность которого итальянцы поначалу терпели, а затем временно приостановили. И хотя эти действия не имели практически никакого влияния на историю народного восстания, их печать лежит на всех последующих событиях: коллаборация с итальянскими властями началась еще до того, как сформировалось четникское движение.
Здесь необходимо иметь в виду и фактор насильственного обращения в католичество. В октябре 1941 года итальянское Министерство иностранных дел оценивало число новообращенных католиков в хорватском государстве в четверть миллиона. Хорватский посол выразил правительству Италии протест по поводу того, что итальянцы поддерживают контакты с четниками. В ответ на это в Загреб был отправлен один из заместителей министра иностранных дел Лука Пьетромарки[924]. Его поразила грубость, с которой руководство Хорватии относилось к православной вере в принципе. Павелич сказал ему, что обращение в католичество всего православного населения – «фундаментальный момент его программы и что в успех этой миссии он верит слепо, не допуская сомнений и отлагательств». Редкими были случаи, когда в католичество обращали целое село, обычно крестили только детей до 12 лет, их матерям в крещении отказывали. Пьетромарки констатирует, что православные были затерроризированы католическими соседями и пытались через церковь спасти своих детей. По определению одного немецкого ученого, Хорватия стала «одним огромным баптистерием и одновременно с этим бойней». НДХ немецкая общественность воспринимала именно так.
Переход православных в католичество, без сомнения, имел исторические корни, настолько глубокие, насколько историк вообще может увидеть. Первые импульсы он получил после краха Российской империи в марте 1917-го и прихода к власти большевиков в ноябре того же года. В Ватикане существовала специальная Конгрегация по делам восточных церквей, в Риме возникают несколько организаций для продвижения католичества на восток. Названная конгрегация 17 июля 1941 года обратилась к хорватским епископам в НДХ с заявлением о том, что «есть большие надежды на обращение невоссоединенных» православных верующих. Науке неизвестно, когда эта идея начала воплощаться в реальность и достигла невероятного размаха. Другие причины насильственного окатоличивания не имеют прямого отношения к религии, разве что в том смысле, что именно религия является своего рода водоразделом нации. На большей части территорий НДХ хорватское национальное сознание еще не консолидировало проживавший там народ. Насильственное обращение в католичество стало инструментом построения национальной идентичности.
Дефицит у хорватского народа этнического единства, его замещение через принадлежность к религиозному объединению, характерному для Центральной Европы, навсегда останется характерным для хорватского национального сознания. В марте 1944 года доктор Оттон Кнезович[925], францисканец, один из идеологов хорватского радикального национализма, пишет поглавнику Павеличу о том, что «далматинцы – раса, возникшая от смешения разных этнических компонентов, они никогда не были хорватами… Этих людей необходимо расселить по Боснии, Славонии и Хорватии, причем не больше трех семей в одном месте… Только так мы сможем создать поколение чистых хорватов». Если обратиться к статистике, получается, что огромная часть населения Далмации на тот момент участвовала в коммунистическом движении, и даже группы генерала Михаиловича превосходили по численности тех, кто встал с оружием под знамена НДХ.
Усташский функционер и католический монах Петр Беркович «перевел» в католическую веру в 1941 году несколько тысяч сербов, пытавшихся таким образом спасти свою жизнь. Музей жертв геноцида
Террор стал причиной создания отрядов повстанцев. Прежде чем появились такие отряды, крестьяне должны были замесить для них тесто. Повстанцы в Сербии, Черногории и на территории НДХ самоорганизуются в первую очередь именно на селе. Группы возникают вокруг военных, которые вернулись домой с фронта со своим оружием. Первые четникские отряды часто собирают по году рождения участников – «первая чета, вторая чета и третья чета». Во многих районах невозможно установить, где был сформирован первый отряд. В Герцеговине первый четникский отряд был собран в селе Удрежне под Невесинье, где усташи за день до того, 2 июня 1941 года, устроили резню сербских жителей. Петар Самарджич[926], офицер королевской армии, позднее произведенный в четникские воеводы, пришел в село с красным флагом в руках и приказал, чтобы селяне создали вооруженный отряд и выбрали командира.
По поводу флага известно, что это был «привязанный к древку красный платок». В итальянских донесениях содержится информация от сербов, перебравшихся в Далмацию из боснийского Грахова, они сообщили, что использовали красный флаг как символ сопротивления, а не как коммунистическое знамя. В этом же смысле сербский национализм использовал красный флаг еще во времена Аннексионного кризиса 1908 года. Офицер Петар Самарджич, крестьянин левых взглядов до войны, станет четникским старейшиной и будет ликвидирован коммунистами. Есть мнение, что все старейшины четников, близкие по взглядам к коммунистам, которых, как правило, не назначали, а выбирали простые люди (Саво Белович в Герцеговине, Младен Стоянович в Боснийской Краине и многие другие), были позднее убиты людьми из титовского штаба. Современные дискуссии историков о том, сотрудничали ли четники с оккупационными властями, не имеют смысла. Конечно же, сотрудничали. Коллаборация с вражескими властями является традицией четникского движения начиная с его возникновения в 1904 году. Во время Топлицкого восстания 1917 года четникские предводители совершили то же самое, что один из них, Коста Печанац[927], повторил после немецкой оккупации в 1941 году. Вопрос исключительно в том, кто отдавал распоряжения о коллаборации. Немцы отказывались сотрудничать с четниками вплоть до второй половины 1943 года. Но после этого сотрудничество четников с немцами стало бы очевидным любому, кто оказался бы в долине Неретвы, в сербской или черногорской глубинке.