полная версия

Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала

С приходом Милана Стоядиновича на пост премьер-министра потерпели крах идеология и политическое наследие королевской диктатуры 1929 года. Во внешней политике он пытался найти какую-либо реальную поддержку путем переговоров с фашистскими государствами – Италией и Германией. Стоядинович объяснял сотруднику Министерства иностранных дел Иво Андричу, писателю: обвинения в германофильстве не принимают в расчет ситуацию, что родилась новая Германия. «Я должен быть осторожен с Германией, потому что не хочу в одиночестве встречать этого дракона на Дунае». По этой причине распалась Малая Антанта: за ней не стояла ни одна великая держава. Когда Чехословакия подписала союзный договор с СССР, Югославия отказалась урегулировать отношения с советским правительством.

Как отметил в дневнике политический соратник Стоядиновича Милан Йованович-Стоимирович^[840], во время визита в Турцию в октябре 1936 года Кемаль Ататюрк на банкете загнал Стоядиновича и российского посла в один угол: «Договаривайтесь. Россия и Югославия должны быть вместе. Стыд! Братья!» По Мюнхенскому соглашению, подписанному в сентябре 1938 года, Франция и Великобритания сдали Чехословакию. Последнее заседание Постоянного совета Малой Антанты состоялось в Бледе 28 августа 1938 года, после чего союз распался, как будто никогда и не существовал.

В поисках некой волшебной формулы для более твердой опоры в международных отношениях Милан Стоядинович 25 июня 1935 года подписал договор – конкордат – с Ватиканом. Текст соглашения был опубликован через год. Скупщина сначала отклонила его, затем приняла с небольшим перевесом голосов «за», в сенат договор не попал и остался нератифицированным. Стоядинович видел, какую власть имела церковь над католиками в югославском государстве, и полагал, что такой ценой сохранит государственное единство. Он ругал Сербскую церковь за ее незрелых и необразованных епископов. «А среди них есть и идиоты», – отмечал Йованович-Стоимирович. Против конкордата выступала не только Сербская православная церковь, но и весь образованный мир, простые крестьяне. Против него выступала Радикальная партия, а также югославские масоны. Патриарх Варнава^[841] в канун нового, 1937 года произнес в Кафедральном соборе речь против конкордата: «Мы освободили и обустроили эту страну, чтобы нас презирали и относились без равноправия. Мы больше не допустим, чтобы так было. Мы пожертвовали всем: флагом, гербом… Мы требуем равноправия. Иначе я сложу голову за свою паству». Когда он вскоре заболел, народ был уверен, что его отравили католики, потому что перед этим в Сремски-Митровице одна женщина подала ему стакан воды.

Милан Стоядинович, премьер-министр Королевства Югославия, в предвыборной поездке. Воеводина, 1938 г. Музей Югославии

Конкордат 1935 года был не просто обычным соглашением католической церкви с какой-либо страной. Это была попытка передать католической церкви такие вопросы, как воспитание католической молодежи, назначение религиозных наставников в школах, истинное распространение веры, установленная законодательно обязанность родителей крестить детей в смешанных браках в католической вере, а не по договоренности родителей. Широко открывались двери для идеологической и политической сети «Католического действия». Протесты православных верующих вызвали кризис в стране. Жандармерия разгоняла шествия верующих, а во всех городах постоянно проходили «кровавые литии». Когда в июле 1937 года этот кризис достиг пика, страна оказалась на грани гражданской войны.

При помощи конкордата Стоядинович хотел добиться исключительных политических выгод. Научные исследования не завершились после подтверждения его намерений относительно решения хорватского вопроса. С 1936 года церковь, учредив в Хорватии общество «Чистое католическое действие», разорвав отношения с Хорватской крестьянской партией и уйдя от ее политики решения хорватского национального вопроса, а также поддержав «революционный подход» движения усташей, начала разрушать югославское государство изнутри. В ноябре 1936 года Стоядинович был уверен, что князь Павел не будет вести переговоры с Мачеком. «Возможно, они будут вестись и не с Мачеком, а с кем-то другим. В основном переговоры будет вести Югославский радикальный союз, когда пройдут выборы в общинах», – записал Йованович-Стоимирович этот разговор в дневнике. Говорили, что он хотел «ампутировать Хорватию» с согласия Ватикана и Италии. Эти исследования до сих пор не принимались во внимание. Возможно, поэтому остался нераскрытым некий ключ, который помог бы лучше разрешить югославский кризис.

Полицейские задерживают участника «кровавой литии» («кровавого крестного хода») – сербского священника, который идет с порванной хоругвью, 1937 г. Народная библиотека Сербии

Не должно быть никаких сомнений: Стоядинович считал, что будет вести переговоры в Риме, но не обязательно с Хорватской крестьянской партией, а с лидерами усташей, которых поддерживало как фашистское правительство, так и папа римский. В этом смысле тот факт, что он договорился с итальянским правительством о возвращении в Хорватию 260 усташей, следует рассматривать в новом свете. О чем можно было бы договориться с ними, сказать сложно. Идеологический завет этого движения, что усташи являются защитниками всей западной цивилизации на реке Дрине, не всегда принимался во внимание их лидерами. Младен Лоркович^[842], один из усташей, вернувшихся из ссылки, в работе о земле и хорватском народе (1939) писал, что необходимо укрепить внутренние районы за Дубровником и долину реки Неретвы при помощи хорватского населения. Журнал католической церкви «Хрватска смотра» («Хорватский обзор») перед окончанием мирного периода, перед созданием независимого государства писал о необходимости исправить при помощи колонизации и политики историческую аномалию, что 50 километров территории между Далмацией и Хорватией населяют православные сербы. Тем не менее вывод, что Стоядинович полагал, что сможет решить хорватский вопрос и без Хорватской крестьянской партии, является довольно смелым. Пока эта «органическая аномалия» не будет исправлена, «скелет хорватского организма никогда не выпрямится и не встанет наконец на ноги».

Крах Чехословакии в 1939 году и провозглашение Словакии независимым государством стали роковыми для Югославии. Йованович-Стоимирович записал в дневнике 12 февраля 1936 года, что «на территориях рядом с Косовом (Македония) серьезные беспорядки. Государственная власть в Хорватии в агонии. Белград похож на человека с зудящими ампутированными конечностями. Хорватия уже сама себя ампутировала психологически и политически, как и Словения». В конце марта он записал, что Мехмед Спахо использует для подъема арнаутов исключительно религию, «а арнауты через религиозную автономию приходят к национальному самосознанию. Ферат Драга утверждал, что он может в любой момент привести в Косово 300 000 арнаутов и все, вплоть до Скопья, принадлежит арнаутам». В Боснии объединялись хорваты и мусульмане, и сербы чувствовали себя там, как до 1914 года. Македонцы, ощущавшие себя сербами, сами предлагали разрешить использовать местное наречие в официальном обиходе, ввести для провинции название Македония, а поэт Коста Рацин^[843] получил государственную помощь в размере 5000 динаров на сборник стихов на местном языке. В интервью в Лондоне лидер Хорватской крестьянской партии Мачек предлагал решить хорватский вопрос в форме конфедерации: личная уния как единственная связь с Сербией, включая независимую хорватскую армию. В Словении с симпатией относились к гитлеровскому аншлюсу Австрии, и идеолог Коммунистической партии Эдвард Кардель в книге о словенском национальном вопросе (1939) писал, что «странное настроение» охватило «крестьянские массы» и существует опасность, что «слабая политика может легко развернуть словенский народ в объятия реакции». Решение вопроса хорватской автономии стало необходимостью.

Наряду с этим кризисом идеологии и политики унитарной Югославии трещина возникла и в сербском национальном единстве. Один из лидеров Демократической партии Милан Грол^[844] в работе «Искушение демократии» (написана в Лондоне в 1942–1944 годах, завершена в Белграде в 1945-м и опубликована в 1991 году) подозревал правительство в том, что оно виновато в растущих разногласиях между Воеводиной и Сербией. Так было в Черногории и Боснии и Герцеговине. Он пришел к верному выводу, что эти различия вытекали в том числе из экономических причин. В то время как сербы в северных районах были недовольны низкими ценами на производимое ими зерно, в Черногории, которая его покупала, жаловались, что цены слишком высоки. С того момента, как в 1936 году Коминтерн начал публиковать философские трактаты об особой австрийской нации, черногорский сепаратизм все больше окрашивался в красный цвет. Владимир Чорович писал, что в Боснийской Краине ощущался рост так называемого врбасского патриотизма.

Повсюду среди сербов ощущалось, что партийная структура, унаследованная из предыдущего века, уже не отвечает новым потребностям. Грол писал, что разочарования высказывались с обеих сторон: «Из освобожденных провинций в Сербию и из Сербии в освобожденные провинции. И одна, и вторая сторона своими ценностями в период перед освобождением обещали больше, чем после освобождения дали друг другу. Сила старой, докумановской Сербии^[845] была поднята исключительной активностью сербского народа в тот исторический период, а также живой памятью тех, кто с другой стороны границы устремлял взоры на Сербию. И тогда, по сути, объединение было более полным, чем в одном государстве».

Повсюду ощущалось подспудное стремление к левым партиям, которые превращали чрезвычайно одаренных и образованных интеллектуалов в государственных деятелей. Организованная на принципах конспирации, Коммунистическая партия была в этом скорее препятствием, чем стимулом. С 1937 года маниакальное сокрытие любых следов деятельности стало стратегическим императивом. Коммунистические лидеры, даже когда они выходили на поверхность, превращались в неубедительные мраморные памятники неизвестному герою. Когда люди из армии и правительства пытались использовать кого-либо для сближения с Советским Союзом (например, будущего историка Николу Петровича), они делали вид, что ничего не знают о югославском коммунизме.

Левое крыло Земледельческой партии под руководством Драголюба Йовановича, превратившееся в партию после съезда в Чачаке в 1928 году, страдало старыми недугами сербской демократии. И здесь вожди были в большей степени теоретиками, чем активистами, способными зажечь своих крестьян. Никто в такой степени не ценил важность книг, как неграмотный сербский крестьянин, не читавший их. Он верил, что откроет в них то, чего не увидел на партийных собраниях. Карикатуристы изображали членов Сербской аграрной партии с крестьянскими сумками поверх фраков.

Следствием этого факта стало то, что общество само не предлагало столь необходимую альтернативу, и все сводилось к умениям князя-регента и узкого круга политиков старого толка искать в решении хорватского вопроса спасительное лекарство от всех прочих болячек государства.

Князь Павел сместил Стоядиновича, и мандат на формирование нового правительства получил Драгиша Цветкович^[846]. Его окружение было недовольно тем, что Стоядинович по собственной инициативе вел в Риме переговоры об «ампутации Хорватии», и в декабре 1938 года Народная скупщина его сняла с должности. Цветкович был второстепенным политиком, не обладавшим прочной репутацией среди сербского народа. В марте 1939 года Йованович-Стоимирович со злостью записал в дневнике, что новый премьер-министр «дерется со своей женой» и сбежал с виллы в Дединье. Не способный урегулировать отношения с супругой, Цветкович 26 августа 1939 года с легкостью достиг соглашения с хорватским лидером о создании Хорватской бановины, которое веками оставалось недостижимым, а в ту же ночь в Москве был подготовлен союзный договор – пакт Молотова – Риббентропа. Успели в последний момент.

Хорватская бановина была образована путем объединения Савской и Приморской бановин, к которым были присоединены уезды Дубровник, Шид, Илок, Брчко (Дервента), Градачац, Травник и Фойница. Хорватов такое решение не удовлетворило, в Загребе ходили слухи, что Мачек переехал в Белград, где купил дом. Они требовали больше, чем было согласовано: собственную администрацию, право проводить экономическую, судебную, спортивную и социальную политику. Они требовали передать им Которский залив, предоставить автономию Боснии и Герцеговине, собственную денежную единицу (куна, бановац, баница и мелкая монета новчич). Общий правитель назначал бана, первым баном князь Павел назначил Ивана Шубашича, салоникского добровольца. В новой бановине насчитывалось 4 400 000 жителей, из которых меньшинства составляли мусульмане (168 000) и сербы (866 000).

Создание хорватской автономной бановины не разрешило внутренний кризис югославского общества. Политические партии усиливали свои партийные войска. В противовес хорватской Крестьянской страже сербы создали в Лике свою собственную Сербскую стражу с шайкачей в качестве символа. Организация «Чистое католическое действие» под руководством архиепископа Степинаца заправляла всем в хорватском обществе, а не Хорватская крестьянская партия. После заключения соглашения об образовании бановины (1939) последняя прекратила свое существование в качестве ведущей политической силы в хорватском обществе.

В сербской исторической науке, как и большей частью в мировой, бытует убеждение, что лидер той партии и она сама были переходным фактором к созданию независимого государства после оккупации Югославии в апреле 1941 года. Тем не менее партийные функционеры с 1936 года жаловались на то, что теряют поддержку в народе и что массами начала овладевать тайная организация усташей. Возможно, ближе к истине была бы оценка, что Хорватская крестьянская партия с соглашением об автономной бановине перестала действовать по сепаратистской программе и превратилась в парламентскую, такую как партии христианской демократии в странах Западной Европы. Эта партия с заключением соглашения 1939 года потерпела историческое поражение. В результате этого была дестабилизирована вся Югославия. На территориях Далмации, Герцеговины, Хорватии и Славонии, где проживало смешанное сербскохорватское население, начались конфликты, выглядевшие для очевидцев прелюдией к гражданской войне. Хорватскую сторону возглавляло движение усташей. Непосредственно перед войной, в 1941 году, произошел вооруженный конфликт в деревнях близ городов Невесинье и Имотски. Усташский репатриант Миле Будак^[847] основал в Загребе газету усташей «Хорватский народ», идентичную по названию, идеологии и методам газете Муссолини в Риме. Все учреждения культуры, в первую очередь Матицу Хрватску, возглавили деятели из числа усташей.

Границы Хорватской бановины, 1939 г.

Одной из жертв соглашения Цветковича – Мачека стало мусульманское движение Мехмеда Спахо. Это был первый, но и единственный случай, когда мусульманская интеллигенция пыталась самостоятельно выстроить свою этническую идентичность внутри народа, в котором сформировалось это религиозное сообщество. В нем ведущую роль как раз брала на себя новая интеллигенция, выросшая в югославских учебных и культурных учреждениях. Его цвет прошел через мусульманское студенческое общежитие «Гайрет» в Белграде. Еще в университетских аудиториях эти молодые люди оставили о себе хорошее впечатление. Это было первое большое поколение боснийских мусульман, воспитанное в соответствии с нормами европейской культуры. Когда позднее эта группа сформировалась, Меша Селимович^[848] был в ней знаменосцем, братья Хумо, поэты, Хасан Бркич, юрист, Нияз Диздаревич, Недим Филипович^[849], позже ставшие признанными учеными, представляли в восточных исследованиях и югославской дипломатии поколение, которое вводило боснийских мусульман в югославское и европейское сообщество. Для смены поколений было еще слишком рано. В то же время главными их противниками были группа в организации «Эль-Хидайе» и газета «Свой своему». Их возглавляли богословы, получившие образование в центре исламских богословских исследований и, в тот период, исламистской идеологии в главной мечети Каира. Это было ядро с резкими антисемитскими и пронацистскими настроениями. Из него непосредственно перед войной 1941 года родилось движение «Молодые мусульмане», которое с бо́льшим успехом, чем его партнеры, ориентированные на югославизм, пыталось создать основы боснийского мусульманского самоопределения вне югославской традиции. Когда-то великая партия Мехмеда Спахо – Югославская мусульманская организация – после смерти лидера направила мусульманский корабль под руководством Джафера Куленовича^[850] в хорватские сепаратистские воды, оттуда в фашистское государство, а дальше в безобразный компромисс и забвение. Большинство мусульманского населения, как и любое незащищенное религиозное меньшинство, поворачивалось в сторону победителя, в том числе по причине очень слабого осознания славянской идентичности среди простого народа.

В ответ на крах движений и партий, пытавшихся после 1918 года создать югославское единство без внутреннего религиозного разделения, сербская интеллигенция собралась вокруг самого видного деятеля – Слободана Йовановича^[851]. В то время самое яркое сербское перо, он пытался остановить сербский упадок на некой реалистичной линии. Йованович ясно видел и писал, что югославское унитарное государство рухнуло потому, что Сербия потеряла свою силу в войнах до 1918 года, и в первую очередь потеряла самое живое поколение в своей истории. «Понесшая огромные человеческие потери, измученная сверхъестественными усилиями, Сербия должна была отдохнуть. И все зло послевоенное не от ее наличия, не говоря уже о какой-то якобы гегемонии, а от того, что в нашей послевоенной общественной жизни Сербии не было. Без ее мудрости и великодушия, ее свободы и дальновидности сложно было представить, что будет иначе». В феврале 1939 года Слободан Йованович сказал писателю Йовановичу-Стоимировичу: «Нам нужно сократить нашу сербскую зону и закрепить ее, то есть действовать как князь Милош, когда он вернул всю сербскую активность в границы Белградского пашалыка. Иначе мы измотаемся в борьбе с хорватами и окажемся в трудном положении. Я, например, считаю, что Македония уже потеряна». Он видел, что за югославскими католиками «стоит лаборатория идей, называемая Ватиканом».

Когда в 1937 году был создан Сербский культурный клуб, его основной задачей было разработать национальную программу на будущее. Он выпускал газету «Сербский голос», но наиболее значительная деятельность велась с клубной трибуны на лекциях видных интеллектуалов. Послевоенная политика давала этому явлению неверную оценку, видя в этом сообществе центр великосербского заговора. Некоторые лекции были о Великой Сербии, но сам Слободан Йованович прочитал лекцию и выразил в ней убеждение, что хорваты не разрушат югославское государство, поскольку имеют слишком длинное побережье, которое великие державы у них отнимут. Если бы хорваты вели себя в соответствии с некой логикой, а не на основании религиозного фанатизма, который ей противоположен, вероятно, все было бы так.

Составление окончательного проекта решения сербского национального вопроса началось с обсуждения вопроса о «сербских землях» 24 ноября 1939 года. В 1940 году был подготовлен проект декрета о «сербских землях». Столица должна была разместиться в Скопье, в состав этого автономного государства вошли бы все территории в составе Югославии, не входящие в Хорватскую бановину. Предполагалось, что это автономное государство будет иметь короля и парламент – сабор – в качестве законодательных органов. Бывшие бановины должны были превратиться в области с собственными собраниями – скупщинами – и великими жупанами. Все это осталось в черновиках и на бумаге, а официальная политика всех правительств с того времени и до 1992 года считала, что этот клуб нанес больше вреда югославскому единству, чем хорватский сепаратизм.

Слободан Йованович, сербский политик и ученый, на самой крупной купюре современной Сербии в 5000 динаров, 2003 г. Йованович основал Сербский культурный клуб, провозгласивший доктрину: «Сильный сербский народ – сильная Югославия»

Проект «Сербские земли» разрабатывала интеллигенция в статьях «Сербского голоса» и лекциях в Сербском клубе. Несмотря на всю убежденность в том, что он соответствует исторической традиции и состоянию самосознания народа, это все же было дитя паники. Было неясно тогда и останется очень туманным в будущих исследованиях, кто сдвинул границы хорватской этнической территории. В Боснии и Герцеговине сербы имели абсолютное большинство в 28 уездах, мусульмане в 13, а хорваты в шести, в дополнение еще к шести, где у хорватов было относительное большинство. «Сербский голос» писал, что эти границы созданы «методом грабежа», потому что 13 уездов входят в хорватскую этническую территорию в Боснии и Герцеговине. Сразу вслед за хорватами главный мусульманский лидер того времени, преемник Мехмеда Спахо, в праздничном, байрамском^[852] номере сараевской «Правды» от 3 мая 1940 года потребовал, чтобы Босния и Герцеговина также была возвращена в свои «исторические границы» по реке Дрине на востоке. В качестве «сербских земель» «Сербский голос» указал Сербию (с Македонией и Косовом), Черногорию, Воеводину, Боснию и Герцеговину, Лику и части Далмации и Славонии.

Это было время, когда во всех сферах общественной жизни, как в культуре, так и в политике, ощущался рост роли коммунизма в сербском и югославском обществе. Причиной этого были не какие-то успехи югославских коммунистов, не улучшение экономического прогресса и не увеличение числа рабочих в обществе. Если бы это зависело только от югославского коммунизма, он бы сам по себе исчез после 1920 года. Движение было закрыто полицейским запретом, условия нелегальности и преобладающий процент интеллигенции во всем, что делает движение живым, были факторами, выступающими против усиления коммунизма. Меньше всего этому способствовало назначение новых руководителей во главе этих уязвимых организаций – просто потому, что о них никто не знал.

Югославский коммунизм добивался успеха, потому что после великого финансово-промышленного кризиса в капиталистическом мире он везде добился успеха. Даже итальянские фашисты исходили из того, что великий крах Нью-Йоркской фондовой биржи в 1929 году был кризисом системы. Экономические успехи Советского Союза, независимо от того, что они в большей мере были выражением промышленного прогресса крестьянской страны, чем выражением преимуществ коллективизации, стали вдохновляющим примером по всему миру. В 1936 году ведущий мировой экономист того времени Джон Мейнард Кейнс писал: «Я совершенно уверен в одном: если коммунизм добьется каких-либо успехов, он добьется их не как лучшая экономическая методика, а как религия… современный капитализм совершенно нерелигиозен, не имеет внутреннего единства и очень часто общественного духа».

Пройдет много времени, прежде чем сербская молодежь перестанет верить в коммунизм. На этих крыльях он достиг всего: завоевал молодежь, убедил, что отсталая аграрная страна может модернизироваться самостоятельно, что можно работать без материального вознаграждения, сгорать на работе только ради значка ударника. Больше всего религия сербского коммунизма была связана с решением национального вопроса. Йованович-Стоимирович отметил в дневнике в 1939 году, что у сербских коммунистов «больше сочувствующих, чем постоянных членов… Литература принадлежит им, как и вся молодая интеллигенция». Встретившись с этим духом веры в то, что наступает время коммунизма, сербский национализм заранее проиграл битву, и в этом корень его бессилия во время Второй мировой войны. Его победили не югославские коммунисты, а мировой коммунизм как новая вера в более справедливый индустриальный мир будущего.

Королевская диктатура затронула и сербский коммунизм, хотя в такой национальной форме он не существовал. В 1932–1934 годах происходит обновление Коммунистической партии Югославии. Задачи, которые ставил Коминтерн мировым коммунистическим организациям, и здесь были приняты без колебаний и возражений. Меньше говорится о Югославии как о «версальском творении», созданном мировым империализмом в качестве звена «санитарного кордона» против молодого советского государства. На общенациональной конференции Коммунистической партии в Любляне принимается программа создания широкого Народного фронта антифашистских сил. С большим энтузиазмом его превратили в политический флаг на пленуме в Сплите в июне 1935 года. И далее речь шла о том, что принцип национального самоопределения является основным правилом решения национального вопроса в Югославии, но сам по себе, без права на отделение, он не имеет никакого значения. Иными словами, национальный сепаратизм и далее оставался главным союзником, но союзником по инерции. В книге о национальных вопросах в Европе, вышедшей в Москве в 1934 году, И. Д. Левин^[853] высказывал мнение, что 61 % территории Югославии находится под сербской оккупацией.

Имеет значение и тот факт, что Коминтерн с 1936 года начал поддерживать идею австрийской нации, ибо только с ней можно было сохранить государственную независимость Австрии. Не случайно первыми, кто перенес это на Черногорию, были словенские коммунисты, а Сима Маркович отрицал это в дебатах по национальному вопросу. До 1952 года католическая церковь в ежедневных литургиях желала долгой жизни династии Габсбургов. На консультациях в Москве в июне 1936 года группа коммунистических лидеров приняла резолюцию в поддержку программы превращения Югославии в федеративное государство, при этом исторические провинции избирали бы свои собственные парламенты – скупщины. В соответствии с этими изменениями независимыми стали коммунистические партии Хорватии и Словении, и таким образом советская модель была принята полностью: на Украине и в Белоруссии существовали собственные отдельные центральные комитеты, а в России нет, поскольку объединенная советская система считалась также и российской. Сербы не получили отдельной партии, потому что югославская организация принадлежала им.

Из-за чисток, охвативших югославский коммунизм, как и всякий другой в мире, Коминтерн усилил в нем свое влияние. В 1937 году главой партии был назначен на тот момент уже проявивший себя партийный деятель Иосип Броз. Поскольку руководители были известны только под политическими псевдонимами, даже это имя по-настоящему не было известно. В ходе чисток пострадало около 800 югославских коммунистов и несколько генеральных секретарей. Только на V национальной конференции партии в пригороде Загреба Дубраве 19 октября 1940 года был окончательно сформирован Центральный комитет и принята политическая программа. Через несколько месяцев, в середине 1940 года, были проведены собрания «областных организаций» Сербии, Черногории, Македонии, Боснии и Герцеговины, Воеводины, Далмации, а также «региональных организаций» Косова и Метохии. В то время Югославская коммунистическая партия насчитывала около 6500 членов и 18 000 членов организации коммунистической молодежи. Однако на самом деле они были гораздо сильнее, чем можно предположить по их общему числу. К 1939 году число членов партии выросло до 8000. Светозар Вукманович Темпо^[854] только в 1943 году узнал, что в 1940-м был избран в узкое руководство.

Коминтерн создавался как штаб мировой революции. Второй конгресс Коминтерна, Москва, 1920 г. DIOMEDIA / TASS Archive

В научных исследованиях так и не были достоверно распутаны все нити, вплетенные в окончательный вариант федеративного югославского государства, воплощение которого начнется 1943 году. Ситуация не была благоприятной для черногорской нации, как и для македонской, а Далмация для всех достаточно убедительно выглядела особой частью объединенного хорватского общества. Для 800 000 албанцев в то время так и не было ясного ответа на вопрос, куда же им вклиниться. Вероятно, первый проект исходил от Р. У. Сетон-Уотсона, который в ноябре 1932 года в Загребе при очередной попытке сформировать оппозицию в государстве предложил организовать Югославию как федерацию со Словенией, Хорватией (объединенной со Славонией и Далмацией), Боснией и Герцеговиной, Воеводиной, Сербией, Черногорией и Старой Сербией. В то время Косово и Метохия еще не имели ни административной, ни этнической идентичности. Идея черногорской нации была навязана из Коминтерна, подобно тому как была навязана идея австрийской нации.

В руководстве югославских коммунистов самым значимым было имя генерального секретаря. Лишь очень немногие знали, что псевдоним Вальтер принадлежит Иосипу Брозу. Он попал в плен как солдат армии Габсбургов и присоединился к русскому большевизму, при этом женился на 14-летней в православной церкви, а это значит, что он перешел в православную веру. Один историк раскопал еще несколько подобных связей. Когда в 1937 году Броз стал генеральным секретарем, он находился в Париже, чтобы организовать отправку югославских добровольцев на гражданскую войну в Испании^[855]. Коминтерн постановил, чтобы их число не превышало 3000. Возможно, более важной его задачей была слежка за деятельностью троцкистов, как тогда в основном называли людей, выделявшихся из общего движения. Преследование троцкистов в период до начала войны в 1941 году, а также в первый год после начала вооруженной революции не было безосновательным. Хотя еврейские интеллектуалы (Отто Бихали-Мерин, Оскар Давичо, Эрих Кош^[856]) практически равнодушно относились к текстам Жида и Кёстлера^[857], этот дух витал в воздухе. Какова была истинная причина того, что великий писатель Мирослав Крлежа откололся от югославского коммунизма, хотя прежде он был его главной интеллектуальной гордостью, политически обусловленная наука так и не выяснила. Было много хвастовства и ругани. Из-за конфликта с католическими священнослужителями в Загребе Крлежа бежал в Белград, где при советской финансовой поддержке издавал журналы «Данас» («Сегодня», 1934) и «Печат» (1939), он свел счеты с ранним коммунистическим догматизмом в оказавшем в то время огромное влияние полемическом сочинении «Диалектический антиварвар» (1939). Само название было заимствовано из эссе Эразма Роттердамского XVI века. Поскольку в «Балладах Петрушки (Петрицы) Керемпуха»^[858] (изданы в Любляне в 1936 году) он говорит, что «только Старец имел право», можно сделать вывод, что его позиция по решению хорватского национального вопроса отличалась. Он исповедовал идею, что коммунизм должен поддерживать Хорватскую крестьянскую партию. «Старец» – это Старчевич, которого Крлежа называет маяком («лампаш») во мраке. Он был не единственным, поскольку и некоторые другие хорватские литераторы-коммунисты (Цесарец) писали как мелкие балканские националисты. Они единственные, кто не видел в Старчевиче факелоносца политической реакции и раннего родоначальника хорватского фашизма. Это доверие, вероятно, связано с тем, что советская наука до сегодняшнего дня не считала Старчевича реакционером. Наверное, только потому, что он вместе с Эугеном Кватерником при подготовке и подъеме Раковицкого восстания (1872) получал от русской дипломатии финансовую помощь, а также политический стимул для своей деятельности. Крлежа высмеивал трех баранов, «овнов» (Рад-ован, Й-ован, Мил-ован), а также «хумонизм» в очерках Авдо Хумо. Соратником Крлежи, врагом партии «номер два» считался партийный функционер из Воеводины Васо Богданов. Послевоенная литература изо всех сил пыталась представить сочинения Крлежи как антидогматические, а не националистические размышления.