Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала
Введение
Немного странное название этой книги позаимствовано у писателя Иво Андрича[3]: именно так он описал в 1919 году ход сербской истории – «долгий путь от убийства до пахоты». Возможно, у более прогрессивных народов, в языках которых нет такой выразительности и истинолюбия, как в сербском, эта фраза звучала бы как «долгий путь между мечом и оралом». В обоих случаях речь идет о предельно сжатом описании истории народа, жившего от войны до войны, а землю пахавшего ралом – деревянным плугом, не менявшимся на протяжении четырех веков. Из фразы Андрича можно вывести целую философию существования, роста и становления того, что осталось от сербской нации. История сербов, как и многих других народов, представляет собой постоянную мучительную борьбу за сохранение собственной идентичности.
При этом переход от Средних веков к Новому времени имел для сербов значение прямо противоположное приписываемому ему в более позднюю эпоху. Средневековье в сравнении с тем, что пришло ему на смену, – вовсе не темное, наоборот, конец этой исторической эпохи был переходом от света к мраку. До 1492 года[4] Сербия была органической частью тогдашней Европы. Но после завоевания турками она становится частью другого мира, где время движется медленно, а существующий порядок вещей кажется вечным и неподвластным изменениям. Столетие в истории Европы и в истории Турции – это совершенно не одни и те же сто лет. С приходом на Балканы исламской цивилизации было потеряно ощущение того, что ход истории представляет собой целесообразное движение по восходящей к некой удаленной цели. Ислам конечную цель поставил в начало, и поэтому изменения наступают только тогда, когда кризис общества и культуры такого типа достиг дна, а судьба слышит, как тикают часы, отмеряя время до наступления неизбежного краха. Неслучайно турецкий историк Ильбер Ортайлы[5] в монографии 1983 года назвал XIX век, век расставания с исламской цивилизацией, «самым длинным веком империи».
XVI век принес Европе крупные и судьбоносные изменения, которые обусловили возникновение будущих государств-наций. Главное изменение глобальных тенденций состояло в том, что центры государств и народов Европы смещаются с юга на север. Средиземноморье – это юг, и на всем его пространстве, помимо морских путей, доминирует караванный транспорт. В сербской части Балканского полуострова караванные пути сохранялись до 1914 года, хотя в более поздние времена караваны выглядят экзотикой даже по сербским меркам. Весь юг Европы живописно отождествляется с изможденным человеком, в теле которого костей больше, чем плоти. Фернан Бродель[6] в труде о Средиземном море приводит воспоминания немецкого путешественника XVI века, свидетельствовавшего, что житель Турции потребляет в 12 раз меньше пищи, чем житель Фландрии. Основой английского процветания и первой волны индустриализации стала шерсть тонкорунной мериносовой овцы – породы, выведенной скрещиванием двух средиземноморских пород, испанской и североафриканской. Однако плоды этого дара достались в первую очередь европейскому северо-западу. Балканы же продолжают производить грубое домотканое сукно, известное также как раша (rassa, rascia, как называют его иностранцы)[7]. Оно остается главным компонентом одежды, во всяком случае мужской, на всех территориях расселения сербов как минимум до 1945 года. Когда рождаемость растет и людей становится больше, чем земля может прокормить, всегда происходит крах цивилизационного строя; однако этот же фактор обусловил начало эпохи великих переселений на богатые земли севера. С перенаселенных гор юга Европы должен постоянно происходить отток населения, которое не может существовать в нищете.
Но для сербского народа гораздо важнее другое изменение, связанное с турецким завоеванием. Речь идет о разрыве преемственности в развитии социальных, политических и культурных институтов Сербии, которые до османских завоеваний были подобны или идентичны западноевропейским. В феодализме европейского типа земля являлась частной собственностью феодалов, называвшихся в средневековой Сербии «властела», в Османской же империи большая часть земли принадлежала государству. В еще большей степени изменения коснулись балканских городов. Любой город зависит от периферии, ресурсы которой и обеспечивают непрерывность его развития. С переходом сербских золотых и серебряных рудников в османскую государственную собственность возникает невидимая линия разлома, вдоль которой начинается стагнация городов Средиземноморья. Турецкий город был четко разграничен по религиозному признаку. В 1583 году новый венецианский посол Паоло Контарини по дороге в османскую столицу записывает в дневнике, проезжая через город Плевля, что город разделен на две части: мусульмане обитают поблизости от источников питьевой воды, а православные христиане – на холмах. В мусульманских поселениях много мечетей. Тот же автор отмечает, что в городе Нови-Пазар на 6000 мусульман приходится 16 мечетей и все они поддерживаются в идеальном состоянии. Именно мечети сразу бросаются в глаза в турецком городе, а не мастерские и ветряные мельницы.
Петушиные бои были любимым развлечением янычарского войска в Сербии. «Петушиный бой». Художник П. Йованович, 1898 г. Народный музей
До турецкого завоевания Сербия двигалась по западноевропейскому пути развития. В частности, начался процесс замещения старой феодальной знати новой, торговой. Основой сербского благосостояния были серебро и другие редкие и драгоценные металлы. По данным 1422 года, из Боснии только через Дубровник вывозилось в год 5,67 тонны серебра. Рудники Сербии накануне османского завоевания давали 20–25 % всего серебра Западной и Центральной Европы.
Как отмечает сербский историк Момчило Спремич[8], при Джурадже Бранковиче в Сербии возникают раннекапиталистические элементы экономики. Появляются ценные бумаги, а вместе с ними и банковский капитал. Начинает внедряться организованный бухгалтерский учет, в частности практика двойной записи. Кредиты дают под проценты, но они не превышают 20 %. Наиболее активно развиваются города Белград, Смедерево, Приштина, Трепча, Рудник, Валево, Вишеград, Браничево, Приеполье, Плевля, Пирот, Ниш. Десанка Ковачевич-Койич[9] писала о городах средневековой Боснии[10].
Некоторые из них, как процветавший город Дриева, исчезли[11], но в 1372 году, согласно источникам, там обитало около 200 торговцев и предпринимателей из Дубровника. В Сребренице в 1434 году насчитывалось 500 торговцев из того же Дубровника. В этом же ряду боснийские города Високо, Фоча, Горажде, Яйце и другие. Крупным считался город с населением свыше 10 000, но это редкость. Городом средней величины считался город с населением около 2000 человек. Поселения городского типа, небольшие по всей вероятности, соответствовали понятию «бурга», Фернан Бродель рассматривает их как переходную форму от поселения сельского типа к городу. Сербия не была частью Европы, но она была на пути к Европе.
Серебряный динар Стефана Лазаревича. Исторический музей Сербии
Существенную роль в развитии сербского народа играл тот факт, что, помимо церкви как основного источника культуры, всегда существовала и культура светская. Ее наличие оказалось важным фактором в сохранении сербской идентичности. С некоторой натяжкой сербов можно отнести к тем народам, у которых светскую культуру формировали торговцы, во все исторические эпохи. Хорошо известна теория, часто ошибочно приписываемая Максу Веберу[12], согласно которой принятое протестантами теологическое допущение, что ссужать деньги под проценты дело богоугодное, обусловило стремительное развитие капитализма в протестантских странах. На самом деле эту теорию впервые выдвинул прусский историк Леопольд фон Ранке[13], а в Великобритании ее задолго до Макса Вебера развивал Томас Бабингтон Маколей[14]. Именно отталкиваясь от работ Маколея, Карл Маркс[15] сформулировал тезис о том, что современный капитализм создан духом протестантизма. Историки отмечают, что православные торговцы и менялы в Османской империи традиционно ссужали деньги под ставку в 8 %. Совершенно непонятно, откуда взялась такая цифра. Академик Сима Чиркович[16] установил, что в Средние века православные торговцы и менялы в Османской империи традиционно ссужали деньги под ставку в 8 %; вместе с тем, согласно одному из указов царя Стефана Душана, существовало правило, по которому монах, «дающий динары в рост, да извергнут будет из сана». А, например, в XII веке деньги давали в кредит под 8,33 %, причем эти доли отнюдь не случайны, такая процентная ставка пришла к нам из Римской империи через Византию. Невзирая на неясное происхождение, фиксированная ставка по кредиту была важным фактором стабильности в «темные века», вплоть до Нового времени.
Идентичная политическая структура этих городов имела в основании византийскую традицию. Во главе города находился кефал[17], называемый также по-славянски воеводой или кнезом. При кефале существовал совет, вече, в которое входили 12 наиболее уважаемых горожан, – это принцип, характерный для городских поселений и в Сербии, и в Боснии. В городской жизни прослеживается не только византийское, но и немецкое влияние, даже на уровне терминологии: портных в доосманской Сербии называют шнайдерами, сапожников – шустерами. Тогда же в Сербии появляются и первые книгопечатни, за три века до Турции.
Жизнь ориентального города на Балканах отличалась богатством и роскошью. «Обряжение невесты». Художник П. Йованович, 1885/1886 г. Народный музей
В сельском хозяйстве аналогичная ситуация. Сложно установить точные данные производства сельхозпродукции в Западной Европе и на территории средневековой Сербии. Ф. Бродель утверждает, что в XV веке для пропитания одного человека требовалось два квинтала (центнера) зерна в год. По подсчетам сербского историка Милоша Благоевича[18] выходит, что, несмотря на некоторое отставание у сербов, этот уровень все-таки был достижим. М. Благоевич, изучая данные по местностям вблизи Дубровника, Скопье и с острова Млет, пришел к выводу, что урожайность зерновых составляла 1: 4[19]. Различие состояло в меньшем использовании плуга и доминировании рала.
Разница между ними заключается в том, что рало имеет одну рукоять и при вспахивании разбрасывает землю во все стороны. Плуг же имеет две рукояти и не просто рыхлит почву, а переворачивает пласт земли, что обеспечивает значительно большую производительность. Характерно, что рало существовало двух типов – полозное и бесполозное. Два типа рала – с симметричным и односторонним лемехом – отделяют Сербию и Боснию от Хорватии и Болгарии. Благоевич указывает, что первое упоминание плуга произошло в 1401 году в Конавле[20], но большого распространения в сербских землях он так и не получил. На Западе же плуг начал вытеснять рало и соху за сто лет до этого. В Боснийской Краине рало продолжало использоваться до 1930-х годов, хотя 90 % хозяйств перешли на плуг. Благоевич приходит к выводу, что, хотя землепашество на Балканах было менее развитым, чем в Западной Европе, серьезной разницы в уровне производства и потребления между ними не было. Реальное отставание возникает после османского завоевания, когда вся земля переходит в собственность государства. Тогда начинается преимущественное развитие скотоводства. В османские времена скотоводы платят меньше налогов и имеют бо́льшую свободу передвижения. Целые горные области оказываются под более мягким управлением, чем равнинные.
Деревянное рало с одной рукояткой для упряжи из двух волов, которое использовалось сербами до XX века
Одно из принципиальных различий между историей сербского народа в Средние века и Новое время заключается в том, что новая эпоха принесла и новое понимание того, что такое сербский народ. Простых людей, составляющих наиболее многочисленную часть любой нации, не сильно заботил этот вопрос. Пока в XX веке не появился так называемый массовый национализм, простой народ не имел представления о том, что такое «народ» и «нация», собственно, потому что его никто и никогда об этом не спрашивал. Только с появлением идеи национального суверенитета и права граждан свободно выбирать своих представителей в парламент борьба за национальную идентичность становится явлением массовым.
Из этого не следует, что не было борьбы по вопросу о национальной идентичности и что отсутствовало представление о национальной принадлежности. Имеющие место в новейшее время попытки объявить нацию временным, преходящим явлением несут на себе отпечаток политической идеологии, согласно которой представление о собственной национальной идентичности подлежит пересмотру. Нация – понятие вечное, неизменное. Наука может только объяснить, как у сербов менялось и развивалось представление о ней. Между современностью и Античностью есть преемственность в понимании того, чем один народ отличается от другого. Геродот видит главными свойствами эллинов язык, веру в олимпийских богов и политические свободы. Римский поэт Вергилий употребляет слово gentes ровно в том же смысле, в котором мы употребляем слово «народы», констатируя, что различаются они одеждой, местом проживания и оружием[21]. Историк IV века Аммиан Марцеллин пишет, что народы отличают друг от друга «язык, обычаи и законы».
И до настоящего времени все попытки дать определение понятию «национальная идентичность» исходили из этих трех свойств: язык, обычаи, политическая организация. Все попытки увязать национальную принадлежность с какими-то биологическими характеристиками типа расы закончились ничем. Сегодня доминирует теория, по которой нация – природное явление, а не искусственно созданное, и исходит эта теория из предпосылки, что естественность – в длительности процессов формирования особой идентичности[22]. Так, например, Бродель в последней своей работе, посвященной французской идентичности[23], утверждает, что естественность возникновения французской нации была обусловлена двумя факторами: миллиард человек, живших на землях франков с доисторических времен, и 2000 лет построения на этой территории аграрного общества. Органичность нации, таким образом, обусловлена не какой-то особенной кровью, а длительностью процесса формирования сознания о принадлежности к некой общности. Немецкий историк Рейнхард Венскус[24], рассуждая о начале формирования в раннем Средневековье племенной идентичности, выдвигает тезис о «микроэлементах традиции» обособленных групп[25]. Далее он пишет, что нация – это нечто особое не из-за расовых отличительных свойств, а из-за сформировавшегося сознания особости. Исследователь полагает, что такое осознание особости могло сформироваться в течение длительного времени, не менее 300 лет, при численности населения не менее 100 000 в составе одного племени. Соплеменники должны были иметь общие традиции или религию и чувство единства, связывающее их между собой и отделяющее от других.
Политическое дробление традиционно больших народов на малые региональные государственные энтитеты[26] – это процесс, который в наше время получил распространение в интересах развитых западных держав. В пространстве культуры же это создало навязчивую политическую идеологию, состоящую в утверждении, что нации – это плод современного развития и искусственные категории. Всегда следует задаваться вопросом: если народы не являются естественным явлением, то может ли считаться естественным право человека на свободу? В основе современной демократии лежат принципы суверенитета нации и права человека на свободу и личную неприкосновенность. Только соблюдение обоих этих принципов может гарантировать человеку-индивиду свободу и безопасность, ощущение того, что свобода является его природным правом, причем это право не даровано кем-то извне – то, что дали, могут и отобрать, – а является частью нового типа государственности.
Любые рассуждения о национальной самобытности так или иначе обращаются к языку и особенностям функционирования политических институтов. Лингвистическая наука еще в XIX веке создала представление о трех ветвях, на которые некогда распался общий славянский язык (в понимании «народ»), – русской, польской и сербской. Историк Уолтер Пол пишет, что славяне как единая общность сложились примерно к V веку, одновременно с алеманами, саксонцами, англосаксами[27]. У других авторов можно прочитать о том, как проходила эта трансформация. Разделение славян на русскую, польскую и сербскую ветви предполагало наличие обширной территории, населенной этими народами.
С XVIII века европейская лингвистика считала, что все южные славяне, включая и болгар, проживали в этих сербских границах. Основой сербской языковой идентичности считался штокавский диалект, который некогда был распространен на территории от Западной Болгарии до Копера (Каподистрии) на полуострове Истрия. В Х веке Константин Багрянородный проводит границу между землями сербов и хорватов по реке Цетине в Далмации, Имотским озерам, по реке Пливе в глубине материка. Другие средневековые авторы полагали, что сербский народ во время Великого переселения народов расселился по большей части Далмации, под которой тогда понималась территория от адриатического побережья до реки Дравы на севере.
Различные факторы оказали влияние на то, что на этих землях не сложился единый сербский этнос. На первом месте – принадлежность к разным государствам. Территория проживания сербов в XV веке, до прихода турок, – это Босния, Сербия, целиком континентальная Далмация, Славония, позже часть Воеводины, Черногория, Косово и Метохия.
Расселение славян в раннем Средневековье
Историческое понятие «Старая Сербия» включает северо-восточную Македонию, сначала до Скадара, а затем и до Шар-Планины[28]. Сербские зоны Северной Албании захлестывала албанская экспансия. Константин Философ[29] пишет в «Житии Стефана Лазаревича», что деспот Стефан «владел сербскими землями от Далмации до Дакии». Это определение столь расплывчато, что единственный логически следующий из него вывод – четкую границу «сербских земель» современники Константина Философа вообще себе не представляли. Отметим, что Далмация в то время уже не область от Адриатики до реки Дравы, как при Константине Багрянородном, а узкая полоска морского побережья. Кроме того, в румынской Дакии сербский язык был распространен до середины XIX века. До этого времени половина слов в диалекте, на котором говорило население Валахии, была славянского происхождения.
Сербские земли в конце XIV–XV в.
Не только сербская национальная территория тогда не имела четких границ, это в принципе стандартная ситуация для Средневековья[30]. В частности, Подринье в Средние века еще воспринимается как единый регион, никто не делит его на Западную Сербию и Восточную Боснию. С границами Далмации происходит постоянная путаница. Например, хорватский хронист XV века монах-бенедиктинец Людовик Цриевич-Туберон относит к Далмации и Боснию. Его земляк Винко Прибоевич в сочинении «О происхождении и славе славян»[31] полностью отказывается от старых границ областей, предлагая собственное, более точное территориальное деление. Далмация для него – территория, ограниченная Истрией на западе, Боснией и Хорватией на севере, Эпиром и Македонией на юге (с важной ремаркой: «Македонией когда-то называлась Болгария»). Иными словами, это только побережье от города Сень до Бока-Которского залива, со всеми островами. Прибоевич выделяет особые физические качества обитателей этого региона: «В основном они высокие, с вытянутыми лицами, светлокожие, с румяными щеками, с живыми подвижными глазами, причем радужки у них не однотонные (как, например, у германцев голубые или черные у эфиопов)». Прибоевич также отмечает, что некогда столицей всей этой области был город Дельминиум[32], что на всей этой территории вплоть до Унгарии (Венгрии) люди говорят на далматинском языке и пишут кириллицей. В принципе, перед нами первое описание типологических особенностей динарской расы, выделенной из большой европеоидной расы французскими антропологами в конце XIX века.
В сочинении «Комментарии к нашему времени»[33] Людовик Цриевич-Туберон придерживается устоявшегося понимания границ Далмации, для него это территория, ограниченная с юга Адриатикой, с севера – рекой Дравой, с востока – Македонией и с запада – рекой Рашей в центре Истрии. Он пишет, что Далмация «населена иллирийскими народами, часть которых угры называют хорватами, часть славонцами, а часть рашанами». Значительная часть Иллирика называется Рашкой. Сербы населяют большую часть Далмации. При этом имеются в виду районы сегодняшней Сербии, Черногории, Боснии и Герцеговины, Далмации, Хорватии, Славонии, а также половина Истрии, Косово и Метохия и части Воеводины. Людовик Цриевич-Туберон утверждает, что все население Далмации является одним народом, хотя и употребляет для обозначения жителей разные областные названия; он сожалеет, что этот народ оказался расколот на католиков и православных. О том, что Константин Философ относил к «стране сербов» все земли до адриатического побережья, свидетельствуют слова Туберона, что «ринулись на турок кочевники-иллиры, которых в народе называют влахами, а живут они в горах, отделяющих далматинцев от сербов».
Описанные выше территории никогда не были политически едины, здесь сосуществовали абсолютно различные типы хозяйствования и производственных отношений. А единообразие производственных отношений, по Броделю, является обязательной составляющей естественной, органической нации. Для него французская национальная идентичность основана на сельском хозяйстве, которое было базой экономики и стержнем социальной организации на территории современной Франции с доисторических времен до 1975 года. Франция перестала быть аграрным обществом относительно недавно, а на Балканах процесс перехода от аграрного общества к индустриальному не завершился до сих пор. С другой стороны, общебалканская модель землепользования возникла очень поздно, когда в регион все-таки проник колесный плуг. До этого в Сербии и Боснии использовалось рало одного типа, а в Болгарии и Хорватии – другого. Причем даже во времена до османского ига на огромной территории от Албании до Северной Италии скотоводство преобладало над земледелием. Кочевников, вместе со своим скотом мигрировавших в поисках пастбищ, на Балканах традиционно называли влахами, причем иногда это обозначение национальности, а иногда – рода занятий. В 1879 году в одной из полемических работ о «сербо-хорватстве» Яков Грубкович[34] писал, что словом «влахи» называют сербов, так же как население адриатических островов называют бодулами.
Высокий и статный, митрополит Черногорский и Бердский Петр II Петрович-Негош (1813–1851) считался эталоном мужской красоты и благообразия среди владык сербских земель. Гравюра А. Йовановича, 1852 г. Народный музей
Пытаться проследить южные границы сербского народа на протяжении истории – задача крайне тяжелая и неблагодарная. Историография этого предмета проникнута духом идеологической нетерпимости. Редкое исключение – датский лингвист Гуннар Сване[35], который в работе 1992 года опирается не только на широкий круг письменных источников, но и на результаты собственных экспедиций в Албанию и соседние страны, причем он равно хорошо владеет языками всех народов региона. Сване видит Албанию как своего рода естественную крепость, защищенную от внешнего мира горными массивами (Проклетие с севера, Кораб с запада, Грамос с юга). Албанцы жили здесь с глубокой древности, но их язык и культура постепенно менялись под влиянием трех волн завоеваний. В III веке до Рождества Христова появляются римляне, которые оставляют после себя латинский язык, сеть дорог, зачатки социальной организации. Вторая волна – славяне, проникновение которых на Балканы началось в V веке. Сербы осваивали внутренние районы Балкан, двигаясь вдоль рек Морава и Вардар, остатки сербских поселений и следы их языкового влияния мы встречаем вплоть до греческого Пелопоннеса. В XIV веке на Балканах наступает эпоха османов, расселяется новый этнос, внедряются новые религиозные представления и современные социальные институты. Следы влияния славянских языков Гуннар Сване находит по всей территории расселения албанцев. Присутствие сербов было хорошо заметно в Северной Албании до конца XVIII века, район между реками Черный и Белый Дрин был практически гомогенно сербским, много сербских поселений находилось вдоль реки Мати, вокруг города Лежа, отдельные анклавы сербов имелись и на юге, вплоть до Влёры (Валоны) – Slavenland, по-албански Shqueri. Многие источники, например венецианский кадастр 1419 года, свидетельствуют, что множество сел вокруг Скадара было населено сербами. Сване подтверждает, что в 1992 году на улицах Скадара он видел большое количество сербских крестьян, отличающихся от албанцев и одеждой, и говором.
В словаре албанского языка 1970 года насчитывалось около 700 слов с сербскими корнями. Все пространство Северной Албании в не столь давнем прошлом было билингвальным, однако давление на Косово в период с конца XVII до конца XVIII века запустило длительный процесс деградации.
Говоря о состоянии сербского этноса в начале Нового времени, мы должны констатировать, что осознание общности у разрозненных групп сербов существует, хотя его и девальвируют этнонимы, произведенные от топонимов[36], и названия по роду деятельности, иногда превращающиеся в этнонимы[37]. Именно в Новое время ключевой характеристикой сербского народа становится православное христианство. Процесс обособления сербов-православных от сербов-католиков хорошо показан, например, в работах академика Славко Гавриловича[38] о сербах в Венгрии. До конца XVIII века в Венгрии сосуществовали «рацы-православные» и «рацы-католики», причем понимание того, что это две ветви одного народа, у венгров изначально было. Исторически вера оказывалась более устойчивым фактором идентичности, чем знание о происхождении, – вера, так сказать, легче проникала в душу.
Отделение национальной идентичности от языка и происхождения – это тоже не чисто сербское или балканское, а общеевропейское явление, одна из характерных особенностей Нового времени. У сербов такой подход возобладал именно по этой причине. Многие европейские народы так и не смогли преодолеть религиозную разобщенность. Немцы, до сих пор переживающие травму раздела на католиков и лютеран. Католические фламандцы, отделившиеся от кальвинистов-голландцев, хотя это, по сути, один народ, говорящий на одном языке. Ирландцы, с XVI века разделенные на католиков и протестантов. Все это следствие лютеровской Реформации 1517 года и создания отдельной лютеранской церкви в 1521 году. Характерно, что к этому же периоду относится и появление православных униатов, которые пытались или примкнуть к другим народам, или обособиться.
Попытки преодолеть церковный раскол (Флорентийская уния между католиками и православными 1439 года, а также Тридентский собор 1545 года, ставший началом Контрреформации) только углубляли пропасть между различными христианскими конфессиями. Нетерпимость католической церкви к иным конфессиям начиная с XVI века стала важным компонентом этногенеза многих европейских народов. Распространено мнение, что именно разная вера отделила друг от друга сербов и хорватов, что в корне неверно. Сербы и хорваты были отдельными народами, прозелитизм Ватикана не разделил хорватов и сербов, а отколол от сербов их католическую часть.
В годы Реформации хорватский сабор[39] запретил протестантам находиться на территории Хорватии, хотя в целом на землях Венгерского королевства, в состав которого тогда входила Хорватия, лютеранство не было запрещено. Такие же действия мы наблюдаем чуть позже, во время освобождения Центральной и Южной Венгрии от турок, в отношении православных (1683–1699). С одной стороны, во всех официальных документах говорится о едином «рашском народе» (разах, ратцах). С другой стороны, наблюдатели четко отличают рацев-католиков от православных и фиксируют конфликты между ними. В феврале 1689 года австрийскому императору доносят о конфликте двух групп «рацев» в окрестностях Будапешта: православных местных жителей и Rizardische Croathen – «рашских хорватов», – судя по всему, католических беженцев из Западной Боснии. Рацы-католики терроризируют православных, «как если бы они хотели этих бедных христиан, и без того настрадавшихся, совсем прогнать из мест их обитания в Турцию, хотя эти края и без того обезлюдели». Типичная история, когда вероотступники начинают ненавидеть собственных предков и все, что с ними связано. Если судить по именам, предками некоторых радикальных хорватских сепаратистов (Анте Старчевич, Степан Радич, Векослав Макс Лубурич и др.) были православные сербы, перешедшие в католичество[40].
«Коронация царя Душана». Художник П. Йованович, 1900 г. Народный музей
По сравнению с великими западноевропейскими нациями, формированию единой сербской народной идентичности мешали гораздо более многочисленные факторы. Фернан Бродель утверждает, что французскую нацию создавали сорок королей на протяжении тысячи лет. А до этого на территории Франции тысячу лет формировалось гомогенное в хозяйственном отношении общество. У сербского народа столь долгих периодов непрерывного поступательного развития в истории не было. При этом даже после нескольких тысяч лет работы над созданием нации единой Франции не существует, цитирует Бродель Сартра, объясняя это «работой многих тысяч безвестных, бессознательных сил, которые историки далеко не во все эпохи умели оценить по заслугам»[41]. На Балканах дела обстоят еще хуже. Фактор сербской разобщенности воздействовал в том же ключе и на соседние народы. Ни один из них не мог успешно объединиться ради самого себя, пока в начале XIX века не начали появляться границы, обусловленные религиозной нетерпимостью.
Раскол христианской церкви на Восточную и Западную предопределил формирование у адептов двух новых церквей специфической манеры поведения. До сих пор открыт вопрос, до какой степени это повлияло на убежденность в том, что католики и православные не могут принадлежать к одному народу. Не только католики ругали православных схизматиками, но и православные называли католиков еретиками и дуалистами за их веру в то, что Святой Дух в равной степени исходит от Бога Отца и Бога Сына. Католикам ставили также в вину, что они втайне насаждают богомильскую ересь. Общины богомилов действительно возникали там, где было большое количество католических торговцев из Дубровника, – в Косове, в Сребренице и других боснийских городах, даже в Белграде. При этом вполне очевидно, что богомильская ересь имеет более древнее происхождение и католичество тут ни при чем[42].