Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала
Белград к концу XVII века уже устойчиво воспринимался как перекресток между Западом и Востоком. Медаль в память об освобождении Белграда в1688 году. М. Брюннер и Й. Фербер, серебро. Народный музей
Интересный аргумент в пользу неизбежности возникновения наций предоставляет нам психологическая наука – такие сербские авторы, как Бошко Попович, Светомир Боянин[43]. С точки зрения психологии возникновение в человеке национального чувства может считаться частью процесса взросления. В первые годы жизни становление личности ребенка связано сначала с осознанием собственного существования, а затем – связи с окружающими людьми. Ребенок понимает, что он не просто существует, а со-существует. Примерно в три года у ребенка возникает четкая картина семьи, а с семи до одиннадцати лет формируется ощущение того, что принято называть «малой родиной». В раннеподростковый период человек начинает задумываться о прошлом, осознавать, что прошлое влияет на настоящее; по определению Боянина, «главное событие периода начала взросления – открытие прошлого», которое протяженно, не ограничено сегодняшним и вчерашним днем. В этот момент и возникает то, что мы можем назвать национальным чувством, которое есть основа человеческой экзистенции.
Понимание прошлого, осознание себя частицей в потоке Истории целиком находится в сфере культуры. А среди культурных факторов на первом месте стоит религия – взять хотя бы процесс обособления сербского этноса от групп, которые отходили от православия.
«Шествие волхвов в Вифлеем». Художник Б. Гоццоли. Роспись под влиянием Флорентийского собора 1453 года в Капелле волхвов палаццо Медичи-Риккарди, Флоренция. 1459 г. DIOMEDIA / Alinari
На церемонии подписания Флорентийской унии в 1439 году присутствовали представители всех православных церквей, кроме сербской. Несколько позже деспота Джураджа Бранковича[44] усиленно зазывали на Базельский собор (1431–1449), где решался вопрос о примирении различных христианских конфессий, но он туда не поехал. Очень негативно и власти, и население реагировали на католический прозелитизм, начиная с XV века известно немало случаев, когда в православных селах католических проповедников убивали. Момчило Спремич[45] указывает, что такое отношение характерно и для грамотных людей: «Все письменные люди в сербском деспотате были настроены антизападно». Как ответ на католический прозелитизм в православной церкви начинает распространяться духовная практика исихазма – аскетическо-мистического мировоззрения, отличительной чертой которого на Балканах стала идея о необходимости духовного единения сербов, болгар и греков. В Венгрии православное священство категорически отказывается признавать Filioque и тому же учит паству. В Боснии ни народ, ни духовенство не принимают католических миссионеров, Спремич цитирует жалобы католических проповедников на то, что «боснийцы не хотят подчиняться папе римскому, утверждая, что их папа – рашский Патриарх»[46]. У того же автора находим письмо известного миссионера и проповедника Джованни да Капистрано[47] папе Пию II (Энею Сильвию Пикколомини) о встрече с Джураджем Бранковичем. Вот что сербский правитель говорил главному вдохновителю борьбы с турками в Европе о возможности своего перехода в католичество: «Я девяносто лет прожил с верой в душе, доставшейся мне от предков, поэтому мой народ меня считает правителем несчастливым, но разумным. То, о чем ты меня просишь, я сделать не могу – подданые мои, увидев такое, решили бы, что я на старости лет выжил из ума, впал в детство, как простые люди говорят. Скорее я умру, чем изменю вере своих предков»[48].
Милан Кашанин[49] в монографии «Сербская литература в Средние века»[50] утверждает, что годы агонии независимого сербского государства, закончившейся падением столичного города Смедерево в 1459-м, стали и временем небывалого патриотического подъема в литературе. Он отразился, например, в сочинениях Димитрия Кантакузина и ученого монаха Владислава Грамматика (оба уроженцы косовского Ново-Брдо). Последний был особенно нетерпим к латинянам, во всех дошедших до нас сочинениях отстаивая православие как единственно правильную веру. Восприятие католиков как противников сербов и врагов истинной веры находим и в устном народном творчестве той эпохи, так называемых бугарщицах или болгарках. В самой известной из бугарщиц повествуется о пленении Сибинянина Янко (Яноша Хуньяди[51]) в Смедеревской крепости. Болгарка начинается с того, что Янош Хуньяди сидит печальный на свадьбе короля Владислава, а на вопрос монарха, почему он печален, отвечает: «Печален я из-за неверного деспота Джураджа, врага моего и венгерской короны», причем под «неверным» понимается именно человек неправильной веры. Далее Хуньяди просит у короля разрешения обагрить саблю кровью Бранковича, но король ему отвечает, что время для этого пока еще не пришло.
Константин Философ в «Житии Стефана Лазаревича» описывает, как венгры, вернувшие себе Белград в 1427 году после нескольких десятков лет сербского владычества, пытались насильственно насаждать там католичество. «В городе воцарилась мерзость запустения, непонятно было, то ли есть этот город, то ли его нет, горькой была участь его обитателей». На Пасху православным запретили собираться и служить литургию, зато «венгерские священники с другой стороны (реки) обманом пришли в сербские церкви и стали служить свои службы и носить по городу свои венгерские иконы». Один православный священник, не выдержав этого, «повредился рассудком и бегал по городу растрепанный и безумный». Многие православные сербы, не выдержав такого обращения, бежали из Белграда в Сербский деспотат, а то и на турецкие земли.
Окатоличивание Белграда было особенно болезненным потому, что деспот Стефан Лазаревич, получивший город по уговору с венгерским королем в 1403 году, приложил огромные усилия к тому, чтобы сделать из него сербскую столицу. Константин Философ пишет, что «хотя город был в пределах сербских, покоился он на плечах венгерских». Плотно населена была как прибрежная часть, так и возвышенная, хронист употребляет поэтичное сравнение: «Город раскинулся привольно, как парус корабля на императорской пристани». Нижняя часть города включала в себя речной порт и была хорошо укреплена, Верхний город также обнесли стенами с четырьмя воротами на все стороны света. Особенно величественны были южные и восточные ворота, с башнями и подъемными мостами. На восточной стороне Верхнего города была большая церковь, «был в ней престол митрополита Белградского, экзарха всех сербских земель». Помимо митрополичьей церкви, деспот Стефан построил еще одну церковь и при ней больницу. «Со всех концов страны начали стекаться в новую столицу люди и быстро Белград заселили. Но долгорукому деспоту этого было мало, он был одержим» – желанием сделать город еще больше и красивее[52].
Переход Белграда под власть венгров в 1427 году, когда он стал превращаться в новый центр католической экспансии в Сербии, можно оценивать как подлинный конец сербской независимости. Такое же значение имело падение и разорение крепости Ново-Брдо в 1455 году. Случившийся позднее захват турками Смедерева послужил лишь формальным завершением процесса, исход которого уже был предрешен. Еще до того, как турки покорили последний бастион самостоятельного сербского государства, современники знали, что их ожидает. Константин Философ пишет: «Сыны Измаила обрушились на нас, как саранча, одних они увели в полон, других обратили в рабов, третьих убили. Как огонь, они прошли по сербской земле, разрушая и обращая в прах все на своем пути, возвращаясь раз за разом, чтобы пожрать и погубить то, что чудом уцелело от их прошлых набегов».
Для сербов окончание Средних веков и начало Нового времени означало наступление растянувшейся на многие сотни лет эпохи, связанной с внедрением нового типа общественных отношений, религиозной нетерпимостью, насилием и репрессиями. Именно под властью турок начинает формироваться новая сербская национальная идентичность. До этого сербы были объединены языком и исторической памятью об общем происхождении. После того как распахнулись врата Нового времени, главным водоразделом сербской идентичности становится религия. «Сербство» постепенно начинает сводиться к православному христианству, те же части сербского народа, которые оказались под влиянием ислама и католичества, быстро теряют национальную идентичность и, наоборот, стремятся доказать, что к православию и сербскому языковому корню не имеют никакого отношения.
Планы последних сербских крепостей Ново-Брдо (слева) и Смедерево (справа) незадолго до падения в XV в.
Процесс этот, начавшись на переломе эпох, достиг логического завершения только в XIX–XX веках, с появлением на Балканах обособленных национальных государств. Этот процесс сопровождался бесконечными войнами, постоянными изменениями границ и остановившимся прогрессом, символом которого является пресловутое рало, самое примитивное орудие вспашки. Технический прогресс, наблюдавшийся на Балканах до вторжения турок, был искусственно прерван, Балканы начали отставать от Западной Европы. Когда из-за тяжелого кризиса Османской империи сербы получили наконец независимость, мы не смогли вернуть колесо исторического развития в его старую, дотурецкую колею. Враждующие церкви предопределили нашу судьбу, создали водоразделы, которые соседей и единоплеменников не объединяют, а разделяют.
Мы не можем говорить об истории сербов, как и об истории Балкан, абстрагируясь от истории Европы в целом. Переход из Средних веков в Новое время был предопределен как причинами сугубо локального уровня, так и глобальными процессами. Неправильно было бы говорить, что Сербия выпала из общеевропейских процессов, скорее можно сказать, что некие части Западной Европы, а именно омываемые Атлантическим океаном, отделились, создав новый тип общественных отношений. Если в древности и в Средние века европейская культура и государственность были так или иначе привязаны к Средиземноморью, то примерно с 1590 года центр европейской цивилизации смещается в сторону Атлантики. В Великобритании и Голландии возникает новый тип общества, с абсолютно по-новому функционирующими производственными отношениями и социальной структурой. На эти процессы Центральная и Юго-Восточная Европа, не способная угнаться за изменениями, отвечает укреплением феодализма и созданием абсолютистских монархий.
Это же касается и создания национальной идентичности на основе религиозной нетерпимости. Так происходит с сербами, эти же процессы в XVI веке идут во всей Европе, где мы наблюдаем попытки создания новых этносов, новых языков из некогда единого общего. Бывало, что народы, принадлежавшие формально к одной конфессии, абсолютно по-разному воспринимали роль и место церкви в обществе. В частности, приписываемое разным современным сторонникам атеизма изречение «Религия – опиум для народа» впервые было употреблено французскими католическими теологами в отношении испанских собратьев в 1594 году: испанское духовенство, мол, пытается не воспитывать свою паству, а одурманивать ее верой, как наркотиком. Наиболее радикальные и склонные к нетерпимости формы национальное сознание принимает там, где православные и протестанты напрямую соприкасаются с католической церковью, лучше организованной, чем они. За прошедшие пять веков национализм в Европе местами принял столь причудливые формы, что возникло даже определение «национализм Судного дня» (Doomsday nationalism). Определение принадлежит Уинстону Черчиллю[53], который однажды заметил, что ирландский вопрос будет решен не раньше, чем на Страшном суде, потому что человеческими силами решить его невозможно, настолько конфессиональные противоречия в Ирландии ушли в сферу иррационального.
Законник Стефана Душана (1349/1354 гг.). Призренский список, первая четверть XVI в. Народный музей
Создание сербской национальной идентичности неразрывно связано с православием и основывается на наследии средневекового сербского государства. Православие задавало границы духовного пространства сербского народа. При этом зачастую для сербов существовали региональные и альтернативные названия, не связанные напрямую с православием. Из Законника Стефана Душана[54] следует, что в Сербском царстве не преследовалась латинская вера, уважались католические храмы и священнослужители, при этом католичество считалось «двубожеской ересью». Причастие опресноками (бездрожжевым хлебом) категорически осуждалось, католиков за это уничижительно называли «азимитами»[55]; латинян называли также «полухристианами», указывает Сима Чиркович в книге про царя Душана. Католический прозелитизм категорически осуждался, всех перешедших в латинскую веру призывали вернуться к «законам святоотеческим и истинной вере». В принципе, такое отношение к латинянам было характерно для сербов и до Стефана Душана, еще святой Савва[56] в своем «Номоканоне» XIII века называет папу римского «епископом римским», противопоставляя его Вселенскому патриарху.
Православие как основа сербской идентичности под османским игом основывалось прежде всего на «Царском завете» князя Лазаря Хребеляновича[57]. Подвиг князя Лазаря помог через духовность сохранить национальное единство. При этом сербы за века турецкого владычества напрочь забыли о том, что царство Стефана Душана могло бы расширяться и на запад, Душану были готовы открыть ворота хорватские города Трогир и Шибеник. В Законнике царя Душана читаем: «Не умножать в царстве нашем злобу, злоумышление, лукавство и вражду, жить всем в тишине и мире, хранить веру православную всем, от мала до велика. И так построим Царствие Небесное в будущем веке». Но во время написания Законника деление на «истинно верующих» и «латинских еретиков» не совпадало с границами расселения сербов. Соответственно, и завершающие абзацы Законника, как справедливо замечает психолог Бошко Попович, являют собою не готовый план территориальной экспансии, как утверждала идеологическая пропаганда в XX веке, а гимн гармонии и толерантности. Это видно и по отношению к латинянам, которых не преследуют и не истребляют, а возвращают к тому положению вещей, которое было до начала их прозелитизма среди православных.
Серебряный динар героя Косовской битвы князя Лазаря (1370–1389). Исторический музей Сербии
Сложно сказать, когда именно закончился процесс полного слияния сербской национальной идентичности с православным христианством. Будущее покажет, стали ли на самом деле концом истории этнические чистки, мотивированные «правами человека» и осуществляемые начиная с 1995 года как ответ на гражданские войны блоком НАТО во главе с США. На момент написания этой книги проведенная после 1992 года этническая чистка сербских территорий к западу от реки Дрины представляет собой переломный момент истории, который полностью определяет будущее Балканского полуострова как эпоху постоянной нестабильности. При этом сознательно нарушается право народов Балканского полуострова самим, с помощью своих государственных организаций, объединить и стабилизировать эту часть Европы. Эти события стали окончательной границей семи веков борьбы за то, будут ли турки или сербы новым фактором объединения балканских славян на обломках прежних безуспешных «византийских» попыток.
«Беженцы в Герцеговине». Художник У. Предич, 1889 г. Народный музей
Глава 1. Значение перехода в Новое время для сербской истории
Отсчет всеобщей истории Нового времени начинается в 1492 году с открытия Америки, а завершается в наши дни. Даже если бы была принята альтернативная периодизация, в соответствии с которой Новое время начиналось бы в 1453 году, с момента взятия турками Константинополя, то это все равно было бы таким крупным событием в мировой и сербской истории, что могло бы послужить точкой отсчета для объективной периодизации. И по одной, и по другой теории, которую продвигает лорд Актон[58], сербский народ играл существенную роль в истории. Поступление благородных металлов с американского континента уменьшило прежний импорт из сербских рудников на западные рынки.
Доминирование американского серебра и золота способствовало победе капиталистических общественных отношений на тех самых территориях «основных стран» (Core countries), которые и сегодня являются ведущими в мировом экономическом и социальном развитии. Это Англия, Голландия, юго-запад Германии, север Франции и части Северной Италии. Остальная часть европейского континента – юг, центр и восток – это территория, где укрепляются феодальные отношения. Рефеодализация из-за необходимости строить сильное государство и развивать экспорт на более развитые западные рынки усиливала в этих странах гнет на наиболее обездоленные слои населения. Социальная нестабильность, проявлявшаяся в том числе и в форме жестоких религиозных войн, была решающей, глубинной причиной османской экспансии в Центральной Европе.
Сербский народ, у которого за всю его историю не было четко очерченных границ этнической территории, оказался на следующие несколько столетий разделенным в пограничных областях двух великих мировых империй – Габсбургской и Османской. Через 20 лет после окончательного взятия Белграда в 1521 году турки-османы завоюют Будим (1541), в котором останутся до 1686 года. Поэтому вся эта эпоха истории сербского народа и в целом Юго-Восточной Европы разделена между временем турецкого военного подъема и военного упадка. Эта последняя фаза называется «Восточный вопрос», суть которого заключалась в соперничестве европейских великих держав при разделе османского территориального наследия, завоеванного с XIV века.
После падения Венгрии до 1541 года роль форпоста христианства (Antemurale christianitatis), которую ранее играли Польша и Венгрия, переходит к Австрии. Историческая наука согласна с мыслью, которую развивал сербский историк Василь Попович[59], что смысл возникновения и существования Габсбургской монархии состоял в защите от турецкого вторжения в Германию. Пока она выполняла эту историческую миссию, не подлежал сомнению смысл существования такого государства, обремененного внутренними межэтническими противоречиями. После военного поражения Венгрии в 1526 году Австрия становится «апостолическим государством», защитником католической церкви до 1887 года.
Динар деспота Джураджа Бранковича, одна из последних сербских монет, выкованных из серебра богатейших серебряных рудников Ново-Брдо до установления над ним господства османов в 1455 году. Исторический музей Сербии
«Лунная ночь на Босфоре». Художник И. К. Айвазовский, 1894 г. Государственная Третьяковская галерея, Москва
Глава 2. Время османского подъема
Длительное османское владычество вызвало изменения в сербском народном характере. Самое важное, что основным мотивом его развития стал фактор войны. Большая часть народа жила в исламском обществе, а меньшая была превращена в защитный военный пояс Центральной Европы. В Античности римляне считали, что граница между Востоком и Западом пролегает по рекам Евфрат и Нил. В конце IV века была проложена граница по рекам Лим, Колубара и Дунай. Немецкий географ Антон Бюшинг[60] в 1770 году писал, что под понятием Левант в Италии подразумевают все, что восточнее их адриатического побережья, а во Франции к этому добавляют все, что находится на Балканах, и часть Италии. Исламское общество благодаря устройству социальной жизни и государственной структуре, а также влиянию религии на соседей надолго изменило природу сербов и других окрестных народов.
На первом месте – роль войны в расширении и сохранении османского государства. По мнению историка Пола Коулса[61], война стала «законом жизни» этой империи. Ислам считал всех своих приверженцев принадлежащими к одному народу, поэтому в Османской империи все прочее население идентифицировалось по признаку религии и принадлежности к церкви. По системе миллетов[62], ведущим и правящим народом был исламский, затем «ромен» (Rum mileti) – под этим подразумевалось все православное население, – католический миллет, еврейский и два армянских. Сербы считались народом, пока они имели свою отдельную церковь, а когда они ее в 1767 году утратили, их официально причислили к грекам, а язык назвали областными или общеславянскими названиями. Попытки считать официальные наименования, присваиваемые османской администрацией, естественной национальной идентичностью, что особенно характерно для современных мусульманских ученых, представляют собой политические измышления. Система миллетов существовала до проведения реформ 1856 года, но ее дух пережил все периодизации. Система стала укоренившимся обычаем.
Долгосрочные последствия состояли в том, что это усилило все другие факторы, которые сербов и родственные им южнославянские народы идентифицировали по религиозному признаку. Хотя и некоторые другие народы в этом смысле не были исключением (ирландцы, фламандцы, Kirchenvolk в Германии, украинцы), все-таки это противоречило устоявшейся практике, когда народом считается сообщество с одним языком и его диалектами. Последствием разлома сербского народа на различные конфессии, что началось еще до османского завоевания в XIV веке, позже явились поиски его идентичности в различных религиозных оазисах, и язык стали называть разными именами.
Из-за особого стратегического положения центральной части сербского этнического пространства в Шумадии[63] война за развитие сербского народа имела худшие последствия, чем у соседних народов в его стратегическом тылу. Долина реки Моравы с античных времен считалась артерией, питающей все войны с юга на север и с севера на юг. Город Белград всегда был La chiave del Danubio[64] – ключом к Подунавью. Поэтому все, кто намеревался завоевать мир, сначала разоряли этот край. Историк Клод де Бозе[65] в 1736 году писал, что «Белград раньше был столицей Сербии и резиденцией их древних царей». Белград был укреплением для сухопутных сил и военного речного флота. «Белград – один из прославленных городов Европы, и лучше всего он известен тем, кто хотя бы что-то знает, потому что это ключ от Венгрии, откуда иноверцы шли на Венгрию или христиане искали путь в царство Турецкое».
Наполеон в 1806 году считал, что владение Белградом – это ключ к разрушению османского государства. Только у Константинополя было лучшее стратегическое положение, потому что позволяло и Византии, и османам владеть всем Балканским полуостровом и землями до пределов Персии и Палестины. Османский историк Мехмед Субхи[66] в 1739 году называет Белград «кольцом и ключом к достижению значительного господства на этих исламских пространствах». Таким Белград сделал Сулейман Великолепный[67].
Судьба территорий, на которых жил сербский народ, зависела от столкновения интересов великих держав. В этот круг входит не любое крупное государство, а только те, которые на тот момент имеют большое население, развитую экономику, позволяющую им снарядить армию большой численности, и находятся на более высокой стадии цивилизационного развития. Начиная с XVI века крупные европейские государства составляют Концерт великих держав – систему консультаций, которая вступает в действие, когда одно из государств пытается самостоятельно решить конфликты с другими. Только в 1713 году в этот Концерт окончательно вступают Австрия и Россия (после победы над шведами в 1709-м). До этого момента великими державами были Испания и Франция. Статус великой державы получают только те государства, которые доказывают это крупными победами в решающих войнах. Этот статус не дается сам по себе. Вступление в клуб великих держав надо завоевать.
Хотя Турция, будучи наравне с Испанией сильнейшим государством в мире, никогда не получала входного билета в этот клуб. Только с момента заключения Парижского мира в 1856 году ее формально приняли, но тогда она уже была не в состоянии выполнять даже необходимые обязательства. Во всех мирных договорах, как и в восприятии элит и обычных людей, вплоть до Берлинского конгресса 1878 года, ислам не считался европейской религией. Поэтому не допускалось существования мусульманского религиозного или национального меньшинства в каком-нибудь европейском государстве. Это было возможно только в России для татарского населения и в городе Ливорно в Италии.
Войны в Европе были историческим проклятием не только сербского народа. За весь XVI век можно насчитать только шесть лет, когда в Европе не шла какая-нибудь война. Тот факт, что в следующем столетии мирный период продлился всего на один день больше, свидетельствует скорее об упадке, чем о прогрессе. Средняя продолжительность жизни французов в конце XVII века составляла 24 года. Женщины были постоянно беременны, потому что большая часть младенцев быстро умирала. Войны послужили причиной депопуляции целых районов. Около половины немецкого народа погибло в Тридцатилетней войне 1618‒1648 годов. Шесть с половиной десятилетий потребовалось для восстановления прежней численности населения. Там, куда приходили турки, могло быть и хуже. Через 27 лет после поражения венгров в битве при Мохаче в 1526 году венгерский прелат (Verancius – Антун Вранчич[68]), путешествуя по Дунаю, так описывает увиденное в Среме и Бачке: «Всемилостивый Боже, как печально везде выглядела отличная и богатейшая земля, как все было заброшено, как поля и виноградники заросли колючим сорняком, как редко можно было увидеть крестьянина или пасущийся скот, но как часто можно было видеть запустение! Наш кормчий, по происхождению серб, рассказывал, что столько крестьян, сколько во времена нашего владычества можно было насчитать в одной деревне, теперь едва наберется в тридцати. А что можно сказать о разоренных сельских поселениях, от которых не осталось даже названия?» В 1490‒1526 годах болгары и македонцы потеряли примерно половину народа.
Турецким ятаганом можно было наносить как режущие, так и колющие удары, а широкая рукоять позволяла крепко удерживать оружие в руке и при рубящем ударе. Османская империя, XVIII в. Исторический музей Сербии
Похожая ситуация наблюдалась во всех областях Юго-Восточной Европы после вторжения турок в XIV веке. Некоторые национальные историографии, в особенности хорватская, рассматривали это как свою локальную историческую драму. Автор путевых заметок Бенедикт Курипешич[69] зафиксировал опустошение в Западной Боснийской Краине, которая до рек Врбас и Плива когда-то называлась турецкой Хорватией. В селе Заблача у Ключа, пишет Курипешич, когда-то было 80 домов, а когда он там проезжал – восемь. Милан Васич[70] в исследовании об этнических изменениях во время османских завоеваний пишет, что в районах Саны, Уны и Посавины «население изменилось или было угнано в рабство, а оставшееся массово переселилось в более безопасные места».
В этом смысле примером может послужить завоевание Ново-Брдо 1 июня 1455 года. Для периодизации сербской истории это более значительное событие, чем падение Смедерева в 1459 году. Это был город, который развивался за счет экспорта благородных металлов, центр области Бранковичей, власть которых распространялась на территорию, несколько превышавшую территорию современного Косова. Осада и взятие Ново-Брдо, по оценке демографа Милоша Мацуры[71], стали историческим событием, равным по значению поражению на Косовом поле в 1389 году, арабскому завоеванию Испании в VII веке или взятию Константинополя за два года до падения Ново-Брдо. Военным походом руководил султан Мехмед Завоеватель. Сорок дней продолжался обстрел стен крепости из тяжелых орудий. Капитуляция на почетных условиях завершилась нарушением договора.
Последовавшие жертвы были пропорционально большими, чем потери населения Византии и Балкан в 1340‒1450 годах. Из шести миллионов человек погибло около полутора, по оценке в 1969 году Дж. Рассела[72]. Население Ново-Брдо уменьшилось на 30 000, юношей забрали в янычары, а молодых женщин и девушек отдали войску победителей. Из 599 деревень 74 были разрушены, население истреблено или изгнано в северном направлении. Из сотни оставшихся деревень в 12 было от шести до десяти домов. Город продолжал существовать до конца XVII века, а потом окончательно угас. Под османской властью он больше не был «матерью городов», или, как писал Константин Философ, «град сребряный, воистину златой». Разрозненные данные свидетельствуют о том, что после турецкого завоевания спорадически начинают переселяться албанцы.
Чтобы лучше понимать, как войны влияли на жизнь сербского народа, следует принять во внимание и тот факт, что существовало стихийное сопротивление османской власти. Не следует считать это повсеместным явлением, поскольку завоевание воспринималось, как и всякое другое, и сопровождалось парализующим страхом простого люда.
Завоевание Боснии в 1463 году было хорошо подготовлено нападениями на столичные города и укрепления. По сравнению с этим четыре набега в 1392‒1398 годах не имели под собой такой стратегической основы. Мехмед II Завоеватель[73] вернулся в бывшую византийскую столицу действительно с «огромной добычей и бескрайним богатством», как писал участник похода, османский хронист Турсун-бей[74]. Он был автором хроники султанских походов, состоял при великом визире Махмуд-паше. Но именно его описание этих завоеваний, по оценке историка Колина Хейвуда[75], фиксирует, что весь поход сопровождался новой формой войны, необычной для того времени. Речь шла о появлении эпизодов партизанской войны. Балканы – это место зарождения партизанского способа ведения войны, поэтому следует всерьез относиться к историкам, проводящим некоторые параллели между движением сопротивления нацистской оккупации в 1941 году и восстанием иллирийского вождя Батона против римских легионеров в IX веке н. э.
Османская империя на Балканах, XVI в.
Неточным является представление части исторической науки, сложившееся на основе поверхностного восприятия одного дубровницкого источника, что «Босния пала молча», что турки завоевали ее, не встретив сопротивления. В особенности современные мусульманские историки и их друзья из западных стран создают из этого миф, что османское завоевание Боснии в 1463 году было мусульманским возвращением домой. Когда султанское войско двигалось на Травник и Яйце, «…кое-кто из врагов, – пишет Турсун-бей, – решивших дать отпор, устраивал засады в неприступных горах. Султан во главе передовых отрядов время от времени внезапно останавливался на головокружительных горных тропах и приказывал Махмуд-паше или другому бею “позаботиться” о тех, кто оказывал сопротивление. Кого-то сожгли, кому-то перекрыли доступ к воде, а третьих побороли внезапными атаками. Многих взяли в плен, но множество мирных жителей сбежали в укрытия».