полная версия

Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала

Сараево на литографии конца XIX века. Открытка, 1991 г.

Следует сделать вывод, что, несмотря на отдельные триумфы сербской лингвистики в XVIII веке, она все-таки отставала от нужд своего времени. Большинство писателей происходили из среды образованных сербов из Южной Венгрии, где у них была возможность учиться в церковных и светских школах. Основная причина, как представляется, в том факте, что там раньше сложился сербский средний класс, что сербы стали вливаться в аристократию и имели трезвомыслящую интеллигенцию. Более того, у них был более богатый, разнообразный домашний уклад, что всегда есть первая и главная институция культурного прогресса.

При этом наблюдается огромная разница с культурой сербов, находящихся под турецкой властью. Мирослав Пантич^[403] приводит пример хроники Мулы Мустафы Башескии^[404], писавшего о событиях в Сараеве с 1746 года до конца столетия, где ни разу не упоминается, что в самом крупном боснийском городе был хотя бы один гусляр – исполнитель народных песен. В записях от 1780 года хронист упоминает одного, но не называет его гусляром. Уже в самом начале просматриваются признаки окончательной победы религии над языком как основой нации. Поэтому южные славяне приобрели культурную историю, которая оказалась победой национального движения религиозного, сектантского типа. В типологии национализма религиозный тип всегда имел последствия в виде религиозной нетерпимости в социальной жизни народа, говорящего на одном языке, но придерживающегося разных вероисповеданий. В типологии европейских национализмов он значится как «национализм судного дня» (Doomsday Nationalism).

В формировании национального самосознания роль, подобную языку, играет и история народа. Можно сказать, что сербы – это один из немногих народов мира, осознававших свою историю, не имея при этом ни школ, ни книг, из которых можно было почерпнуть такое знание. У сербов есть народная эпическая поэзия. Для своего времени это почти идеальный образец художественного творчества, источник чистейшего народного языка и при этом устная история народа, разъединенного границами враждующих империй, которые пересекаются только во время войны и с оружием в руках, причем редко. Если рассматривать народную песню с точки зрения устной истории, то песня не лжет о случившемся событии. Отсюда в сербской науке и дилеммы, верно ли цикл эпических песен о Косовской битве 1389 года описал предательство одного из сербских вельмож Вука Бранковича. Илларион Руварац^[405] видит в этом сюжете средневековую склонность к легенде, а Иван Божич^[406] указывает на события, которые выглядят более реальными. Так или иначе, но любой сербский крестьянин знал о средневековой династии Неманичей. Церкви были заполнены ликами святых, из которых едва ли не большая часть были из династии Неманичей. Для Сербской православной церкви Неманичи были святыми. Это не знание истории, а историческая легенда, которая для общественного сознания полезнее.

Разумеется, это далеко от исторической науки, но это представление о ней, которое в формировании национального самосознания сыграло бо́льшую роль, чем толстые ученые книги, тираж которых не превышает тысячи экземпляров. Залы, в которых заседают вожди сербской революции после 1804 года, украшены иконами святых королей и царей из рода Неманичей. Когда после революции формируется совет со столицей в Смедереве, «городе царей и деспотов наших», в качестве гербов и знамен выбирают символы средневековой династии Неманичей, легитимными наследниками которых считают себя вожди восстания. Роль священников и монахов в преемственности средневековой традиции национальной государственности отмечает и Вук Винавер^[407].

Сербская столица Воеводины – Сремски-Карловци. Открытка, 1991 г.

В конце XVIII века публикуется несколько трудов по истории сербского народа, в которых авторы пытаются найти ответ на вопрос о его происхождении и путях, которыми сербы в раннем Средневековье пришли на Балканы. Павле Юлинац^[408] в труде «Краткое введение в историю происхождения славяносербского народа» (1765) уже в названии определил место сербов в славянском сообществе. Автор полагал, что место первоначальной прародины находилось в Сибири, с чем было связано и название народа. Во время проведения Темишварского собора^[409] в 1790 году, а особенно в период его подготовки, появляется несколько трудов, в которых особо подчеркивается, что сербский народ должен иметь свое государство, чтобы остаться народом. Народ – это те, кто борется за свою политическую свободу. В текстах, которые публиковались в связи с собором сербского народа, отмечается доминирование идеологии французских философов-рационалистов. Авторы цитируют Монтескьё^[410], чтобы доказать императору: народ без государства может считаться только «народом по идее».

Выдающийся национальный деятель, одна из заслуг которого – созыв Темишварского собора, Стефан Новакович опубликовал в 1791 году на немецком языке труд «О заслугах и судьбе сербской или расцианской нации в Венгерском королевстве». Тогда же (1790) вышла и немного сокращенная версия на латинском языке. Новакович опубликовал свой труд анонимно, но его цель состояла в том, чтобы предупредить, что сербы – это народ, который не хочет, чтобы его считали расцианской или иллирийской нацией, потому что такого в их понимании своей идентичности не существует. Сербы разделены на православных и католиков и населяют пространства Сербии и Боснии. Между двумя текстами есть небольшие различия, но не в той мере, чтобы не считать немецкую версию переводом с латинской. Книга, совершенно очевидно, была издана для нужд Темишварского собора 1790 года, так как в документах этого исторически важного сербского собрания, в котором участвовали избранные представители всех сословий, есть довольно много документов с подписью Новаковича или свидетельствами того, что он находился поблизости, когда документы создавались.

Новакович – не единственный, кто писал об истории сербского народа и его политическом праве на получение автономного государства в империи Габсбургов. В документах собора осталось довольно много текстов о прошлом сербского народа и его положении в Южной Венгрии. Во всех документах речь идет о сербах, которые живут не только на территории Австрийской империи, в основном на Военной границе и в Южной Венгрии. Слова «Воеводина» не существовало до революции 1848 года, хотя сама территория фигурировала в мирных переговорах с турками, когда в одной части Баната был старейшина под турецким названием «воевода». Как Стефан Новакович, так и другие авторы пишут о сербах в Боснии и не усматривают никаких различий, кроме географических. Новакович в латинской версии своей книги полагал, что население Боснии в стародавние времена происходило от некоего племени под названием Bessi id est Bosnensens.

Все эти труды так или иначе связаны с попытками сербов повлиять на исход мирных переговоров австрийского императора и султана, когда габсбургская армия еще находилась в Белграде, до середины 1791 года, и оккупировала значительную часть Сербии. Правительство Габсбургов отчасти поддерживало требования сербов, в наибольшей степени как средство давления на венгерские власти в Буде. В этом смысле императорский двор какое-то время поддерживал и заговор «венгерских якобинцев» аббата Игнаца Мартиновича^[411]. По происхождению он был сербом, а семья присоединилась к католической церкви. Мартинович был католическим монахом, преподавал во Львовском университете математику и физику и пытался проводить опыты с воздушными шарами. Его последователями было некоторое количество сербов и хорватов, но это все-таки по своим главным чертам было венгерское политическое движение.

Венский двор поддерживал оппозицию аристократов-якобинцев в Восточной Европе, которые не ломали голову над тем, что должно представлять собой новое свободное государство. Поэтому в большей степени они были озабочены положением дел в Венгерском королевстве. Прежде всего, Мартинович подготовил проект реформ (Status regni Hungariae anno 1792), который не предполагал ни изменений, ни отмены феодального порядка. Аристократов называли бы «гражданин граф», а в нижнюю палату парламента избирали бы не только аристократов. Как польские якобинцы той эпохи, как подписавшие Декларацию независимости в 1776 году в Филадельфии не освобождали африканских рабов, так и венгерские революционеры-якобинцы под предводительством серба не ломают голову над освобождением своих зависимых крестьян. Мартинович продвинулся на шаг дальше и в «Проекте конституции и объявления о ней» (1793) предусматривал создание федеративного габсбургского государства, в котором бы нация иллирийцев, как официально называются сербы и южные славяне, получила свое автономное государство. В 1774 году кто-то вмешался в любовную идиллию венгерских якобинцев и венского императора, и Мартинович был казнен.

Во время подготовки Темишварского собора (с 26 августа по 22 ноября 1790 года) в Буду были введены верные хорватские полки, чтобы обеспечить деятельность «иллирийского сейма». Такая же поддержка была оказана и ведущим румынским деятелям в Валахии в 1791 году. В соборе принимала участие и группа сербских аристократов числом 25 человек. Дворянство давалось чиновникам, и это было обычной практикой. В темишварской делегации было только два сербских дворянина из высшей аристократии, остальные были noblesse de robe^[412], богатые люди, купившие мантию чиновника. В отличие от феодальной знати «голубой крови», чиновники и офицеры должны были придумывать себе родословную. Кроме того, и те и другие демонстрируют знаки солидарности с венгерскими братьями, которые доминируют в сословном парламенте, заседающем в Братиславе (Пресбург, Першпорок). В 1790 году на своем соборе хорватская знать защищает собственную автономию и право на использование своего языка. Сербские дворяне на Темишварском соборе требовали, чтобы для сербов была предусмотрена автономия в государственном устройстве Венгерского королевства. Они придерживаются определения нации из Кодекса Вербёци^[413], который действует с начала XVI века, в соответствии с которым нацию составляют дворянство, священники и жители «свободных королевских городов», а крестьяне в это понятие не включены. Не менее девяти десятых нации отрезано от права быть признанными частью нации, которое есть у любого народа, имеющего свое дворянство. Недворянская часть делегатов Темишварского собора – а это от 75 до 100 человек – не хочет автономии в Венгерском королевстве, а хочет автономии вне системы феодальной конституционности, когда дворянин представляет народ, возможно пожизненно.

Хотя формально Темишварский собор был собранием сербов из Южной Венгрии, фактически он представлял сербов, которые тогда могли быть приглашены или могли направить своего представителя. Здесь были делегаты из Сербии и, как говорят, из Боснии. Сам император поддержал их участие, поскольку, в конце концов, они прибыли из областей, которые могли быть освобождены от турок. Белградский митрополит через императора требовал, чтобы его представители присутствовали на соборе. Другая делегация, составленная из игуменов шести главных сербских монастырей и почтенных людей из Подринья (Ядар, Зворник) и Посавины, выступила «от имени братьев ваших болезных сербиянцев и босанцев» 6 сентября (24 августа) 1790 года. Они жаловались, что вошли в долг, а им не возмещают, хотя обещали. В итоге возобладало мнение венгерских предводителей, что если сербы хотят территорию а parte^[414], то им никак нельзя этого позволить, только в Сербии. Значит, за турецкий счет.

Благодаря Темишварскому собору 1790 года распространились тексты и знания о сербской истории, что сербам было необходимо. Однако следует заметить, что это не единственный источник знания о своем прошлом, которым располагают сербы. Самым крупным трудом в то время стала «История разных славянских народов, наипаче болгар, хорватов и сербов» Йована Раича 1794 года. Само название книги говорит о путях получения автором образования. Он учился в Киеве, который, помимо того что снискал славу одного из ведущих теологических центров православного христианства, был и одной из опор светской культуры. Киевская академия^[415] была тем главным гумном, на котором происходил обмолот зерна культуры рационализма той эпохи. В труде Раича сербы – не единственный славянский народ, и в рамки его прошлого включены ближайшие соседи-славяне. Он полагает, что сербы в раннем Средневековье пришли в Македонию, Мёзию, Рашку и Боснию. Название они получили от слова «Сибирь» или от названия племени «сорабы». Между строк витал дух Шлёцера, который в 1771 году был убежден, что славяне – это один народ.

Арсений IV Шакабента, архиепископ Печский и патриарх Сербский в 1725–1737 годах, митрополит Карловацкий в 1737–1748 годах. Неизвестный художник, 1744 г. Музей Сербской православной церкви

Во время революции и попыток в 1807 году распространить ее на территорию Габсбургов австрийские власти конфисковали массу разных публикаций, которые были предназначены для того, чтобы стать основой формирования политического сознания обычных участников восстания. Из череды этих публикаций выделяется труд Христофора Жефаровича «Стематография»^[416], напечатанный в Вене в 1741 году. Речь идет о гравюрах на меди с ликами сербских правителей и их гербами. Хотя Жефарович был образованным художником и после него остались прекрасные иконы в церкви в Бачке, а также перевод «Трактата о живописи» Леонардо да Винчи, «Стематографию» нельзя считать самостоятельным оригинальным произведением. Оно вторично в отношении коллекции работ Павао Риттера-Витезовича, созданной в 1701 году. Некоторые гравюры в «Стематографии», а возможно и портреты царя Душана, самого славного сербского правителя, выполнил венский гравер Томас Мессмер.

Этот сборник появился неслучайно и в год выхода в свет оказал политическую услугу патриарху-беженцу Арсению IV Шакабенте. Он требовал от императрицы Марии-Терезии распространения своей церковной юрисдикции на всю территорию Иллирии. Однако рисунки Жефаровича существенно выходили за рамки времени и обстоятельств, в которых они созданы. Они – важнейшее графическое представление сербской политической идеологии того времени. Книга служила и своего рода посланием о существовании славного средневекового государства и автокефальной национальной церкви. Когда экземпляры этой книги в 1807 году были конфискованы в Среме у повстанцев, восставших против феодального порядка и говоривших о государстве на северном и южном берегу Савы, это воспринималось как пал соломы в хлеву. Не бывает революций без символов и знамен, и сербская революция 1804‒1815 годов в этом смысле не исключение.

«Святой Савва со святителями сербскими из дома Неманичей». Гравюра Х. Жефаровича, Т. Мессмера. Репринт, 1972 г. Библиотека Матицы Сербской

Кроме сборника, подготовленного на основе сборника гербов П. Риттера-Витезовича, Жефарович при помощи более опытного Мессмера в том же году изготовил и гравюру «Святой Савва со святителями сербскими из дома Неманичей». К ней прилагалось стихотворение патриарха Арсения IV. Все эти гравюры, 56 геральдических изображений, представляли собой государственные символы реальных или выдуманных областей Старой Иллирии. Витезович готовил материал для оправдания австрийских амбиций, состоявших в том, чтобы отвоевать всю эту территорию у турок и включить в свое государство.

«История Сербии и Боснии» историка венгерского Иоганна Христиана фон Энгеля^[417] 1801 года имела то преимущество перед сербскими историческими трудами, что была написана на немецком языке и поэтому сыграла важную роль в формировании основ более поздних (чем сербское) национальных движений. Преимущество труда было и в том, что у Энгеля смелости выступать за сербов оказалось больше, чем у авторов собственно сербских трудов. Сочинение было одним из томов истории Венгрии и соседних с ней стран. Энгелю надо было ответить на вопросы, которыми задавался любой историк, прежде чем начать исследовать сербскую историю: какое место сербы занимают в славянской семье; где находится исходная, древнейшая территория расселения; каково происхождение этнонима; какими путями они переселились на теперешнюю родину. На первый вопрос он дал ответ, что сербы – это один из четырех основных славянских народов, наряду с русским, польским и чешским. Первоначальная территория расселения была в Лужице, которые в то время формально находились у восточной границы германских земель в Священной Римской империи германской нации, по соседству с чехами и поляками. Как и у всех других народов, этноним произошел от географического понятия, от названия места, где они жили. Имевшаяся на тот момент литература, включая лучшие труды по сербской истории, фиксировала мнение, что сербы получили имя от латинского servi, «рабы». Энгель это отвергает. В то время это не было оскорбительным понятием и из этого не выводилась некая высшая философия, как в более поздней политической идеологии. Он ловко чертил линии, по которым сербские переселенцы двигались на юг. Труд Энгеля повторял некоторые более ранние выводы Аделунга, Добровского, Копитара с небольшими расхождениями, которые были результатом лучшего использования исторических источников и более слабого спекулятивного идеологизирования. Когда после 1815 года начнутся социальные процессы формирования современных наций, книга Энгеля сыграет при этом более важную роль, чем в момент появления. К Сербии он относил части Болгарии, собственно Сербию, Боснию, Славонию, Далмацию и Истрию. Общая картина соответствовала науке той эпохи, без искаженных границ. Энгель очевидным образом исходил из распространенности языков, но в этом он был исключением, поскольку не учитывал штокавские диалекты Северной Далмации и Истрии, где обычно размещается хорватский чакавский. Черногория исключена намеренно, так как здесь не было традиции государственности, но, «забыв» отразить присутствие сербов в Южной Венгрии, Энгель, разумеется, делал уступку общественному мнению у себя на родине. Он написал также труд по истории Дубровника, в котором последовательно защищал сербскую основу рагузского языка.

Сопротивление стандартизации сербского языка на основе обычной народной речи происходило в том числе и из-за боязни сербов, что власти могут создать единый язык на основе распространения правил, действующих в католических церковных и светских школах. Директор сербских школ в Банате Теодор Янкович-Мириевский^[418] в 1782 году подал императору Иосифу II прошение об унификации трех вариантов сербского языка, которые он называл диалектами – церковным, городским и простонародным. Для себя он сделал выбор в пользу городского, славяносербского языка, но умолчал о настоящих причинах сопротивления возможному выбору в пользу обычного народного языка, так как боялся «окатоличивания» культуры.

Федор Иванович Янкович де Мириево. Неизвестный художник с оригинала Д. Г. Левицкого 1790-х гг. Начало XIX в. Литературный музей ИРЛИ РАН

Дискуссии о своем языке и истории – это основной элемент существования национального самосознания. Общественное мнение у сербов накануне революции 1804 года весьма вялое, и оно в основном есть на территориях Габсбургов и Венеции. У любого национализма есть свои периоды и проблемы периодизации. Базовым является деление на элитарный и массовый тип национального движения. Для первого характерно, что в нем участвует мало людей, в основном высокообразованные историки, лингвисты и поэты. У каждого народа есть свой вариант чешского анекдота о том, что обрушение потолка в главной городской кофейне означало бы и конец национального движения, потому что все, кто его представляет, оказались бы под обломками. Массовый тип требует наличия «читательской революции», то есть чтобы не менее трети населения было грамотно и читало газеты. Для массового типа национализма в качестве условия необходима также борьба за всеобщее избирательное право, которое обеспечивает обычному гражданину участие в управлении государством.

Сербы еще не скоро встретят зарю общей читательской революции, как и ежедневные уличные бои за всеобщее избирательное право. Поэтому и массовый тип национализма не может появиться до изменений 1903 года^[419]. Сербы первыми после греков в южнославянской части Балкан пережили эту метаморфозу.

За элитарным типом национализма следует культура среднего класса. Как и у греков, у сербов то преимущество, что у них нет своего дворянства, и поэтому путь среднего класса к национальному руководству короче, чем у других.

Сербская революция 1804 года произошла безо всякой связи с «расписанием» развития национализма. Революции случаются и у неграмотных народов, а наличие аграрного вопроса как основного движущего момента во всех европейских революциях до 1789 года подтверждает вывод, что и у сербов поэты не устраивают революций, а только сообщают о них. Поэты предупреждают о приближении бурь, но они не являются их причиной, что бы ни думали все полиции мира.

Характеристика национального самосознания сербов накануне революции 1804 года состоит в том, что его не воспитала культура и не подняла до уровня политического протеста. Национальность – это незыблемая институция в субъектности любого народа, в том смысле, в каком Фернан Бродель описывал идентичность Франции. Французская идентичность складывалась в процессе большой длительности (long durée), в течение четырех тысяч лет, и при участии миллиарда человек, сформировавших эту нацию. В этом смысле нация – это природное явление, а не то, что природа заложила в виде антропологической, расовой и языковой основы.

И сербы – плод подобного развития, при котором миграции и войны чужих армий играли более существенную роль, чем у бо́льших по численности европейский народов. Основная институция и рамки развития сербского народа – православная христианская религия и ее церковь. Это ancien depot^[420] сербского народа. Трагическая сторона этой золотой монетки в том, что все, что отпадало от религии и церкви, отпадало и от нации и превращалось в партнерские нации или ассимилировалось чужими нациями. Религия не придает мобильности сознанию народа. Она не призывает к революции, но это старое наследие, на котором строится собственное государство. Классическое движение национального пробуждения сербы переживут только после того, как в 1815 году будут заложены основы независимого государства. Когда начнется рост сербского среднего класса, он станет дрожжами, на которых взойдет тесто общества нового типа.

Что касается других явлений и процессов, которые были глубокими предпосылками сербской революции 1804 года, важную роль сыграла борьба за местное самоуправление. Наряду с институтами местного самоуправления, которые есть у славянских народов (семейная форма задруги, а в некоторых районах сербской территории – племена и братства), у сербов есть и самоуправляемая кнежина. Это не то же самое, что «мiръ» у русских, но что-то похожее. Как и у других славянских народов, у сербов тоже есть идеологический миф об исконной свободе серба, родившегося в селе, где ореховое дерево представляет собой место принятия решений. Вместо дуба у Руссо, у сербов это место занял орех^[421]. В обширной литературе после открытия Августа фон Гакстгаузена^[422] русской сельской демократии^[423] все-таки не было опровергнуто суждение Карла Маркса, высказанное в полемике с Михаилом Бакуниным: сельская автономия – это «аграрная автономия на вегетативном уровне», как ее называет Маркс, и она не является предпосылкой для создания демократического государства, так как всегда оказывалась прочной основой деспотизма. Во Франции была семейная община, которая исчезла после революции 1789 года. Очень похожий процесс имел место в Сербии после революции.

Считается, что самоуправляемая кнежина возникла на основе скотоводческих катунов, летних горных пастбищ. Литература и научные исследования не подтверждают гипотезу, что кнежина сложилась на основе раннефеодальной жупы, что встречается и у других народов (ср. pays^[424] во Франции, от латинского pagus^[425]). В связи с кочевым образом жизни и особым порядком налогообложения катуны в Османской империи обладали автономией. Катуны имели привилегию выставлять особый род войска – мартолосов^[426]. Во главе кнежин стояли кнезы и примичуры^[427]. Первые из них были связаны с тимарной системой землевладения, а вторые были старостами – челебиями, которые собирали налоги в нескольких селах и заботились о возвращении беженцев.

По материалам исследований Йована Цвиича, в Сербии XIX столетия только около 20 % населения были коренными на месте проживания. Сербия до 1960 года была исторически территорией пассивной миграции. Переселенцами были главным образом жители соседних горных областей, где преобладал скотоводческий уклад. Вместе со скотоводами появляются и их традиционные институты местной автономии. В главном труде о кнежине сербский исследователь Ружица Гузина^[428] приходит к выводу, что староста кнежины был выборным. Правила здесь нет, это надо понимать условно, не как что-то постоянное, однажды состоявшееся раз и навсегда. Правильному пониманию явления не способствует тот факт, что так же назывались старосты сел или братств в Черногории и Герцеговине. В Герцеговине до закона 1851 года должность была наследственной. Это было подобно наследованию феодальных тимарных поместий, когда султан продлевал владельцу мандат, а после его смерти отдавал предпочтение его сыну; так же и с кнезами во главе кнежин. На кнежины распространялись правила османской традиции отдавать предпочтение сыновьям.

Народная одежда жителей Конавле в окрестностях Дубровника. Открытка, 1981 г.

Сербия не получила автономию по Систовскому мирному договору 1791 года, в отличие от Валахии, как того требовали сербские представители. Валахия имела правителя – господаря и находилась под защитой России. Ни Турция, ни Австрия не хотели, чтобы по условиям этого мира Сербия получила статус элементарной государственности, без самостоятельного государства. Вместо этого в договоре 1791 года вся территория была названа Сербией, разделена на 12 нахий с обер-кнезами во главе, и турецкие власти подтверждали их полномочия. Был определен размер налогов, тимариоты были возвращены в свои спахилуки (поместья), но им было запрещено селиться в деревнях, поэтому они жили главным образом в Белграде. В селах появлялись их заместители – субаши. Армии было запрещено размещаться в частных домах. Визирь, глава области, имел в подчинении отряд из 600 солдат, но и у сербов было свое воинское формирование. Основная привилегия состояла в том, что янычарам было запрещено осуществлять властные полномочия в Белградском пашалыке, в отличие от Северо-Западной Болгарии и Южной Албании, где они брали власть в свои руки. В Боснии некоторые местные военачальники (капитаны) делали примерно то же самое. Про капитана Хута говорили, что он «наполовину откололся от султана».

Одновременно законом был гарантирован запрет на изменение характера земельной собственности, превращение тимара в частный чифтлик. Янычары дважды в 1793‒1794 годах пытались захватить власть в Белградском пашалыке. После бунта Пазваноглу^[429] в Северо-Западной Болгарии в 1794 году в Сербии было приказано поднять войско, набранное из сербских крестьян. Во главе каждого села был поставлен сельский кнез, а во главе десяти сел – обер-кнез. От каждого села мобилизовали по десять человек, и так сербы собрали войско, в котором сначала было 8000 человек, а позже 16 000. Они не захотели, чтобы ими командовал турок, поэтому командиром назначили Станко Арамбашича^[430] из Велико-Села. Каждыми 50 солдатами командовал булюбаша, сотней – харамбаша, тысячей – бимбаша^[431]. За пойманного янычара-бунтовщика поймавшему платили четыре дуката, а за отрубленную голову – отдельно два дуката. Сербы начали настоящие крестовые походы. Они потеряют это самоуправление после возвращения янычар в 1801 году, когда кнезами будут управлять сельские субаши.

Несмотря ни на что, автономия и борьба за ее сохранение имели конструктивные последствия для дела революции. Прежде всего обновилось народное военное руководство. Если в Сербии тогда было 1800 сел, то при выступлении народного войска в 1795 году должно было быть и 180 обер-кнезов, и в десять раз больше сельских кнезов. Одно время обер-кнезами руководил один верховный кнез. В июле 1793 года Белградский пашалык возглавил Хаджи Мустафа-паша^[432], который на встрече с обер-кнезами в апреле 1796 года согласился, что сербы выберут своего верховного кнеза. Избран был обер-кнез Чуприи Петар, о котором Вук Караджич пишет, что тот участвовал в восстании в Кочиной Краине до 1791 года и что он был «самым старшим и умнейшим обер-кнезом в Сербии». Сведения о его полномочиях противоречивы, так как считается, что это решение было вскоре отменено, но есть сведения, что он оставался на этой должности до января 1804 года, когда был казнен. В любом случае такое крупное решение о назначении верховного кнеза Сербии до основания меняло все административное управление, приближало Сербию к статусу, который имели дунайские княжества Молдавия и Валахия, но Турция при заключении мира с Австрией в 1791 году сумела этого избежать. Из 33 петиций султану, которые сербы подали в 1793‒1806 годах, 28 касаются сохранения и расширения автономии.

Валевские обер-кнезы А. Ненадович и И. Бирчанин были в начале 1804 года заключены в подвале дворца муселима в городе Валево, откуда их увели на казнь 4 февраля 1804 года. Фотография зала с реконструкцией. Народный музей Валево

Борьба за сохранение достигнутого уровня самоуправления, одно время без верховного кнеза, а с 1796 года с ним, стала одной из исторических предпосылок и фундаментом революции 1804 года. Второй ключевой вопрос, касающийся предпосылок революции, – это ее организация. Обычно считается, что революция 1804 года не была организованным выступлением, а произошла спонтанно после убийства почти всех сельских кнезов в Белградском пашалыке. Решающим в этом споре стало суждение ведущего историка революции Стояна Новаковича в 1904 году, что «восстание было внезапным, случайным, вынужденным, без предварительной подготовки». Некоторое недоумение в связи с этим выводом остается, хотя с самим выводом следует согласиться, но возникает вопрос, случалось ли когда-нибудь так, чтобы какое-нибудь восстание вспыхивало без какой-либо организации. Убийство 150 сельских кнезов из 180 было уничтожением свидетелей, и неизвестно, совершили ли турки это злодейство случайно, или они получили информацию, что готовится восстание. Когда на Балканах организуются революции, эта организация и сама по себе – плод революции.