Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала
Соединенные Штаты Америки официально вступили в войну 6 апреля 1917 года, но фактически сделали это только 7 декабря. Причиной изменения отношения американцев стала возможность того, что страны Западной Европы проиграют мировую войну.
В США политики разделились на сторонников и противников вступления в войну. Президент Вудро Вильсон стал для раздираемой войной Европы воплощением роли Америки в мире. С 1898 года, когда США оккупировали Кубу и разгромили Испанию, страна подтвердила свой статус великой мировой державы. В то же время Япония завоевала этот статус на Дальнем Востоке, победив Россию в 1905 году. После 1683 года, когда Турция начала терять статус великой мировой державы, впервые на эту сцену вышли две неевропейские страны.
Однако Америка не была обычной мировой державой. Обладая промышленным потенциалом в 33 миллиона тонн стали в год, она составляла конкуренцию не какой-либо одной великой европейской державе, а всем им, вместе взятым. Вудро Вильсон был идеологом демократии. Вопреки его тезису о том, что каждая нация строит демократию, проливая кровь на своих улицах, его оппонент из лагеря Республиканской партии, бывший президент Теодор Рузвельт[757], придерживался совершенно противоположной позиции. Для него идеалом была не демократическая Лига Наций, в которой бы все нации были равны. Он хотел, чтобы война закончилась созданием Лиги победителей – объединения западных государств, которые будут править миром с помощью экономической и военной мощи. В эту группу входили США, Великобритания, Франция, Германия, Италия и все страны Западной Европы и Скандинавии. Ни один славянский народ в нее включен не был.
Теодор Рузвельт стал главным проводником русофобии в западном мире; вместе с тем его сербофобия имела и возможное практическое применение. Он осуждал Сербию за развязывание войны в 1914 году из-за желания присоединить Боснию и Герцеговину. Среди мер по контролю за мелкими бунтовщиками он предусматривал создание западными странами интервенционистской армии морской пехоты (posse comitatus), а также мирового трибунала для судебного преследования обвиняемых в развязывании войны. Все это проявится в фактической позиции по отношению к Сербии после 1991 года. Вступление Америки в войну и поражение России в ней стали для Сербии огромным историческим вызовом. Кроме Франции, у нее не было реальных союзников. Американская дипломатия занималась глобальными проблемами в связи с возможностью разрастания социальной революции по всему миру, а также планами реорганизации Центральной Европы на основе республиканских конфедераций или федераций.
Наиболее значительной мерой в рамках ряда внутренних изменений, которая соответствовала бы этим новым мировым ветрам демократии, стала ликвидация тайной военной организации «Черная рука», сложившейся в окружении полковника Драгутина Димитриевича – Аписа. Участников группы обвинили в покушении на наследника престола Александра. По результатам Салоникского процесса, проходившего с 2 апреля по 6 июня 1917 года, были казнены трое из девяти приговоренных к смерти. Признание полковника Аписа в организации убийства наследника престола Габсбургов в Сараеве 28 июня 1914 года породило многолетнее убеждение как в общественном мнении того времени, так и в научной литературе последующих десятилетий, что целью этой ликвидации (подготовленной группой «Черная рука») был поиск способа, упрощающего для Сербии возможность заключения сепаратного мира. Однако наука утверждает, что это менее значимый фактор и что сербское правительство, как и королевский двор, таким образом хотело избавиться от важнейшего внутреннего союзника России. Через такие небольшие группы офицеров Россия проводила смену династий среди малых народов. С того времени роль внутреннего союзника России взяли на себя социальная идеология и республиканские партии. Казненных офицеров защищали также некоторые британские интеллектуалы, использовавшие недоказуемый аргумент, что за заботой о сербских республиканцах стоят масоны.
В конце войны огромное значение приобрело партизанское движение на всей оккупированной территории. Следует различать восстания солдат, отступавших в леса, и организованные восстания в Восточной Сербии. Пока коммунистическая идеология не внесла существенных изменений в партизанскую традицию, в 1917 году она имела одинаковое значение как для основ, из которых возникла, так и для создаваемых ею перспектив. Все сильные и слабые стороны движения сопротивления четников 1941–1945 годов проявились в этой увертюре, как камень в почках. Восстание вспыхнуло в феврале 1917 года в Топлице, а затем распространилось на территорию Ниша, Алексинаца и долину Тимока. В ответ на слухи о том, что болгарские власти начнут набор рекрутов, в селе Обилич под Лесковацем был организован митинг из 300 человек. В восстании участвовало до 15 000 крестьян. После войны международная комиссия подсчитала, что в ходе усмирения восставших болгарская армия убила около 20 000 жителей. Целые деревни были стерты с лица земли. На помощь пришли немецкие и австро-венгерские части.
Топлицкое восстание в Сербии, 1917 г.
Партизанские волнения не утихали, несмотря на то что в определенных местах их подавляли. Правительство Сербии направляло послания, чтобы люди не подвергали себя риску болгарского террора. Коста Войинович погиб в конце 1917 года. Поведение прибывшего с Салоникского фронта Косты Печанаца имеет особое значение, поскольку аналогичные методы будут повторяться в движении Сопротивления в 1941 году. Печанац заключил договор с болгарскими властями о контроле за действиями партизан в определенных зонах во избежание возобновления боевых действий. В 1918 году дезертирство из армии Габсбургов в леса придало партизанской деятельности новые черты, отличавшие ее от традиционных действий четников. Во-первых, отсутствовал авторитет королевского офицера. Во-вторых, нерешенный аграрный вопрос в Боснии и Герцеговине стал социальным порохом, который нетрудно было поджечь.
В конце мая 1917 года политический климат в государстве Габсбургов изменился. Тюрьмы открывались, и на свободу без препятствий выходили осужденные 1914 года. Все провинциальные парламенты возобновили деятельность, кроме Боснии и Герцеговины, их надо было заполнить новыми людьми, вместо тех, кто погиб за своего австрийского императора или искал возможность выстрелить в него. Ватикан, потрясенный катастрофой католического Придунавья, созвал конференцию в Цюрихе, на ней присутствовал лидер самой важной словенской партии Шуштерчич[758]. В противоположном крыле находился Янез Крек[759], пытавшийся создать концепцию югославского унитаризма на территории от Беляка до Салоник, с единым правительством, языком и духом унитарного патриотизма.
В Сараеве архиепископ Стадлер[760] с интеллектуалами из Хорватии и Боснии Исо (Изидором) Кршняви[761] и Иво Пиларом[762] пытался превратить Чистую партию права в детонатор для возникновения великого хорватского государства от Кварнера и Пулы до Дрины. В мемуарах Исо Кршняви оставил свидетельство того, как отсутствие единого менталитета хорватского католического народа исторически преодолевалось путем этнического уничтожения сербов, евреев и цыган, а также путем перемещения населения с одного конца страны в другой.
Идейная основа всех этих скитаний и исканий раскрывается в энциклике Rerum novarum 1891 года. Она была тем, чем стал коммунистический манифест для социалистов. Из этой энциклики можно извлечь урок спасения современного индустриального общества путем введения социального страхования рабочих, организации труда и всей общественной жизни. Из этого «социального католицизма» родился современный фашизм всех мастей. Хорватское католическое движение еще не было модернизировано по европейским стандартам. Еще в 1916 году, когда предпринимались попытки создать общую партию, его последователи разделились на группы «Домагой» и «Католическое действие». Обсуждали и хорватский католический Сеньорат, ставший зародышем новой организации. Публикация энциклики Rerum novarum в Риеке в 1916 году на хорватском языке стала основой, на которой поэт д’Аннунцио в 1919 году именно здесь и на этом фундаменте начал авантюру по построению новой концепции государства на профессиональной, корпоративной и классовой основе, а не на всеобщем избирательном праве[763].
Никола Пашич, премьер Сербии и ее непререкаемый лидер в годы Первой мировой войны вплоть до весны 1917 года, скептически относился к идее совместного государства сербов с хорватами и словенцами, настаивая на объединении сербских земель как непосредственной цели войны для Сербии. 1918 г. Архив Сербии
Опасаясь, что окончание войны принесет ветры разрушения в австро-венгерское государство, все политические игроки в нем, и в первую очередь католическая церковь и ее организации, попытались позаботиться о лекарстве, пока для него не стало слишком поздно. Один из планов императора по преобразованию дуалистической Австро-Венгерской федерации в федерацию семи национальных единиц, о котором британские агенты были проинформированы в феврале 1918 года, был реализован гораздо раньше. Планировалось, что государство будет состоять из немецкой (Австрия), венгерской, чехословацкой, румынской (Трансильвания), польской (Галиция), итальянской (Триест и внутренние районы) и единой югославянской частей.
Идея единой Югославии в католической Центральной Европе существовала и ранее. «Триализм снизу» 1903 года был делом рук наследника престола Франца Фердинанда и его окружения в церкви и армии. 30 мая 1917 года Югославянский клуб провозгласил в австрийском парламенте декларацию о необходимости создания единого внутреннего государства словенцев, хорватов и сербов «под скипетром Габсбург-Лотарингской династии». Депутаты от Хорватии не были представлены в этом клубе, поскольку по дуалистической системе два парламента контактируют друг с другом только через «делегации», которые собираются ежегодно для голосования по совместному бюджету. Югославянский клуб возглавлял священник Антон Корошец[764]. Позже он рассказал, что декларацию о среднеевропейской католической Югославии он создал сам, с единомышленниками, но словенские социалисты обвиняли его в том, что он сделал это по поручению императора Австро-Венгрии Карла. В этом клубе было 23 словенских депутата из четырех словенских провинций, 12 хорватских из Далмации и Истрии и 2 серба. С самого начала предполагалось, что это будет унитарное государство, основанное на хорватском историческом праве, то есть на всех элементах внутренней государственности, в которой Хорватия развивалась с XII века. В дополнение к политическим институтам и правовым основам Хорватия дала бы этой стране единый язык – хорватский вариант сербохорватского языка. Под давлением авторитета единой католической церкви это унитарное государство с самого начала должно было бы существовать как авторитарное политическое образование, несмотря на то что его создатели клялись в верности демократии.
Благодаря этой декларации развернулось широкое «декларационное движение», которое особенно потрясло словенские провинции. На основании решений своих советов муниципалитеты голосовали, принимают ли они новое унитарное государство, в котором словенцы бы потеряли свою крошечную традицию внутренней государственности, и в первую очередь свой язык. К словенцам нельзя было бы применить поговорку, что они могут быть только клерикалами, но не националистами, если бы на такой шаг не решилось религиозное сознание, поэтому большинство муниципалитетов согласились с предложенной формой будущего государства. Против этой декларации выступили боснийские мусульмане, потому что в данной государственной концепции для них не было места, а также радикальные католические священнослужители, сторонники Стадлера и Шуштерчича. Правительство Сербии осудило декларацию как детище недемократической процедуры, цель которой – предупредить решения, а не «идти навстречу» им. Особенно поддержало этот проект францисканское духовенство.
Остается неясным, что думали создатели этой декларации о Сербии и Черногории. Признавалась их независимая государственность, но предусматривался общий таможенный союз. Союзники знали, что хорватские и словенские политики, разделенные в войне на два разных лагеря, тем не менее договаривались через связующее звено в Швейцарии. Хорватские политики из Загреба, Будапешта и Вены связывались со своими друзьями в Югославянском комитете в Лондоне. Они оставили словенского политического лидера Шуштерчича в качестве защиты на случай, если союзники решат не расчленять восстановленную Австро-Венгрию. Такова была действительность, поскольку даже новый американский голос еще не начал петь свои сладкие песни в уши малым народам. Президента Вудро Вильсона воспринимали как пророка, и он вел себя как пророк. С 1901 года он жил в убеждении, что человечество вступило в новую великую эру и его страна находится в центре этих событий. Наступал «американский век», и его целью было продление жизни уставшему человечеству на новом фундаменте.
Американским обществом в равной степени правят волны любви и фобии. В Первую мировую войну постепенно формировалось большинство, поддерживающее войну против Германии, а когда дело дошло до нее в апреле 1917 года, германофобия появилась и среди простого населения. Ненавидели не только кайзера и немецких фельдмаршалов, но и все немецкое. В некоторых штатах запрещали исполнение музыки Бетховена и издание произведений Гете. Немецкая овчарка была переименована в «собаку свободы» (Liberty dog). Это же произошло и с квашеной капустой, корью и некоторыми другими понятиями, которые в английском языке обозначаются немецкими словами.
Только после поражения Германии в войне германофобия прекратилась, уступив место «фобии красной угрозы» (Red Scare Fobia). В основном за угрозой, которая порождает социальные бури в малограмотном обществе, стоит традиционная русофобия. Фобия – это коллективное сознание иррациональной нетерпимости, которую лидеры определенных обществ выстраивают с помощью средств распространения информации, партий и церквей по отношению к государству, считающемуся враждебным. Основа для нее должна лежать в религиозном различии. Ричард Хофштадтер в книге об американском национализме («популизме») 1890-х годов писал, что русофобия являлась одной из основных характеристик национального американского менталитета современной эпохи. В наше время фобии меняются и всегда возникают новые на фундаменте уже прошедших, как сербофобия на почве предыдущего антисемитизма.
Сербофобия в католической Центральной Европе, отчасти в Великобритании до 1914 года, начала спадать во всем мире в 1916 году. Что Вудро Вильсон привнес в политику Первой мировой войны ближе к ее концу, так это страх, что победоносные державы Антанты, без России после Октябрьской революции, не будут в состоянии определить степень расщепления великих империй. В частности, американской слабостью была идея о необходимости сохранения Центральной Европы. Немецкий политик-консерватор Фридрих Науманн[765] опубликовал в 1915 году книгу под таким названием («Центральная Европа»), в ней он отмечал, что Центральная Европа простирается от Балтики до Адриатики, от Галиции до французских Вогезов. Это единое экономическое, военное и культурное целое. Немецкий язык являлся лингва франка на этой территории. Через год он опубликовал вторую книгу под названием «Болгария и Центральная Европа», в которой изобразил круг интеграции Балкан в эту германскую зону. Захватив у Сербии побережье Дуная, Болгария оказалась бы привязана к государству Габсбургов. Науманн сформулировал понятие для обозначения сербов – «деструктивный фактор». Его книга была опубликована на английском языке в Нью-Йорке в 1917 году. В Великобритании также обращали внимание на этот центральноевропейский комплекс. Ведущий экономист современного капитализма Джон Мейнард Кейнс[766] писал в 1920 году, что следует верить не в бисмарковскую мифологию Германии как государства крови и стали, а в Германию как экономику «угля и стали». Западный мир боялся, что русские большевики объединят эту центральноевропейскую территорию со своим национальным рынком и сибирскими богатствами – залежами полезных ископаемых.
Майская декларация от 30 мая 1917 года определила и характер Корфской декларации от 20 июля 1917 года. Ее принятие состоялось в рамках усилий сербского правительства немедленно начать дискуссию об объединении югославянского государства, чтобы события не сорвали ее. В начале марта 1917 года правительство помогло создать в Париже Черногорский комитет для обсуждения вопросов объединения двух сербских государств. Из-за опасений, что русские социалисты поддержат болгар, как это делали свергнутые императоры, рассматривалась возможность организации всенародного голосования – плебисцита, чтобы македонское население определилось только по одному вопросу: присоединятся ли они к Сербии.
На Корфской конференции, созванной сербским правительством и продлившейся 36 дней, с 15 июня по 20 июля 1917 года, заседали представители правительства и Югославянского комитета (Анте Трумбич, Хинко Хинкович, Душан Василевич, Франко Поточняк и Динко Тринайстич). Обсуждение на 24 продолжительных заседаниях велось только о формулировках декларации как общей цели обеих сторон. Для хорватской политики это было самое сложное событие всей Первой мировой войны. Нужно было четко изложить на бумаге, что хорватский народ, по мнению его представителей в западном демократическом мире, хочет получить по результатам войны. Конференция стала таким же историческим вызовом и для сербского правительства и всего народа, поскольку от ее исхода зависел облик будущего государства.
Участники встречи на Корфу 15–20 июля 1917 года, закончившейся подписанием исторической декларации о создании югославянского государства[767]
Для хорватских представителей конференция имела значение еще и потому, что их прежняя позиция в отношении общего югославянского государства была бессистемной. Наиболее важной в данном вопросе является переписка Франо Супило с британскими и итальянскими дипломатами в 1915 году. Хотя Супило также выступал за централизованное югославянское государство, у него имелась теория о различиях между сербами и хорватами. Он был ярым сторонником философии превосходства католической церкви и национальной культуры в ней, а также имел некоторые предрассудки в отношении православия: будто оно не имеет своего настоящего богословия, а лишь некий его заменитель, суррогат, созданный при помощи протестантов. Вероятно, на него оказали влияние Жозеф де Местр[768] и его книга о папе, изданная в 1819 году, поскольку в ней присутствует такая аргументация. Представления Супило о будущем государстве стали результатом бесед с Сетон-Уотсоном в 1914 и 1915 годах; последний изложил свой проект такого государства в меморандуме британскому Министерству иностранных дел от 1 октября 1914 года. В нем Сетон-Уотсон отмечал, что хорватские представители Трумбич, Супило и Мештрович разделяют эти его идеи. В отношении Мештровича точные данные отсутствуют, поскольку он в 1914 году писал о «нации Марко»[769], будущей Югославии вокруг Сербии; Трумбичу бы понравилась идея Сетон-Уотсона, что более культурные хорваты возьмут руководство новым государством в свои руки.
Остаются неясными связи Сетон-Уотсона с группой влиятельных людей в окружении главы сербской военной разведки полковника Аписа. Сложнее всего реконструировать то, что происходило через масонские организации. После смерти австрийского императора Франца Иосифа его преемник Карл I (IV) был коронован в Будапеште 30 декабря 1916 года. Вокруг него сразу же стали витать идеи о сепаратном мире государства Габсбургов, превращении его в триалистическую федерацию, в которую могла бы войти и Сербия со своей королевской династией. После письма Сетон-Уотсона в конце 1916 года первый лорд адмиралтейства и член правительства Эдвард Карсон заявил: «Он всегда говорил, что мы должны позволить сербам добиться наилучших возможных условий и заключить сепаратный мир с австрийцами». Драголюб Живоинович, рассказывая о политике великих держав относительно Салоникского фронта в 1914–1918 годах («Воины поневоле»), всесторонне описал последствия конфликта между Францией и Великобританией в вопросе будущего сербского государства. Связь Сетон-Уотсона с полковником Аписом и его расстрелом после завершения Салоникского процесса остается недостаточно освещенной.
Корфская декларация от 20 июля 1917 года – исторический документ с далеко идущими последствиями, и ее истинные ценности начали раскрываться только тогда, когда государство, созданное на этих предпосылках, потерпело крах. Это была историческая попытка южных славян создать наконец демократическое государство и преодолеть злую участь взаимного уничтожения из-за господства религиозной нетерпимости. Вопрос, чего не хотели создатели декларации, важнее, чем вопрос, чего они хотели. Они не хотели, чтобы религия была водоразделом нации, и хотели, чтобы частокол различных, вечно враждующих и взаимно недоверчивых церквей и религиозных общин не стал в то же время каркасом политического суверенитета. Сбылась мечта идеологов Сербской радикальной партии конца XIX – начала XX века наконец осуществить создание общей нации сербов и хорватов. В статьях, посвященных Восточному вопросу, и в работе «Сербы и хорваты», которые Милованович опубликовал в 1894 и 1895 годах, он пишет о двенадцатом часе, после которого уже не будет времени для покаяния. Без России на Балканах никогда ничего не решалось, и он также считал, что следовало ожидать этой помощи и в будущем. Главной задачей сербских партий являлось создание общей сербскохорватской нации, независимо от того, что ведущие хорватские партии проводили политику восстановления Хорватии до исторических границ, реализовать которую стремились и габсбургская, и венгерская политика на Балканах. К этому следует добавить и идеологию Скерлича «Запад – закон жизни»: окончательно отказаться от идеи плавать по рекам, впадающим в русское море. Главной предпосылкой для этого являлась религиозная терпимость, основанная на общем ослаблении религиозных чувств и снижении роли религий и церквей в обществе. На основании веры, что великая мировая война разрушит прежнюю роль церквей в руководстве государствами и народами, была в 1917 году создана Корфская декларация.
Никола Пашич во время переговоров с хорватским представителем Анте Трумбичем ошибся не в оценке, что их народы ничего не могут добиться сами по себе. Он совершил ошибку, недооценив тот факт, что Трумбич по пути на Корфу посетил Ватикан. Хорватским народом руководил не Трумбич, даже если бы он подавляющим большинством голосов победил на свободных выборах, а папа через армию покорных священников. В декларации отмечено: «Неоднократно и решительно подчеркивается, что наш трехименный народ един и равен по крови, по языку, устному и письменному, по чувству своего единства, по преемственности и целостности территории, на которой он живет без разобщенности, и жизненным интересам своего национального существования и всестороннего развития своей нравственной и материальной жизни». «Православное, римско-католическое и магометанское вероисповедание» признаются равными. Сформированное на основе всеобщего избирательного права, Учредительное собрание должно было принять новую конституцию и утвердить династию Карагеоргиевичей, но ее существование, выживание было обусловлено не этим. Трумбич возражал против приравнивания еврейского и мусульманского вероисповедания к двум христианским. В декларации предусматривалась аграрная реформа.
В чем причина того, что хорватские и словенские представители не поднимали вопрос о создании федеративного югославянского государства? В отчете британской разведки от 10 мая 1918 года был дан ответ на этот вопрос: «Несомненно, Трумбич и прочие приняли Корфское соглашение, но это произошло потому, что было сложно отвергнуть его в тот момент, когда движение объединения славянских провинций Австрии продвинулось далеко вперед, а австрийское правительство не оказывало ему никакого сопротивления». Хорватские представители на Корфу не хотели рисковать журавлем унитарной Югославии под их руководством, моделью, которую поддерживал австрийский двор, в пользу синицы федеративной Югославии. Они не были убеждены в том, что хорватская культура является каким-либо важным фактором, который бы заставил кого-то назначить их лидерами в будущем государстве, как предсказал Сетон-Уотсон 1 октября 1914 года.
Неверно, что на ежедневных встречах в течение 36 долгих дней не обсуждался вопрос федерации или унитаризма. В заявлении лондонской газете Morning Post от 17 октября 1918 года Никола Пашич сообщил, что модель федерации отвергнута из-за отсутствия четкой границы между сербами и хорватами, православными и католиками. Это разделение должно было бы применяться вместе с признанием необходимости «выселения и заселения», что разделило бы два народа, «перемешанных самым запутанным образом». Говоря более поздним языком, они опасались применения принципов этнических чисток. Они были уверены, что местная автономия и принцип самоопределения позволят создать автономные и государственные свободы, если их сочтут необходимыми.
Лучше всего это объяснил черногорский воевода Симо Попович в записке, отправленной из Парижа 21 сентября 1917 года, в которой он предложил Пашичу, чтобы сначала объединилась Сербия. «“Сербия, которая бы включала в свои границы все, что наше, а после братья хорваты и словенцы, как только захотят объединиться с нами, – пусть приходят – добро пожаловать”. Пашич, улыбаясь, отвечает мне, что не я один так думаю и чувствую. И рассказал мне, как хорваты на конференции на Корфу впервые потребовали, чтобы Хорватия как королевство в нынешних своих границах вошла в федерацию с Сербией. Сербская сторона на это согласилась, но тогда давайте сначала проведем размежевание, отделим от Хорватии то, что является сербским. Хорваты этого не захотели и согласились на государство с одной границей и одним гражданством».
Части 2-й добровольческой дивизии Сербского добровольческого корпуса отправляются из Архангельска на Салоникский фронт, 8 августа 1917 г. Фотография Й. Пешича. Народная библиотека
Хорватские партии пытались решить свой национальный вопрос тремя способами: путем ассимиляции Боснии и Герцеговины до реки Дрины, за что выступали священнослужители из окружения архиепископа Стадлера, и с помощью Австро-Венгрии в 1918 году; геноцидом сербов на территории до реки Дрины и при поддержке Германии в 1941 году; этническими чистками сербов, наряду с территориальной экспансией в Истрии, с помощью Соединенных Штатов Америки в 1995 году. В основе этой трагедии лежит неготовность пожертвовать менталитетом религиозной нетерпимости, который поддерживала католическая монархия Габсбургов на этой территории на протяжении пяти столетий.
Большевистская революция в России 7 ноября 1917 года оказала влияние на вопрос создания единого югославянского государства, но не решила его. Никола Пашич держал поближе к Ленину своего бывшего секретаря Радослава С. Йовановича[770]. В некоторых советских воззваниях об угнетенных народах сербы не упоминались, и студенты и молодые интеллигенты высказывали протест в связи с этим. Поэт Велько Петрович первым поставил свою подпись. Ленин поручил австрийским рабочим создать федеративное государство и упразднить монархию. Никола Пашич пытался тайно направить к Ленину своего эмиссара Милана Маринковича. Тот выучил сообщение наизусть, чтобы сохранить его в тайне от британских агентов. Это была просьба о помощи югославскому государству, или, точнее, сербскому. Маринкович познакомился с Лениным еще в Швейцарии и рассказал Пашичу, что глава будущего советского государства считал, что к Сербии должны присоединиться Босния и Герцеговина и Черногория и обеспечить ей выход к морю. Пашич отверг план, разработанный в окружении британского общественного деятеля Уикхема Стида: сербские военнопленные, находящиеся в России, возглавят восстание против большевиков под командованием сербского и бельгийского генералов при поддержке Русской православной церкви. Большевистский Брестский мир, заключенный с Центральными державами 3 марта 1918 года, Пашич считал исторической трагедией русского народа, а режим большевиков – провалом.
Военные победы сербов сопровождались агонией, в которую погрузилась Австрийская империя. В начале февраля 1918 года подняли восстание моряки на военно-морской базе в Которе. Их было 6000, требующих мира и национального освобождения. Сербов среди них было немного. В лесах создавались группы военных дезертиров «зеленые кадры». На Фрушка-Горе их собралось 6000. По всей Сербии организуются отряды четников Косты Печанаца, а также импровизированные вооруженные группы. Сербскую армию встречают в Ужице несколько тысяч человек с винтовками. В Боснии и Герцеговине крестьяне начинают преследовать помещиков-мусульман и захватывают свои владения, изъятые у них на основании султанского Земельного закона (1858), впоследствии подтвержденного правительством Габсбургов (1878). Большое значение имело движение советов (вечей), возникшее в конце войны. Хотя эти семена были посеяны раньше, движение разрослось и стало значимым фактором лишь тогда, когда сербская армия начала свой победоносный поход в Придунавье и Штирию. Без этого военного освобождения не было бы и другого. Однако армия только закладывала фундамент, а народ через Движение советов должен был найти лекарство от общей боли – отсутствия стабильных институтов, нащупать нити, что приведут к столь необходимому миру, чтобы воля простых людей была услышана.
Прорыв Салоникского фронта, 1918 г.
Опасаясь, что они будут служить под чужим командованием на каком-либо второстепенном фронте, без доступа к местам основных сражений, где будет решаться и их судьба, сербские генералы потребовали изменить общую стратегию мировой войны и в первую очередь разобраться с мелкими противниками, а затем уже дело дошло бы до более крупных. Сербский правитель написал по этому поводу два меморандума английскому королю. После крупного немецкого наступления на Париж в марте 1918 года союзники восприняли это сербское безумие как отправную точку для победы. Командующим фронтом был назначен французский маршал Франше д’Эспере[771]. Сербской армии отводилась в прорыве ключевая роль. Воевода Живоин Мишич всю ночь провел без сна на наблюдательной вышке, ожидая, когда рассеется туман. Две сербские армии были поддержаны добровольческими отрядами из югославянских стран, в основном сербскими. Самая многочисленная французская армия наполовину состояла из колониальных частей, а марокканская кавалерия сыграла ключевую роль в длительном походе. К 180 000 французских солдат присоединилось около 150 000 сербских, 135 000 греческих, 120 000 британских, 42 000 итальянских и 1000 албанских добровольцев под командованием союзника сербов Эссад-паши.