полная версия

Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала

Аналогичные беспорядки с 1857 по 1860 год вспыхивали вокруг Ниша, Пирота и в Косове. Султан послал великого визиря Садразама^[661] подавить восстание. Он наказывал и мусульман, но самую высокую цену заплатили православные священники. Из Пирота изгнан митрополит Антим с шестью священниками и одиннадцатью сельскими старостами. Визирь отказал в просьбе поставить рядом с церковью колокольню, потому что, как он мудро заметил, колокол не звонил, даже когда Христос родился.

В 1860 году в Герцеговине возобновилось восстание Луки Вукаловича и продолжалось до 1862 года с таким количеством мелких продолжений, что толком непонятно, когда этот суровый горский старец находил время на передышку. С зимы 1860 года волнения распространяются вдоль границы, через которую переходят и черногорские отряды. Вооруженные восстания добрались до Фочи и Подринья, а люди из племени васоевичей прорывались даже до Бихора. Омер-паша возглавлял армию в 20 000 ружей. Одна международная комиссия попыталась положить конец этим беспорядкам. На переговорах в Мостаре повстанцы требовали признать землю их собственностью, потому что она была их многовековым наследием по историческому праву. Государство должно было восстановить разрушенные церкви и признать одного владыку их главой. Иными словами, они требовали автономию, какую до 1851 года имела Черногория.

Краху восстания способствовала уступка Омер-паши, согласившегося на автономию во главе с местным воеводой. Нож в сердце, однако, вонзили разногласия Луки Вукаловича с черногорским князем. Вукаловича сместили, а на его место поставили Петра Матановича, человека князя. Командиром отрядов стал монах Никифор Дучич^[662], впоследствии прославившийся как выдающийся сербский писатель и историк. Поражение наступило после похода Омер-паши на Черногорию, в котором половина черногорской армии погибла, а 52 села были разрушены.

В то же время, летом 1862 года, в Белграде произошел конфликт с турецким военным гарнизоном, спровоцированный сербскими заговорщиками. Димитрие-Митар Мерчеп^[663], участвовавший добровольцем в революции 1848 года в Воеводине, затем в Крымской войне и Севастопольской битве 1855 года, по договоренности с сербским правительством организовал инцидент у источника Чукур-Чесма между турецкими солдатами и сербскими детьми, что привело к обстрелу города турками. Мерчеп был родом из Герцеговины.

Опасаясь, как бы события не приняли революционный характер, Омер-паша поспешил усмирить беспорядки. В Черногории народ считал, что они проиграли войну «с тремя империями» – Турцией, Англией и Австрией. Лука Вукалович заявил о своей покорности турецкому султану, который назначил его бимбашой части Восточной Герцеговины с годовым окладом в 1800 форинтов. Были снижены налоги, которые взимались с каждого дома. После сентябрьского договора 1863 года австрийская дипломатия выступила посредником в его утверждении на заключительной встрече в Мостаре. В 1864 году Вукалович попытался возродить восстание, но после разгрома покинул Герцеговину и поселился в России, в подаренном ему императором имении в Полтавской губернии^[664].

Турецкие власти стремились извлечь уроки из этих восстаний, которые грозили перерасти в новую войну с европейскими державами. На протяжении всего периода восстаний предпринимались попытки организовать в Италии венгерский легион и через Черногорию и Боснию перебросить его в Паннонию. В 1860 году, после объединения Италии (без Венето и Папской области), двор Габсбургов окончательно оправился от травмы безнадежных войн против объединения двух великих европейских народов, Германии и Италии. После потери области Венето в новой войне 1866 года направление экспансии в корне изменилось. «Смыслом существования» (raison d’être) империи было соглашение с венгерской аристократией о создании дуалистической федерации, а также развертывание стратегии экспансии на Балканы. Пророчество Наполеона после 1806 года о том, что «Австрия является географическим врагом Сербии», в 1844 году было философски обработано его чиновником Чезаре Бальбо.

Турки извлекли определенный опыт из восстаний в Герцеговине 1852–1862 годов лучше, чем сербы. По оценке лорда Рассела^[665], Герцеговина стала Damnosa possessio, проклятым владением. В прошлом для этого использовалось похожее выражение Damnosa hereditas, проклятое наследство. Так британские дипломаты называли не только балканские, но и некоторые итальянские провинции, по поводу которых им приходилось биться головой о стену. Восстания в Герцеговине 1852–1862 годов внесли в Восточный вопрос новый фактор разочарования стойких защитников османской целостности, в первую очередь их заклятых кредиторов, в том, есть ли в турецком государстве силы, способные возглавить эту дряхлую империю. Все чаще считается, что возрожденная Австрия должна занять турецкие территории на Балканах.

Примерно в то же время, когда Лука Вукалович после хорошего бокала герцеговинского вина – так противники упрекали его за человеческие слабости – отказался от дальнейшего использования кинжала и отправился в добровольное русское изгнание, в Турции проснулись реформаторы и попытались в последнюю минуту что-то изменить. Преемник Пальмерстона, лорд Рассел, был сторонником планов, согласно которым габсбургское государство должно навести порядок на османских Балканах. Самым выдающимся турецким реформатором того времени был Мидхат-паша^[666]. Некто Али Хайдар Мидхат-бей, возможно его потомок, в 1908 году опубликовал историю паши в приукрашенном виде. Он утверждает, что семья его из Рущука (Русе), но родился он в 1822 году в османской столице. Его талант государственного деятеля был замечен, когда в 1854 году он служил младшим чиновником в Видине. В 1861 году он становится визирем во главе вилайета в Нише. Мидхат-паша превратил всю территорию Восточной Сербии и Северо-Западной Болгарии, с крепостями в городах Ниш и Видин, в экспериментальную область для обкатки реформ, которые позже распространил на всю империю. Первым был реформирован Видинский вилайет, или Tuna vilayet (Дунайский вилайет), как его позже переименовали в честь реки Дунай. Паша взял за образец французское деление на округа, получавшие названия по именам главных рек в них. Он разделил вилайет (провинцию) на семь санджаков, каждый из которых – на казы, а казы – на нахии.

Османский политик Ахмед Шефик Мидхат-паша. Фотография Г. Ф. Турнашона (Надара)/ DIOMEDIA / Granger

Основная идея заключалась в том, чтобы гармонизировать европейский прогресс с реформами исламского общества в период упадка. В первую очередь необходимо было воспитать осознание общей османской принадлежности. На основании идеи нации это было бы безумием, а по гражданству – вполне. Из Декларации прав человека и гражданина времен Французской революции 1789 года паша взял определение свободы и для Османской империи: «Все османы пользуются личной свободой при условии, что она не угрожает свободе других». Буквальная копия французского оригинала, четвертой статьи знаменитой декларации. Затем было объявлено, что «пресса свободна в пределах, установленных законом». Следовательно, несвободна, но спасибо, что ее вообще разрешили.

Это, конечно, не свобода прессы, но огромный прогресс для Османской империи, где законы о печати вообще не принимались. Когда, следуя модели этой провинции, Мидхат-паше удалось реформировать всю империю в соответствии с положениями Закона о вилайетах 1865 года, все провинции (вилайеты) получили собственные газеты, напечатанные на турецком языке и языке признанного народа. В Сараеве газета «Босна» печатается на турецком и сербском языках в духе языковых реформ, которые только что победили в Сербии после принятия правил Вука Караджича. В Мостаре аналогично печаталась газета «Неретва». Только в Косове сербский язык не получил официального признания. Власти опасались, что это повлекло бы требование признания и сербского народа. Поэтому был введен болгарский язык. Болгары были официально признанным народом, после того как в 1870 году их церковь получила автокефального экзарха, чего сербам не позволили. Мидхат-паша первым в истории стремился политически организовать Македонию как единое целое, отделенное от соседей.

В 1868 году, после эксперимента в Видинском вилайете, несмотря на сомнения, во всей империи была провозглашена «османская нация». До этого богатые купцы использовали лазейки в законе, чтобы получить иностранное гражданство, паспорт иностранного государства и попасть под покровительство иностранного государства. Таким образом в Сараеве сербский купец Павлович стал гражданином Австрии, «австрийцем» по национальности. Такое уклонение было особенно распространенным у торговцев-евреев. Чтобы этому помешать, была провозглашена общая османская нация. Это первый случай, когда на Балканах закон провозглашал синтетическую нацию в соответствии с нуждами политических элит либо во всей стране, либо в ее отделяющихся провинциях. Это проклятие наложило печать на всю последующую историю Балкан, где провозглашение синтетических наций происходило столько раз, сколько менялось великих держав, контролировавших Балканы.

Закон о вилайетах 1865 года внес изменения и в сербскую историю того периода. В каждом вилайете был создан совет, меджлис, состоящий из представителей различных религий. Санджаки тоже получили свои местные меджлисы. Хоть и правда, что сербские представители в них никогда не менялись и что главной их целью в жизни было «вставить чубук» своим мусульманским сочленам, как считает наука, но одно новшество, которое стало проявляться с 1872 года, они все-таки внесли. Сербские купцы из некоторых приграничных санджаков начали посылать петиции великим державам, прося защиты от нарушений законов местными османскими властями. Таким образом, местные меджлисы стали начальной школой сербской национальной политики того времени, потому что некоторые имена, стоящие под теми петициями, станут очень влиятельными. В публичных воззваниях язык назывался сербским, алфавит Вука – кириллица, у католиков – латиница.

Реформы, проводившиеся в Османской империи, стали превращаться в фактор, ускоряющий дезинтеграцию. Для их претворения в жизнь все чаще берутся иностранные займы. Британские, французские и более мелкие австрийские банки устанавливают строгие критерии защиты. В случае, если государство было не в состоянии вернуть заем, британским банкам предоставлялось право самостоятельно взимать налоги в Египте, что было первым шагом к оккупации. Десятина, как главный государственный налог, многократно увеличилась. Она взималась с рядовых налогоплательщиков по четырехуровневой системе откупа. На первом уровне в Боснии мелкие сербские хищники снимали шкуру со своих родственников, а жандармский эскорт (заптии) следил за тем, чтобы никто не протестовал. На вершине этих четырех уровней откупа налогов находились армянские, греческие и еврейские банкиры в турецкой столице. Все они получали небольшую прибыль от цены, установленной первым сельским откупщиком.

В 1871 году, после краха Второй империи во Франции, Россия вернулась на Балканы. Прежний Северогерманский союз расширен до Германского рейха с королем Пруссии в качестве императора. В 1871 году Парижская коммуна^[667] остановила стабилизацию французской Третьей республики – она не имела ни последствий, ни отголосков нигде, кроме Балкан. Сербские и болгарские социалисты, за которыми угадывались искусные русские руки, именно после 1871 года угрожают начать какие-нибудь революции на Балканах. Когда «три северных двора» – российский, габсбургский и германский – в 1873 году решили создать Союз трех императоров, главной причиной его возникновения была забота о предотвращении народной революции. Этот молот ударил по голове маленьких сербских авторов брошюр и философских доктрин. Казалось неубедительным, что такая огромная сила – адекватное оружие против скромных балканских бунтовщиков. Более правдоподобным является предположение, что союз «трех северных дворов», как раньше называлась их дружба, появился на свет, чтобы приступить к совместному решению Восточного вопроса, с дележом добычи на Балканах.

Российский император Александр II. Российский государственный архив кинофотодокументов, Москва

С 1866 года Австро-Венгрия принимает доктрину Чезаре Бальбо от 1844 года (Speranze d’Italia), согласно которой она должна отказаться от амбиций в Италии и Германии и начать великую цивилизационную миссию в Восточном вопросе. Бальбо писал: «Германия заперта в самом сердце Европы, имеет только один выход к морю, мало больших путей и максимально удалена от какого-либо сообщения с Востоком. Немецкая нация не может принимать участия в великих движениях, если не будет подталкивать Австрию и Пруссию в этом направлении, то есть Австрию к турецким провинциям, а Пруссию к польским… Цивилизованная Австрия будет проникать на восток Европы, который от Балтики до Адриатики оскудевает населением». Экспансия немецкой нации, которая не может прокормить свое население, означала бы в то же время германизацию славянских земель на востоке путем переселения избытка населения: «Наполнение Германией востока Европы – не утопия. Наоборот, утопия думать, что восток Европы можно заселить без немцев поблизости».

Как отмечает Нэнси Баркер-Николс^[668], потеря области Венето для Австрии «была прочным каменным основанием, на котором установлена дверь для возвращения» на Балканы. Это поддержали «военно-клерикальные круги» в Вене. Там были очень влиятельное «католическо-политическое казино», католические газеты, Генеральный штаб и вся церковная иерархия. Министр иностранных дел Фридрих Бейст^[669], немецкий протестант, завещал своему преемнику графу Андраши, что Австрия должна повернуться от Германии на восток. В июле 1867 года сербское правительство было проинформировано, что Австрия может вмешаться в дела Боснии и что Сербия должна обратиться к решению своих внутренних вопросов.

Хотя шпионаж Габсбургов за Сербией существовал с 1815 года, только в 1843 году вместе с Генеральным штабом создается Evidenzhaltungsgruppe. В 1850 году эта служба была окончательно институционализирована созданием Evidenzsbureau с пятью штатными офицерами и годовым бюджетом. С 1859 года такие центры привязываются к дипломатическим миссиям. После изменений 1867 года Сербия стала основным направлением шпионажа. Капитан Антон Цербс^[670], руководитель балканского направления австрийской разведки, распределял своих людей по трем направлениям (запад, восток и юг). Когда генеральным консулом в Белграде был Беньямин Каллаи^[671], к нему был прикреплен заместитель Цербса Светозар Теодорович, а также офицер Антоний Орешкович. С 1872 года Теодорович был назначен генеральным консулом в Сараеве. Он сотрудничал с турецкими властями в целях предотвращения сербского этнического господства в Подринье. Орешкович умело внедрился в сербские тайные организации^[672]. Ян Армур (Armour, Тhе South Slav Јournal, 2005) упомянул агента Стефана Андреевича в Земуне, а также редактора газеты «Видовдан» Милоша Поповича. 26 марта 1872 года правительство Венгрии на заседании в Пеште, на котором присутствовал министр иностранных дел Андраши, потребовало разместить воинские части в Воеводине. Рассматривался и план убийства выдающегося сербского политического деятеля Светозара Милетича. Габсбургское правительство стремилось привлечь к подавлению революционной деятельности весь Союз трех императоров, который именно в это время создавался с Германией и Россией. Историки так и не смогли объяснить, откуда в преамбуле к Договору о Союзе трех императоров взялась оговорка, что его задачей является предотвращение революции. В Европе не существовало никакой другой революционной опасности, кроме сербской и болгарской.

Весь 1874 год был наполнен крестьянскими волнениями в Боснии и Герцеговине. Сбор десятины принимал опасные формы, так как этот основной налог, единственный, из которого султан может возвращать займы иностранным банкам, вырос настолько, что откупщики налогов забирали все, что крестьянин сохранил с предыдущего урожая. Вокруг Невесинье начались мелкие беспорядки, бегство в Черногорию, стычки на площадях соседних турецких городов. В 1933 году Мило Вукчевич опубликовал протокол габсбургского королевского совета в Вене от 29 января 1875 года о необходимости оккупации Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией. В противном случае возникнет опасность объединения сербов в одно большое государство. Правительство не выступило с инициативой оккупации, а решило дождаться развития событий, чтобы созревший плод сам упал в руки. Граф Андраши на этом совете объяснил, что «нельзя делить шкуру неубитого медведя».

Весной 1875 года, во время визита австрийского императора в Далмацию, произошла встреча с Николой, черногорским князем. Вскоре после этой встречи правительства Австро-Венгрии, Германии и России получили черногорский меморандум от 22 мая, в котором князь поясняет, что решил окончательно разобраться с черногорскими бедами, вызванными нехваткой обрабатываемых земель. Он потребовал расширения границ Черногории за счет Герцеговины и Северной Албании. Хотя историческая наука придерживается твердого мнения, что восстание 1875 года вспыхнуло из-за аграрного вопроса, вызвавшего в 1874 году кризис общества и государственного управления, тем не менее стоит обратить внимание, что черногорский меморандум, получивший поддержку на предшествовавшей встрече императора и князя в Которе, заслуживает, чтобы этот фактор также учитывался.

9 июля 1875 года в Герцеговине вспыхнуло восстание близ Невесинье (Четна-Поляна). В Боснии 18 августа полыхнуло в Кнежополе, а чуть позже начались беспорядки в Восточной Боснии и Косове. Первым последствием этого массового восстания стало переселение сербского крестьянства через реку Саву на австрийскую сторону. Пограничные власти организовали опрос для выяснения основной причины перемещения огромной толпы людей. Уже к концу 1875 года, по официальным подсчетам графа Андраши, число беженцев выросло до 220 000 человек. Позднее в Сербию и Черногорию бежало 70 000 человек. Крестьяне почти в один голос отвечали, что бежать их заставил голод, вызванный непомерным повышением основного налога. Откупщики с полицией отнимали почти весь урожай. Среди перечисленных ими налогов, помимо десятины как основного, был и один экзотический, называемый «жвачка», – зерно, которое крестьянин должен был отдавать мусульманским беям и их лошадям во время частых насильственных визитов.

Восстания в Боснии и Герцеговине, 1875 г.

Вспышка такого крупного восстания в Боснии и Герцеговине представляла исключительное событие, которого сербское национальное движение ждало десятилетиями. Не было одного центра, из которого можно было бы руководить такой массовой революцией. Вместо одного центра их было несколько. Применительно к Герцеговине князь Никола считал, что это политическое охвостье Черногории, поэтому изгнал людей из прежних сербских тайных обществ, собиравшихся вокруг воеводы Мичо Любибратича^[673]. Ранее тот был секретарем Луки Вукаловича, был исключительно образован, говорил по-итальянски, а позже перевел с французского Священный Коран – это был первый балканский перевод священной книги мусульман. Во время этого восстания Любибратич подружился с Гарибальди. Он попытался сформировать в Герцеговине добровольческий легион иностранных друзей, но в результате образовалось соединение итальянских гарибальдийцев. Любибратич стремился созвать сербскую Народную скупщину, на которую он также пригласил некоторых представителей мусульман. Целью скупщины было избрать правительство, председателем которого стал бы Светозар Милетич. Только оно сможет сообщить миру о сербских национальных целях и законно представлять восставший народ.

В Боснии не было такой сильной личности, как Любибратич в Герцеговине. Был избран «Главный комитет» во главе с Голубом Бабичем^[674]. Руководство в Боснии даже идеологически не было единым, потому что с самого начала выделяется социалист Васо Пелагич^[675]. Родившийся в Боснии, выучившийся на священника в России, он руководил основанной им самим семинарией в Баня-Луке, был приговорен турецкими властями к 101 году ссылки в Северную Африку, отказался от христианской веры и стал первым идеологом социализма в истории Боснии и Герцеговины. Пелагич был и первым историком в многочисленных изданиях, посвященных этому восстанию. В Северную Боснию также прибыл принц Петр Карагеоргиевич, сын Александра Карагеоргиевича. Какое-то время он жил в европейских странах, обучаясь военному ремеслу во французском Иностранном легионе. В Северной Боснии он создал партизанскую базу с отрядом добровольцев. В дневнике 1936 года Милан Йованович Стоимирович записывает заявление Слободана Йовановича, что Петар Мрконич «был агентом Андраши»^[676]. Наука никогда не исследовала эту информацию.

Католическое население также участвовало в этом восстании, хотя и не в массовом количестве. В Герцеговине один из воевод, Дон Иван Мусич^[677], был католическим приходским священником в селе Равно (Попово-Поле). Он возглавлял целый отряд верующих. В Боснии тоже имело место сотрудничество с крестьянами католического вероисповедания, хотя большинство вело себя сдержанно. Причиной этого являются прежние старания австро-венгерского правительства не допустить такого сотрудничества. До того как разгорелось великое восстание, группу францисканских студентов из семинарии в Джакове перевели вглубь Венгрии, чтобы не допустить их перехода к сербам в восставшую Боснию. Было больше надежды, что мусульмане смогут присоединиться к восстанию, чем возможностей претворить ее в жизнь. Любибратич в Герцеговине, вожди восстания в Боснии направляли братьям-мусульманам торжественные приглашения присоединиться. Все эти публичные воззвания обещали, что земельные владения мусульман не будут отобраны, аграрный вопрос не будет радикально решаться им в ущерб. Даже символического ответа не последовало. Восстание превратилось в беспощадную религиозную войну между христианством и исламом. В 1876 году, когда султан провозгласил исламскую священную войну, покров с могилы пророка Мухаммеда пронесли по боснийским городам. Именно тогда загребский журналист Франц фон Вернер^[678] впервые ввел термин «панисламизм».

Поскольку неизвестно, где находится могила пророка Мухаммеда, остается вопрос, как объяснить значение выражения «покров с могилы пророка». Душан Топалович в сборнике донесений из Турции французского дипломата Тотта^[679] от 1800 года описывал, как по улицам Константинополя проносили «священное знамя Мухаммеда, по-турецки “Санджак-Шериф”». Эта святыня хранилась в казне султана. Она сшита из грубого шелка и «никогда не выносится наружу, пока государству не угрожает реальная опасность. Это знамя пользуется у турок ни с чем не сравнимым уважением, оно является единственным объектом их внимания, потому что приносит им национальное единство». Барон Тотт был свидетелем, как весь город превратился в «общую бойню и город насилия». Только эмирам было позволено «коснуться своей рукой этой святыни». Неверным было запрещено даже смотреть на нее, и, когда они пришли по предыдущему приглашению, чтобы увидеть, как ее проносят, произошла всеобщая бойня. «Гнев затуманил разум каждого и дал каждому в руки оружие. В таких обстоятельствах даже самые чудовищные преступления превращаются в похвальные дела». Беременных женщин выволакивали на улицу и резали ножом. Других сведений о покрове с могилы пророка в 1876 году нет.

Черногорский князь не позволил Любибратичу легально возглавить восстание, созвать сербскую Народную скупщину и публично объявить цели объединения сербского народа. Люди князя подкараулили Любибратича в засаде и избили его. Жаловались, что Любибратич слишком цивилизован, чтобы справиться с таким диким всплеском религиозной нетерпимости. Его считали излишне культурным («мезообразованным»). Хотя он и не единственный выступал за союз с мусульманами, он был самым известным. Собрания старейшин повстанцев в одном воззвании «К мухаммеданцам в Боснии и Герцеговине и васоевичам» призывают к восстанию, с обещанием сохранения их владений: «Вставайте, аги и беи, давайте прогоним османов, поднимайтесь, братья, в братский круг и общее сотрудничество». Это было крайне редкое крестьянское восстание в мировой истории, когда крепостные приглашали графов к ним присоединиться. После сведения счетов с Любибратичем черногорский князь изгнал его из Герцеговины. По дороге его схватила австрийская полиция и несколько лет держала в заточении в Линце. Черногорский князь стал единственным вождем восстания в Герцеговине, в то время как «Главный комитет» в Боснии поддерживал связь с вышестоящим комитетом в Белграде и сербским правительством.

Таким образом, политически обезглавленным восстанием руководили люди, являвшиеся доверенными лицами сербского правительства и черногорского князя. Обе стороны поддерживали контакты с русскими славянофилами.

Герцеговинские повстанцы, 1876 г. Открытка

Восстание 1875–1878 годов было самым массовым восстанием сербского народа за весь XIX и часть XX века. Оно имело такое же историческое значение, как сербская революция 1804–1815 годов или революция в Воеводине 1848–1849 годов. Уже в первый год восстания большая часть сербского народа покинула боснийскую территорию. Это была классическая этническая чистка всей территории Северной Боснии и Боснийской Краины. Мужчины вывозили семьи, а сами возвращались в боснийские леса в повстанческие отряды. Впервые за всю сербскую историю из всех европейских стран, кроме Великобритании, прибыла помощь. Большинство приезжало из России и граничащих с Боснией и Герцеговиной габсбургских провинций. В Великобритании общественное мнение разделилось. Либералы Гладстона поддержали восстание. Известный археолог Артур Эванс написал книгу о нем, а затем в манчестерской газете напечатал серию «Иллирийских писем»^[680]. Казалось, что сербы наконец-то в Западной Европе получили свою версию филэллинского движения 1821 года. Британская дипломатия и часть общественного мнения были на стороне Турции и присылали добровольцев на помощь султану. В частности, британский консул в Сараеве был нечувствителен к любым заявлениям или действиям в пользу Сербии. Это время, когда европейская пресса впервые отправляла своих корреспондентов в Герцеговину, реже в Боснию. Корреспондент лондонской «Таймс» Стилман оставил прекрасное литературное и моральное свидетельство об этом трехлетнем восстании. Иностранные писатели впервые привозят в непроходимые балканские скалы консервированную еду (сардины).

Первые два наставления о четникской войне, опубликованные в Белграде М. Баном (1848) и Л. Драгашевичем (1864). Народная библиотека

Весьма непросто статистически подсчитать количество вооруженных повстанцев. Считается, что в Герцеговине их было около 5000. Еще в 1875 году было сформировано 16 повстанческих батальонов, а к концу восстания, в середине 1878 года, – уже 53. Они были поделены на 326 различных рот и еще шесть отдельных подразделений. Согласно одному из регламентов формирования воинских частей, «Уставу для повстанцев» от 1876 года, «каждый годный к военной службе герцеговинец должен быть внесен в военный список. Слабые, например калеки и слишком старые, не должны включаться в военный список». Стратегические правила войны заключались в том, что главное воинское формирование никогда не должно вступать в бой целиком, оно должно сражаться меньшим количеством, причем так, чтобы всегда «держать две двери открытыми» – для атаки и быстрого отступления. Повстанцы испытывали трудности при осаде и захвате мусульманских городов, которые были бастионами религиозной мобилизации.

В политическом аспекте восстания 1875–1878 годов стали настоящей сербской национальной революцией с целью объединения всего сербского народа. Считалось, что дух освобождения охватил «Банат, Воеводину, Хорватию и Славонию». В ноте от 6 декабря 1875 года сербское правительство выразило сожаление, что восстание «вместо того, чтобы оставаться событием местного значения, приобрело масштаб югославянского пожара». Через Антония Орешковича, который хотя и являлся офицером службы разведки Габсбургов, но участвовал в сербских тайных организациях, делалась попытка достичь соглашения между сербским правительством и ведущей Народной партией епископа Штроссмайера в Хорватии. Предполагалось, что граница пройдет по рекам Плива и Врбас, именно по той линии, которую эта партия считала этнической границей двух народов. В Хорватии часть университетской интеллигенции, Хорватская партия права Анте Старчевича и часть низшего католического духовенства были на стороне султана. Император запретил хорватскому сабору публичные заявления о солидарности под угрозой роспуска, и он действительно до самого конца вынужденно молчал.

Австро-Венгрия формально сохраняла провозглашенный нейтралитет, но на самом деле хотела, чтобы восстание оставалось действующим и чтобы из его руководства были изгнаны сербские национальные лидеры, писатели и общественные деятели. Воеводина была официально помещена под надзор полиции. В начале восстания австрийская армия направила к границе Боснии и Сербии своего опытного разведчика Алфредо Боича. Он пришел к выводу, что на южных границах государства Габсбургов, вокруг сербского ядра формируется новый национальный Пьемонт, который повторит историю австрийских конфликтов с итальянским Рисорджименто предыдущих десятилетий. Он докладывал: «Турецкие и австрийские славяне греко-восточного вероисповедания обладают национальным самосознанием, упорством и силой характера в гораздо большей степени, чем их католические братья по племени». На основании информации из прессы он заключил, что хорватское влияние ощущается только до Славонски-Брода. До этой границы даже в Боснии и Славонии народ делился по религиозному признаку, «но отсюда и дальше и у католиков, и у восточников сербская идея преобладает». Про беженцев он говорит: «…они очень мало или совсем ничего не знают о Хорватии и хорватстве». Надежда на то, что сербы тоже примут габсбургскую военную оккупацию Боснии и Герцеговины, исходила из того факта, что они верили не в Княжество Сербия, а «в общее сербское преимущество». Вот почему они не протестовали даже против австро-венгерских солдат, отмечает он.

Эти донесения Алфредо Боича чрезвычайно важны для той части историков, которые исследуют развитие национального самосознания сербов и хорватов. Они показывают, что процесс хорватизации католиков в Боснии и Герцеговине в 1876 году еще не начался, что к востоку от Славонски-Брода и католики, и православные находились под влиянием сербской национальной идеи, а к западу от этой границы люди были разделены по религиозному признаку. Если бы его отчеты касались также и Далмации, можно было бы сделать вывод, что хорватское национальное самосознание присутствует у населения к северу от города Сплит, но южнее, у далматинских католиков, оно не ведет победоносную борьбу. Эти донесения показывают, что речь идет о незавершенных процессах, и ученые не должны делать легковесные выводы. Процесс хорватизации – это вопрос победоносного будущего католического населения, а сербские установки у католиков в будущем обречены на забвение и отрицание. Общепринятой для всей науки является истина, что за всеми этими процессами построения национального самосознания стоит религия как рубежная черта наций. Люди определялись не по состоянию, в котором были их деды, а по наставлениям, которые они получали с церковного амвона.