полная версия

Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала

Глава 4. Сербская революция 1804–1815 годов

Сербская революция началась в 1804 году, когда во Франции Наполеон провозгласил империю, а завершилась в 1815-м, когда эта империя сошла с исторической сцены. Революция – важнейшее событие в истории сербского народа, потому что она заложила основы независимого государства и общества, опирающегося на принцип свободного предпринимательства. Обширность изложения пропорциональна значению события. Речь о двух восстаниях – так эта борьба называлась с самого ее начала на сербском языке. Иностранные авторы и европейские современники вообще называли это революцией. Некоторое различие между двумя названиями существует только в сербской культуре. Считается, что за время революции погибло 150 000 человек. Британский публицист Дэвид Уркварт^[372] в 1835 году подсчитал, что в войне с Сербией Турция потеряла три свои армии – больше, чем во всех войнах с европейскими великими державами. Это стало причиной того, что Восточный вопрос в целом историки связывали с национальными движениями. Жак Ансель^[373] в 1923 году так писал о своем понимании Восточного вопроса: «Он вызвал распад Османской империи, а Балканский полуостров стал колыбелью новых наций».

Начало восстания. Повстанческая Сербия до 1804 г.

Сербская революция и в свое время, и на фоне исторического процесса в целом была крупным международным событием. Тогда случился крах феодализма исламского типа и возникла свободная нация, общество свободных крестьян. После сербской революции в 1821‒1830 годах произошла греческая революция, по тем же причинам и с такими же последствиями. Но все-таки следует избегать рассмотрения сербской революции только в контексте прошлого Юго-Восточной Европы или Балканского полуострова, как с 1811 года стала называться эта территория. В конце XVIII и в начале XIX века произошло много таких освободительных революций, которые национальные историки называют по-разному: «война за независимость», «восстание», «революция». Историческая наука соединила все эти движения в одно целое и называет эпохой демократических революций 1776‒1830 годов. Некоторые историки считают окончанием этого периода 1849 год.

Историки не всегда соглашались в оценке места сербской революции в этой длительной исторической эпохе, когда было создано современное парламентское государство как сообщество суверенной нации и общества свободного предпринимательства на руинах феодализма исламского типа. Альбер Сорель^[374] в 1887 году отмечал, что Французская революция имела отклик по всему миру, но другие революции отличаются от нее в силу обстоятельств, в которых они произошли. Общими для всех этих революций были крах феодализма и освобождение крестьянства, создание национальных государств и современной демократии. Сорель пишет, что Османская империя находилась в упадке, была расшатанной и неустойчивой. Регулярные извержения свидетельствуют о том, что существует подземный вулкан. Христианские народы восстают. Независимость для них в первую очередь означает религиозную свободу. Нации вновь консолидируются вокруг церкви, а церковь вновь дает надежду на жизнь. Таково влияние Французской революции в этих пока еще отсталых странах. Революция во Франции сбросила колокола с соборов, «но именно звонари были теми, кто передал христианскому Востоку призыв к революции».

Банкнота в 100 французских франков с символом Французской революции – картиной «Свобода, ведущая народ» и портретом художника Э. Делакруа

Британский историк Эрик Хобсбаум^[375], описывая в 1962 году эту революционную эпоху, предложил альтернативную интерпретацию. Он полагает, что сербское восстание не входит в единое мировое целое, так как «сербы никогда не разрабатывали концепцию единого сербского национализма… В первой фазе восстания (1804‒1807) они и не утверждали, что борются против турецкой власти, а борются за султана, против злоупотреблений местных властей». Хобсбаум – и это совершенно очевидно – следует в русле теории американского историка Ставрианоса^[376], который в 1958 году писал, что сербы, совершая революцию 1804 года, не стремятся к независимому государству. Это то же самое, что утверждать, что французы, выступая в начале революции 1789 года, не заложили основ республики, которую они провозгласили несколькими годами позже. С этим выводом никак нельзя согласиться, поскольку он опирается на незнание предмета, но остается верен теориям эпохи до «десталинизации истории Французской революции».

Историки установили, что буржуазия не возглавляла революцию во Франции, ее идеалом была просвещенная монархия. Наука полагает, что основным социальным вопросом всех этих восстаний был аграрный вопрос. Революцией могут называться только те восстания, которые меняют общественные отношения, а цель восстаний и государственных переворотов – изменение экономических отношений и смена правительства. Философ Н. де Кондорсе^[377] в 1793 году писал, что революцией может называться только такое вооруженное выступление, цель которого – свобода. Не понять универсального значения Французской революции 1789 года, если игнорировать то, как она повлияла на разрушение государственного феодализма исламского типа. Ошибаются те историки, которые влияние Французской революции на Османскую империю связывают только с появлением в султанской столице неких эмиссаров с планами реформы его армии, чтобы было легче противостоять самодержавной России. Требования сербами автономии – не следствие их политических целей продолжать жить в Османской империи, они продиктованы необходимостью. Это был минимум, на который турецкий султан мог согласиться, опасаясь новых союзов европейских держав против него. Взлет и падение Наполеона – а этими датами измеряется сербская революция – определяли и ее судьбу. С момента, когда в 1805 году начинаются крупные сербские победы над турецкой армией, сербское восстание становится фактором мировой политики. Пока в середине февраля 1804 года не начались вооруженные столкновения, турецкий султан опасался новых конфликтов с европейскими державами. В какой-то момент и Наполеон был его возможным противником. Еще в 1797 году, направляя передовые отряды на Ионические острова, ранее принадлежавшие Венеции, он говорил генералу Джентили, что со стратегической точки зрения эти острова важнее всей Италии. Оттуда можно было вмешаться в местные бунты албанских пашей в Янине и Скадаре и иметь возможность наблюдать процессы распада Османской империи. Когда войска Наполеона, отправляясь в Египетскую экспедицию в 1798 году, грузились на корабли в Тулоне, Порта опасалась, что эта армия может высадиться на побережье Адриатики, откуда после короткого марша по территории, находящейся под австрийским контролем, могла бы угрожать Герцеговине. Султан объявил мобилизацию в герцеговинских кадилуках, а местом сбора была Габела. Туркам помогал тунисский флот. Тунисом управляли дахии, и, вероятно, в 1789 году они впервые оказываются на Балканах.

«Наполеон в Петровском дворце». Художник В. В. Верещагин, 1897–1898 гг. Государственный исторический музей, Москва

Египетская экспедиция была предупреждением Турции, что не стоит рисковать и идти на прямое столкновение с Францией, а у французской стороны довольно быстро созрела идея, что Турция не представляет опасности, и с 1806 года начинается подготовка к заключению союза. Наполеон оставил после себя множество неосуществленных грандиозных планов, больше тех, которые ему удалось реализовать. Мятежи местных пашей против султана начались в Северной Албании в 1786 году, в Южной в 1798-м, в Северо-Западной Болгарии в 1794-м. После падения в 1815 году Наполеон оставил записки, где, в частности, написал, что Европа не может построить всемирную империю, потому что такая империя возможна только на Востоке и управлять этой империей можно из Парижа, Рима и Константинополя. «Тот, в чьих руках будет Константинополь, будет править миром», – пишет он в то время. Когда в 1799 году войска Наполеона покинули Ионические острова, российский военный флот начал подготовку к возможному народному восстанию. Когда оно вспыхнуло в Центральной Далмации в 1806‒1807 годах, это стало основанием для объединения в 1809 году части адриатического побережья, Хорватии, Военной границы и словенских земель в Иллирийские провинции. В Далмации была собрана армия численностью 25 000 человек для похода на восставший Белградский пашалык. Армию называли «сербской». Восстание в Средней Далмации в 1806‒1807 годах считают частью восстания в Шумадии, хотя они географически не связаны.

Наполеон этими решениями, касающимися сербской революции, начал определять не только ее течение, но и ее исторические цели. С этого момента и надолго возникло несогласие между собой западных великих держав в том, кто будет господствовать над южными славянами. Наполеон предложил формулировку, которая позже будет постоянно фигурировать в разных вариантах. Он создавал государство и общество, достаточно цивилизованное, чтобы взять на себя руководство крестьянской Сербией. Конечная цель Наполеона состояла в том, чтобы совершить обмен Иллирийских провинций на Галицию в Польше и таким образом включить Австрию в систему устройства Европы под его руководством. Так незаметно сербская революция стала причиной забот Европы о том, что произойдет с католиками в западной части Балканского полуострова, если сербская революция победит.

«Илия Бирчанин платит дань туркам». Художник П. Симич, 1849 г. Галерея Матицы Сербской

Сербской революции больше вреда принесли неудавшиеся планы наполеоновского стратегического гения, чем поражение армии султана. Второй несостоявшийся проект Наполеона – обустройство Европы, о которой, как он полагал, ему известно все, кроме ее границ. Из-за России он создавал большую Польшу, в уверенности, что ее восточная граница станет и восточной границей Европы. Проведение восточной польской границы оказалось задачей еще более мучительной, чем разделение католиков и православных на Балканах. По польским понятиям, она проходит по Днепру, со всей территорией «правобережной Украины», а в северном направлении Польша – это все, что входило в Великое княжество Литовское. Историк Леснодорски^[378] в 1965 году подсчитал, что на этой территории проживало больше непольского, чем польского населения, в соотношении 60: 40.

Из-за главной заботы Наполеона – не позволить русским занять хоть пядь земли на правом берегу Дуная (а он имел в виду Белград) – сербская революция потеряла возможность найти какого-нибудь союзника в западном мире. И правительства, и общественное мнение следовали в фарватере своих средиземноморских флотов, как обычно характеризуют британский интерес к балканским восстаниям. Следы этого остались в историографии западных стран, где история сербской революции всегда сводится к Восточному вопросу и конфликту великих держав с Россией.

Крест протоиерея Атанасия Антониевича, на котором присягнули лидеры повстанцев накануне восстания. Исторический музей Сербии

Своими целями получения суверенного национального государства сербская революция с самого начала ставила исторический вопрос, который осложнит все будущее южных славян. Ответы на вопрос, что такое нация, не были одинаковыми во Франции, Британии, Австрии и России. Сербская революция началась в эпоху, когда в мировой культуре существовало общее убеждение, что нация – это сообщество языка. Немецкий философ Гердер^[379] в конце XVIII века писал, что границы между отдельными нациями будут устанавливать лингвисты, а не генералы. В столкновении с реальностью эта философия потерпела крах на его родине прежде, чем достигла Балкан. Немецкое национальное движение осталось незавершенным. Вместо того чтобы немцам объединиться в одну нацию, которая говорит на одном языке, в реальности сформировались два «церковных народа» (Kirchenvolk). Сначала Австрия, а за ней и вся католическая часть Германии долгое время культивировали некий особый дух.

Если Западная Европа и оказывала влияние на сербскую революцию, а потом и на сербскую национальную культуру, то это не было разделением языка и нации. Источник этого разделения османский и византийский, и случилось это раньше. Запад не дал балканским народам лучшей альтернативы – проводить границы своей суверенной нации по линиям, которые определяют лингвисты. Не только сербская, но и все другие балканские нации, за исключением албанской, локализованы границами соответствующей религии и ее церковной организацией. Албания – это историческое исключение, и ни одна великая держава не была заинтересована в ее разделе. Габсбургская политика очень скоро начала противоречить политике балканских свободных наций, особенно начиная с Берлинского конгресса 1878 года до своего краха в 1918 году она была заинтересована в поддержании албанского национального движения, так как оно было одним из ключевых моментов, препятствующих достижению единства южнославянских народов.

Невозможность применить принцип, состоящий в том, что нация – это сообщество, основанное на языке, наблюдается с самого начала сербской революции 1804 года. Дух религиозной нетерпимости, который сопровождал все европейские войны против Турции с 1683 года, не убывал во время сербской революции, напротив, он только становился сильнее. Это продлится еще два столетия, и только в конце XX века все станет еще хуже. С появлением глобализации и идеологии растаскивания суверенных наций на территориальные и религиозные идентичности возникает вопрос о правомерности существования и тех наций, которые исторически сложились как религиозное понятие. Религия как водораздел между нациями имеет глубокие корни.

Национальная идентичность и подготовка независимого государства

Фраза Наполеона о том, что «Австрия – географический враг Сербии», в большей степени касается политики и культуры, чем географического положения и стратегии, которая от него зависит. Представление о сербах как об отдельной нации начало формироваться отнюдь не у них самих. Первые импульсы они получили от немецкой культуры, которая сама этот экзамен на зрелость не сдала. Идею, что сербы – это нация одного языка, высказывали немецкие лингвисты с середины XVIII века. Как и в плане отождествления принадлежности христианской церкви и нации (в смысле отчужденности от этнического «остатка»), южные славяне оставались немецкой духовной «колонией». Толчком к развитию идеи о том, что сербы – это больше, чем границы православной церкви, и что они часть южнославянского мира, стали попытки систематизации славян в целом. Эти попытки предпринял немецкий ученый Август Л. Шлёцер в труде «Общая история Севера»^[380]. Это не было изолированное убеждение, что славяне – один народ и различаются только по географической, а не по более глубокой исторической или этнической принадлежности. Шлёцер имел полномочия от русского царя выдвигать членов Российской академии наук. Он вел переписку со всеми южнославянскими лингвистами, а наиболее оживленную – с митрополитом Сербской православной церкви Стефаном Стратимировичем и Досифеем Обрадовичем. На сегодняшний день недостаточно изучено, как сложилась эта интеллектуальная дружба, однако не следует пренебрегать тем фактом, что все трое были масонами. На той же основе поддерживалась и связь митрополита Стратимировича с загребским епископом Максимилианом Врховацем^[381]. Шлёцер осуждал «гильдебрандизм папы Григория VII» (Гильдебранд в миру), подавление славянского языка в раннем христианстве. Со Стратимировичем, помимо всего прочего, Шлёцер поддерживал контакт и через российских лингвистов, своих геттингенских студентов Андрея Кайсарова и Александра Тургенева, работавших над созданием многоязычного словаря «славянских наречий». Поэтому они в 1804 году посетили турецкий Белград и побывали еще в нескольких местах, где встречались с известными людьми. Из Триеста, где познакомились с Досифеем Обрадовичем, они привезли в копии стихотворение «Восстань, Сербия». Наука еще не до конца исследовала роль Триеста перед восстанием 1804 года. Следует задаться вопросом, воспел ли Досифей в этом гимне скорое сербское освобождение и был ли он связан с торговцами, как Илия Мостарац, который именно здесь позже собирал деньги для ведения войны с турками. Существовала общая манера упоминать сербский народ не только по его самоназванию, а всегда вместе с другими славянами (славяносербы). Это не было заимствовано из немецкой лингвистической науки, и в сербской истории существует глубокая традиция.

Август Людвиг Шлёцер – немецкий историк, в 1761–1767 годах состоявший на русской службе. DIOMEDIA / Danvis Collection

 

На основе такой систематизации северных славян 1771 года первым, кто использовал выражение «южные славяне», был великий лингвист Иоганн Аделунг^[382] в труде по истории культуры в 1782 году. После этого началась авантюра с распространением этого представления о славянах как едином народе и среди южнославянских авторов. Позже придуманное слово «Югославия» было немецким изобретением. Во второй части труда Mithridates^[383], над которым он долго работал и который был опубликован после его смерти, Аделунг предложил классификацию славянских языков. Он полагал, что общий славянский язык древних славян распался на три части, которые позже развивались самостоятельно.

Эти достижения немецкой лингвистики в культуру южных славян привнесли Йозеф Добровский^[384], чешский ученый, и словенский лингвист Ерней Копитар^[385]. Добровский до запрета в 1773 году ордена иезуитов был монахом, а потом изучал древнюю историю славянских народов, их языков и путей, когда они, происходя от одного корня, разделились на отдельные национальные говоры. Копитар был библиотекарем Придворной библиотеки в Вене, и его особенно интересовало, как оградить языки и культуру славянских народов от русского влияния. В процессе переписки Копитар и Добровский разработали систематизацию славянских языков, а также соглашались с мнением, что кайкавское наречие – словенское, чакавское – хорватское, а штокавское – сербское. Сербский язык они, однако, поделили на «полусербский» и «истинно сербский», так как язык у католических авторов и тех, кто писал кириллицей, немного отличался. Сначала Добровский сказал, что «далматинцы наполовину сербы, а те, кто использует кириллицу, настоящие сербы». И Добровский, и Копитар считали, что далматинцы-католики, дубровчане и жители других католических областей использовали сербский язык «больше трехсот лет». Католиков, говоривших на штокавском наречии, они называли «славосербами», а остальных «сербами».

«Жизнь и приключения Дмитрия Обрадовича». Лейпциг, 1783 г. Галерея Матицы Сербской. DIOMEDIA / BTEU / AUSMUM

По всей вероятности, сербский философ-рационалист и писатель Досифей Обрадович был первым, кто в 1783 году сообщил на Балканах мнение Аделунга о лингвистическом единстве южных славян. Обрадович это сделал в философском эссе в форме письма («Письмо Харалампию»). В отличие от Копитара, Досифей и хорватский кайкавский диалект считал диалектом того же единого языка. Он был редким мечтателем, который тогда считал, что и боснийские мусульмане – часть этого южнославянского древа, так как вся европейская культура той эпохи исключала ислам из европейского сообщества и культуры. Добровский и Копитар утверждали, что язык жителей Далмации не назывался хорватским. В качестве аргумента они приводили слова Златаревича (1597), что это было только следствие некоторых политических соображений Венецианской республики. Из ренессансных дубровницких поэтов еще Томко Мрнавич^[386] называл этот язык хорватским, но францисканец Стипан Златович (1888) указывает, что кнез Шибеника, его современник, над Мрнавичем насмехался, называл его боснийцем: «…nato qui… di natione morlacca»^[387]. Этот эпизод позже неоднократно упоминается в обильной полемике о языке и этнической принадлежности жителей Далмации.

Иван Томко Мрнавич, хорватский писатель и иезуит, епископ Римско-католической епархии Боснии

При формировании сознания южнославянских народов вся эта наука эпохи рационализма XVIII века в большей степени способствовала разделению, чем предлагала импульсы для осмысления единства. Реальность же была далека от того, чтобы стереть выраженную дисгармонию между трудами ученых и тем фактом, что у южных славян религия стала водоразделом, который был сильнее любого эликсира единства. Это характерная черта и сербской культуры, в которой всегда присутствовало альтернативное видение, согласно которому сербы – часть общего южнославянского древа. Однако большинство акцентировало внимание на особом языке, государственной традиции и православной христианской церкви.

На основании первых фундаментальных представлений об общеславянском происхождении сербов и занимаемом ими значительном месте – а отцами этих представлений были немецкие философы-рационалисты и лингвисты – сложилась обширная литература об этнической принадлежности сербского народа. Не следует и упоминать, что это было свойственно сербской культуре только в Габсбургской монархии, но не в Османской империи. Для такой культуры необходимы определенная социальная динамика, существование городов, среднего класса и «людей пера», как здесь прежде называли интеллигенцию. Из всего этого в Турции были только города, а среднего класса и интеллигенции в европейском смысле слова не существовало.

Обычный серб и до революции 1804 года, несомненно, обладал развитым самосознанием, но это не стало движущей силой для маленьких, необразованных людей. Леопольд фон Ранке в книге об истории сербской революции в 1829 году писал, что «они обладают религиозным образом мышления, который пытается связать две противоположности: веру в Провидение, господствующее над всем, и, если можно так выразиться, своего рода обожание природы». Другие иностранные авторы, знавшие сербов, отмечали преданность вере простых, необразованных людей. Хорошо информированный придворный Иоганн Баренштейн в книге «О положении расцианского или иллирийского народа» в 1761 году отмечал их простоту, подчеркивая, что они исключительно полезны для армии, не дезертируют, не служат врагу, а «из-за их множества строгих постов меньше расходы на продовольствие».

Вера – это основа идентичности, потому что более высокий уровень сознания о себе как о народе, который имеет право на государство, предполагает наличие более развитого общества, среднего класса и гораздо большего количества людей, читающих книги. У сербов всегда было довольно много писателей. Открытым остается вопрос, сколько у них в то время было читателей. Национальное самосознание повсюду в мире было плодом политического просвещения о правах на собственное государство. Ж.-Ж. Руссо в 1772 году в эссе о польском правительстве советовал учреждать институты воспитания национального самосознания. Ту степень развитости общества, при которой оно могло бы содержать национальные театры, печатать много книг и прессы, сербы имели только на территории Южной Венгрии. В конце XVIII века в Венгрии городским могло считаться не более 2 % населения, а во Франции буржуазия составляет 12 % населения. Юг Венгрии в то время был более развитым по сравнению с севером, поэтому и процент городского населения мог быть выше.

Сербские типографии появляются довольно поздно, да и габсбургские власти не особенно им доверяют, полагая, что те вряд ли будут воспитывать верных подданных. Только в 1792 году Стефан Новакович^[388] открывает типографию в Нови-Саде. Издание совершенно безобидной в политическом смысле газеты не удалось, и с того времени Новакович печатает «Славеносербскаја вједомости». На одной очень важной книге, которую в 1791 году Новакович издает в Нови-Саде, указано, что она вышла в Нови-Саде и Белграде. Указание на типографию в бывшей турецкой крепости, вероятно, в большей степени обозначало будущее намерение, чем было правдой. Но тем не менее по количеству напечатанных книг на Балканском полуострове сербов обгоняют только греки. В конце XVIII века в среднем печаталось пять сербских книг в год. Это, разумеется, мало и свидетельствует о неразвитости общества, но лучше, чем у других южнославянских народов. В Загребе в то время выходит одно периодическое издание на латинском языке, позже появляется еще одно на немецком.

Основной мотив развития национальных движений – религия как водораздел нации – широко не обсуждается ни в культурной среде сербского народа, ни другими южнославянскими народами. Все это видят, но избегают бередить рану, что вызовет только новые трудности, но обсуждения не укажут выхода. Все делают вид, что в гармоничной семье нет никакого внебрачного ребенка. Только при Иосифе II, в 1780‒1790 годах, предпринимаются попытки ограничить жесткий централизм Римской курии, что позволяет дать доступ воздуху через эти приоткрывшиеся двери. Труд немецкого писателя Йозефа Айбеля^[389] Was ist der Papst? (1782) опубликован в сербском переводе в 1783 году под названием «Что есть папа?». В нем оспаривается официальная католическая доктрина, что Христос оставил завет святому Петру «возвести храм на этом камне» и что в первые века христианства существует равенство епископов, а не только ничем не ограниченная власть одного наверху. Следствием провозглашения папы самодержцем стало то, что из этой папской доктрины, «как из троянского коня, изошли многие злоупотребления». Книга была переведена еще на четыре языка: венгерский, латинский, русский и французский. Есть сведения, что во время сербской революции (1807) книга под таким названием имела хождение на территории, занятой повстанцами в Среме.

Для формирования национального самосознания как политического движения за суверенное государство самой важной была борьба за стандартизацию сербского литературного языка. Впрочем, это было не только сербской задачей, потому что в то же самое время такая борьба велась в Италии, Германии, Венгрии и во всех странах Центральной Европы. Языковед Туллио де Мауро^[390] в труде об истории итальянского языка в 1963 году писал, что на итальянском литературном языке на момент окончательного объединения Италии в 1871 году говорило «лингвистическое гетто» численностью 3 % населения. Столько тогда было людей, окончивших среднюю школу. У сербов эта лингвистическая борьба называлась «война букварей», так как была необходима глубокая реформа и языка, и кириллической азбуки. Эта «азбучная» война у сербов велась на тех же принципах, что и у других европейских народов, а началось все с Данте Алигьери в 1305 году. Мельхиор Чезаротти^[391] сформулировал шесть принципов стандартизации итальянского литературного языка – так примерно делалось и у южных славян. Формула Данте проста: берется центральный диалект национального языка, в данном случае тосканский, и посредством лучших образцов текстов совершенствуется, чтобы язык обогатился, приобрел гибкость и блеск. На югославянских территориях такую функцию выполнял герцеговинский диалект, на котором, с некоторыми нюансами, говорили и в соседнем Дубровнике. Итальянское выражение «выстирать белье в реке Арно» у сербов означало привести все в соответствие с героическими эпическими песнями Средневековья, которые в большинстве своем были сложены на герцеговинском диалекте. Эти эпические песни по сей день остаются высшими художественными достижениями сербской культуры. В сербском языке присутствуют три диалекта (экавский, иекавский и икавский), 21 поддиалект и множество локальных говоров. Иекавский доминирует в Западной Сербии, Боснии и Герцеговине, а также в некоторых районах Хорватии.

Влияние взглядов Аделунга на сербов проявилось довольно рано. Возможно, потому, что некоторые из тогдашних ведущих писателей, таких как Матия Релькович^[392] и Досифей Обрадович, учились и какое-то время жили в Саксонии. После публикации в 1782 году первого крупного труда Аделунга о немецком языке и путях его стандартизации (Umstädiges Lehrgebäude der deutschen Sprache) и в сербскую культуру было перенесено правило, что писать следует так, как говорится. Когда отец сербского литературного языка и великий реформатор кириллической азбуки Вук Караджич^[393] в 1814 году опубликовал свой первый труд о новом литературном языке сербов, он исходил из принципа, сформулированного Аделунгом: «Schreib wie du sprichst»^[394]. Эта фраза в том или ином виде повторялась у разных немецких писателей с XVII века. В сербском языке это правило было применено наиболее последовательно, поэтому его немецкое происхождение забылось.

Карта штокавских диалектов в XX в.

Сербы не единственный народ в мире, которому были не только точно известны территории, где говорят на их языке, но и их точные географические границы. Только когда это превратилось в устоявшуюся европейскую практику, европейские ученые еще до сербов начали проводить и сербские этнические границы на языковой основе. Для сербов это сделал чешский ученый Павел Й. Шафарик^[395] в опубликованном в 1842 году труде об этнических границах расселения славянских народов^[396]. Границы расселения сербов Шафарик провел от Бара на южном адриатическом побережье до Копера на западе и по реке Драве на севере.

Павел Йозеф Шафарик – словацкий и чешский славист, поэт. DIOMEDIA / The History Collection

Борьба за язык – это борьба за новый порядок в государстве и новую форму свободного государства, которое отвечает потребностям того народа, который на этом языке говорит. Во Франции только во время революции 1789 года Национальное собрание запретило использование диалектов (patois), которые были признаком рабства и феодальной раздробленности. Суверенный народ, управляющий государством, должен в первую очередь знать общий язык, на котором он это будет делать. При реформировании сербского алфавита из него следовало исключить буквы из церковнославянской и русской кириллицы, унаследованные от средневековой традиции, и включить шесть букв, отражающих звуки сербского языка (ћ, ђ, љ, њ, ј и џ). Это и сделает Вук Караджич после сербской революции, после того как он изучал лингвистику у Ернея Копитара в Вене.

Захарие Орфелин^[397] в 1767 году в своем «Букваре» частично пытался найти решение сербской языковой проблемы. Эмануило Янкович^[398] в 1789 году, полемизируя с традиционалистами, писал так: «Я не славянин, а серб… и пишу не для славян, а для сербов». Наибольший вклад в развитие сербского языка в XVIII веке внес Досифей Обрадович (произведения «Басни», 1788; «Жизнь и приключения»^[399], 1783; «Советы здравого смысла», 1784; «Этика», 1800). Он внес свой вклад и в реформу сербского языка и его алфавита, но этот труд остался незавершенным. Говоря о здравом смысле, он имеет в виду и здоровый народный язык. Как человек с европейским образованием, Обрадович не избежал влияния Адамантиоса Кораиса^[400], одного из реформаторов греческого языка, который избрал прямо противоположный принцип – положить в основу реформированного языка не обычную народную речь, а язык церковной литературы (кафаревусу)^[401]. Досифей Обрадович действительно пишет на новом языке, но он не вполне свободен от церковной традиции. Многие писатели и лингвисты способствовали окончательной победе Вука Караджича. Саво Мркаль^[402] в труде под названием «Сало толстого ера, или же Азбучные перестановки» (1810) первым предложил упростить сербский алфавит с опорой на фонетический принцип.