полная версия

Милорад Экмечич
История сербов в Новое время (1492–1992). Долгий путь от меча до орала

Так продолжалось и после победы фашизма в Италии, которая была с легкостью достигнута во многом благодаря полной поддержке католической церкви. В 1932 году в Сплите вышла брошюра «Бдительность: Папа Пий XI против славян»^[783]. После заключения Латеранских соглашений между фашизмом и церковью в 1929 году открыто поддерживались гонения на славянское население, поэтому около 100 000 славян переселилось в Югославию. Епископ в Риеке был назначен в результате проведения политики итальянизации, а в 13 монастырей прибыли итальянские монахи, которые говорили верующим: «Parli italiano, non capisco lingue straniere»^[784]. По этой причине священники в Далмации не будут восхвалять папу в церкви. «Если такое настроение сохранится еще несколько лет, хорватский и словенский народы в Италии отвернутся от папства и созреют для церковного раскола».

Православный дух возродился в основном в городской среде далматинских городов и особенно на островах. В 1925 году на острове Вис сотня крестьянских семей перешла в православие. Согласно исследованию «Сербы в Хорватии. Расселение, численность и территориальное размещение», опубликованному белградским географическим факультетом (1993), это вызвало сопротивление со стороны Ватикана и католической церкви в Югославии, но члены вновь созданной православной общины писали: «Народ стоит как скала и не поддается ни малейшим движением своим». С помощью благотворительных пожертвований в Югославии и, вероятно, верующих из Соединенных Штатов Америки в 1933 году в городе Вис была построена прекрасная церковь в честь святых Кирилла и Мефодия.

Новые православные церкви, как и старокатолические, преследовались итальянскими властями и после оккупации в 1941 году и были упразднены после капитуляции Италии в 1943 году. После 1945 года люди на Висе вновь вернулись в православие и не позволяли разрушить православную церковь в городе, как того требовали хорватские власти. Патриарх Герман отказался дать согласие, потому что «сербский патриарх может дать разрешение только на возведение христианских церквей, но не на их снос». Тем не менее церковь была снесена в 1963 году, а на ее земле построена автостоянка с согласия архиепископа Шибеника выплатить финансовую компенсацию и разрешить реконструкцию православной церкви в Книне. В письме к Святейшему синоду верующие требовали не сносить храм, потому что они перешли в православие, чтобы доказать, что Вис не принадлежит Италии.

Православная церковь Святых Кирилла и Мефодия на острове Вис, освященная 12 ноября 1933 года. Открытка

Религиозную нетерпимость как эндемическую болезнь югославского общества в его демократические, как и в атеистические, времена не мог смягчить никакой более сильный фактор государственного единства. С 1833 по 1918 год сербский народ создавал на территории центральной, «узкой» Сербии общественные отношения, из которых вышел основной мотив развития на весь последующий век. Общество свободных мелкоземельных крестьян стало локомотивом общественного развития всех балканских народов. Этот локомотив истории просуществовал не более века.

Когда в 1918 году югославяне объединились, они не имели единой модели общества будущего. Свободный крестьянин с небольшим участком земли, производивший то, что нужно его семье для содержания и воспроизводства, стал главным общественным врагом такого государства. Ни у одной из югославянских общин, тем более у хорватов и словенцев, не существовало единой модели индустриального общества, которую можно было бы принять, как ранее была принята модель собственности самодостаточного мелкоземельного крестьянина из Сербии. До 1918 года не только югославянские земли, но и все прочие в составе Австро-Венгерской империи не входили в капиталистический круг «стран ядра»^[785], которые являлись ведущими в создании новой экономики и новых общественных отношений.

Ни у одной югославянской этнической группы не существовало развитого индустриального общества с развитым рабочим классом и буржуазией. У всех имелись определенные первоначальные достижения в этом, но в буржуазии доминировал ее компрадорский тип, связанный с международной торговлей и посредничеством. Не существовало ни промышленной буржуазии, ни настоящего индустриального типа города. Он возник только при социализме после 1945 года, но и тогда оставался рабом своего предка, который во всем зависел от немецкой промышленной глубинки. Все городские и промышленные центры сербского народа располагались в основном в Сербии и Воеводине. По данным переписи населения Боснии и Герцеговины 1948 года, городское население составляло всего 10 % общества, а к сербам из них относилось всего 2 %. Во всей Югославии в 1931 году только 11 % населения было занято в промышленности и ремеслах.

Между двумя мировыми войнами во всем югославском государстве именно ареал сербского народа стал местом размещения предприятий крупной немецкой и частично западноевропейской промышленности. Экономический кризис 1930 года навязал внешнюю торговлю на бартерной основе с экспортом сельскохозяйственной продукции и импортом промышленной продукции. Это было время, когда дешевые немецкие велосипеды покоряли сербские проселочные дороги. Это были экономические отношения от нищеты, между государствами, не имеющими международно признанной валюты, с низкой способностью к накоплению. После 1945 года, с большим перерывом с 1948 по 1953 год, обмен вернется – в отношениях с советской экономикой. Экспорт сельскохозяйственной продукции и меди покрывал расходы на импорт нефти, газа и оружия. Только в последние десятилетия перед крушением социалистического строя Сербия начала создавать новую модель общества для развивающихся индустриальных сообществ.

Несмотря на все ограничения, присущие системе выкупа сельскохозяйственной продукции, Сербия начала укреплять базу пищевой промышленности. Сербия занимает ведущие позиции в машиностроении (инструменты, железнодорожное оборудование, автотранспорт, сельскохозяйственная техника, цветные металлы, медь, свинец, цинк, алюминий, железо). Популярная теория ведущего диссидента Милована Джиласа о коммунистической бюрократии как новом классе (1957), помимо того что получила массовое одобрение вначале, в итоге показала себя большой ошибкой мышления. Если бы государственная бюрократия стала новым ведущим классом, югославское сообщество обрело бы мощную социальную силу, которая не говорила на языке религиозной нетерпимости и, несомненно, стала бы единственным инструментом исцеления традиционной болезни. Вместо этого новая социальная элита, созданная в условиях урбанизации и превращения Югославии в полуиндустриальное общество, развивалась в границах старого национального самосознания, в котором рамки определялись религией. «Новый класс» – это тот же старый, он создается на экспортных, реэкспортных предприятиях, в администрации, связанной с торговлей. Пожалуй, лучшее определение исторического профиля правящих элит сербов и хорватов между двумя войнами дал член итальянского правительства Джузеппе Боттаи, когда в мае 1940 года приехал из Белграда в Загреб: «Там (в Белграде) сплошные адвокаты-масоны, здесь (в Загребе) вонь сельского прихода. Две подозрительности и две изворотливости, которые наблюдают друг за другом и меряются между собой». То, что называют гражданским обществом сербов в XX веке, демократическими партиями и либеральным общественным мнением, было духовным продуктом тех социальных слоев общества, которые выполняли роль торгового посредника в отношениях с развитым европейским миром.

Значение этого социального менталитета не следует недооценивать. Подобно тому, как прохожие после сильных ливней ценят не мужество вымокших, а рассудительность тех, кто укрылся под крышей и пытался проскользнуть сухим между каплями дождя, так и этот гражданский менталитет, возникший в период между двумя войнами, никогда еще не ценился столь высоко, как после краха югославского социализма в 1992 году. Это происходит снова.

Помимо всех ценностей, которые это гнездо мирных эволюций давало в утешение, необходимо также сказать, что в то время, пока длился мир, никто не ценил его высоко. С чего в истории начался кризис сербского политического менталитета, никто с уверенностью установить не может. До смены династии в 1903 году все мечтали, чтобы сербский народ отошел от традиционной модели мелкоземельного крестьянства, и стремились создавать модели западных индустриальных обществ.

В 1920 году писатель Драгиша Васич сформулировал вывод, что после победы в Великой мировой войне сербский народ не восстановился таким, каким был до нее. Перестала существовать ведущая сербская Радикальная партия Николы Пашича. С 1882 года она оставалась самым значимым массовым движением на всем балканском пространстве. Вместо традиционных дружин гайдуков (партизан) в горах эта партия ввела методы политического противостояния на городских улицах. Помимо задиристости балканских скотоводческих и аграрных общин, эта партия принесла с собой дух отвоеванного, а не навязанного единства нации. «По ее силе, – писал Драгиша Васич, – по тому, что она тогда значила, нетрудно понять убежденность людей из других партий: их режимы были и прошли, а правление крупнейшей партии не завершится, по крайней мере при их жизни».

Когда после оккупации Сербии в 1915 году эта партия потерпела поражение вместе с государством, которое она возглавляла и привела к историческому подъему, с исторической сцены навсегда исчез политический авторитет, которому верил весь народ. После 1918 года эта партия восстановила свои организации и вновь привлекла избирателей, расширила отделения в Македонии, Воеводине, Боснии, среди сербов бывших Военных границ и в Черногории. Однако было очевидно, что она не ведет за собой весь народ, что она далека от того, чтобы спроектировать социальную трансформацию в городское сообщество промышленности и высокой культуры. Иными словами, после распада тех политических и социальных институтов, которые до войны 1914 года прорастали в ходе органического и естественного развития, воцарился дух посреднической торговли, где ведущую роль играли адвокаты и масонские ложи. Их повторный крах в новой войне 1941 года был естественным и необратимым, так что не осталось никакой более или менее прочной части фундамента для новых исторических возрождений и подъемов. В 1920 году Драгиша Васич, следивший как юрист за тяжбой между крестьянами и прежними австро-венгерскими конфидентами периода оккупации, ясно видел, насколько непроходима и неизменна пропасть между двумя частями народа.

Наиболее значительной чертой этого периода истории, с 1918 года до краха 1992-го, является развитие «национализма Судного дня» (Doomsday Nationalism). Отождествление религии и нации не завершилось с первым распадом югославского государства в 1941 году, хотя еще до 1918 года существовало осознание того, что этнические разногласия по религиозному водоразделу необходимо устранить. Здесь отобразились последствия неравномерности исторических процессов трансформации национального движения из элитарного в массовый тип. Для последнего необходимы были инструменты, без которых он не может быть идентифицирован как состояние массового сознания населения. Это в первую очередь переход к демократической конституции, свободному избирательному праву и свободе образования политических партий. У сербов это было достигнуто после династических и конституционных изменений в 1903 и 1905 годах, а у хорватов, словенцев, христианских жителей Боснии и Герцеговины – только после 1918 года. «Отсталые нации» (les nations retardées) – явление европейское.

Пиком религиозного противостояния стала «кровавая лития» в 1937 году. Правительство Югославии попыталось ратифицировать конкордат, что вызвало массовые возмущения и демонстрации протеста православных в Белграде, разогнанные полицией с применением оружия. Народная библиотека

Процесс хорватизации католиков получил большой импульс после создания в 1918 году совместного с сербами государства. Помимо торжества демократии, провозглашения всеобщего избирательного права и возможности создания политических партий, впервые в истории ставших массовыми, следует принимать во внимание и программную деятельность католической церкви по перевоспитанию верующих в духе хорватского национального самосознания. Период с 1918 по 1929 год – это время, которое историки католического политического движения называют «периодом радикализма Махнича», по имени епископа острова Крк. Он был первым, кто пересадил идеи Римской курии на хорватскую историческую почву. Совет, поступивший из Ватикана еще до 1918 года, чтобы католики создавали политические партии по образцу австрийской католической партии «Народное объединение» или «Фольксферайн» (Volksverein), привел к тому, что Махнич основал Хорватский народный союз, а сразу после этого – Хорватскую народную партию, по образцу Популистской партии в Италии. Процветали молодежные, школьные и детские организации («Студенческий союз», «Молодые герои»). Как эти организации работали над хорватизацией католиков, отражено в свидетельствах Бонифация Перовича (1976), в его истории католического движения и личных воспоминаниях о нем. Сначала он принимал участие в студенческих объединениях Дубровника. Он пишет, что в то время в школах Дубровника «было всего три-четыре ученика, которые открыто называли себя хорватами. Все остальные определяли себя как югославян». Уже через четыре года после образования «Студенческого союза» «романтического югославизма» больше не было. Перович отмечает, что в католическую организацию не принимали учащихся, которые демонстрировали югославянскую идентичность, но собрания, праздники и церковные шествия проводили так, что большинство учащихся стали хорватской националистической молодежью. Среди простого народа, особенно среди крестьян, хорватизация шла еще быстрее.

Вместо развития сознания объединенной триединой нации сербов, хорватов и словенцев происходил обратный процесс еще более глубокого погружения этого единого тела в религиозные догмы, и результатом в конечном итоге стал его раскол. Историк Александр Якир^[786] (1999) на примере Далмации дал ответ на вопрос, почему попытка синтеза объединенной югославской нации не удалась: а) идея унитаризма пришла сверху; снизу «не существовало ни одной соответствующей социальной группы», борющейся за югославянскую идентичность; б) конфессиональное разделение, уже начавшееся создание литературных языков, разъединяющих государственных и правовых систем, а также память об особых государственных традициях «являлись препятствиями, которым югославский народ не мог противостоять». По мнению Якира, этот принцип – неразрывность осознания собственной религиозной принадлежности со стремлением к обособленному государству – одержал верх только после 1930 года. Однако окончательное отождествление религиозного и государственного сознания произойдет позже. Движение сербов-католиков, весьма многочисленное в межвоенное время, угаснет только в 1945 году. Превращение Югославии в федеративное государство в 1945 году не остановило процесс распада сознания политического и административного единства.

В рамках этого процесса дезинтеграции культура в католических районах формировала менталитет цивилизационных различий. Из всего европейского континента только на Балканах существовало убеждение, что то пространство, где проживают католики, не является Балканами. Теории о хорватах как о части западной цивилизации получили политическое развитие с момента появления Партии права после 1860 года. Анте Старчевич утверждал в 1868 году, что хорваты принадлежат к нордической, скандинавской расе, а сербы – к низшей расе «хорватских рабов». В циркуляре епископа Сплита католическому народу (1924) по случаю празднования тысячелетия коронации Томислава говорится, что хорваты принадлежат к европейскому Западу с точки зрения социума, культуры и государственного права. Талантливый историк Милан Шуфлай продемонстрировал в 1931 году общий хорватский политический менталитет того времени в своем «Обращении к Западу» (Occidentem appello). Он призывал Запад защищать свои аванпосты, расположенные на границе перед территорией Леванта. Когда в 1941 году образовалось независимое государство, одним из ключевых положений было указание в конституции на принадлежность хорватов к западной цивилизации. Это было сделано и в 1991 году, когда была заложена правовая основа для нового провозглашения независимости (Декларация о провозглашении суверенной и независимой Республики Хорватия от 25 июня 1991 года).

Реальность отличалась от тщетных желаний балканских народов, чтобы они, незваные, были включены в круг высокой цивилизации и таким образом навсегда отделились от своих православных братьев. Эту реальность определяет осмысление западных, а не балканских культур. Все европейские страны считали, что граница между Востоком и Западом проходит по проливу Кварнер. До некоторой степени отрезвляюще по этому вопросу подействовали стратегические оценки Генерального штаба армии США от октября 2000 года (отчет Главного бухгалтерского управления), что «для целей настоящего отчета Балканы определяются как территория Албании, Боснии, Хорватии, Союзной Республики Югославия (Сербия и Черногория)». Хотя в январе 2000 года, как говорится в этом анализе, 70 000 западных солдат были дислоцированы во всех пяти упомянутых государствах, «самое важное заключается в том, что подавляющее большинство местных политических лидеров и представителей этнических групп отказались от перемирия и не согласились с необходимостью построения многоэтнических, демократических обществ и институтов… Все районы Балкан продолжают сталкиваться с нерешенными политическими, социальными и иными проблемами, которые будут способствовать нестабильности в регионе в ближайшие годы. Эти проблемы состоят в различиях в понимании того, какая территория и какие этнические группы составляют одно государство».

Желание не допустить провала, подобного попытке Наполеона в 1815 году построить общее сознание принадлежности к государству, которое он назвал Иллирийскими провинциями, – как считал его последний губернатор Фуше, речь шла о взаимоисключающих группах, – оставалось главным движущим фактором. Общим в обоих этих случаях, французском в 1815 году и американском в 2000 году, является то, что сильнейшие иностранные государства и религии определяли, что относить к конкретной нации. Основой стратегической оценки 1815 года и 2000-го о том, где проходят границы Балкан, было убеждение американской общественности, сформулированное Эдмундом Стилманом в популярной книге о Балканах (1967), что их менталитет заключается в «постоянном отбрасывании осознания механического улучшения положения вещей. Они являются противоядием от обычного оптимизма. Они очень убедительно демонстрируют, что успех не всегда ведет к новым успехам, а иногда и к провалам».

Сербы в эпоху агонии унитарной Югославии

Международное положение вновь созданного югославского государства было ключевым фактором в его развитии и конечном распаде. Без ударов извне это государство постепенно преодолело бы внутренние конфликты, вызванные расцветом религиозной нетерпимости. Это также относится и ко второй Югославии и ее окончательному распаду в 1992 году. Как и в большинстве восточноевропейских стран, внешняя безопасность Югославии была обеспечена интересом великих держав не дать Германии подняться до положения главного европейского гегемона (политика сдерживания), а не международными союзами. С другой стороны, не все великие европейские державы и не всегда считали, что им больше всего угрожает германская мощь, поэтому старались сохранять свободу маневра в отношении нее.

Современная наука принимает теорию, что основные противники Германии – Франция и Великобритания – не были экономически заинтересованы в защите территории Югославии после прихода к власти большевиков в России в 1917 году. Единственным реальным союзником Югославии могла быть Франция. Да и то больше по традиции, в силу которой французское общественное и духовное развитие воспринималось сербской культурой в качестве модели своего будущего. И после 1918 года сербское общество оставалось главным оплотом франкофонства в Европе. В литературе только у сербов сюрреализм стал доминирующим направлением искусства. Согласно исследованию Филиппа Маргера^[787], опубликованному в ведущем историческом журнале Revue historique в 2004 году, французская экономика могла занимать главенствующую роль в бассейне Дуная только в 1919–1923 годах. Уже тогда интерес французских банков был в основном сосредоточен на румынской нефти, чешских угольных шахтах и металлургических заводах. С 1933 года Франция быстро проигрывает эту игру Германии и ее экономическому проникновению. Важной причиной этого был французский «империализм бедняков»^[788], неспособность парижских банков конкурировать с теми, кто сильнее них. Создается ранее малоизвестная форма инвестирования посредством союзов банков и крупных промышленных комплексов. И в таких обстоятельствах попытки контролировать металлургический комплекс «Шкода» в Чехословакии терпят неудачу. С 1933 года французское правительство проявляло больший интерес к экономическому контролю над Придунавьем, чем французские банки и промышленность. Такое влияние государства на экономическую политику (кольбертизм) было недолгим, поэтому в конце 1930-х годов даже французские политики не поддерживали этот интерес. Чешские компании конкурируют с французскими инвестициями в производстве обуви, грузовиков и т. д. Особенно это проявляется в вопросах вооружения и технологической реформы армии Малой Антанты. Союз между Францией и Югославией в 1927 году не оправдал многолетних надежд.

Немецкая монета в 5 марок. Серебро, 1935 г.

Главным врагом Сербии, а формально – врагом Югославии была Италия. Великобритания пыталась восстановить гегемонию Лондона на мировом финансовом рынке, поэтому пробовала инвестировать не только в экономику политических союзников. Британское общественное мнение ориентировалось на лозунги, с которыми еще до 1914 года носилось окружение Сетон-Уотсона. До 1945 года он не отказывался от своей позиции, изложенной в меморандуме, который он направил в Министерство иностранных дел 1 октября 1914 года, о том, что создание Югославии является необходимостью, а то, что страну возглавили сербы, – поражение Британии. В этом кругу, в отношении которого так и не было четко установлено, он ли контролирует масонов или они его, существовало убеждение, что югославское государство должны возглавлять и определять его политику югославские католики. Эта любовь и здесь была обманчивой, но в основном она была направлена на хорватов.

Итальянская монета в 5 лир. Серебро, 1927 г.

Для сербского народа итальянская внешняя политика была в той же мере опасна, что и австро-венгерская до 1914 года. Интерес Италии состоял в том, чтобы сохранить статус великой державы и таким образом контролировать Балканы. С другой стороны, она была главной опорой политики Ватикана, целью которой являлся государственный суверенитет Хорватии. После прихода к власти в 1922 году Муссолини сказал в одной из своих ранних речей: «Нас 40 миллионов втиснуто на этот наш возвышенный и обожаемый полуостров, где много гор, поэтому земля не может прокормить всех. Италию окружают страны с меньшим числом населения, чем у нас, и территорией, вдвое превышающей нашу… Таким образом, следует понимать, что вопрос итальянской экспансии в мире является вопросом жизни или смерти для итальянской расы. Я говорю – экспансия: экспансия в любом виде – моральная, политическая, экономическая, демографическая».

В стремлении создать югославское государство одной нации, включающей три народа с разными названиями, сербская политика и сербская культура потерпели поражение еще до того, как начали что-либо предпринимать. Конец войны в 1918 году сопровождался крахом иллюзий, с которыми в нее восторженно вступили в 1914 году. Кроме небольшой помощи от словенцев, которая оказывалась скорее из стратегического страха перед соседством с Италией, сербский интерес к строительству югославянского государства изначально оставался неразделенным. В самом начале было видно, что католическая церковь ориентирует верующих на государственную независимость и отказ от югославянского объединения.

Лучше всех среди современников выражали разочарование вновь созданным государством и обществом сразу после 1918 года молодые поэты, которые до 1918 года жертвовали ради свободы своей жизнью. Это было особенно характерно для интеллектуалов, которые с детства считали себя принадлежащими к сербскому народу, но придерживались католической веры, как, например, литераторы Иво Андрич, Тин Уевич и другие. Первый из них встретил крах австро-венгерского государства в 1918 году в Загребе, в море всеобщей депрессии, а второй – в Белграде, в среде, которая считала, что представляемое в мечтах освобождение всегда лучше реализованного. Помимо них, было чрезвычайно много представителей творческой, в основном литературной, интеллигенции из провинций, которые пережили процесс хорватизации только после 1918 года: Босния и Герцеговина, Далмация, все хорватские области и Воеводина. Ошибочным является представление, что когда-то они были хорватами, а затем перешли, или не перешли, к сербам. Нацию не меняют, как форму спортивных клубов. Они ни в чем не изменились, кроме того, что не поддались процессу выстраивания этнического самосознания. Молодой Иво Андрич в небольшом сочинении, которое в 1918 году ввело его в круг великих писателей (Ex Ponto), пишет: «Когда оглядываюсь назад, кажется мне, что остается мне только умереть. Как быстро угасли восторги! Поблекло счастье; распались планы! Все прошло, будто поездка на скорости ночью в лунном свете. Все было увидено лишь наполовину и все быстро забыто… У меня было тяжелое чувство: я здесь чужой и не имею ничего общего с этими людьми. Какое-то детское ощущение жуткого страха и потерянности, какое я однажды ощутил ночью в коридоре какого-то подземелья». Он написал эти строки в Загребе, откуда быстро уехал.

Когда в 1918 году было создано демократическое югославское государство, в котором всеобщее (мужское) избирательное право стало неотъемлемой частью, как воздух и вода, больше половины этого государства впервые задышало свободно. Великий дар небес, всеобщее избирательное право вывело на сцену не строительство единого политического сознания, а право строить свою особую нацию уже не посредством утопических сочинений в малотиражной литературе, а на всеобщих выборах. Всеобщее избирательное право запустило ускоренный процесс хорватизации целых областей, получивших право свободно голосовать, по сравнению всего с 2 % населения, обладавшими избирательным правом в Хорватии до 1910 года. Католическое население Далматинской Загоры, Центральной и Восточной Славонии, Боснии и Герцеговины было кроатизировано и приобрело хорватское этническое самосознание лишь в период всеобщего избирательного права в 1918–1941 годах. Только влиятельное и громкое меньшинство со средним и высшим образованием избежало этого давления со стороны своей конфессии, целью которого было отчуждение от югославского государства. Процесс превращения религии и принадлежности к определенной церкви в водораздел нации был после 1918 года сильнее и глубже в общем югославском государстве, чем любой другой социальный процесс.

В современной сербской культуре преобладают стенания по поводу сознательно допущенной ошибки 1918 года, когда сербы потеряли свою этническую государственность во имя воображаемой, но так и не реализованной югославской. Остается вечным вопрос: была ли Югославия 1918–1941 годов, как и вторая, 1945–1992 годов, сербским (хорватским, словенским) государством или демократической реализацией сербской национальной традиции, существовавшей до 1914 года? Немецкий историк Вольф Бешнитт^[789] в книге о типологии сербского и хорватского национализма пришел к выводу, что Югославия 1918–1941 годов была Великой Сербией. Если убрать политическую дидактику и обвинения, которые связал с этим немецкий историк, напрашивается вывод, что сербские политические деятели, создавшие Югославию в 1918 году, никогда не считали, что в результате этого они что-то теряют. То же самое относится к хорватам и словенцам, за исключением доминирующего клерикального большинства, возглавляемого их церковью. Все были убеждены, что в результате объединения 1918 года они восполняют утраченное счастье и прогресс, которых им не дала предыдущая бурная история. Они считали, что сербская гусеница превратилась в красивую бабочку, и лишь она одна отражала их прежнее существование. Сербы были не единственным народом в мире, который утопил свою демократическую государственность в более широком союзе под другим именем. Англичане не жалели, что в 1707 году они расширили свое королевство до Великобритании. Шотландцы, валлийцы и часть ирландцев-протестантов только недавно завершили процесс признания английского языка своим национальным языком. Британское самосознание этнической идентичности, пришедшее на смену английскому, не считается чужим и не воспринимается исторической ошибкой. Лишь спустя 250 лет начался процесс сепаратизма и попыток избежать его путем федерализации государства. Только ирландцы-католики оставались фанатичными противниками такого расширения государства. В Европе существует правило, что католические сепаратисты (Великобритания, Бельгия, Германия) не упрекали государство за сужение масштабов религиозной экспансии и господства и всегда, как будто по какой-то заученной формуле, приводили недостоверные сведения, что в администрации меньше чиновников-католиков, в армии – офицеров-католиков, в парламенте – депутатов-католиков и в правительстве – министров-католиков. О том, что католики считали эти страны чужими и не хотели, чтобы их сыновья помогали их подъему, умалчивается. Когда генерал Гошняк^[790] приблизительно в 1970 году посещал университеты в социалистической Югославии, чтобы убедить студентов хорватской, мусульманской и словенской национальности перейти в военные академии, он сказал, что только один округ в Сербии дает больше кандидатов в офицерские школы, чем все другие республики, вместе взятые. В Сербии существует традиция считать офицерское звание почетным достижением в жизни. В 1815 году голландцы-кальвинисты объединили свое демократическое государство с многоконфессиональным и многонациональным Королевством Нидерланды. Население, говорившее на голландском языке, разделилось на голландцев-протестантов и фламандцев-католиков. Были также валлоны-католики, говорившие на французском языке. В 1830 году фламандские и валлонские католики отказались от образования совместного государства с братьями-кальвинистами и создали собственную бельгийскую нацию и независимое государство. Точно так же Австрия была изгнана из Германии в 1919 и 1945 годах.