Исаак Борисович Гилютин
Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)
Мой «самый любимый» брат и родители хотят ехать в Америку!
Понимая, как всей оставшейся в СССР семье интересно знать, что происходит с нами в США, я раз в месяц писал своим родителям письма, в которых подробно описывал нашу жизнь. Естественно, я писал только о положительных её сторонах и никогда не писал об отрицательных – зачем им знать о наших проблемах. Таким образом, они уже были в курсе, что у меня, наконец-то, чудесная работа в прекрасном месте, собственный дом за городом (по советским понятиям дача со всеми удобствами) и машина размером больше советского автомобиля «Волга». Они же не могли знать, что после арабо-израильской войны судного дня и последовавшего за ней эмбарго, введённого членами ОПЕК на продажу нефти странам Западной Европы и США, а также и повышением цены на сырую нефть втрое, в этих странах наступил знаменитый нефтяной кризис 1973 года. В связи с этим американцы в спешном порядке стали избавляться от больших машин из-за их неэкономичности в пользу малолитражек. Однако моим родственникам размер нашего автомобиля мог легко дать ложную информацию о нашем благосостоянии.
Такая комбинация трёх составляющих – работа, дом за городом и машина – почти несбыточная мечта для среднего советского жителя. Может быть, поэтому в сентябре 1979 года я получаю письмо не как всегда – от родителей, а от самого Аркадия, в котором он просит организовать вызов из Израиля ему и его жене – так я узнал, что он, наконец, женился. Причём, если я женился довольно поздно в свои 32 года, то Аркадий получается, что женился в первый и единственный раз в свои 42 года – уж чересчур поздно. Сказать, что я очень обрадовался – будет большим преувеличением. Читатель ведь помнит, что между нами никогда не было братских отношений, а по менталитету мы были скорее противоположными, чем близкими. Однако у меня нет морального права не посодействовать ему в этом деле – что ни говорите, а это мой «самый любимый» брат, правда других братьев у меня всё равно не было. Но вот уже год, как Израиль прекратил высылать вызовы всем желающим без разбора, как это было ещё четыре года назад, по той причине, что слишком большое количество эмигрантов, получив израильскую визу и покинув СССР, направилось не в Израиль, а в США, Канаду и Австралию. Совершенно естественно, Израилю не понравилось, что советские эмигранты используют его всего лишь в качестве визитной карточки для эмиграции в другие страны. И чтобы предотвратить такое положение, они ввели правило, по которому приглашение для советских граждан теперь может заказать только житель Израиля, явившись лично в Министерство Абсорбции и предоставив им всю информацию на своих родственников или друзей, желающих эмигрировать из СССР в Израиль. На этом можно было бы поставить точку – я не живу в Израиле, ты опоздал, всё надо делать вовремя.
Но, как человек, привыкший решать проблемы по максимуму своих возможностей, даже и тогда, когда я совсем не заинтересован в их решении, я стал проигрывать в уме все возможные варианты решения его просьбы. Тут я вспомнил о Жене Островском, которому я посвятил целую главу выше в этой части книги. Я вспомнил, что он упоминал, что его родители живут в Израиле. Я позвонил ему, а к телефону подошла его жена Нэля. Я объяснил ей причину своего звонка, после чего она и говорит мне:
– Ты знаешь, Исаак, ты такой везучий: мы с Женей через две недели едем в Израиль навестить его родителей и не сомневаюсь, что они не откажут в этой твоей просьбе.
А я ей отвечаю:
– Нет, это не я такой везучий, а твой знакомый Аркадий, т. е. мой брат.
После этого я переслал ей всю необходимую информацию об Аркадии и его жене и стал ждать возвращения Нэли и Жени из Израиля.
Когда они вернулись, Нэля позвонила мне и сказала, что, будучи в Израиле, она сама посетила Министерство Абсорбции вместе со своей свекровью и та от своего имени выслала Аркадию и его жене вызов. Я поблагодарил Нэлю за столь оперативно проделанную работу, а про себя подумал: везёт же дуракам, имея в виду своего брата. Я же хорошо знал, что тысячи, если не десятки тысяч, и среди них очень много заслуженных инженеров и учёных, врачей и учителей, мечтают получить такой вызов, а не могут. А моему Аркадию стоило только заикнуться и на те вам – вызов на блюдечке с голубой каёмочкой и без всякого промедления. Но и собой я тоже был доволен – выполнил просьбу брата, даже несмотря на то, что не очень-то и хотелось, чтобы он жил недалеко от меня. Хорошо зная характер своего брата, я ведь прекрасно сознавал, что, когда он приедет, у меня появится много дополнительных забот. Экстраполируя свой уже трёхлетний иммигрантский опыт на Аркадия, я не сомневался, что ему вписаться в эту жизнь будет намного труднее, чем мне, к тому же я был уверен, что его английский язык наверняка хуже того, который был у меня ко времени моего прибытия в США.
Вот такие мысли о несправедливости жизни не покидали меня несколько следующих дней. Наконец, я решил проверить дошёл ли вызов до адресата и позвонил ему в Ленинград. И вот что я услышал от своего «самого любимого» брата:
– Да, большое спасибо, всё получили. Но у нас изменились обстоятельства – Галя на четвёртом месяце беременности и поэтому мы передумали ехать, боимся.
Ну что тут скажешь? Я, конечно, ничего ему на это не сказал – каждый человек себе хозяин и поступает так, как ему подсказывает его понимание окружающей жизни. Но в тот момент я вспомнил, что эмигранты моего времени отъезда как раз старались зачать ребёнка перед отъездом, чтобы он родился либо в Италии, либо в США – тогда этот ребёнок автоматически получал соответствующее гражданство – Италии или США. А это никогда не может быть помехой. В общем, Аркадий лишь подтвердил моё мнение о нём. Итак, я оказался чист в моральном плане – выполнил его просьбу, с другой стороны – теперь я неожиданно освободился от мало приятных дополнительных забот о его становлении в этой стране. Эта последняя ситуация с моим братом ещё долго наводила меня на мысль о несправедливости жизни, которая хорошо выражается пословицей: «одни хотят, но не могут, другие могут, но не хотят».
И чтобы окончательно закончить повествование о моём брате, скажу, что его жена успешно родила в Ленинграде двойню – двух девочек и вся семья благополучно осталась там жить. Когда я впервые приехал в Ленинград во время перестройки осенью 1987 года, то застал всех в полном здравии. Более того, Аркадий к этому времени стал обладателем настоящего автомобиля под кодовым названием «Запорожец» – очень важное дополнение для поездок на дачу. Только не подумайте, что это комфортабельное приобретение он сумел сделать сам. Всё проще простого: когда в апреле 1985 года наш отец получил орден Отечественной войны 1-й степени, то ему как инвалиду войны государство позволило купить этот автомобиль вне очереди, а он, естественно, передал своё право Аркадию под предлогом того, что тот и будет возить отца, который к тому времени из дома уже всё равно не выходил. А в возрасте восемнадцати лет двойняшки поехали в Израиль по одной из многочисленных программ для молодёжи, спонсируемых Израилем, и одна из них влюбилась в местного мальчика и осталась там навсегда. Сам Аркадий умер в самом начале 2000-х годов, а его жена до настоящего времени живёт в Питере. Вот так не очень-то и радостно сложилась судьба его семьи.
И тут уместно вспомнить мой разговор с родителями, когда я впервые озвучил им своё намерение эмигрировать. Мама тогда спросила меня:
– Ну чего тебе здесь не сидится? Ведь ни у Аркадия, ни у Нэли таких мыслей нет, их же всё здесь устраивает.
Тогда мой ответ ей был таким:
– Понимаешь, мама, если я сейчас не уеду, то не сомневаюсь, что, когда подрастут мои дети, они всё равно уедут из этой страны, а мне придётся ехать за ними и тогда уже я буду им там обузой, а я не хочу быть обузой никому, в том числе и своим детям. Я лучше сам пройду этот путь и в этом случае им уже не придётся его проходить.
А через год после этой истории с Аркадием я совершенно неожиданно получаю письмо от родителей, которые на этот раз вдруг сами захотели эмигрировать в США. Вот теперь я был по-настоящему в трудном положении. Я прекрасно понимал, что они принимают желаемое за действительное, т. е. они совершенно ошибочно экстраполировали мою иммиграционную судьбу на себя. Я нисколько не сомневался, что их решение ошибочно и что они очень скоро и очень сильно пожалеют о нём, если приедут сюда. В этот момент я находился под впечатлением одной встречи: незадолго до этого мы с Таней посетили Ноэму Семёновну, которая была свекровью Боба Бененсона. Читатель, может быть, помнит, что мы жили в её квартире в Купчино летом 1975 года в ожидании суда надо мной. Она недавно приехала в Нью-Йорк и очень просила её навестить. Мы, конечно, не могли ей в этом отказать и в ближайший выходной приехали к ней в Квинс. В тот день она рассказала нам про свою ситуацию, в которой оказалась по приезде в Нью-Йорк: приехала она сюда по настойчивому приглашению своей старшей дочери, Сониной сестры, которая жила здесь уже более пяти лет. Теперь со слезами на глазах она рассказывает нам, что все здесь заняты своими делами – дочь и зять много работают, а пятнадцатилетняя внучка занята своими делами и, таким образом, до неё нет никому дела и она очень жалеет, что приехала. При том, что в Ленинграде осталась её младшая дочь, т. е. Соня с Борей и двумя её внуками, и она очень за них переживает. И, конечно, ей очень трудно здесь при полном отсутствии подруг и друзей.
Теперь перед моими глазами стояла заплаканная Ноэма Семёновна и я никак не мог желать такой же судьбы своим родителям. Причём им пришлось бы даже ещё хуже, чем Ноэме Семёновне, потому что мы жили в деревне, где вокруг вообще не было ни одного русского человека. А вот и ещё один пример стоял перед моими глазами. Был у меня тогда приятель по имени Саша Аронов, который со своей семьёй (жена и двое детей) привёз с собой из Ленинграда милейшую маму Амалию Михайловну (кстати, в своё время окончившую ЛИТМО, так же как и сам Саша), которая жила вместе с ними, готовя всему семейству обеды и следя за порядком в доме. Пару раз она оставалась с Таней наедине и со слезами на глазах делилась с ней о том, как ей тяжело живётся в их доме. Когда Саша купил дом неподалёку от нас в штате Нью-Джерси, она умаляла его оставить её в Нью-Йоркском районе Квинс, где у неё уже были русские приятельницы, но Саша не внял её просьбам. Но в этом случае хотя бы было понятно, что Саша у неё единственный сын и он не мог оставить её в Ленинграде.
Хорошо помня эти два случая, я пишу родителям письмо, в котором объясняю им ошибочность их решения. Вот какими были мои доводы:
1) Они не понимают, что мы живём в деревне, в которой нет ни одного русскоговорящего человека и телевизор вещает только на английском языке. Если бы мы жили в одном из районов большого Нью-Йорка, например Квинс или Бруклин, где проживало много русских людей, – это в какой-то степени меняло бы дело. А в нашем случае их бы пришлось поселить недалеко от нас, а это значит, что кругом них будет лишь английская речь, а, учитывая их уровень образования, нет сомнения, что освоение английского языка, даже на самом начальном его уровне, будет им не под силу. Да, с едой тут всё будет в порядке, они насытятся ею уже в первые две недели, но потом они будут чувствовать себя, хотя и в золотой, но клетке.
2) Если бы с ними в Ленинграде не жили Нэля и Аркадий с семьями, в которых теперь уже четыре внучки, из которых две Нэлиных воспитаны с самого рождения нашей мамой, то их приезд в США ко мне был бы вполне оправдан. Ведь сейчас наши родители за меня и мою семью уже не переживают; несмотря на то, что мы от них находимся далеко, они знают, что у нас всё хорошо и от осознания этого можно даже получать положительные эмоции. А теперь давайте представим, что они приехали и живут в наших краях, где никто не бедствует. Все их мысли будут заняты благополучием двух семей, оставшихся в Ленинграде, в том числе четырёх внучек. А в Ленинграде, мягко говоря, не всё так благополучно, как в США. Скорее всего такое положение будет отрицательно влиять на их настроение, а, с большой вероятностью, и здоровье.
3) Что же касается их собственного благополучия в Ленинграде, то я уже позаботился о них, регулярно пересылая им деньги отсюда с таким расчётом, чтобы у них никогда не было их недостатка.
Создавая это абсолютно честное письмо, я отдавал себе отчёт в том, что они могут на меня обидеться. Однако полагал, что лучше пусть они обидятся на меня, чем попадут в ту ситуацию, которую я обозначил в первых двух пунктах и ту, которую я уже видел в заплаканных глазах Ноэмы Семёновны и Амалии Михайловны. В доказательство правильности моего решения, скажу, что мои родители прожили в Ленинграде с этого момента ещё четырнадцать лет (они умерли в 1994 году с разницей в пару месяцев), при этом ни в чём не нуждались и даже, в определённом смысле могли, наконец, почувствовать себя привилегированными по отношению к окружающим. Я, конечно, имею в виду лишь их материальный уровень, который я им обеспечивал. Даже и до 1987 года, когда я не мог приезжать, я передавал им деньги через один из многочисленных существовавших тогда каналов – было много уже уехавших из страны или планировавших сделать это в ближайшем будущем, у которых оставалось определённое количество рублей, но желавших получить здесь за них доллары. И надо сказать, что мой канал, который я получил от Веры и Игоря Гессе в первые же годы иммиграции, работал много лет без каких-либо сбоев. Но было в этом процессе нечто, что меня огорчало: несмотря на мои заверения родителям о том, чтобы они ни в коем случае не пытались экономить и что я всегда пришлю им столько денег, сколько они смогут освоить, со слов моей сестры Нэли, мне известно, что отец жадничал, когда расплачивался с приходящей няней, которую Нэля для них нанимала. Несомненно, это было следствием бедности на протяжении всей их жизни, старости и неуверенности в будущем, которая тогда царила во всей стране. Очередная няня обижалась и отказывалась приходить, а Нэле приходилось искать новую. И так продолжалось до самого конца. Дело в том, что родители жили в противоположном от брата и сестры конце города и наёмная няня должна была облегчить ситуацию, но из-за отца это удавалось далеко не всегда. Уже когда я начал наезжать в Ленинград, я каждый раз настаивал на том, чтобы они поменяли квартиру родителей в Колпино на один из домов рядом с Нэлиным домом. Тогда бы и сестра, и брат сэкономили бы уйму времени на почти ежедневных поездках к родителям. Кроме того, живи они рядом, две внучки, которые были воспитаны моей мамой от самого рождения, легко могли бы забегать к ним на 15–20 минут каждый день после школы. Уверен все бы вздохнули с облегчением. Каждый раз я спрашивал Нэлю сколько надо денег для такого обмена и оставлял ей названную сумму. К сожалению, к моему следующему приезду ничего не менялось. Каждый раз я слышал от Нэли одни и те же отговорки:
– Отец ни за что не хочет переезжать, т. к. он уже полностью ослеп, а их однокомнатную квартиру он помнит наизусть и легко в ней ориентируется.
Но после этого Нэля добавляла, как мне кажется, истинную причину не состоявшегося обмена:
– Понимаешь, некому этим заниматься, вот, если бы ты был здесь, ты наверняка бы это сделал, а так некому.
Так продолжалось несколько лет подряд, в течение которых цена для хорошего обмена росла и, наконец, в 1993 году я в очередной раз спросил Нэлю сколько надо денег теперь для такого обмена? Она назвала $7,000 и это был последний раз, когда я оставил деньги для обмена. Но и эта сумма ничего не изменила – родители умерли в своей квартире в Купчино на следующий год. Мне хорошо понятно, как измучились брат и сестра, но я склонен думать, что они сами в этом виноваты, поскольку я все финансовые расходы брал на себя, а они оба не проявили инициативы в вопросе обмена и тем самым создали себе проблемы, которых могло и не быть. К слову сказать, обмен, наконец, состоялся сразу после смерти родителей в 1994 году, когда старшая внучка Алла, которой родители презентовали свою квартиру, занялась обменом, теперь уже для себя. Ну а деньги, которые я регулярно пересылал родителям, а они их копили, тоже не пропали, а перешли моим родственникам по наследству. Однако и они не сильно продлили их жизни – сестра Нэля умерла через год после родителей, а брат Аркадий – ещё через пять лет после неё. Вот так и закончились жизни моих ближайших родственников.
Скучная работа в Western Union (WU) Company
Моя новая должность в вычислительном центре WU называлась Senior Operations Researcher in the Network Analysis Department. Несмотря на то, что она красиво звучала, на самом деле в мои обязанности почти не входило само программирование, а лишь регулярная прогонка написанных в COBOLе когда-то и кем-то программ. Лишь иногда требовалась их небольшая корректировка. А в основном это был анализ работы всех 150,000 TELEXов по всем странам мира за текущий месяц. Сведения о работе всех этих аппаратов автоматически записывались в ЭВМ «UNIVAC 1108», а их распечатка на АЦПУ (Аналого-Цифровое Печатающее Устройство) представляла собой не менее 500–600 больших страниц текста. Так вот, чтобы менеджеры разного уровня могли получить какую-то полезную информацию из этого огромного объёма данных, их следовало проанализировать и представить в виде всего двух-трёх страниц удобоваримых таблиц. Вот этим я и должен был заниматься. Работа эта была не просто скучная, а очень скучная, потому что помимо самих программ, написанных кем-то лет пять назад, ещё были написаны инструкции к ним – как их гонять на ЭВМ и в каком виде следует получать результаты. Можно сказать «ни шаг влево, ни шаг вправо» не допускается. В общем, не работа, а тоска зелёная, хотя деньги за неё платили исправно. На такой работе можно было бы и умереть, но мне сильно повезло – я не умер. А причиной того, что я не умер, было моё любопытство.
Просматривая эти километровой длины отчёты о работе TELEXов, я обратил внимание на поле для записи времени соединения аппаратов в минутах, на основании которых наша компания выставляла клиенту счёт для оплаты разговора. Это поле состояло всего из трёх позиций. Моё первое впечатление было, что с этим всё нормально, т. е. в это поле можно записать любое время вплоть до 999 минут, т. е. 16,65 часов. И правда, кто же будет разговаривать по TELEXу больше 16,5 часов? Скорее всего, никто. Но даже, если это так, то я, как ещё совсем недавно бывший советский человек, хорошо понимаю то, чего, похоже, рядовые американцы не понимают: если мою находку узнают те клиенты WU, которым по роду работы надо разговаривать по TELEXу подолгу (например, часами), то они могут воспользоваться этим знанием и платить за свои разговоры вместо многих сотен долларов всего лишь несколько центов. Для этого им не следует заканчивать свой длинный разговор (скажем, длиной в 5 часов, т. е. 300 минут), а оставить трубку в положении разговора на время, равное, например, 17 часам. Тогда время разговора обнулится ровно на 1,000-й минуте и счёт клиенту придёт не за 5 часов, а всего за 20 минут. Я не могу ручаться, что об этой моей находке никто из клиентов нашей компании не догадался до меня, но ясно, что внутри компании этот недосмотр до сих пор никем не раскрыт, иначе его бы давно ликвидировали.
Теперь я пребываю в совершенно дурацком состоянии: уже в течение пяти лет эта программа работает и на основании её расчётов WU выставляет счета 150,000-м клиентов, и один бог знает, какие потери понесла компания за эти пять лет лишь по причине моей находки. Получается так, что ни создатели этой программы, ни те, кто её отлаживал и проверял, ни те, кто гоняет её вот уже пять лет, не обнаружили этой ошибки, а вот пришёл такой «умный» Исаак и сразу её заметил! Помните, что я сам о своих профессиональных способностях всегда был не самого высокого мнения. И теперь мне приходится смотреть на сложившуюся ситуацию как на «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». С этого момента я не расстаюсь со своей находкой 24 часа в сутки, семь дней в неделю и боюсь рассказать о ней даже своим приятелям по той лишь причине, что засмеют. Наконец, решаюсь задать вопрос своему другу Роману Запутовичу:
– Скажите, Роман, а может ли быть очень длительное непрерывное использование TELEXа, например 10–12 часов и более?
На этот вопрос я получил от него совершенно неожиданный ответ:
– Да, конечно. Например, телевизионные компании, которые транслируют свои программы в разные части страны в разное время, и они всегда должны иметь постоянную непрерывную связь – либо телефонную, либо TELEXную, между телевизионными студиями.
Опа, Эврика! Получается, что я не совсем идиот! Приятное открытие. А раз так, то помимо умышленного ухода от больших счетов за переговоры в том случае, если клиенты нашей компании догадались сами или им кто-то обнародовал ошибку в программе, получается, что могут иметь место и непреднамеренные потери, когда разговоры по производственной необходимости длятся более 16,5 часов. Однако, когда Роман узнал, почему я задал ему этот вопрос, он не на шутку забеспокоился о моём благополучии, заявив мне:
– Исаак, имей в виду, что у тебя из-за этого могут быть большие неприятности, поскольку, когда это обнаружится, «могут полететь чьи-то головы».
Я, конечно, и сам это хорошо понимал, но, как когда-то сказал знаменитый Сократ, «Платон мне друг, но истина дороже!». Я уже не способен был остановиться.
Теперь оставалось доказать свою правоту, а это можно было сделать только двумя способами:
1) Проанализировать все разговоры по всем 150,000 TELEXов, которые имели место за целый месяц и посмотреть были ли среди них длинные разговоры протяжённостью от 800 до 999 минут. А ещё лучше построить график распределения частоты разговоров от их длительности.
2) Поставить настоящий эксперимент с использованием двух TELEXов, оставив их соединёнными на 17 часов и, таким образом, получить запись в месячном отчёте об их соединении в течение 20 минут вместо 1,020 минут.
Первое доказательство я получил довольно быстро – просто написал программу в своём любимом языке APL и «прогнал» через неё весь рабочий файл последнего месяца, получив таким образом график распределения частоты разговоров от их длительности. Как я и ожидал, получилась кривая нормального распределения или, как её ещё часто называют, колокол. Но главным для меня был тот факт, что в правой части колокола всё-таки было несколько разговоров длительностью 800–999 минут. Теперь надо было произвести оценку возможных потерь компании за прошедшие пять лет, в течение которых данная программа была в использовании. Затем путём экстраполяции этой кривой за пределом 999 минут я получил определённое количество звонков, по которым компания, возможно, недополучила доходы в размере стоимости 1,000 минут для каждого из таких разговоров. Теперь осталось лишь помножить этот, возможно, недополученный доход на 60 прошедших месяцев, в течение которых эта программа эксплуатировалась. Не следует забывать, что в основном такие длинные разговоры имели место между разными штатами, которые всегда были много дороже, чем внутри одного штата. Такая оценка привела меня к окончательной цифре возможных потерь в $250,000.
Однако, как грамотный человек, я, конечно, понимал, что этот способ, хотя и говорит о возможных потерях длинных (более 16,5 часов) разговоров, но он не является научным, т. к. не способен показать эти потерянные разговоры в реальности, т. е. теперь необходимо доказать, что такие длинные разговоры технически могут иметь место в реальности. Вот поэтому необходимо было перейти ко второму способу, т. е. эксперименту с настоящим соединением двух TELEXов между собой.
В отличие от построения кривой распределения разговоров, эксперимент занял у меня целый месяц. Тому было две причины:
Во-первых, никто не должен был знать о том, чем я занимаюсь в рабочее и в нерабочее время, иначе мне, в лучшем случае, могли запретить заниматься этим, никому не нужным делом, а в худшем – люди, которые были ответственны за необнаруженную ошибку в программе в течение столь длительного времени, могли понести наказание, а рикошетом мог бы и я чего-нибудь получить на свою голову.
Во-вторых, для эксперимента мне нужно было соединить два TELEXа на целых 17 часов – кто бы мне позволил сделать это во время рабочего дня! Поэтому я мог делать это лишь в нерабочие дни, т. е. в выходные. Для этого я в пятницу задерживался на работе пока все служащие не покинули свои рабочие места. Затем я звонил из одного TELEXа в другой, который находился в соседней комнате, и только после этого уезжал домой. На следующий день я приезжал проверить соединение моих TELEXов и много раз убеждался в том, что соединение прервано без каких-либо следов о том, когда именно это произошло – через десять минут или через 10 часов. Оно могло быть прервано по многим причинам, скорее всего, по причине сбоя в телефонной сети. Но также оно могло быть и по причине отбоя, установленного в программе компьютера, который управляет всеми соединениями. Если бы это последнее имело место, тогда я никогда не сумел бы иметь соединение более 999 минут и, следовательно, моя находка вообще не имела никакого смысла.
Итак, я целый месяц ездил на работу ещё и по выходным дням упорно дожидаясь того случая, когда я приеду через 17 часов после начала соединения и смогу убедиться, что два моих TELEXа всё ещё «разговаривают» друг с другом. Можете себе представить мою радость, когда это, наконец, случилось. Я готов был кричать «Эврика!». Теперь оставалось дождаться рабочего файла за текущий месяц и найти в нём запись моего сегодняшнего соединения, где я не сомневался, что вместо 17 часов я увижу 20 минут. Следующие две недели прошли в нетерпеливом ожидании. Когда же рабочий файл оказался в моём распоряжении, и я увидел в нём то, что ожидал, радости моей не было предела. Мне кажется, что, если бы я выиграл в лотерею $20,000, то не был бы так счастлив, как был им тогда. Ведь для меня это было своеобразным сообщением, к тому же впервые в жизни, о том, что профессионально я не только не хуже других, а в чём-то даже лучше.
В то время в нашей компании существовал институт рацпредложений по типу того, как это было на предприятиях СССР. Вот я и решил воспользоваться этим институтом. Теперь осталось лишь доходчиво описать свою находку, включая добытые таким «непосильным» трудом доказательства вместе с результатами оценки возможных потерь и отослать своё предложение об увеличении поля для регистрации времени соединения с 3-х позиций до 4-х самому президенту, минуя все промежуточные инстанции. Я решил, что таким образом, я смогу получить защиту в случае, если на меня обрушатся какие-либо кары от потенциальных врагов, которые могут оказаться, когда моя находка станет гласной. Результатом всей этой эпопеи была деревянная лакированная доска в виде телеграммы от самого президента Western Union Telegraph Company, которую я получил по почте через полгода:
Вот что в ней написано:
«Ваша идея о дополнительной цифре, которая должна быть добавлена к записи разговорного времени звонка TELEX II чтобы не пропустить имевшие место длинные звонки, подпадает под программу рацпредложений. Мы очень благодарны за то, что вы поделились с нами вашей идеей для улучшения Western Union и его операций. Помогая друг другу, мы наслаждаемся удовлетворением от хорошо проделанной работы.
Р. М. Фланаган
Председатель Правления
И Исполнительный Директор»
Интересно, что кроме этой оригинальной деревянной телеграммы от президента, в монетарном выражении я ничего не получил. А через пару лет, когда я был на интервью в IBM-е и мой будущий менеджер прочитал об этом факте в моём резюме, он заметил, что у них за такое рацпредложение я бы получил премию в размере 20 % от оценочной стоимости потерь или будущих дополнительных доходов от него. Почувствуйте разницу между этими двумя компаниями!
Нельзя сказать, что в WU совсем ничего не происходило. Так, в начале 1983 года прошли слухи о новом виде телефонной связи – мобильном телефоне (cell phone). В то время мобильная связь существовала уже много лет. Так, в районе большого Нью-Йорка были автомобили, оснащённые мобильной радиотелефонной связью. Однако все они осуществляли связь через одну мощную антенну, которая покрывала весь Нью-Йорк и потому количество таких телефонов было ограничено цифрой 700, а одновременно могли разговаривать не более 12 абонентов этой связи. Этой цифрой был достигнут практический максимум, хотя потребность в таких телефонах была на порядок выше, несмотря на их очень высокую стоимость. Это ограничение на количество одновременных разговоров было вызвано тем, что полоса частот, выделенная Федеральной Комиссией по связи для этого вида связи, тоже ограничена и не может расширяться безгранично.
А слух прошёл о принципиально новой технологии – сотовой (cellular technology) – это когда территория, например, того же Нью-Йорка разбивается на большое число относительно маленьких (в пределах трёх миль в радиусе) сотовых ячеек малой мощности и каждая такая ячейка могла предоставлять связь для такого же количества телефонов, какое раньше предоставляла одна мощная антенна на весь город. В это время в США происходил делёж больших городов между всеми телефонными компаниями страны. По сути дела, это был государственный аукцион для установки сети приёмо-передающих станций в различных городах страны, т. е. лакомые куски для телефонного бизнеса. Поскольку наша компания была одной из них, то она тоже принимала активное участие в этом аукционе. В связи с этим в компании проводилось тестирование будущей сети и первого мобильного телефона DynaTAC 8000X, только что выпущенного фирмой Motorola. Вот такой телефон я и увидел в руках одного приятеля – инженера, который имел непосредственное отношение к этому проекту. Размеры его были весьма внушительными (22,5 × 12,5 × 3,75 см без учёта гибкой обрезиненной антенны) и весил он, как мне показалось, не меньше 1,5 кг. Естественно, я спросил его, нельзя ли и мне протестировать будущую сеть и этот телефон. В ответ он протянул мне аппарат, и я набрал свой домашний телефон. Как это ни странно, но правда в ответ я услышал Танин голос и тогда сообщил ей новость, что звоню из беспроводного телефона. Вот таков был мой первый опыт с сотовой связью.