Исаак Борисович Гилютин
Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)
Жестокие будни лагерной жизни
Вот как-то так прожил я в лагере 4,5 месяца и уже, можно сказать, свыкся со своей судьбой истопника трёх печек «снежно-ледовыми дровами», пытаясь обогреть классы с разбитыми стёклами в окнах, в то время как на дворе морозы достигали –40оС. При том, что называлась моя должность совсем по-другому – библиотекарь. За это время пришлось увидеть и что-то такое из совсем нечеловеческой области. Например, однажды случился сильный снегопад – за день выпало 1 метр снега. Я в этот день почувствовал себя простуженным и с высокой температурой, старался из библиотеки на улицу не выходить. Вдруг уже затемно открывается дверь, в библиотеку входит начальник лагеря и говорит:
– Разве вы не знаете, что в вашу обязанность входит также очистка от снега здания комендатуры по периметру вашей ответственности – библиотеки и двух классов?
– Я знаю это, гражданин начальник, но я сегодня больной. Позвольте мне сделать это завтра – отвечаю я.
– Нет, – говорит подполковник, – я не могу вам этого позволить, поскольку снег за ночь примёрзнет к фундаменту, что может привести к его повреждению в будущем. Так что, одевайтесь, берите лопату и вперёд за дело.
Естественно, мне пришлось подчиниться. К девяти часам вечера я сумел расчистить от снега лишь переднюю часть здания и перешёл на его заднюю часть. Когда я приблизился к классу, в котором в это время вела урок русского языка жена зам полита, то увидел двух греков из строго режима, которые стояли на улице и мастурбировали, глядя на неё через окно и не обращая на меня никакого внимания. «Ну это же лагерь» сказал я сам себе, как бы оправдывая их поведение – здесь люди не исправляются, а дичают поневоле. Но это ещё не самое страшное, что мне пришлось видеть собственными глазами. Как-то я в очередной раз пришёл за дровами в пром зону с лошадью, запряжённой в сани. Пока я наполнял сани дровами один заключённый залез на лошадь и стал её насиловать. Она, на удивление, не оказывала никакого сопротивления. К тому времени, мне не только видеть, но и читать об этом не приходилось. Но самое смешное из этого случилось на следующий день. Оказалось, что охранник с вышки засёк этого «насильника» и донёс на него начальству. И вот на доске объявлений появился приказ за подписью начальника лагеря: этому заключённому выносился выговор за «издевательство над животным». По-моему, прекрасная формулировка. Начальник лагеря был не без юмора.
Однако бывали и лучшие дни. Так, несколько раз мне даже выпадала халтура (для молодых читателей, которые не знают, что это такое – вид стороннего заработка). Настало время, когда окружающим потребовалась моя грамотность, на самом деле даже не грамотность, а просто чистописание, чему нас учили в первом классе, и вот надо же пригодилось: однажды я был вызван в столовую, где надо было подписывать кастрюли. Вот тогда я впервые в лагере поел вкусной перловой каши с настоящим маслом и, что называется, от пуза. Впоследствии я очень пожалел, что мои надписи на кастрюлях продержались так долго, что больше моё чистописание на кухне не требовалось.
А вот другой вариант моей халтуры: некоторые «рукастые» заключённые делали для офицерского состава лагеря ручным способом красивые лакированные шахматные доски. Конечно, делалось это неофициально, т. е. подпольно. И прежде, чем их покрывали лаком, необходимо было по их периметру нанести символы – по горизонтали буквы латинского алфавита от А до Н, а по вертикали цифры от 1 до 8. Вот эту работу тоже приносили мне и, наверное, я что-то за эту работу получал. В лагере ведь ничто не делается бесплатно. Жаль только, что случилось это всего два раза. Других способов лагерной подработки для меня не существовало.
К этому времени я уже вполне свыкся со своей участью заключённого и даже придумал себе оправдание, почему я нахожусь здесь, сравнивая себя со своим братом Аркадием: он ведь отслужил в рядах доблестной Советской Армии целых три года, а, так как мне удалось избежать эту почётную для каждого гражданина СССР обязанность, то взамен мне досталась вот эта служба и, при том, всего-то на один год. Как мне тогда казалось, Советская Армия и Советский лагерь (ИТК) имеют много общего – закрытая и охраняемая территория; и солдат, и заключённый, оба отлучены от родных и друзей на весь назначенный срок; и над тем, и над другим, много начальников, приказам которых необходимо подчиняться беспрекословно, в противном случае тебе угрожает карцер; наконец, отвратная пища и казарма для сна, где в одном помещении спят сорок человек. Но всё-таки есть и одно существенное отличие: в армии не подсылают стукачей и не пытаются вербовать для нужд КГБ, если ты сам того не пожелаешь.
Вот таким путём дожил я до 18-го февраля, когда исполняется ровно половина от моего срока. День этот мне очень хорошо запомнился. Дело в том, что по Уголовному кодексу РСФСР можно получить освобождение через половину срока. Естественно, если заключённый за всё время, проведённое в зоне, не получал замечаний от сотрудников колонии, а на трудовом фронте проявил себя нечто вроде «ударника коммунистического труда». В Уголовном Кодексе РСФСР это называется освобождением по УДО (Условно Досрочное Освобождение). Вообще-то, я полностью удовлетворял этим необходимым требованиям. Однако, хорошо помня заявление моего адвоката о том, что даже судья готов был приговорить меня к условному сроку заключения, но не мог этого сделать из-за отсутствия у меня гражданства СССР, я даже не утруждал себя подачей просьбы об УДО. Я был уверен, что даже если на это согласится местное начальство, всё та же причина помешает этому осуществится. Кроме того, учитывая непрекращающиеся попытки КГБ завербовать меня, у меня не было никаких сомнений в том, что они меня всё равно раньше времени не отпустят. Я ведь думал только об одном – чтобы отпустили меня хотя бы по моему сроку ещё через шесть месяцев.
Гром среди ясного неба
Итак, наступает эта знаменательная дата 18-е февраля. Я-то её в своём ручном календаре вообще никак не отметил и потому для меня этот день ничем не отличался от всех предыдущих. Вдруг распахивается дверь библиотеки и на пороге появляется три фигуры – начальник лагеря, зам полит и ещё один в гражданской одежде. Зам полит, ни слова не говоря, подходит к моему письменному столу, открывает дверцу его правой тумбочки и достаёт оттуда (внимание!) пол буханки хлеба, завёрнутой в газету, пачку маргарина и пол пачки грузинского чая. Все три продукта куплены в лагерном ларьке за честно заработанные деньги. А ещё там была кружка и чайная ложка. Мои незваные гости, что называется, играли в беспроигрышную игру – общеизвестно, что все на рабочих местах типа кочегарки, парикмахерской, бани и пр. держат у себя такие продукты и никогда никому за это ничего не было. Так происходило со всеми, но не со мной. Двое других вошедших вместе со мной наблюдают за происходящим. Больше они ничего не ищут и со словами «развёл тут антисанитарию» удаляются. На этот раз всё было очень гуманно – даже конфискации обнаруженных продуктов не было произведено.
Зато и результата этого визита не пришлось долго ждать: уже через два часа появляется приказ на доске объявлений о том, что мне объявляется выговор за «антисанитарное состояние вверенной мне библиотеки» и в качестве наказания за содеянное «преступление» меня выгоняют из библиотеки на производство, куда я отправлюсь с завтрашнего дня. Как только штатский покидает зону, меня вызывает к себе зам полит и, как бы, извиняющимся голосом даёт мне понять, что это не было его инициативой и что он лишь был вынужден подчиниться. Затем он предлагает мне выбрать работу в пром зоне из двух возможных – либо вытачивать из дерева шахматные пешки, либо шлифовать стеклянные подвески для люстр. Сам же он рекомендует мне выбрать работу с пешками, мотивируя это тем, что работа со стеклом очень тяжёлая и вредная, которая вызывает болезнь силикоза, которая, в свою очередь, приводит к туберкулёзу. Я, естественно, соглашаюсь с ним в том, что впредь буду вытачивать деревянные пешки.
О том, чем был вызван визит сразу трёх важных гостей в тот день, я узнаю лишь через два месяца, когда ко мне на свидание приедет мой отец. Оказывается, ему самому, а может с подачи кого другого (мне это не известно даже и сегодня), пришла мысль, чтобы он написал от своего имени ходатайство о моём помиловании в Президиум Верховного Совета РСФСР. Я всё же думаю, что за помощью в его написании он обратился к моему адвокату Фиме Койсману. Хотя оно написано настолько наивно (вот прямо сейчас я впервые сам читаю его копию), что мне трудно представить, что так мог написать профессиональный адвокат, каким, на мой взгляд, был Койсман. Для меня и сейчас загадка, почему надо было просить о помиловании (что вообще делалось в СССР чрезвычайно редко), а не об условно-досрочном освобождении (УДО) по половине срока, что на практике происходит довольно часто и, главное, этот процесс относится к компетенции всего лишь самой колонии. Есть основание думать, что это его ходатайство дошло-таки до приёмной Президиума Верховного Совета РСФСР и стало триггером, который и вызвал визит таких важных гостей в тот знаменательный день. Это, по меткому выражению премьер-министра Виктора Черномырдина, «хотели, как лучше, а получилось, как всегда». Однако нельзя исключать и другую возможную причину этого события: просто КГБ решило упредить мою возможную просьбу об УДО и таким выговором начисто отрезать мне путь к досрочному освобождению. Нельзя исключать и то, что они ещё не оставили надежду на мою вербовку и потому не спешили со мной расставаться.
Я приобретаю сразу две новых зэковских профессии
Вот так началось второе полугодие моего заключения. Теперь по утрам я со всеми заключёнными выстраивался перед воротами, которые вели в пром зону. После того, как нас пересчитывали и обыскивали, мы проходили через ворота, я направлялся в цех, где всего несколько самых молодых китайцев занимались вытачиванием деревянных пешек. Остальные китайцы, которые были постарше и посильнее, работали вместе с уголовниками в другом цехе со стеклом. Сам цех представлял собой большую (~30 м2) хорошо освещённую комнату с деревянным полом, но без окон и, очевидно поэтому, там было тепло. В комнате стоял большой стол, по периферии которого было закреплено штук шесть небольших токарных станочков для обработки дерева. В первый же день из кладовой этого цеха я получил несколько длинных круглого сечения заготовок и ручной резец – рукоятка, на конце которой прикреплён короткий толстый нож с очень острым концом. Вот этим-то резцом и надо было вырезать пешки из круглой заготовки, закреплённой в токарном станке. Китайцев было не больше пяти. Одного из них начальник попросил обучить меня премудростям профессии. Всё обучение длилось не более пятнадцати минут: он сказал «смотри» и начал вытачивать пешку. Было загляденье смотреть, как ловко он работал этим резцом «на глазок», то углубляясь в заготовку, то отступая от неё. Минут через пятнадцать он отрезал от заготовки готовую пешку и произнёс «вот и всё, тебе надо делать то же самое». На этом и закончилось моё обучение.
Когда я начал самостоятельную работу, то у меня получалось всё, что угодно, но только не пешки. К концу дня я извёл все выданные мне заготовки – частично в стружку, а частично в пешковый брак. Весь день меня не оставляли два вопроса:
1) Как это китайские мальчики так ловко орудуют резцом-ножом и у них на самом деле получаются пешки, а у меня получается сплошной брак? Неужели все они обладают способностями скульптора, а я, в отличие от них, – только способностями производить пешковый брак? Или я просто уже не в том возрасте, когда всё новое легко схватывается на лету, при том без всяких усилий?
2) Почему пешки надо вытачивать остриём ножа на глазок? Почему не изготовить резец в виде шаблона по форме продольного профиля пешки – тогда любой неуч, к каковым я как раз и принадлежу, будет просто равномерно прижимать этот резец к телу вращающейся заготовки и тогда буквально через 30 секунд пешка будет готова, и не на глазок, а точно по шаблону? А какая при этом будет производительность! Однако здесь это мало кого заботило.
На второй день начальник сказал мне, чтобы я не очень расстраивался, потому что у меня есть ещё четыре дня, отведённые для учёбы. В эти дни от меня не требуется выполнять норму по выпуску пешек, но уже на следующей неделе я обязан его выполнять, а это 30 пешек за рабочую смену. И добавил, что, если я хоть один день в месяц не выполню норму, то буду лишён ларька на весь этот месяц. Напоминаю, что речь идёт о покупке продуктов на три рубля в месяц. Совсем не удивительно, что в этот день результат моей работы был таким же, как и накануне. На третий день всё опять повторилось. Теперь я пришёл к выводу, что несмотря на то, что зам полит, похоже, искренне, хотел мне лучшего, но он же не мог знать, что я такая бездарь. Я совсем не исключаю, что, если бы он сам попробовал вытачивать эти несчастные пешки, у него бы тоже не получилось. Но он же даже не пробовал. Короче, я не хочу остаться без ларька до конца своего срока и остаётся лишь одно – проситься на ту самую вредную и тяжёлую работу, от которой зам полит искренне хотел меня избавить.
Уже на следующий день я пошёл в цех, в котором заключённые занимались шлифовкой стеклянных подвесок для люстр. Этот цех был полной противоположностью предыдущему: он был много больше того (~90 м2), пол в нём был земляной, он имел множество окон с одинарными рамами и частично выбитыми стёклами. Там также не было никакого отопления. И это в то время, когда на улице морозы достигали -40оС! Вдоль всего цеха в два ряда стояла дюжина громадных чанов, в которые горизонтально были встроены абразивные диски диаметром 1,5–2 метра и толщиной ~8 см. На эти диски укладывались плоской стороной четыре стеклянные заготовки квадратной формы, каждая размером 8х8 см2, поверх них помещалась толстая прокладка из картона и уже на картон помещался плоский чугунный диск-гиря весом килограммов десять-пятнадцать. Затем этот станок включался и абразивный диск начинал вращаться. К центру этого станка была подведена вода, которую надо было включать на всё время вращения диска. Работали с этими станками голыми руками, никаких рукавиц или специальной обуви там не выдавали, несмотря на то что работа эта была с холодной водой на протяжении всего рабочего дня. Станок надо было регулярно останавливать, снимать гирю и картонную прокладку, чтобы проверить оставшуюся толщину стекла (должно быть ровно 2 мм) и, что самое главное, чтобы не было перекоса плоскости стекла на всех четырёх предметах.
Работа действительно сколь тяжёлая, столь и вредная, особенно если учесть, что целый день работаешь с водой, при том, что на улице мороз, а в помещении не на много теплее, чем на улице. Но, если умудриться не заболеть в таких условиях, то в этой работе есть преимущество по сравнению с вытачиванием пешек: здесь совсем не чему учиться и не нужно иметь глаз художника, зато нужно иметь сильные тренированные руки, тело и крепкое здоровье. Вот я и решил, что у меня всё-таки есть шанс выжить на этой работе и не сильно повредить своё здоровье.
Уже через несколько дней я понял, что не всё так просто и с этой работой, как мне это показалось первоначально. Хорошо известно, что успех любой работы, которая осуществляется с помощью оборудования, целиком и полностью зависит от состояния этого оборудования, в данном случае от абразивного камня шлифовального станка. Совершенно естественно, что мне выделили станок, на котором уже давно никто не работал, а никто на нём не работал потому, что абразивный камень на нём был сильно изношен и потерял ту идеальную плоскость, которую он имел, когда был новым. А при работе с таким камнем, имеющим неровную поверхность, невозможно равномерно шлифовать стекло, зато очень легко делать на этот раз стеклянный брак. Ясно также, что такой громадного размера камень стоит очень дорого и потому начальство лагеря совсем не заинтересовано его менять. Что же касается заключённых, которым, как мне, приходиться работать на таком оборудовании, то – это как бы их проблема, жаловаться всё равно некому. После того, как я в первый же день «запорол» в брак почти все из сорока восьми стёкол, которые были моей нормой выработки, я понял, как я смогу избегать брака в будущем: просто станок надо останавливать значительно чаще и менять положение стёкол. Естественно, что при этом поднимать и опускать чугунный диск-гирю придётся во много раз чаще, чем этого требуется уголовникам, работающим на станках с хорошим качеством абразивного камня. Однако другого способа выжить и при этом иметь возможность покупать сахар, белый хлеб и маргарин всё на те же три рубля в месяц, я не усматривал.
Тот факт, что я был изгнан из библиотеки на производство, да ещё на такое тяжёлое, при всей его трагичности, имел и некий положительный эффект: все уголовники, которые до этого при встрече бросали на меня злобные взгляды, подозревая в коллаборационизме с администрацией лагеря, теперь получили прямое доказательство отсутствия какого-либо коллаборационизма. С этого момента я перестал опасаться ночного нападения и мой ночной сон стал значительно спокойнее. И будильник под подушкой мне тоже был теперь не нужен, впрочем, теперь у меня его и не было.
Лагерные стукачи
Теперь, когда я лишился возможности проводить всё время, кроме сна, в библиотеке, мне пришлось перед вечерней проверкой со всеми вместе прогуливаться по лагерному плацу. Обычно я ни с кем не общался даже и в это свободное время. Но однажды ко мне пристроился мужчина моего возраста и сказал, что он тоже ни с кем здесь не общается и хотел бы «отвести душу» со мной. Почему именно со мной, он не объяснил, но начал с того, что рассказал свою историю попадания в зону. Он инженер-электрик из Венгрии, высшее образование получил в Будапештском университете, находился в СССР в качестве наладчика электрооборудования, закупленного Советским Союзом у его компании-изготовителя. Попался он на валютной операции и получил за это семь лет лагеря. Он владел вполне приличным русским языком. После того, как он рассказал о своей истории, он начал расспрашивать меня. Мне нечего было скрывать, и я рассказал ему всё, что знал сам. Он, будучи человеком образованным, был интересным рассказчиком и чем-то напоминал мне Виталия Константинова, думаю, своей находчивостью, которая «высвечивалась» из его рассказов. Немного смущала меня его словоохотливость, но я не противился его общению до тех пор, пока Вальтер не позвал меня на приватный разговор. И вот что он мне поведал:
– Isaak, you should know that your new friend is a snitch. Once a month he disappears from the camp for the day or two – they took him to the town of Saransk for conversation at local KGB office. This is how he reports for previous task and gets a new assignment. (Исаак, тебе следует знать, что твой новый друг является стукачём. Раз в месяц он исчезает из лагеря на день-два – они увозят его в Саранск на разговор в КГБ. Там он отчитывается о предыдущем задании и получает новое.)
Поскольку Вальтер был вне всяких подозрений и к тому же явно мудрее меня по жизни, с этого момента я стал избегать какого бы то ни было общения с этим венгром. Но, как говорит пословица «горбатого только могила исправит» – моя наивность вовсе не исчезла. Так, недели через две после истории с венгром, ко мне во время прогулки на плацу «прибился» самый молодой из китайцев по имени Чень Чу Вэй. Ему было всего 16 лет и у него был неплохой русский язык. Он сразу привлёк моё внимание своей любознательностью. Он с удовольствием рассказывал мне о том, что творилось в это время в его родной стране. Мы то в то время мало что знали на эту тему, кроме того, что в Китае орудовали хунвейбины. А вот Чень мне рассказал много интересного:
Это было время, когда десятки миллионов хунвейбинов орудовали по всей стране, выгоняя из университетов неугодных профессоров и преподавателей, а также преследуя других неугодных им людей. Нередко за недостатком тюрем, заключённых, как осуждённых по суду, так и без всякого суда, содержали в глубоких ямах, вырытых самими же заключёнными. В общем, там были такие ещё прелести, от которых волосы становились дыбом. Вот в такой обстановке сотни тысяч, если не миллионы, в основном молодых, китайцев стали переходить границу СССР в поисках новой жизни. Всех их отлавливали советские пограничники и передавали в КГБ для отбраковки – кого-то отправляли сразу на поселение, в основном, в Сибирь, но также и в другие отдалённые районы СССР для постоянного проживания. Однако некоторые, вместо поселения, получали тюремный срок, как правило, длительностью от двух до трёх лет. Малообразованные молодые люди сроки не получали, а отправлялись на поселение. Зато образованные – всегда получали тюремный срок, причём, чем выше образование, тем больше срок. Нет сомнения, что это делалось с целью обезопасить СССР от возможных китайских шпионов – предполагалось, что за время, проведённое в тюрьме, они должны были утратить свои возможные связи с внешним миром и тем самым стать безвредными для страны.
Итак, самый молодой и самый образованный из китайцев стал моим приятелем и сопровождающим меня на вечерней прогулке по лагерному плацу. Он и правда «подкупил» меня тем, что задавал много интересных вопросов о жизни в Советском Союзе, в том числе и о политике. Я же с большой охотой, ничего не подозревая, рассказывал ему всё, как я это понимал сам. Такие прогулки продолжались недели три до тех пор, пока он внезапно не исчез, ничего мне не сказав, а вернулся через два дня. Теперь даже и мне стала ясной причина его исчезновения, а более знающие зека лишь подтвердили мою догадку. Не было никакого сомнения, что его возили в Саранск для допроса в КГБ. К тому же я вспомнил, что три недели назад именно он проявил инициативу на общение со мной, несмотря на большую разницу в возрасте, между нами. В общем, теперь никаких сомнений в том, что он был приставлен ко мне в качестве «подсадной утки», не осталось и я, естественно, прекратил всякое общение с ним. Мне кажется, что это была последняя попытка приставить ко мне стукача. Хотя и медленно, но даже и я постепенно получал своё тюремное образование.