Исаак Борисович Гилютин
Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)
Пред эмиграционная лихорадка
В конце мая мы получили письмо из ОВИРа о том, что нам дано разрешение на выезд из СССР и в течение трёх недель мы обязаны покинуть территорию СССР. Теперь началась пред отъездная лихорадка со сбором дополнительных документов для ОВИРа, а также и для нас самих – подлинники самых ценных документов о рождении, образовании, свидетельство о браке, мой экземпляр диссертации и пр. важные документы надлежало отвести в Голландское посольство в Москве, которое в то время представляло интересы государства Израиля в СССР. Напомню, что СССР разорвало дипломатические отношения с Израилем в июне 1967 года в связи с началом шестидневной войны. Надо было разобраться со всеми нажитыми вещами: кое-что отправить малой скоростью, т. е. морем, кое-что продать или раздать. Надо было договориться и оплатить ремонт обеих квартир и справки об оплате представить в ОВИР. Надо было закупить дюжину самых дешёвых чемоданов разового пользования. Наконец, надо было купить билеты на самолёт из Ленинграда до Вены и много чего ещё. Естественно, что все эти хлопоты легли на мои плечи, т. к. Таня была полностью занята Женькой. Но, для меня это были очень желанные и интересные хлопоты, сопровождаемые выбросом адреналина. Я бы сравнил эту ситуацию с подготовкой к восхождению на самую серьёзную гору в моей жизни, когда хорошо понимаешь все её трудности и подстерегаемые опасности на пути к вершине и обратно, но от этого само восхождение становилось ещё более желанным и лишь добавляло адреналина.
Помимо уже перечисленного, надо было приготовить необходимую сумму денег для ОВИРа – 400 рублей за выездную визу и 500 рублей за отказ от советского гражданства для каждого взрослого члена семьи. Таким образом, нам предстояло заплатить изрядную сумму в 1,800 рублей. Это при том, что, когда я ещё работал, моя зарплата с.н.с. составляла 190 рублей в месяц. Самое интересное, что обе составляющие этого «феодального оброка» были придуманы государством для государства, а отъезжающим ни то, ни другое было не нужно. Всем хорошо было понятно, что въездная виза в Израиль нам была нужна, а вот зачем нам нужна выездная виза из СССР никто тогда объяснить этого не мог. То же касается и платы за отказ от советского гражданства. Ведь никто из нас, за исключением единиц, добровольно не отказывался от этого, хотя и очень «горького», гражданства, а некоторые даже были бы рады оставить его для непонятного будущего (так, на всякий случай, а вдруг удастся когда-нибудь вернуться и увидеться с друзьями и родственниками), да при этом ещё и сэкономить 500 рублей на члена семьи! На самом деле, это государство, не спрашивая нас, лишало нас этого гражданства. Так почему же мы должны были оплачивать желания государства? Конечно, нам было ясно почему – потому что такое государство: оно диктовало своим гражданам не только условия жизни в стране, но также и условия исхода из неё. В общем и целом, с какой стороны ни посмотри, а государственный грабёж был налицо. Сегодня всё это звучит дико и не правдоподобно, но тогда это было совсем не смешно.
Что же касается этой суммы в 1,800 рублей, то было очень кстати, что одна из наших квартир (моя однокомнатная) была кооперативной, за которую мне должны были выплатить деньги. В противном случае я не представляю, где бы я сумел достать такие деньги. Что же касается нашей второй квартиры, в которой мы в это время проживали, то её следовало просто вернуть государству, которому она принадлежала, а вовсе не нам, несмотря на то что мы были в ней прописаны.
В связи с этим «феодальным оброком» вот какая мысль пришла мне в голову только сейчас, в процессе написания этих строк. Помните, в конце главы «Отец: четыре года немецкого плена» первой части книги я привёл такой факт: Германия, сознавая свою вину перед евреями за Холокост, не только публично покаялась и продолжает делать это до наших дней, но также всего через семь лет после окончания войны за следующие 60 лет, с 1952 по 2012 гг. выплатила всем категориям жертв нацистского преследования 53 миллиарда евро! Россия же после распада СССР признала обе эти выплаты нелегитимными и почти сразу их отменила. Возникает законный, хотя я понимаю, риторический вопрос: не пора ли России в качестве законной правопреемницы СССР вернуть всем эмигрантам (и не только евреям!) эти незаконные выплаты? А ведь с момента распада СССР прошло уже 30 лет! Так признала Россия эти две выплаты за отъезд из СССР незаконными или всё-таки нет?
В эти хлопотные и очень насыщенные дни я съездил в Москву, где посетил Голландское посольство и передал для отправки в Израильское Министерство Иностранных Дел все наши важные документы. Вот тогда-то я близко познакомился с Романом и Раей Танкелевичами, которые стали моими близкими друзьями на всю оставшуюся жизнь. Дело в том, что в Москве мне необходимо было провести ночь, т. к. встреча в Голландском посольстве мне была назначена на раннее утро. Я прекрасно сознавал, что места моих предыдущих московских ночёвок у родственников – Леопольда Львовича Горелика и Михаила Соломоновича Иоффе – в моём новом качестве эмигранта для меня полностью исключаются. Поэтому я созвонился с Романом, с которым продолжал поддерживать связь со времён защиты своей диссертации. Именно Роман, будучи начальником лаборатории, писал своё заключение на неё для своего начальника, д.т.н., профессора Витенберга И. М., который являлся официальным первым оппонентом на моей защите. Время от времени мы встречались с Романом на различных конференциях по математическому моделированию и, как мне тогда казалось, симпатизировали друг другу, несмотря на то что научный уровень Романа, по моему мнению, был на «две головы» выше моего. Вот у них то я и остановился на эту ночь и с тех пор наша дружба не прерывалась. Что же касается моих московских родственников, то я просто позвонил им обоим в тот день с уличного телефона, чтобы хотя бы таким образом попрощаться с ними. И вот что интересно: как только я изложит причину своего звонка Леопольду Львовичу, он сразу заявил, мне, чтобы я не вздумал приезжать к ним. Когда же я дозвонился до Михаила Соломоновича, он ничего подобного мне не сказал, зато пожелал мне успехов в моей будущей жизни. Насколько же разными были эти два человека! А ведь моё родство с Леопольдом Львовичем Гореликом было значительно ближе, чем с Михаилом Соломоновичем Иоффе – первый был мне двоюродным дядей, а второй – только мужем двоюродной тёти.
Однако вернёмся в нашу квартиру предотъездного периода. Следует заметить, что, в отличие от меня, Таню получение разрешения на выезд не сильно обрадовало, скорее наоборот. К тому было несколько причин: во-первых, как уже было сказано выше, она совсем не хотела уезжать, понимая, что это навсегда; во-вторых, она надеялась на то, что нам не дадут разрешение на выезд, однако его неожиданно дали, и, как следствие этого, её надежда внезапно испарилась; наконец, в-третьих, автоматически рухнула ещё одна Танина мечта – провести всё лето в горах в обществе спортсменов, при том на полном лагерном обеспечении и не прикладывая к этому никаких физических усилий.
Как только мы получили разрешение на выезд, я немедленно известил родителей об этом радостном для меня, но горестном для них, событии. Надо сказать, что отец принял это известие с достоинством, но мама заметно расстроилась и даже стала задавать мне вопросы типа:
– Ну почему ты хочешь уехать, вот ведь Аркадий живёт и его здесь всё устраивает, а тебе не сидится?
Пришлось ответить на это:
– Понимаешь, мама, Аркадий смелый человек, а мне здесь просто страшно жить, я очень боюсь, что, если останусь здесь, то с моим характером рано или поздно попаду в тюрьму (как в воду глядел!), от неё в этой стране никто не имеет права зарекаться.
Я совсем не уверен, что мама меня поняла правильно, но больше вопрос этот она мне не задавала. Должен признать, что мои родители были всё же умнее многих тогда живущих людей. Как-то я зашёл попрощаться со своей тётей со стороны отца – она была вдовой погибшего на фронте его родного брата. У неё было двое детей нашего же возраста, один работал токарем на заводе, другой – таксистом. Сама она никогда не работала, но жили они безбедно, т. к. ей материально помогал её родной брат, который был капитаном 1-го ранга и никогда не имел собственной семьи. Здесь очень важно то, что она, никогда нигде не работая, была членом партии и всегда посещала собрания парт ячейки при домоуправлении. Неправда ли, совсем необычный для того времени человек? Когда я объяснил ей цель моего посещения – попрощаться, поскольку отбываю навсегда в США – она так жалостливо на меня посмотрела и произнесла следующую фразу:
– Милый мой, куда же ты едешь? Там же капиталисты, они же выжимают все соки из рабочих…
Пришлось отшутиться, что из меня много соков не выжмешь. Зато после этого посещения я ещё больше зауважал своих родителей – от них ничего, даже близкого к этому, мне слышать не приходилось. Надеюсь, читатель на меня не в обиде за то, что я немного отвлёкся от главного повествования, но мне кажется, что на такие перлы стоит отвлекаться. Не каждый день встречаются нам такие знатоки капитализма! А если бы я не дал краткую характеристику этого персонажа, то было бы трудно понять, кто может высказать такой замечательный перл.
Мой друг Эдик Аронов, который продолжал успешно трудиться в «Электроприборе», конечно, был посвящён в мои планы и теперь стал нашим частым гостем, всячески выказывая своё желание помочь. Очень было смешно наблюдать за Эдиком, когда мы усаживались в кухне для чаепития, он, прежде чем занять своё место за столом, закрывал занавеской окно. Делал он это всегда и очень аккуратно. И это несмотря на то, что окна противоположного дома находились на расстоянии не менее 200 метров. В таких вопросах осторожность никогда не может быть помехой! Однажды возник вопрос: что делать с деньгами, которые у нас остаются от продажи кооперативной квартиры после того, как мы заплатим «феодальный оброк» любимому государству и купим билеты на самолёт до австрийской столицы Вены? Речь шла о каких-то 500 рублях. Дело в том, что денег с собой на вывоз разрешалось брать только 200 долларов на человека, а никаких дорогих вещей, как-то любые произведения искусства или изделия из драгоценных металлов (золото, серебро, платина и т. д.) не разрешалось вообще, за исключением обручальных колец, но и те должны были сидеть непременно на пальцах отъезжающих. Я был так заморочен всем происходящим, что мне самому было не до этих остающихся денег – в конце концов оставлю их родителям, хотя они в них тогда ещё не нуждались. Но Эдик не был обременён моими заботами и мог мыслить куда более практично, чем я. Вот он и озвучил возможное решение с этим остатком денег:
– У вас у обоих нет обручальных колец (мы и правда никогда не играли в эту ханжескую игру), надо купить вам обоим самые дорогие кольца и просто одеть их на руки, только не перепутайте на какую руку и какой палец, а то на таможне ваш «подлог» сразу раскроют и неизвестно чем это может закончиться.
Предложение, бесспорно, было мудрое, но я никогда в таких магазинах не бывал, понятия не имел о самих кольцах, да и времени у меня для этого не было. Эдик и тут выручил меня, сказав, что сам купит нам кольца с максимальным содержанием золота. На этом и решили. Эдик измерил соответствующие пальцы на наших соответствующих руках и через несколько дней привёз нам наши обручальные кольца и тем самым последние свободные деньги были успешно освоены.
А теперь я хочу немного развеселить читателя тем, что же именно я отправил малой, т. е. грузовой скоростью, в Израиль. Несмотря на то, что мы то ехали в Канаду, а вовсе не в Израиль, груз всё равно надо было отправлять в Израиль, а уж потом, после его прибытия туда, его надо было перенаправить в ту страну (предположительно в Канаду), в которой мы в конце концов окажемся. Это уже будет сделано Сохнутом – еврейской организацией, которая помогает новым эмигрантам. Так вот: помимо нескольких коробок с книгами, была ещё только одна большого размера коробка… со старой швейной кабинетной машинкой широко известной фирмы Зингер, которая досталась Тане в наследство от её мамы. Дело в том, что Таня неплохо шила и я посчитал, что машинка эта поможет нам в первые годы становления на ноги в новой стране сэкономить какие-то деньги. Сам этот факт со швейной машинкой, может быть, и не заслуживает веселья читателя, но я умудрился положить внутрь кабинета, где была её головка и было ещё много свободного места, тяжеленный трансформатор мощностью 10 квт, весящий не меньше 10 кг. Это говорит о том, как я со своей «практичной» головой пытался максимально предусмотреть всё, с чем нам придётся столкнуться в будущей жизни в Канаде. Напомню, что электрическое напряжение в СССР было и остаётся до сих пор 220–240 вольт 50 герц, как и во всей Европе, а в США и Канаде 100–127 вольт 60 герц. Вот я и решил, что с помощью этого трансформатора я на входе в квартиру поменяю напряжение и тогда можно будет использовать наши советские малые домашние электроприборы, как-то электробритва, кофемолка, кофеварка и пр., и не придётся их покупать в магазине. А теперь, если вам ещё и этого недостаточно для смеха, то вот результат моей задумки: хотя я и закутал трансформатор в одеяло, но мне не хватило сообразительности каким-то образом прикрепить его в одном из углов кабинета. Я как-то совсем не подумал, что коробку эту во время длительной транспортировки в течение двух или даже трёх месяцев будут многократно кантовать. В результате груз этот «путешествовал» около двух лет и когда я его получил, то кабинет был полностью разбит трансформатором, который находился в нём в «свободном плавании». Мне пришлось сильно повозиться, чтобы хотя бы частично восстановить кабинет, чтобы Таня могла пользоваться машинкой. Что же касается виновника разбитой машинки – трансформатора, то он был полностью забыт в первый же день, а со временем просто выброшен.
Теперь пора вернуться в нашу квартиру 16 июня 1975 года, т. е. за два дня до отлёта в Вену и за один день до таможенного досмотра в Ленинградском аэропорту «Пулково». В этот день надо было уложить в двенадцать (правда, маленьких, так называемых одноразовых еврейских по шесть рулей за штуку) чемоданов все наши вещи, которые могут понадобиться в следующие 6–8–10 месяцев жизни в Риме. Мы уже знали, что из Вены нас перевезут на поезде в Рим – место, где тогда отсиживались советские эмигранты в ожидании въездных виз – кто в США, кто в Канаду, а кто в Австралию. На самом деле это был не сам Рим, а его пригород под названием Остия на берегу Средиземного моря. Женю, которому на днях исполнится 2,5 года, в этот день мы отвезли к моим родителям в Купчино, где они жили вдвоём в однокомнатной кооперативной квартире. По сценарию мы после аэропортовской таможни должны были забрать его у родителей и приехать в свою уже пустую квартиру, чтобы провести там последнюю ночь в СССР. А уже на утро квартира поступала в распоряжение города. Моя кооперативная квартира к этому времени уже была продана и оккупирована новым хозяином.
Как это всегда бывает в такие судьбоносные дни, целого дня для сборов не хватило, и мы с Таней продолжали сборы далеко за полночь. Естественно, что Таня собирала чемоданы со своими и Женькиными вещами, а я – со своими и общими семейными. Я как раз закончил укладывать один из своих чемоданов, куда на самый верх положил рулон с 16 литографиями Рифов и одной поменьше лично моей. Он был положен сверху по двум причинам: во-первых, чтобы не помялись литографии, а, во-вторых, чтобы таможенники сразу его увидели и дали своё заключение на предмет возможности или невозможности их вывоза.
Часа в два ночи я вдруг почувствовал, что в квартире полная тишина и очень этому удивился, зная, что Танина часть чемоданов ещё не собрана, а в семь утра нам с ней и с чемоданами ехать в аэропорт. Начал я искать Таню по всей квартире, заглядывая во все углы и шкафы. Хорошо ещё, что квартира наша состояла всего из двух комнат, но ведь были ещё ванна, туалет, шкаф в коридоре. Проверив таким образом всю квартиру, я нахожу Таню глубоко спящей сидя на полу в углу закрытого стенного шкафа её комнаты. Понять её можно – она устала за целый день сборов, а также от стресса, который навалился на неё в последние дни – ведь она, по сути дела, уезжала вопреки своему желанию. Но деваться некуда – время тикает и скоро утро, когда нам надо отправляться в аэропорт. С большим трудом я её растормошил и теперь уже до самого утра следил за ней, чтобы она опять не заснула. Я понимал, что её так угнетала мысль о теперь уже неизбежном отъезде, что она сама старалась заснуть, чтобы уйти и забыться от безвыходности своего бесправного положения в вопросе эмиграции.
Как же легко я попался в расставленную для меня ловушку КГБ!
Наконец, наступает утро 17 июня, и мы с Таней и двенадцатью чемоданами едем в аэропорт Пулково к назначенному времени – восьми часам. По прибытию в таможню я заполняю таможенную декларацию, расписываюсь и даю расписаться Тане. Сегодня все знакомы с этим таможенным документом, а тогда мы видели его впервые в жизни. Теперь нас встречает таможенник, забирает эту декларацию вместе с визами на выезд в Израиль (паспортов у нас уже нет, их три недели назад забрали в ОВИРе, обменяв на выездные визы) и препровождает вместе с нашими чемоданами в специальное помещение для досмотра багажа.
Всего таможенников было трое. Довольно быстро один за другим вскрываются чемоданы и ничто не предвещает беды до тех пор, когда вскрывается чемодан, в котором на самом верху лежит рулон с литографиями и две хрустальных коробочки, которые, надеюсь, читатель ещё помнит, принадлежат Мине Яковлевне Нейштадт и которые я любезно согласился передать её детям в Риме. Таможенник, открывший этот чемодан, спрашивает у меня, что это за рулон, на что я отвечаю, что это литографии. Ни слова больше не произнося, он вынимает эти три предмета и, даже не разворачивая, откладывает их в сторону. В этот момент я ещё не почувствовал беды, решил, что они будут просматривать содержание рулона позже, после просмотра остальных вещей.
На самом деле я очень переживал за своё альпинистское снаряжение – у меня было десяток ледовых крючьев (так называемых, ледобуров) и альпинистских карабинов, а также несколько десятков скальных крючьев. Все они были сделаны из титана – об этом смотри главу «Увлечение общественной работой». А чтобы «сбить» таможенников с толку, все свои крючья и карабины я связал в связки по 10 штук каждая. Дело в том, что, когда держишь в руке один крюк, нельзя не заметить, насколько он легче, чем стальной, а вот связка из десяти крючьев всё равно довольно тяжёлая и не должна вызвать подозрение на титан. А по внешнему виду определить материал, сталь это или титан, может лишь специалист. Но я полагал, что в то время среди еврейских эмигрантов таможенникам не часто встречались профессиональные альпинисты, да ещё с титановым снаряжением, чтобы они были специально подготовлены к встрече с такими предметами. Но на всякий случай я обзавёлся справкой из ЛОС ДСО «Труд», в которой было сказано, что я являюсь к.м.с. и инструктором по альпинизму. В переводе на язык таможенников это означает, что альпинизм является моей профессией, а я знал, что предметы, относящиеся к профессиональной деятельности, они обязаны пропускать. Сразу скажу, что моё альпинистское снаряжение никаких вопросов у таможенников не вызвало, они вообще на него не обратили внимание, таким образом, и справка моя не понадобилась. На самом деле, если выразить в деньгах всё титановое снаряжение, то оно и было самым дорогим, что было в наших чемоданах.
Однако вернёмся в зал для таможенного досмотра багажа. Весь досмотр был закончен за пару часов. В результате таможенники со словами «это вы вывести не можете» вернули Тане золотую медаль «Мать героиня», доставшуюся ей по наследству от бабушки. И это несмотря на то, что Таня предъявила бабушкин сертификат на эту награду. Кроме этого, мне вернули оттиски моих научных статей, несколько книжек малого тиража по моей специальности, а также (внимание!) мои спортивные грамоты, якобы из-за круглых печатей на них.
Интересно, что мешочек с янтарными украшениями, которые Таня взяла от Ноэмы Семёновны для передачи её старшей дочери в Нью-Йорке, их совсем не заинтересовал, очевидно решили, что они принадлежат самой Тане. Очень скоро стало понятно почему: они не имели никаких сведений об этих украшениях – ни в письмах, ни по телефону о них не упоминалось, просьба от Ноэмы Семёновны была устной, а это значит, что КГБ о них не имело никаких сведений.
Что же касается рулона с литографиями и двух хрустальных коробочек, то они ещё не знают сами можно ли их вывозить или они должны мне их вернуть. Вот для этого решения им нужно некоторое время, чтобы проконсультироваться. А пока что мне было предложено заплатить за багаж и оформить необходимые полётные документы, после чего они попросили нас выйти в приёмную и там дожидаться наших документов. Ещё через пару часов я зашёл в таможенное помещение спросить, когда же мы получим наши документы и сможем вернуться домой. На мой вопрос они ответили, что надо ещё подождать. Вот только теперь стало ясно, что назревает какая-то беда. А времени уже 1 час дня и надо ехать кормить Женьку. Тогда я захожу к таможенникам в третий раз и прошу отпустить хотя бы Таню, которой надо ехать к двухгодовалому ребёнку. Они соглашаются и Таня, уже тоже предчувствуя беду, уезжает к моим родителям.
Я же ещё много раз на протяжении всего дня наведываюсь в помещение таможенников с просьбой, чтобы мне объяснили, что происходит, но каждый раз мне вежливо так отвечают «не волнуйтесь, вам надо ещё подождать». И только однажды, часов в шесть вечера, один таможенник, проходя мимо меня, оглянувшись вокруг и убедившись, что в помещении больше никого нет, шепнул мне на ухо: «вы не переживайте, но завтра утром, когда приедете к самолёту, на всякий случай, имейте в кармане 50 рублей; вас могут оштрафовать на эту сумму за нарушение таможенных правил». На душе стало немного легче от того хотя бы, что даже и среди советских таможенников не перевелись ещё приличные и жалостливые люди. В то время я посчитал его сострадание почти подвигом – вот какая была страна СССР! Однако аппетит, который начисто исчез ещё утром, от этого ко мне не вернулся – в предчувствии беды за тот целый день я не взял в рот ни маковой росинки, ни капли воды.
Наконец, в девятом часу вечера (это с восьми-то утра!) меня вызывают в кабинет начальника Пулковской таможни. Захожу туда на «деревянных» ногах, стою в середине большой комнаты перед столом начальника, который не предлагает мне сесть, т. е. уже даёт мне понять, что я уголовный преступник. Начальник выходит из-за стола и со словами «ознакомьтесь» вручает мне, стоящему по стойке смирно, бумагу под заглавием:
Пулковская Таможня
17 июня 1975 года
Постановление по делу о контрабанде № 49/75
Настоящий акт составлен в том, что Гилютин Исаак Борисович, 26 июля 1939 года рождения, уроженец г. Быхова Могилёвской области, еврей, б/п, образование высшее, женатый, имеющий ребёнка, не работающий, без гражданства, без определённого места жительства, не судимый, покушался на совершение контрабанды в крупных размерах путём не указания в таможенной декларации и сокрытия от таможенного досмотра высоко художественных предметов искусства, старины и предметов из серебра, не подлежащих вывозу за пределы СССР.
Далее шёл перечень 16 цветных литографий с их названием и автором, каждая по 90 рублей. Вот эти авторы: Ведерников, Каплан, Вильнер и Агабеков. Замыкала этот перечень моя личная линогравюра, которая провисела в моей комнате последние семь лет. На ней была изображена связка альпинистов, идущая по леднику. Она была мне подарена одним моим альпинистским приятелем, и я знал, что он уплатил за неё 3 рубля в г. Фрунзе, куда мы спустились после восхождений в горах Тянь-Шаня в 1968 году. Несмотря на то, что она была всего лишь чёрно белой и по размеру раза в четыре меньше остальных, против неё стояла та же цена в 90 рублей. Правда, на месте автора стояло «автор неизвестен». Три остальные предмета – две хрустальные коробочки и брелок – вместе были оценены в 190 рублей.
Итоговая стоимость всех предметов составляла 1,720 рублей.
В конце этого документа была приписка следующего содержания:
Все перечисленные предметы искусства являются высоко художественными, вывоз которых за границу нанесёт непоправимый урон СССР.
Внизу стояла подпись эксперта:
Т. М. Соколина,
Кандидат Искусствоведения,
Старший научный сотрудник Русского Музея
Я совсем не уверен, что каждый читатель сможет понять моё состояние после прочтения этой бумаги. Может быть, начальник таможни специально не предложил мне сесть в надежде, что после прочтения меня хватит удар и я упаду. Я действительно был близок к обмороку, но физическое здоровье помогло мне остаться на ногах. И вот первое что я делаю – говорю всю правду как есть, что все эти предметы не мои, что я получил письмо из Рима от своего друга с просьбой взять эти предметы для передачи его новым друзьям в Риме. Я даже называю имя и адрес Мины Яковлевны, которая мне их передала для своих детей. При этом они вели себя так, как будто они сами ничего этого не знали. Ну это вполне понятно: во-первых, они профессионалы и я не первый у них такой, а во-вторых, это для меня всё произошедшее было как гром среди ясного неба, а они-то меня ждали, их то КГБ предупредил заранее о моём появлении.
Выслушав мои объяснения, начальник таможни говорит:
– Вы не переживайте, ничего страшного не произошло. Просто завтра привезите с собой письмо вашего друга из Рима, на которое вы ссылаетесь и которое будет подтверждением ваших слов. Да, и вот что ещё: завтра до того, как вы поедете в аэропорт к самолёту, позвоните нам вот по этому телефону, и мы вам скажем, следует ли вам ехать или подождать.
С этим напутствием, но без всяких документов (обе наши выездные визы остались у них) я и отправился домой. Естественно, что уж этой ночью точно было не до сна. Наш самолёт утром должен был улетать в 9 утра. Это значит, что мы должны были уехать из дома в 6:30. На этот раз нас вызвался везти в аэропорт на своей машине Володя Родов. С Володей я познакомился через пару недель после моего увольнения из ЛТА пять месяцев назад. Он сам меня нашёл, когда молва про моё насильственное увольнение прокатилась по ЛТА. Тогда же выяснилось, что он вынашивает те же планы относительно эмиграции, что и я. С тех пор мы начали поддерживать с ним, хотя и не тесную, но всё-таки связь. Володя личность достаточно интересная, чтобы о нём сказать пару слов. Он закончил ЛТА, но главная его отличие от нас, обывателей, он был мастером спорта по боксу и, по его собственным словам, однажды даже был чемпионом Ленинграда. Володя был редким по тем временам обладателем собственного автомобиля. Вот он то и предложил отвезти нас в аэропорт на своей машине, что, конечно, для нас было удобнее, чем добираться на такси в такой судьбоносный день.
Итак, Володя появляется в назначенное время в нашей квартире. В это время я из уличного телефона-автомата звоню в Пулковскую таможню и получаю ответ, что они ещё не имеют решения по нашей судьбе и советуют мне позвонить через 30 минут. Через 30 минут этот ответ повторяется. Он повторяется и ещё через 30 минут. Теперь уже ясно, что самолёт улетит без нас, поскольку к самолёту нам уже физически не успеть, даже если мы получим добро от таможни. В этой ситуации Володя предлагает мне поехать с ним в Пулковскую таможню за разъяснениями, и мы незамедлительно отправляемся туда.
В Пулковской таможне на все наши расспросы получаем один и тот же ответ:
– Мы ничего не знаем. Ваше уголовное дело уже находится у старшего следователя (прошу обратить внимание: в моём деле простой следователь ну никак не мог разобраться!) Транспортной прокуратуры г. Ленинграда Кириллова В. Э., поезжайте туда, там вам всё объяснят.
Делать нечего – едем в прокуратуру. Там, в отличие от таможни, старший следователь Кириллов В. Э. предложил нам даже сесть и, предваряя все наши вопросы, сразу же вручил мне новую бумагу, теперь уже под более зловещим названием «Обвинительное заключение в контрабанде». В нём вышеназванные факты дословно квалифицировались так:
Гилютин И. Б. «покушался на совершение контрабанды в крупных размерах с обманным использованием таможенных документов». И там же далее: Гилютин И. Б. «… скрыл названные предметы от таможенного контроля» и «… пытался незаконно вывезти из пределов СССР…».
Заметьте, что, если в Постановлении о контрабанде из Пулковской таможни ударение было сделано на том, что я покушался на совершение контрабанды в крупных размерах путём не указания в таможенной декларации и сокрытия от таможенного досмотра высоко художественных предметов искусства, старины и предметов из серебра, не подлежащих вывозу за пределы СССР, то в Обвинительном заключении из прокуратуры добавилось ещё одно преступление – обманное использование таможенных документов. Это последнее добавилось после моего признания накануне в таможне, что все вменяемые мне в вину предметы принадлежат не мне, а Мине Яковлевне Нейштадт. Самое интересное, что ни таможенники, ни следователь не сомневались, что это так и есть (ведь они были заранее предупреждены об этом из КГБ). Очевидно, поэтому ни те, ни другой, моим письмом от Лёвы так и не заинтересовались, хотя я им его предлагал, как, впрочем, и адресом Мины Яковлевны тоже.
Забегая немного вперёд, хочу сообщить читателю, что после двух месяцев исследовательской работы со многими источниками, о чём речь, конечно, будет впереди с большими подробностями, я должен признать, что по букве советских законов, обманное использование таможенных документов мною действительно имело место. Оно заключалось в том, что в таможенной декларации в то время имелась графа «Есть ли в вашем багаже предметы, принадлежащие третьим лицам», в которой я, естественно, ответил «нет», поскольку, если бы я ответил «да», то ясно и ежу, что они бы их выкинули. Но тогда возникает вопрос: зачем вообще эти вещи было брать, если я не собирался выполнить их просьбу. В третьей части моей книги читатель сам сможет убедиться, что всё остальное в обвинительном заключении было от лукавого. Что же касается моей провинности, которую я допустил в таможенной декларации, то много позже в небольшой книжке под названием «Таможенный Кодекс РСФСР», которую я обнаружил в Публичной библиотеке, я нашёл совершенно ясную фразу: «неправильное или неверное заполнение таможенной декларации может наказываться штрафом в 50 рублей». Надо полагать, что это было известно и таможенникам – помните, как накануне в таможне ко мне подошёл один из них и шёпотом посоветовал следующим утром иметь в кармане как раз 50 рублей.