Исаак Борисович Гилютин
Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)
Свидание с отцом
В конце марта 1976 года меня неожиданно вызывают на проходную лагеря, где, как мне было известно, находится помещение для длительного свидания. Я был в полном неведении – кто же это может быть – Таня далеко за кордоном, родители полуживые и на такое путешествие не способны, остаётся только Аркадий, про Нэлю я даже не вспоминаю. Но зная Аркадия, мне с трудом верится, что он таким образом решился подставить себя и своё благополучие. Прихожу в помещение для свидания и… вижу своего отца с двумя сумками, полными всяких вкусных продуктов. Я в шоке: отец – инвалид Отечественной Войны 1-й степени, с одним правым глазом, зрение на котором меньше 10 %, с двумя сумками, на поездах с пересадками в Москве и Саранске, последние 200 км на подкидыше по узкоколейной ж. д. без чьей-либо помощи добрался до богом забытого посёлка Леплей только для того, чтобы увидеть меня!
Вот только теперь я узнал от отца, что он проявил инициативу и от своего имени в феврале подавал Прошение о моём помиловании в Президиум Верховного Совета РСФСР. Оказывается, он ездил для этого в Москву и даже останавливался на ночь у моих друзей, Романа и Раи Танкелевичей, чтобы утром следующего дня у него приняли это прошение. Он же не мог знать, что этой своей инициативой он всего лишь сильно ухудшит условия моего пребывания в лагере. А надежда на помилование – какая наивность! Но, по крайней мере, стало ясно откуда «ноги растут» в отношении моего нового трудоустройства.
Итак, отец провёл со мной целых два дня, держался он хорошо – никаких слёз или жалоб – очень по-мужски. Мы обменялись новостями, он сообщил мне, что Тане с Женькой уже отказали в канадской визе, а это означает, что на помощь самого Лёвы ей рассчитывать уже не приходится. Зная Таню, понимаю, что для неё это равносильно ещё одной катастрофе – она человек мало инициативный и за несколько лет совместной жизни уже привыкла, что у неё есть лидер, который ведёт её по жизни. Помощь же со стороны Лёвы предполагалась всесторонняя по двум причинам: во-первых, он был моим самым близким другом последнее десятилетие, а, во-вторых, он был источником (не виновником, конечно) трагедии нашей семьи. Кому же, как не ему, помогать в создавшейся ситуации? Теперь и на него рассчитывать не приходится.
Признаюсь, что для меня решение канадского консула совсем не было неожиданностью: дело в том, что было хорошо известно, что Канада, в отличие от США, очень выборочно брала к себе эмигрантов – она выбирала только молодых с детьми или без них, но непременно со специальностями, которые ей были нужны и практически всегда отказывала людям пожилым и одиноким женщинам с маленькими детьми, независимо от их профессии, и, таким образом, сводила к минимуму расходы страны, связанные с иммигрантами. К чести США, следует отметить, что эта страна всегда брала всех, кроме уголовных элементов, включая одиноких старушек и стариков, не имеющих никаких родственников в стране. Известен случай, когда на самолёте перевозили из Рима в Нью-Йорк совсем дряхлую старушку 94-х лет, для которой пришлось купить сразу четыре билета, чтобы она могла лететь в лежачем положении.
Во время свидания с отцом я старался съесть как можно больше продуктов, привезённых им, но не съел и десятой их доли. Отец думал, что он сможет оставшиеся продукты оставить мне, но он сильно ошибался – оказывается, это запрещено и ему пришлось увозить всё обратно. Даже шоколадку не удалось забрать с собой – её у меня изъяли при обыске и вернули отцу. А ведь я за весь год не получил ни одной посылки от родственников – это может означать лишь одно – они вообще были запрещены в этом лагере. Я говорю об этом так уверенно потому, что в деньгах мои родители не нуждались – Таня, уезжая через месяц после моего ареста, передала им все деньги, которые у неё остались от тех 3,000 рублей, которые я получил от старухи Мины Яковлевны в качестве откупного за мой арест и тюремный срок, а вернее сказать, за мою угрозу, что если она их не передаст, то я сделаю так, что она тоже пойдёт в тюрьму вместе со мной. Ирония состоит в том, что помните, как Дима Борисов из Сахаровского комитета во время суда советовал мне проситься в этот лагерь как раз из-за посылок от Международного Красного Креста. Однако здесь никто никогда не получал посылок не только от Красного Креста, но также и от своих родственников!
Последние четыре месяца заключения
После отъезда отца мне оставалось быть в заключении ещё около четырёх месяцев. Этот период мне почти ничем не запомнился, очевидно, потому что в нём мало чего происходило необычного: во-первых, наступила весна, а затем и лето, т. е. сильные морозы отошли в прошлое; во-вторых, уголовники перестали меня преследовать; наконец, в-третьих, все мои мысли были сосредоточены на максимально возможном сохранении своего здоровья, стараясь получить в свои лёгкие как можно меньше силиконовой пыли. Что же касается моей производственной работы – шлифовки стёкол, то я уже приспособился орудовать диском-гирей значительно чаще, чем это делали матёрые уголовники на хороших станках и сумел внушить себе, что мне это даже на пользу, т. е. я рассматривал свою работу как ежедневную длительную физическую тренировку своих рук и корпуса. Конечно, упражнения чересчур однообразные, но выбора у меня всё равно не было.
В этот период имела место ещё одна попытка со стороны КГБ завербовать меня, но она скорее носила чисто формальную функцию нежели активную – офицер, который приехал со мной поговорить, вёл разговор так, как будто результат для него заранее известен, но ему поручено его провести и где-то поставить птичку о том, что мероприятие проведено.
Но за пару дней до моего освобождения кое-что действительно произошло. Когда я проснулся утром этого дня, то понял, что все китайские заключённые моего барака общего режима ведут себя как пчёлы в улье: они что-то возбуждённо обсуждают в пол голоса и, похоже, что-то затевают. Это что-то и произошло уже во второй половине того же дня и всё секретное мгновенно вышло наружу. Среди заключённых строгого режима был один китаец лет тридцати пяти, который уже отсидел пять лет из своих десяти за убийство. На производстве у него была «блатная» должность начальника ОТК (Отдел Технического Контроля) – он занимался контролем качества стёкол, которые мы шлифовали целый день, а он проверял их за пару часов. Глубокой ночью этот китаец подкараулил в туалете самого молодого и субтильного телосложения китайца из моего барака и… изнасиловал его. Тот вернулся в барак, забрался под одеяло и там рыдал, пока кто-то из его соседей не проснулся и стал его расспрашивать в чём дело. После этого он разбудил остальных, которые стали обсуждать план мести. Эта месть и произошла в тот же день: на производственной территории кто-то из старших китайцев взял металлический ломик, подошёл к насильнику сзади, когда тот сидел за столом и занимался своей обычной работой контролёра стёкол, размахнулся и со всей силы опустил его на правое плечо насильника, раздробив ему все кости, какие попались на пути. Насильника увезли в тюремную больницу, а в лагере началось следствие. Надо отдать должное китайцам – они держались молодцами и все, как один, вели себя по принципу «ничего не знаю, ничего не видел, ничего никому не скажу».
Я уже упоминал, что накануне моего появления в лагере был убит командир моего отряда – лейтенант внутренних войск. Я узнал об этом из рассказов моих соседей по бараку. А инцидент, о котором я только что поведал, произошёл практически накануне моего отъезда, т. е. я, по сути дела, был его свидетелем. Лагерь как бы отмечал знаменательными событиями и мой приезд, и мой отъезд.
В самый последний перед свободой день я пошёл прощаться с Вальтером Хефелином, швейцарским миллионером, который, зная, что я полечу сначала в Вену, дал мне телефон своей хорошей подруги, которая жила в Вене – так, на всякий случай, если понадобится какая-нибудь помощь.
И вот, наконец, наступает 18 августа – день, который снился мне весь этот год. Говорить, какое было у меня в тот день настроение – занятие совершенно бессмысленное – любой читатель легко может себе это вообразить. Я получил свою гражданскую одежду и с радостью облачился в неё. Я думал, что, выйдя за ворота лагеря, буду предоставлен сам себе. Однако я обнаружил, что у меня есть попутчик – мой начальник отряда, который, мягко говоря, меня недолюбливал. Я недоумевал – зачем он со мной и задал ему этот вопрос. Он объяснил, что выполняет приказ своего начальства – сопровождать меня до Саранска, где он сам купит мне билет на поезд до Москвы и даже посадит меня на него. Только, убедившись, что я благополучно сел в московский поезд, он вернётся обратно в свой родной посёлок Леплей. Затем он добавил, что весь этот путь не безопасен, вся эта зона сильно криминогенная, именно поэтому он и сопровождает меня.
В вагоне узкоколейки было почти пусто, лейтенант сел и раскрыл газету, а мне совсем не хотелось сидеть с ним рядом – его присутствие лишало меня чувства свободы, которого я так долго ждал. Поэтому я вышел в тамбур и там провёл все четыре часа, пока мы не прибыли в Саранск. Зрелище из окна было то ещё: по обе стороны движения поезда то и дело попадались высокие заборы с колючей проволокой наверху и смотровыми вышками с солдатами, у которых были видны автоматы наперевес. Говорили, что в тех местах в то время было двадцать четыре лагеря, среди которых был и лагерь для политических заключённых. Все они были частью знаменитого Дубравлага и имели Кодовое название ЖХ-385. Созерцая такие «пейзажи», нетрудно представить, какие мысли меня одолевали. В этот момент я совершенно искренне пожалел сопровождавшего меня лейтенанта, как, впрочем, и всё остальное лагерное начальство: несмотря ни на что, у меня всё-таки ещё есть шанс покинуть эту «милую» родину, а ведь ни у кого из них этого шанса нет и никогда не будет! Несчастные люди – так думал я про них и их семьи тогда, стоя в тамбуре поезда, уносящего меня в будущее. Впрочем, такие мысли про своих начальников посещали меня регулярно и раньше, когда я ещё отсиживал свой срок в «своём» лагере.
На вокзале в Саранске выяснилось, что присутствие моего начальника отряда было очень даже кстати. Билеты на проходящий московский поезд вообще не продавали, а желающих было предостаточно. «Мой» лейтенант отправился в кассу для военнослужащих и там приобрёл для меня билет. В этот момент я впервые почувствовал себя привилегированным человеком – надо было так много перетерпеть, чтобы вдруг пришло такое чувство. Весь путь до Москвы, а затем до Ленинграда, меня не оставляла мысль: выпустят меня теперь за границу или что-нибудь придумают ещё, чтобы задержать меня на неопределённое время – ведь я всё ещё в советской стране, хорошо известно, что здесь «закон – что дышло: куда повернёшь, туда и вышло». Из Москвы я позвонил родителям и известил о своём прибытии в Ленинград.
Долгожданная свобода
Внезапное открытие – я всё ещё гражданин СССР!!!
Я был приятно удивлён тем, что на Московском вокзале меня встречала Лариса Новикова и её муж Валера Чуфарин. Но ещё более я был удивлён, когда Лариса озвучила мне просьбу Сашки Эпштейна о моём разрешении прийти ему на мои проводы. Напомню, что вот уже пять лет, как он, обиженный на весь альпинизм и всех, связанных с ним, приятелей, в том числе и на меня, со мной не общался и из альпинизма ушёл, казалось, навсегда. Я, конечно, такое разрешение дал.
Первые несколько дней я позволил себе расслабиться – встречался с самыми близкими друзьями и отвечал на их вопросы о моём прошедшем годе в заключении. В первую очередь, я посетил семью Дриккеров. Затем Толя Кайданов очень хотел, чтобы я посетил родителей его второй жены Жени, которую я тоже никогда не видел, не говоря уже о её родителях. Мне не хотелось тратить время на совсем незнакомых людей, но я не мог отказать Толе по старой нашей дружбе ещё со студенческих лет. Однако должен признаться, что встреча эта не была совсем уж впустую: Женины родители, как, впрочем, и сама Женя, оказались вполне интеллигентными собеседниками, которых моя трагедия интересовала совсем не из простого любопытства.
В ряду этих встреч была ещё одна, на которую мне тоже не хотелось тратить время, но пришлось идти, поскольку приглашение пришло от Таниной сестры Люси. Я ведь и прежде, мягко говоря, её недолюбливал – было на то много причин. Однако решил, что Тане будет обидно, когда она узнает, что я получил её приглашение, но так и не посетил их – её саму и её мужа Франека, поляка из Варшавы, который к этому времени заканчивал аспирантуру по кафедре ВТ ЛЭТИ. Очень скоро они должны были уехать на постоянное место жительства в Польшу. На этот раз я оказался очень даже прав – мне показалось, что встреча эта была в тягость не только мне, но и им обоим: они не спрашивали меня ни о чём, как будто и не было никакой трагедии в нашей семье 1,5 года назад, а я не провёл в тюрьме и лагере прошедший год. Я же сам никогда ни о чём не рассказываю, если меня не спрашивают, хотя бы и для приличия. Мне даже не было предложено отобедать, как это было принято в то время в СССР. В общем, заставил я себя отсидеть у них часа полтора и с большим облегчением покинул их квартиру. Я понимал это Люсино приглашение как необходимость для неё самой поставить «птичку», которая должна была означать, что она выполнила эту формальность для Тани. Таким образом, мы оба выполняли, на мой взгляд, никому не нужные формальности, которые тяготили нас обоих, а это как раз тот случай, который я очень не люблю.
В эти первые дни после освобождения меня опять навестил Дима Борисов из Сахаровского комитета. Из этого я заключил, что они продолжали отслеживать мою судьбу и после суда. В ту встречу Дима настоятельно просил меня написать книгу о моих впечатлениях за прошедший год. Он сказал, что их особенно интересует Мордовский лагерь для иностранцев и лиц без гражданства, т. к. лагерь этот уникальный для всей территории СССР и в то же время они не имеют оттуда почти никакой информации. Теперь, по его словам, появилась редкая возможность опубликовать сведения об этом лагере, принимая во внимание моё образование и хорошее знание русского языка. На это предложение я ответил, что подумаю. После этого я поблагодарил его за внимание и помощь, которую они мне оказали, и мы расстались. Очень скоро всё так закрутилось, что мне было не до писательства. Вот теперь, мне кажется, что я выполнил просьбу Димы и поделился своими впечатлениями, о которых он просил меня сорок пять лет назад. Прямо по пословице «лучше поздно, чем никогда».
После нескольких дней расслабления я, наконец, отправился в ОВИР за новой визой для выезда в Израиль, т. к. виза, выданная мне 1,5 года назад, осталась в Пулковской таможне в день досмотра нашего багажа. Танина виза тоже осталась у них и её ей, очевидно, вернули после моего суда и ареста. С ней она и улетела в Вену 1 октября 1975 года. А вот теперь меня ждала совершенно неожиданная новость: инспектор этого «многоуважаемого» учреждения Пилина Т. Н. сообщила мне, что для получения выездной визы я должен заплатить 800 рублей, из них 500 рублей за отказ от советского гражданства и 300 рублей за визу! Признаюсь честно, что, идя в этот «крутой» офис я был морально готов к тому, что они начнут отказывать мне в выдаче визы по любой надуманной причине. Но то, что я услышал от инспектора Пилиной Т. Н., повергло меня в шок. А вот как дальше проходил наш с ней разговор:
– 1,5 года назад я уже заплатил эту сумму и был лишён вашего советского гражданства. На каком основании вы требуете от меня 500 рублей за отказ от советского гражданства, если я совершенно официально являюсь лицом без гражданства?
А вот её ответ:
– Кто вам сказал, что вы лицо без гражданства?
– Как кто сказал? Вот смотрите – и показываю ей свой приговор суда https://www.dropbox.com/s/izip9x6n3xl2qyl/Sentence.docx?dl=0,
где чёрным по белому написано, что в этот день судят Гилютина Исаака Борисовича, который является лицом без гражданства.
На это она мне отвечает:
– Нет, это не правда, вы советский гражданин до тех пор, пока не пересекли границу СССР по земле, по воздуху или по воде, а в вашем случае этого не произошло и, значит, вы не потеряли гражданство СССР. Теперь, если вы хотите получить выездную визу за границу на ПМЖ (Постоянное Место Жительства), вы должны написать просьбу об отказе от советского гражданства и заплатить за это 500 рублей.
– Но ведь я уже заплатил эти самые 500 рублей 1,5 года назад и даже получил за это выездную визу.
А вот что она мне на это ответила:
– Вы это уплатили в прошлом году, и эта ваша плата была действительна в прошлом году, а поскольку выехать вы хотите в этом году, то и плату вашу мы должны получить тоже в этом году.
– Но тогда верните мне прошлогоднюю плату, которой я не сумел воспользоваться.
– А этот вопрос не к нам, с этим вопросом обращайтесь в Ленгорфинотдел (Ленинградский Городской Финансовый Отдел).
На этом наш разговор закончился, и я решил обратиться в тот отдел, в который она меня послала, за возвратом денег, уплаченных мною годом раньше, или чтобы они дали письменное указание в ОВИР о невозможности взимания с меня вторично указанных госпошлин.
3 сентября я посетил Ленгорфинотдел и оставил там следующее заявление на имя его заведующего Игнатьева А. К.:
А вот что ответил мне заведующий Ленгорфинотделом:
В который уже раз я получил подтверждение, что нахожусь в стране, в которой у власти много прав, а у простого человека – никаких. Забегая немного вперёд, скажу, что через пять месяцев, уже находясь в США, я послал подобное заявление Председателю Иностранной Юридической Коллегии в Москве всё с той же просьбой вернуть мне незаконно полученные с меня второй раз деньги в размере 900 рублей. В нём я дополнительно указал, что тот факт, что суд незаконно рассматривал меня лицом без гражданства, имел серьёзные последствия для его решения о выносимом мне наказании, т. к. ряд облегчённых видов наказания, как например, условное наказание, принудительные работы по месту жительства или стройки народного хозяйства, применяемые для граждан СССР, для меня были не применимы согласно Уголовному Кодексу РСФСР. Думаю, что читатель уже догадался, что никакого ответа я вообще не получил.
Однако сам факт обнаружения, что я не был всё это время лицом без гражданства, а оставался в гражданстве СССР, заставил меня вспомнить все трудности и проблемы последнего года, которые мне пришлось пережить и которые, как теперь стало понятно, вообще были напрасны. Их легко можно было избежать, если бы хоть один из юристов, участвовавших в суде надо мной, а это судья Афанасьев—Лысенко Г. В., прокурор Цыпкина Е. П., наконец, мой адвокат Фима Койсман, знали бы законы своей страны, по которым происходило судилище надо мной. И также никому из них в голову не пришло проконсультироваться по этому вопросу с соответствующими органами, например с ОВИРом! Этот неожиданно открывшийся факт мог круто изменить мою судьбу последнего года: 1) ведь мой адвокат сообщил мне, что обсуждал с самим судьёй возможность условного наказания взамен настоящего, но тот ответил, что был бы рад осуществить это, но не может, поскольку такая мера применима лишь к гражданам СССР, а я им не являюсь; 2) даже и безусловное наказание происходило бы в Ленинградской зоне Горелово общего режима, где мне уже всерьёз «светила» должность бухгалтера; 3) здесь была налажена логистика в получении денег с воли; 4) здесь могли иметь место свидания с родственниками, а, может быть, и друзьями; и т. д.
Итак, делать нечего, надо доставать 800 рублей для ОВИРа. Совершенно естественно, что я опять вспомнил про «милейшую» Мину Яковлевну – кому же, как не ей, расплачиваться за все мои проблемы? Пришлось опять с ней встретиться и потребовать эти самые 800 рублей, без которых я не могу покинуть страну. Я, конечно, был готов к тому, что она скажет, что у неё таких денег нет. Я просто объяснил ей, что в противном случае, я оставлю у своих друзей три заявления – в Прокуратуру РСФСР, в прокуратуру г. Ленинграда и в прокуратуру Московского района Ленинграда, – которые попрошу их послать по почте после того, как я сам окажусь уже за границей. А во всех трёх заявлениях будут изложены дополнительные сведения о якобы нашем с ней сговоре в совершении того преступления, за которое меня судили, а её нет. В этом случае теперь уже её должны будут судить по вновь открывшимся фактам. Я не сомневался, что она выполнит моё условие. Конечно, была всего лишь небольшая, но всё-таки не нулевая вероятность того, что одна из этих прокуратор заинтересуется и возбудит дело против неё. Это совсем не значит, что они доведут дело до суда, но уже сам факт попортит старухе много крови. А учитывая то несметное (в моём, конечно, понимании) богатство, на котором она «сидит» и с большой частью которого она всё равно вынуждена будет расстаться, когда отправится в Америку, где уже обосновалась её дочь с мужем и ребёнком, для неё эта сумма была просто копеечной.
Я не ошибся – моя угроза возымела действие и уже на следующий день она принесла мне требуемую ОВИРом сумму. Я уплатил их в банк и принёс справку об уплате госпошлины в ОВИР. Таким образом было устранено последнее препятствие к моему отъезду.