Исаак Борисович Гилютин
Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)
Колония в Горелово
После обязательного шмона я снова оказываюсь в автозаке, на этот раз полностью забитом заключёнными. От бывалых зеков узнаю, что нас везут в колонию (ИТК) в посёлке Горелово Ломоносовского района Ленинградской области. Через полтора часа езды автозак останавливается, и мы слышим лязг открывающихся металлических ворот. Когда ворота вновь закрылись, дверь автозака отворилась, и мы один за другим спрыгнули на лагерную землю. Всех вновь прибывших сразу же отводят в карантинное помещение – не в медицинском смысле, а в лагерном, т. е. нас поместили в отдельный от остального лагерного населения барак, вход в который аборигенам был запрещён. Быстро стало понятно, что это делается для того, чтобы оградить новичков от произвола старожилов, т. е. от лагерной дедовщины. Нам сразу объяснили, что на карантине мы будем ровно две недели и за это время мы должны найти себе рабочее место на производстве. Считается, что за эти две недели каждый из вновь прибывших найдёт себе земляков или других приятелей из старожилов, которые объяснят ему порядки на зоне и, может быть, помогут найти работу на производстве полегче и, таким образом, он плавно, без особых эксцессов, «вольётся» в трудовой коллектив колонии, состоящий из 5,000 заключённых.
Следующий после нашего прибытия день уже рабочий и надо начинать где-то трудиться. По инициативе приставленного к нам надзирателя я иду в цех, который занимается производством конденсаторов. Это довольно большое помещение, уставленное несколькими десятками больших столов, за которыми сидит около сотни заключённых. Каждый из них занят своим ручным трудом. Меня посадили за один из таких столов, дали в руки моток проволоки и объяснили, что я должен с ним делать. Очень скоро выяснилось, что около десятка сидящих за моим столом человек – люди среднего возраста (40–50 лет), все имеют очень малые срока – от шести месяцев до одного года – в основном за бытовые преступления, которые почти всегда были совершены по пьянке. Это были вполне доброжелательные, совсем не агрессивные люди. Поскольку работа эта не требовала никакого внимания, то они развлекали себя всякими пустыми разговорами, чтобы не заснуть. Неудивительно, что в этот день весь разговор за столом «крутился» вокруг моей личности. Среди прочего они мне сообщили, что этот цех делает 40 миллионов конденсаторов в месяц для одного заводов в Ленинграде.
В тот день я получил свой первый ликбез относительно жизни в зоне – как и что надо делать и чего делать ни в коем случае нельзя. Во время нашей беседы я обратил внимание на двух рослых парней, которые наблюдали за работающими заключёнными, прохаживаясь вдоль рабочих столов. Они, как и все остальные, были одеты в чёрные робы заключённых, но почему-то сами не работали. На вид им было лет 25–30, высокие, спортивные и очень наглые. Мои товарищи по несчастью мне объяснили, что эти сытые и довольные мордовороты – неформальные надзиратели за порядком в рабочей зоне лагеря, которым штатные надзиратели негласно передали свои полномочия. На лагерном жаргоне они именовались «смотрителями» и обычно были выходцами из «блатных» – самая высокая категория в лагерной иерархии. Оказывается, такая передача обязанностей устраивает абсолютно всех: у настоящих надзирателей меньше работы, а, значит, и проблем – они могут во время рабочего дня сидеть где-нибудь в укромном месте, покуривать и трепаться; заключённые, получившие право надзирать за другими заключёнными, довольны тем, что они обладают, хотя и неофициально, но властью над другими, при этом сами не работают, хотя ясно, что их работу выполняют как раз те, за которыми они надзирают; наконец, начальство лагеря очень заинтересовано в выполнении производственного плана, за что оно получает свои премии, а каким образом этот план будет выполнен их совершенно не волнует.
И тут необходимо отметить главное преимущество такого внутреннего устройства лагеря: как мне объяснили мои товарищи по рабочему столу, надо во что бы то ни стало выполнять производственную норму, в противном случае эти хулиганистого вида парни отведут тебя в туалет и там тебя так «отметелят», что ты надолго запомнишь этот день, если вообще не попадёшь в больницу. Такая структура власти внутри зоны обладает ещё одним преимуществом: если штатные надзиратели будут заниматься рукоприкладством по отношению к заключённым, то заключённые теоретически могут пожаловаться на них в любые вышестоящие инстанции и тем, включая и начальника колонии, могут грозить, хотя тоже лишь теоретически, но всё-таки неприятности. А вот когда рукоприкладством занимаются сами заключённые по отношению к другим заключённым, ситуация коренным образом меняется: теперь, если начальству не удаётся сохранить этот инцидент втайне, в этом крайнем случае оно легко пожертвует одним или двумя заключёнными, виновными в этом преступлении, но само при этом останется «чистеньким».
Мне также объяснили, что все восемь часов приходится трудиться, что называется, не покладая рук, чтобы выполнить дневную норму, но тут же успокоили, что как раз те самые две недели и даются для обучения необходимым навыкам. Как же всё устроено было гуманно – первые две недели я был освобождён от выполнения нормы, зато потом крутись как можешь. Помимо советов по работе мои доброхоты дали мне ещё один очень дельный бытовой совет:
– Если у тебя есть родственники в Ленинграде, то можешь написать им письмо с просьбой передать для тебя 25 рублей с подателем этого письма и 5 рублей ему за труды. Затем надо передать это письмо одному из вольнонаёмных мастеров этого цеха. Тогда в течение двух-трёх дней тебе доставят твои 25 рублей и жизнь твоя здесь будет тип-топ. Да и ещё учти, что лучше такое письмо передать с мастером из вечерней смены – он уходит из зоны в полночь, когда на проходной минимум надзирателей. Так надёжней.
В тот же вечер, вернувшись в барак, я сел писать длинное письмо, поскольку впервые после ареста оно будет доставлено родителям без лагерной цензуры. И, конечно, там я подробно описал схему передачи для меня денег. Здесь будет уместно напомнить ещё раз, что деньги с воли получать не разрешалось, а те, которые были со мной, уже отобраны и где-то хранятся до моего освобождения. Тратить же на лагерный ларёк разрешается только из заработанных на лагерном производстве денег, но всё равно не больше трёх рублей в месяц. А я в то время был жуткий сластёна и просто не мог есть ту пресную кашу, которую там давали и без сахара, и без масла.
Итак, я очень довольный, предвкушая получение денег, а также понимая, что таким путём я могу быть при деньгах весь этот год, и, таким образом, всё не так уж и плохо, я, спрятав письмо куда подальше, отошёл ко сну. Правда, я ещё не понимал каким образом и что именно я смогу на эти деньги приобретать в зоне. О том, что вообще-то у меня их могут банально отобрать как при очередном шмоне надзиратели, так и местные хулиганы, я просто не думал – сначала их надо заиметь, а уж потом думать, как их сохранить. В ту ночь я впервые после ареста спал очень хорошо.
Утром следующего дня, спрятав письмо куда подальше под одежду, я со всеми строем отправился в столовую на завтрак, а затем в цех на вчерашнее рабочее место. Сначала ничего примечательного не происходило, но после обеденного перерыва, меня вызывает к себе начальник цеха. Оказалось, что его «правая рука» – бухгалтер из заключённых через пару дней уходит на «химию». Слово «химия» в этом контексте означает вольное поселение на одном из предприятий химической промышленности.
В связи с этим начальник цеха в срочном порядке ознакомился с делами только что прибывших новичков и, таким образом, узнал, что по образованию я к.т.н. в области вычислительной техники. Теперь он, очень довольный своей неожиданной находкой, вызвал меня к себе для беседы, и чтобы предложить мне это вакантное место. Я сразу понял, что это предложение, от которого никто никогда не отказывается: во-первых, работа эта всё-таки не руками, а головой и требует грамотности; во-вторых, – не в цехе, где сидит сотня заключённых, включая двух надсмотрщиков из самих заключённых, а в кабинете начальника цеха. Прежде всего, начальник цеха поинтересовался нет ли у меня денежной задолженности по исполнительному листу в пользу пострадавших по моему судебному делу. Он тут же пояснил, что если такая задолженность имеется, то эта работа не для меня, т. к. зарплата на этой должности всего 60 рублей в месяц и, после всевозможных лагерных вычетов, с такой зарплатой нет никакой возможности выплачивать ещё деньги по исполнительному листу пострадавшим по моему делу лицу или организации. Он очень обрадовался, когда я сказал, что в моём деле я сам пострадавший, а других пострадавших нет и быть не могло.
После вводной беседы начальник цеха подзывает того самого бухгалтера, который отбывает на «химию» и знакомит его со мной. Тот представляется мне как Виталий Константинов. Теперь начальник просит Виталия показать мне его хозяйство и ввести меня в курс моих будущих обязанностей. Я еле сдерживал себя, чтобы не прыгать от восторга – как всё неожиданно хорошо повернулось! Я ведь всю сознательную жизнь относился к образованию с большим пиететом, а теперь получил ещё и подтверждение того, что образованный человек даже и в тюрьме имеет определённую ценность и потому не должен пропасть.
Виталий оказался молодым человеком на вид лет 28–30, очень коммуникабельным и, я бы даже сказал, не в меру болтливым. Он мгновенно вошёл в роль бывалого профессора, который наставлял первокурсника азам его будущей жизни как в общежитии, так и в аудиториях университета. Но, прежде всего, он поделился со мной своей радостью: его отпускают из зоны досиживать свой 4-годичный срок на вольное поселение – «химию» – в его случае это нефтеперерабатывающий завод в Киришах, небольшом городе Ленинградской области. Теперь он начал показывать мне своё хозяйство и оказалось, что, хотя его официальная должность бухгалтер цеха, но он ещё и завхоз цеха (за что ему тоже идёт зарплата), т. е. в его ведении находится спец одежда, рабочие инструменты, расходные материалы и пр. – в общем, он местный VIP person. Затем со словами «пойдём покажу тебе что-то интересное» он приводит меня в барак, находящийся за ещё одним рядом колючей проволоки с ограниченным доступом. Когда мы туда вошли, я увидел совсем небольшой цех, в котором за швейными машинками сидели человек двенадцать и шили рабочие рукавицы. Виталий шёпотом сказал мне на ухо, что все эти мужчины гомосексуалисты и именно за это и посажены в лагерь на один-два года. Я был просто в шоке: до этого я никогда не видел живого гея и, учитывая гомофобность тогдашнего советского общества, а также и уровень нашего общего сексуального образования, я думал, что они – геи – должны быть какими-то ненормальными, чуть ли не с рогами на голове. Короче, я был сильно удивлён, что моему взору предстали совершенно обычные люди, по виду ничем не отличающиеся от остальных. Виталий объяснил, что их содержат отдельно от всей зоны, чтобы остальные заключённые не могли их «обидеть». Оказалось, что в обязанности Виталия входило также доставка расходных материалов для их работы и получение от них готовой продукции.
Тем временем часы показывали около шести, а это время ужина, и я заторопился в столовую, чтобы не пропустить приём пищи. Но Виталий сказал, чтобы я ни в какую столовую не ходил, что еда там отвратная, а мы сейчас пойдём к нему в каморку и там поужинаем. У него и правда было отдельное от всех помещение, а еда, как на свободе, – копчёная колбаса, сыр, печенье, свежий белый хлеб, т. е. такая, что не у каждого и на воле была. Теперь он быстро приготовил чай, мы сели ужинать, продолжая интересную беседу, и я совсем не пожалел, что пропустил свой лагерный ужин. Больше того, за этим приятным ужином я так расслабился, что потерял контроль над временем и даже забыл, что нахожусь в лагере. А было уже около восьми вечера.
Вдруг посреди этой идиллии распахивается дверь и в каморку врываются два надзирателя с криками «вот он где гад» (они, конечно, употребляли более крепкие ругательства в мой адрес) бросаются ко мне. Оказывается, они меня разыскивают уже целый час по всей громадной территории лагеря, даже объявляли по местному громкоговорителю на весь лагерь, чтобы я явился в комендатуру. Кто-то из начальства даже предположил, что я совершил побег. Вот теперь эти разозлённые надзиратели хватают меня за шкирку и куда-то ведут, ни слова мне не говоря. Минут через десять они приводят меня к автозаку и вталкивают в него. Я пытаюсь протестовать – ведь у меня в бараке осталась сумка, в которой 1 кг сахара, смена белья, зубная щётка и прочие предметы первой необходимости. Естественно, что они плевать на меня хотели. Автозак трогается, и мы куда-то едем.
Теперь я пытаюсь прийти в себя и понять, что происходит и чем же я провинился. Вспоминаю разговор двух заключённых, который я подслушал два дня назад, когда меня везли в таком же автозаке в эту зону. Тогда один из них, более опытный заключённый, говорил другому, что, если тебя из зоны «дёрнут» обратно в «Кресты», – это будет означать только одно – тебя везут на раскрутку (имеется в виду добавка к сроку) либо по-твоему же делу, либо по какому-то другому. Ясно, что дело моё плохо. Вдруг я вспоминаю о письме к родителям, которое не успел передать мастеру цеха и ужас охватывает меня – там ведь прямым текстом написано о деньгах и также о том, что письмо будет доставлено, минуя лагерную цензуру. Уже за одно это легко дадут дополнительный срок! А в автозаке сейчас я нахожусь один – это значит, что его прислали из «Крестов» специально за мной. С большим трудом мне удаётся отвлечься от мысли, что нового ожидает меня в «Крестах», потому что теперь моё сознание полностью сосредоточено только на одном – как избавиться от письма? Теперь я ползаю по полу автозака в поисках какой-нибудь дырки или хотя бы щели, чтобы выбросить письмо – ведь по приезде в «Кресты» меня опять заставят раздеться до гола и будут «шмонать» всю мою одежду. Поиски мои ни к чему хорошему не привели – создатели автозака потрудились на славу, ни одной щели я не нашёл. Остаётся только разорвать письмо на мелкие кусочки и бросить их под лавку, на которой я сижу. Но надо быть очень наивным, чтобы полагать, что надзиратели не проверяют автозаковскую камеру после каждой перевозки заключённых. Так что это совсем не подходящий вариант.
Теперь уже мой мозг работает почти как вычислительная машина – перебирает один за другим все возможные варианты. И надо сказать совсем не напрасно. Вот какое решение приходит в мою голову: проверив содержимое всех своих карманов, я обнаружил кулёк с сахарным песком, который я всегда носил с собой в столовую, чтобы подсыпать в кашу. Но в этот раз я ведь ужин пропустил и песок остался не использованным. Тогда я беру два листа письма, делаю из них новый кулёк текстом внутрь, а чистой стороной наружу, затем пересыпаю песок в новый кулёк, а чистый лист от старого кулька сворачиваю и кладу в карман.
Вторая ходка в «Кресты» и «друг» Виталий
По приезде в «Кресты» во время шмона надзиратель открыл-таки мой новый кулёк и, убедившись, что там всего лишь сахарный песок, вернул его мне. Вот как-то так я отделался от очередной своей проблемы, правда, совсем не лёгким, а скорее большим испугом. После «шмона» уже известным маршрутом надзиратель ведёт меня сначала на склад за матрасом и подушкой, а затем в такую же, но другую камеру с другими постояльцами, но тоже на 3-м этаже.
Одна проблема осталась позади, но главная, не менее страшная, всё ещё со мной – почему я здесь в «Крестах» вторично и что ожидает меня дальше? В эту ночь я не мог заснуть даже на минуту – ужасные мысли терзали мой мозг: похоже, что наихудший сценарий начинает воплощаться в жизнь – они (КГБ) не собираются ограничиться одним годом моей жизни, а затевают какую-то новую игру со мной. Но что это за игра и как бы не попасться на их крючок во второй раз? Впрочем, если бы и не терзали меня эти страшные мысли, уснуть в такой камере всё равно не легко – шконка-то моя верхняя, а свет в камере не выключается никогда – вот и попробуйте заснуть, когда тебе в глаза светит лампочка.
Утром требую свидания с начальником тюрьмы, чтобы тот прояснил мне что происходит. Но ведут меня к нему только на следующий день. Он объясняет, что меня по ошибке отправили в лагерную зону «Горелово», там могут отбывать наказание только граждане СССР, а я таковым не являюсь. Ура, сработало моё заявление начальнику тюрьмы, хотя и с большим опозданием! Теперь мне надлежит пробыть здесь ещё 3–4 недели в ожидании этапа, на этот раз в лагерь для иностранцев. Заодно жалуюсь начальнику тюрьмы на действия охранников, которые «выдернули» меня из зоны, не позволив забрать из барака сумку с вещами первой необходимости. Он обещал разобраться. Думаю, читатель уже догадался, что он разбирается с моей жалобой до сих пор.
Теперь, по крайней мере, мне известна причина моего возвращения в «Кресты» и эта новость скорее хорошая, чем плохая! Но вот жить без смены белья, зубной щётки, сахарного песка и прочих житейских радостей – это тоже неприятность, хотя и несравненно меньшая. Это при том, что в душ там водят один раз в неделю и только на 15 минут! И вдруг, как по мановению волшебной палочки, дверь камеры распахивается и на её пороге появляется… кто бы вы думали? – всё тот же Виталий Константинов, с которым я расстался всего два дня назад. Я соскакиваю со своей верхней шконки и мы, как старые приятели, не видевшие друг друга целую вечность, обнимаемся. Он располагается на левой верхней шконке, прямо напротив моей. Она ведь тоже освободилась только сегодня утром – такое вот удивительное совпадение. Тогда, да и в следующие дни, у меня не возникло никаких мыслей по поводу того, что всё как-то слишком хорошо устраивается в моей тюремной судьбе.
Следующие несколько дней проходят в очень интересной беседе между мной и Виталием, а двое других сокамерников нам совсем не мешают. Он оказался на редкость хорошим рассказчиком, а историй он знал несметное количество и все они были так далеки от моего жизненного опыта, что я с большим интересом слушал их. Хорошо известно, что в тюрьме не принято расспрашивать заключённых о причинах, приведших их в тюрьму. Однако Виталий по собственной инициативе рассказал мне свою историю, а после этого я рассказал ему свою, абсолютно ничего не утаивая. Он с большим одобрением воспринял моё намерение покинуть СССР и добавил, что несколько его друзей уже сделали это. А теперь я хочу рассказать, что же поведал мне Виталий о своей жизни – это и правда стоит того.
Я не помню, какое у него было образование – это как-то не обсуждалось – но не сомневаюсь, что какое-то высшее образование у него было. Зато из его многочисленных рассказов я хорошо осведомлён о его профессии – называется она фарцовщик и для молодого читателя это необходимо объяснить.
Фарцо́вка – сленговое название запрещённой в СССР подпольной покупки/перепродажи (спекуляции) труднодоступных или недоступных рядовому советскому обывателю дефицитныхимпортных товаров. Подавляющим большинством предметами предложения и спроса фарцовки выступали одежда и аксессуары к ней. Также популярными были звуконосители (виниловые пластинки, аудиокассеты и бобины для магнитофонов), косметика, предметы быта, книги и т. д. Фарцовщиками были, в основном, молодые люди (студенты), а также лица, по роду своей деятельности имеющие возможность тесно общаться с иностранцами: гиды, переводчики, таксисты, проститутки и т. д. Подавляющим большинством покупателей на рынке сбыта товара, добытого фарцовщиками (в 50-х – 60-х годах) были т. н. «стиляги». Позже, в 70 – 80-х годах, все, кто имел деньги и желал оригинально одеться, приобрести импортный ширпотреб или технику, книги или импортные музыкальные записи, прибегали к услугам фарцовщиков.
Фундаментом для фарцовки были три обстоятельства жизни в СССР того времени: дефицит товаров, наличие большого числа иностранцев в городе и непропорциональный (можно сказать, взятый «с потолка») официальный обменный курс валюты – 0.64 рубля за 1 доллар, в то время как на чёрном рынке доллар в разное время стоил от 3 до 7 рублей СССР, но подобные обмены валют грозили тюрьмой и конфискацией имущества.
А экономическим базисом фарцовки в те годы являлись следующие три причины:
1) Наличие во второй половине XX века значительного спроса на качественные, красивые, редкие или оригинальные вещи и товары при тотальном их дефиците в СССР.
2) «Приоткрытый» в одном лишь направлении железный занавес – иностранные граждане получили возможность в качестве туристов посещать крупные города СССР.
3) Отсутствие уголовного наказания непосредственно за эту деятельность; однако задержать, обвинить и судить могли за валютные операции, часто сопутствующие фарцовке, а также за спекуляцию; кроме того, специально для борьбы с фарцовщиками была введена административная ответственность «за приставание к иностранцам».
Наибольшее распространение фарцовка получила в Москве, Ленинграде, портовых городах и туристических центрах СССР.
Теперь можно вернуться к личности самого Виталия. Он совсем не новичок в тюрьме – эта его ходка уже третья. Все три его судимости связаны с фарцовкой. По первой ходке он получил один год ИТК, по второй – два года, а по настоящей, третьей, – уже четыре года, из которых осталось отсидеть всего-то один год, который за хорошее поведение и отличную работу на производстве ему заменили на «химию». Вот он и прибыл в «Кресты», где будет дожидаться туда этапа. Слушая его рассказы, понимаешь, что он в тюрьме, как рыба в воде. Восхищению моему не было предела – было ясно, что человек этот не может пропасть нигде и ни при каких обстоятельствах. Рассказов было много, но больше всего мне запомнился лишь один из них:
В Гостином дворе у него была назначена встреча с иностранцем, который привёз ему дюжину модных джинсов. Расплатившись с иностранцем, он с пакетом джинсов выскочил на улицу, где его ждал приятель с машиной. Садясь в машину, он заметил, как два милиционера тоже прыгнули в милицейский УАЗик – сомнений не было, что за ним была установлена слежка. Теперь встал вопрос как оторваться от этой слежки? Они с приятелем стали ездить вокруг Гостиного двора, а в сотне метров от них ехал милицейский УАЗик, пытаясь их догнать и взять его с поличным, т. е. с целым пакетом джинсов. Так они сделали два круга и тогда Виталий понял, что оторваться от УАЗика им не удастся. На третьем круге, как только их машина повернула на Думскую улицу, т. е. на какое-то мгновение исчезла из поля зрения преследователей, она резко затормозила, и Виталий вместе со своим «уловом» выпрыгнул и скрылся в ближайшей подворотне, а машина продолжала делать круги вокруг Гостиного двора, пока не остановилась. В этот раз милиционеры были сильно обескуражены тем, как ловко их «надули». Но, как говорится, везение не может быть бесконечным – количество его ходок в тюрьму говорит само за себя.
В самый первый наш совместный день, когда Виталий узнал, что меня «выдернули» из ИТК «Горелово» без сумки с предметами первой необходимости и теперь я страдаю без сахарного песка, он тут же вытащил из кармана один рубль (как будто он не проходил шмон по прибытии в «Кресты»?), вызвал надзирателя, дал ему этот рубль и попросил принести из ларька сахарный песок на этот рубль. Конечно, этим поступком он, с одной стороны, заработал моё расположение, а с другой – продемонстрировал мне свои необычайные способности выживания в тюрьме. К своему стыду, должен признаться, что, когда надзиратель доставил для меня сахарный песок, сам этот факт не вызвал у меня никаких подозрений в отношении Виталия.
Лишь однажды меня сильно насторожило странное его предложение:
– Исаак, когда ты окажешься за рубежом, я бы хотел тебе пересылать валюту (как – это уже моё дело), а твоя обязанность будет заключаться в том, чтобы посылать мне эту валюту обратно переводом на мой счёт здесь за вычетом 10 %, которые будешь оставлять себе за труды.
Мне был непонятен смысл такой операции, и я решил, что за этим кроется какая-то «мышеловка» для меня. И вот сейчас своим вопросом я выведу его «на чистую воду»:
– Какой же тебе смысл гонять деньги туда – сюда, да ещё терять 10 %?
Своим ответом Виталий меня обезоружил, хотя и не до конца:
– Эх, какой же ты непонятливый: здесь моя валюта нелегальная и мне ею никак не воспользоваться, а когда ты пришлёшь мне её из-за границы денежным переводом, она превратится в легальную.
Конечно, логика в его ответе была очевидной, просто я не мог дойти до неё сам, поскольку был слишком далёк от занятий, которыми занимался Виталий. Вообще-то, применяя сегодняшнюю терминологию – это чистой воды отмывание нечестно (на тот момент) заработанных денег. Однако это с точки зрения России, но я-то буду с той стороны границы и, как я тогда посчитал, ничего нелегального он мне не предлагает. Но, самое главное, мне ещё надо дожить до того времени, а сейчас я просто промолчал на это его предложение. Меня больше занимал вопрос: а не подстава ли это?
И тогда я задаю ему следующий вопрос, на мой взгляд значительно более трудный, чтобы ответить на него, да так, чтобы полностью ликвидировать моё только что возникшее к нему подозрение:
– Виталий, ты меня знаешь без году неделя и уже готов доверять свои денежные средства. Выглядит это немного странно, если учесть, что, по твоим же словам, несколько твоих друзей уже уехало за границу.
Виталий в очередной раз удивил меня своим ответом, да так быстро, как будто он заранее знал все мои вопросы. Вот его ответ:
– Ты понимаешь, Исаак, я слишком хорошо знаю своих друзей – тех, которые уехали, – и именно поэтому не могу доверить им свои деньги. А вот тебя вижу насквозь и абсолютно уверен, что такие, как ты обманывать не способны.
Мне тогда показалось, что он с честью выкрутился из этой ситуации и моя подозрительность к нему начисто исчезла.
Вот так, за интересными рассказами Виталия, мы провели целых два дня, а на третий день открылась кормушка и надзиратель произнёс:
– Константинов через час будь готов на выход с вещами.
Это означало, что для него уже сегодня наступит свобода, хотя и в урезанном виде: на «химии» живут вместо бараков в общежитии, передвигаются и работают без охраны. Правда, два раза в неделю надо являться в местную комендатуру для подтверждения, что не сбежал. Зато в уикенд можно легко сесть на поезд и приехать в Ленинград. Ну и, конечно, никаких ограничений в использовании свободного от работы времени – посещении кинотеатров (если таковые имеются), магазинов и в использовании как заработанных, так и незаработанных денег.
Как только кормушка за надзирателем захлопнулась, Виталий начал собираться. Потом, немного подумав, передаёт мне из своей сумки запасные носки, трусы и зубную щётку, сказав, что себе он всё это легко купит, когда понадобится. Что называется мелочь, но мне такая забота была приятна. Затем Виталий диктует мне свой адрес и телефон его мамы с тем, чтобы я передал его координаты для связи моим родителям на случай, если у них появится какая-нибудь проблема – пусть непременно звонят или напишут и он обещает, что сделает для них всё, что будет в его силах. Теперь все мои подозрения в его адрес полностью исчезают.
Когда дверь камеры снова распахнулась, пришло время расставания и мы опять обнялись как старые друзья. Как только дверь за ним захлопнулась, я сел писать письмо своим родителям, в котором сообщил им, что вот есть такой замечательный человек по имени Виталий Константинов и что они могут к нему обращаться с любой проблемой и он им поможет. Письмо ушло обычным порядком через тюремную почту. Следующий раз мы встретились с Виталием, причём по его инициативе, уже через год, сразу после моего освобождения и возвращения в Ленинград. Но об этом читайте в соответствующем месте.