Исаак Борисович Гилютин
Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)
Интересные люди среди заключённых
Первый месяц – это был октябрь – я старался ни с кем не общаться, поскольку трудно было понять, кто здесь тебе друг, а кто – враг. Кроме того, я хорошо понимал, что в лагере должны быть стукачи, т. е. доносчики, и я также отдавал себе отчёт в том, что сам я таковых вряд ли сумею распознать. Но вот в середине ноября я узнаю, что в санитарной (сан) части лагеря работает и живёт миллионер немецкого происхождения из Швейцарии Вальтер Хефелин (Walter Haefelin), который прибыл в зону за полгода до меня со сроком заключения десять лет. Когда мне рассказали за что его посадили, я сразу вспомнил его уголовное дело, о котором совершенно случайно прочёл в передовице газеты «Известия», сидя в Публичной библиотеке во время подготовки к своему суду. Теперь я нашёл какой-то повод и пришёл в сан часть с намерением познакомиться. Он оказался очень приятным собеседником, к тому же плохо говорящим на русском языке и потому нам пришлось разговаривать на английском, что для меня было дополнительным стимулом к общению с ним. Итак, вот его история с его же слов:
В Швейцарии у него был свой завод по производству машин и оборудования для лесной и деревообрабатывающей промышленности. СССР намеревался купить у него большое количество аппаратов для резки веток со стволов деревьев до того, как эти деревья будут спилены, т. е. ещё в стоячем положении. Работал этот аппарат так: с помощью двух захватов оно зацеплялось на дереве в нижней его части. После включения он начинал двигаться вверх по дереву по винтовой траектории. Когда на его пути попадалась ветка, он останавливался и начинал её спиливать с помощью прикреплённой к нему пилы. Как только ветка была спилена, приспособление вновь начинало своё движение вверх. И так до тех пор, пока не будет спилена последняя ветка, после чего приспособление это возвращалось вниз по той же траектории, но в обратном направлении. Не правда ли, очень полезная машина, которая позволяла увеличить производительность труда при валке леса в несколько раз?
Когда Вальтер в первый раз приехал в Москву в Министерство лесной и деревообрабатывающей промышленности СССР для презентации этого приспособления, после всех официальных встреч ему удалось иметь приватную беседу с заместителем министра Юрием Сосновским. Естественный интерес Вальтера, как продавца, заключался в том, чтобы знать максимальную границу цены, выше которой сделка не состоится. По сути, это секретная для него информация, но если он будет ею владеть, – это принесёт ему сверх прибыли. Учитывая, что речь шла о многомиллионном заказе (в долларах, конечно), Вальтер, имея доступ к такой информации, мог дополнительно заработать несколько сотен тысяч долларов. За получение такой информации Вальтер предложил Сосновскому плату в 50,000 долларов, которые он готов положить на его имя в любой банк Европы. Советский чиновник принял его предложение, но выдвинул условие, чтобы эти деньги были в рублях (80,000) и к тому же доставлены ему в Москву. А вот какой способ доставки этих денег был предложен чиновником: когда Вальтер прилетит на переговоры в следующий раз, он должен привести половину этой суммы и до прохождения таможни в Шереметьевском аэропорту оставить их в сливном бачке с водой в одной из кабинок мужского туалета. Очевидно, что он знал, как потом достать их оттуда. В свой второй приезд Вальтер доставил пакет с 40,000 советских рублей и, как и требовалось, заложил их в указанный сливной бачок туалета. В этот его прилёт всё прошло без проблем, и министерский чиновник получил половину причитающейся ему суммы.
Но вот в третий прилёт Вальтера в Шереметьево произошёл сбой – в этот день мужской туалет был закрыт на ремонт, и Вальтер не смог ничего придумать, что же делать с пачкой денег в 40,000 рублей. Естественно, что с такими деньгами на таможне его и прихватили, а вслед за ним и зам министра. Затем был самый справедливый советский суд, который приговорил зам министра к расстрелу (за финансовое предательство), а Вальтера к 10 годам строгого режима (за дачу взятки советскому чиновнику, а также за ввоз и попытку ввоза советских денег в особо крупных размерах). Вот так он оказался в зоне для иностранцев.
Учитывая, что у него хорошее университетское (после Цюрихского университета) образование, на зоне его сделали помощником медбрата в сан части лагеря. И это несмотря на то, что русского языка он не знал совсем. Думаю, что такое хорошее к нему отношение на зоне было связано, во-первых, с обычным в СССР преклонением перед хорошо образованным иностранцем-миллионером из вожделенной Швейцарии; во-вторых, было известно, что у него в швейцарском правительстве были друзья, которые уже тогда ходатайствовали перед советским правительством за его освобождение любым путём – то ли путём его обмена, то ли путём помилования.
Сам медбрат лагеря появлялся в сан части не каждый день, а Вальтер находился там 24 часа за закрытыми дверями. Должность эта не безопасная, т. к. уголовники знают, что в сан части должны быть наркотические вещества и могут прибегнуть к угрозам или даже действиям ради их получения. Для особо любознательных мне удалось найти небольшую заметку о его уголовном деле в газете Нью-Йорк Таймс от 26 мая 1975 года:
После моего знакомства с Вальтером, моя жизнь в зоне стала немного легче, т. к… во-первых, в отношении него у меня не могло быть никаких сомнений в его порядочности и искренности – я ведь читал статью о его уголовном деле в газете «Известия» полгода назад; во-вторых, он, будучи бизнесменом-миллионером и западным человеком, несомненно разбирался в людях лучше меня; наконец, в третьих, за полгода в зоне он уже освоился и понимал кто есть кто в этом коварном мире. По крайней мере, теперь я мог прийти к нему за советом, если мне таковой понадобится в трудной ситуации. А также немаловажно для меня, что с Вальтером я мог совершенствовать свой английский язык. Одно было плохо, что Вальтер почти не выходил на улицу, а у себя в сан части боялся принимать гостей, чтобы не получить за это выговор от начальства. Ко мне и моей истории попадания в зону он отнёсся с большим пониманием и сочувствием, т. к… будучи высоко образованным человеком, неплохо разбирался в том, что происходит в Советском Союзе. Сам же он был уверен, что не просидит все десять лет в лагере, а будет обменён на одного из многочисленных советских шпионов, пойманных в странах запада.
Другим интересным человеком оказался старичок пенсионного возраста, который жил в бараке усиленного режима. Разговаривать мне с ним удалось всего пару раз, т. к. он в свои 60+ лет выглядел очень больным человеком и, очевидно, его вскоре отправили на больничку. Имени его я не запомнил (поэтому назовём его Юрием Николаевичем), но биография у него была настолько необычной, что я не мог её не запомнить: он был членом Народно-Трудового Союза Российских Солидаристов (НТС) – политической националистической организацией русской эмиграции. В то время о ней в СССР было мало что известно, кроме того, что официально она называлась антисоветской черносотенной организацией. Она ставила своей целью борьбу за свержение коммунистического строя на исторической Родине. Во время «холодной войны» она засылала на территорию СССР разными путями своих членов для работы среди советских людей. Большинство из этих засланных были либо убиты во время перехода границы, либо пойманы КГБ и отправлены в ГУЛАГ. Но некоторым всё же удалось перейти границу СССР и там прижиться. Вот одним из таких и был Юрий Николаевич. По его словам, он перешёл границу СССР в 1949 году и целых 25 (!) лет ему удавалось скрываться от КГБ. Все эти годы он никогда не задерживался подолгу на одном месте, чаще всего находил убежище у священно служителей или просто у глубоко верующих людей. Естественно, что он в течение этих 25 лет никогда не работал, да и паспорта у него не было. Именно потому, что он всё время путешествовал, в пути ему часто попадались интересные собеседники, но и сам он был прекрасным рассказчиком. Внешне он производил впечатление стоика – он очень спокойно воспринимал тот факт, что угодил-таки в лапы КГБ, для него этот факт совсем не означал катастрофу, как это было, например, со мной. Всем своим поведением он демонстрировал, как будто все эти 25 лет он знал и готовился к этому и вот оно, наконец, и пришло – всё как бы совершенно закономерно. Он и от своих судей не скрывал, что все эти 25 лет не покладая рук склонял советских людей к борьбе с советской властью. Вообще, в этом пожилом и очень больном человеке угадывалась такая сила духа и своей правоты, что хотелось быть хоть немного похожим на него.
От него-то я впервые услышал о проблемах, которые имели место у Валентины Терешковой во время её широко разрекламированного космического полёта в июне 1963 года. В то время эти проблемы были наглухо засекречены, а нам, советским людям, было озвучено лишь то, что её полёт – это триумф всего человечества. Выяснилось, что Юрий Николаевич, часто передвигаясь по стране, однажды оказался в одном купе поезда с одним из главных конструкторов, принимавших участие в подготовке этого полёта. Вот от него-то за рюмкой водки он и услышал подробности, которые в то время нигде не публиковались и на много лет вперёд были засекречены. А теперь Юрий Николаевич рассказал мне, что Терешкову во время её нашумевшего полёта непрерывно тошнило и рвало. После того, как она катапультировалась из капсулы и приземлилась на парашюте, она была почти в бессознательном состоянии и медикам, прежде всего, пришлось её тщательно отмывать.
Ещё одним интересным персонажем был Мигуэль Родригес, который в нашей зоне работал парикмахером. Из рассказов аборигенов лагеря я уже знал, что он почти всю свою взрослую жизнь провёл в этом лагере. Это его третья ходка, а суммарно он уже просидел 20 лет и сидеть ему ещё пять лет. В общем, для него эта зона как дом родной. Все его ходки были либо за разбой, либо за грабёж. И, конечно, сидел он на строгом режиме. Надо сказать, что его очень многие, даже из уголовников, побаивались. За первые четыре месяца я, естественно, ни словом с ним не обмолвился – приходил раз в месяц для стрижки волос наголо и раз в неделю для бритья лица. К безопасным бритвам для бритья в зоне особое отношение: лезвие – это холодное оружие и потому Мигуэлю выдавали под расписку определённое их количество, за которое он отвечал «своей головой» и также по счёту возвращал использованные. Совершенно естественно, что каждый желал бриться новой бритвой, но также понятно, что новая бритва доставалась лишь его близким друзьям, а всякой шушере – таким как я – доставалось лезвие, уже использованное 5–10 раз и, к тому же, бог знает кем. Естественно, что никаких обеззараживающих средств для дезинфекции лезвий там не использовалось. Понятно, что бриться надо было в самой парикмахерской под его наблюдением. Должность парикмахера, как и библиотекаря, считалась привилегированной, но из-за присутствия там холодного оружия в виде лезвий, эту должность мог занимать только кто-то из блатных – это высшая каста в тюремной иерархии – только такой зека может гарантировать сохранность и нераспространение лезвий на территории лагеря. Я даже не исключаю, что он был «вором в законе», а выше этого звания в тюрьме ничего нет.
Месяца через четыре после моего прибытия в лагерь, когда, как я полагаю, моё поведение за это время не было ничем запятнано с точки зрения тюремной этики, Мигуэль сам заговорил со мной, что безусловно означало определённую степень появившегося доверия. Вот тогда он мне и рассказал свою историю:
Он попал в СССР в 1937 году в возрасте восьми лет среди 3,500 детей испанских республиканцев, вывезенных из Испании с целью спасти их от военных действий во время Гражданской войны. В другие страны Европы было вывезено ещё 31,000 испанских детей. Если в большинстве стран, приютивших у себя малолетних испанских эмигрантов, дети в основном распределялись по семьям, то в Советском Союзе были созданы специальные детские дома-интернаты, в которых дети жили и учились. После окончания Гражданской войны в Испании в 1939 г. все другие страны вернули испанских детей на родину, но не СССР. Советское руководство заявило, что «не отдаст детей в руки хищного франкистского режима». Права выбора у испанцев не было, им отказали в возможности выехать из СССР, объяснив это тем, что на родине их ждут репрессии со стороны правящего режима генерала Франко. В том же году многие испанские учителя, которые прибыли в СССР вместе с детьми, были объявлены социально опасными, обвинены в троцкизме и арестованы. Но с самими детьми в первые три года всё было не так уж и плохо. Однако с началом Великой Отечественной Войны их эвакуировали в Среднюю Азию, где им пришлось пережить все тяготы наравне с советскими детьми. А повзрослев и выйдя из детских домов, без связи с людьми, испанская молодёжь становилась беспризорной и многие из них встали на путь воровства и разбоя. Вот по сути дела это и была история самого Мигуэля. Если хотите знать более подробно о судьбе испанских детей, воспользуйтесь вот этой ссылкой:
https://antisovetsky.livejournal.com/78436.html
Из того, что и как он рассказывал, я сделал вывод, что он скорее всего не сумел получить хорошего образования, но, несмотря на это, всё, что он говорил и как говорил, выдавало в нём умного и думающего человека. И это несмотря на то, что практически вся его взрослая жизнь прошла в этой зоне. Естественно, что он попросил меня рассказать в деталях историю моего попадания в лагерь, а мне скрывать было нечего. Он с интересом выслушал меня, а затем не скрывал своей зависти к тому, что у меня хотя и не сто процентная, но всё-таки имеется серьёзная вероятность навсегда покинуть СССР. Мало того, что я узнал от него много интересного, о чём не подозревал раньше, так с этого дня и уже до конца моего срока я всегда получал новое, ещё не распакованное, лезвие для бритья. И случилось это после того, как он услышал мою историю попадания в лагерь.
А ещё меня удивило обилие греков на двух наших режимах – усиленном и строгом. Сначала для меня это было загадкой, но потом из бесед с отдельными из них я узнал кое-какие подробности о ещё одном злодеянии Сталина, которое тоже длительное время властям удавалось сохранять в секрете – о широко масштабной депортации греков преимущественно из Крыма, Краснодарского края и Абхазии в 1949 году. Тогда под надуманным предлогом о шпионаже в пользу западных разведок было принудительно депортировано в Казахстан, Узбекистан, на Урал и в Сибирь 60 тысяч греков. Вот теперь некоторые из них оказались в нашей зоне. Они пронесли через всю свою жизнь ненависть к советской власти. С их слов следовало, что в Казахстане они жили без паспортов, а значит и без возможности когда-нибудь вернуться в свои прежние края. Их не отпускали в Грецию, но также и не давали советского гражданства. По этой причине им было трудно получить высшее образование. В общем, такое униженное положение толкало многих из них на путь преступлений. Вот почему в этой зоне их было больше, чем любой другой национальности, не считая китайской. Если кто-нибудь захочет прочитать подробнее о трагедии греков на территории СССР, то вот две сноски на эту тему:
http://apsnyteka.org/118-djucha.html
https://antisovetskie.livejournal.com/495051.html
О китайцах я уже высказался – почти все они были на моём, общем, режиме и назвать их преступниками язык не поворачивается. Они бежали от настоящего террора в их стране, надеясь на лучшую жизнь в СССР. Ну им и обеспечили эту «лучшую» жизнь в нашей зоне.
Неоднократные попытки моей вербовки
Первый раз это случилось в конце ноября, когда я впервые получил письмо от Тани. К этому времени прошло уже два месяца, как я отправил ей своё первое письмо с адресом колонии. Получается так, что наши письма в один конец шли по месяцу – прямо как в ХIХ веке. Естественно, что письмо её было абсолютно «беззубым» – она, конечно, понимала, сколько чужих глаз его прочитает, пока оно дойдёт до меня. Так вот, через пару дней после того, как замполит вручил мне это письмо, в библиотеку входит молодой человек лет тридцати в гражданской одежде и вежливо так со мной здоровается:
– Здравствуйте, Исаак Борисович, как поживаете?
– Спасибо, ничего – в той же тональности отвечаю я, уже подозревая с кем имею дело, поскольку на эту территорию никто не может проникнуть, кроме сотрудников КГБ. Да и кто ещё может захотеть оказать мне такую честь – приехать из Саранска за 200 км отсюда только для того, чтобы поговорить со мной?
– А как поживает ваша жена?
Вот тут я решил, что пора показать, что со мной им ничего не светит, а то, чем дольше будет проходить беседа, тем труднее будет от них отделаться. И я отвечаю:
– А зачем вы задаёте мне этот глупый вопрос – ведь вы прочли моё письмо даже раньше, чем я и, значит, уже в курсе всех её событий. Ничего нового я вам сообщить не смогу.
Теперь, поняв, что на контакт я не иду, он, задав ещё пару таких же пустых вопросов, удалился. Его визит я интерпретировал таким образом: КГБ послало ко мне не самого серьёзного из своих сотрудников так, на всякий случай, – а вдруг я пойду на контакт или удастся увидеть во мне какую-либо слабину, за которую можно потянуть и меня возможно будет использовать в их целях? Как хорошо, что пятью годами раньше мне посчастливилось прочитать знаменитую книгу А. И. Солженицына «В круге первом», из которой я понял, что, общаясь с сотрудниками КГБ, ни в коем случае нельзя показывать даже намёка на свою слабость, пресекать на корню все их попытки вербовки. Тогда они скорее оставят меня в покое. Тем не менее, тот же сотрудник появился через пару месяцев ещё раз. Очевидно, его начальство подсказало несколько другой подход ко мне. Вот как проходил наш разговор на этот раз: после обычного приветствия и нескольких дежурных вопросов и таких же дежурных моих ответов, он, наконец, озвучивает главную причину своего визита:
– Исаак Борисович, вы ведь умный и высоко образованный человек и должны понимать, что у вас практически нет шансов увидеться со своей семьёй.
– Что вы хотите этим сказать? – делаю вид, что не понимаю, о чём это он говорит.
– Ну, как что? Неужели вы не понимаете, что к нам легко попасть, но от нас трудно уйти? Если будет надо, мы добавим вам срок.
– Я не понимаю, о чем вы говорите. Ведь мы с вами находимся в СССР – самой справедливой стране мира, где законы и Конституция страны гарантируют всем её жителям беспристрастное отношение. Это же относится и к заключённым. И потому, когда мой судебный срок закончится, я не сомневаюсь, что буду освобождён, – отвечаю я, изображая из себя полного дурака.
– Нет, – говорит он мне, – как вы не можете понять, что теперь, побывав в этой зоне, вы слишком многое увидели и узнали такого, чего мы не можем позволить, чтобы заграница об этом узнала.
– Вот уж совсем смешно, – отвечаю я, – здесь зона для иностранцев, они все по истечении своего срока возвращаются в свои страны, а это минимум дюжина европейских и азиатских стран, а вы тут мне пытаетесь объяснить, что меня нельзя выпускать из зоны, потому что нельзя выпускать из страны. Разве вам не кажется нелогичным ваше утверждение?
– Нет, совсем не кажется. Я вижу, что вы не понимаете разницы между всеми этими иностранцами и вами: все они едва объясняются по-русски и большинство из них не очень образованы, а вы, будучи кандидатом наук и высоко образованным человеком, всё лице зреете и понимаете, что здесь происходит, куда больше них. Мы же совсем не заинтересованы, чтобы заграница узнала подробности об этой зоне.
На этом наша беседа закончилась, но подобная имела место ещё раз через два месяца – они не оставляли попыток завербовать меня для своих целей путём запугивания.
А после получения первого Таниного письма я мысленно умолял её не присылать мне сюда ни одной фотографии её самой или Женьки. Моё сознание воспринимало бы их фото так, как будто это они живьём находятся со мной рядом в этой дикой клоаке, а как раз это мне было бы совершенно невыносимо сознавать. Написать Тане о том, чтобы она не вздумала присылать мне их фото, я тоже не мог – она могла неправильно истолковать эту мою просьбу. Вот так я и мучился с этой мыслью до конца своих лагерных дней и мысленно благодарил Таню, что она этого так и не сделала.