Исаак Борисович Гилютин
Жизнь и страх в «Крестах» и льдах (и кое-что ещё)
Жажда отмщения Рифам
Теперь, что касается моего самого близкого друга Лёвы Шахмундеса. Он к этому времени обосновался в Канаде, город Торонто, и уже вполне успешно там работал. Должен признаться, я не узнал своего ближайшего друга, с которым, можно смело сказать, мы «съели не один пуд соли» в СССР. В первый же мой день в Нью Йорке я ему позвонил, уверенный, что он прилетит к нам в ближайший уикенд, чтобы увидеть собственными глазами, что сделали со мной тюрьма и лагерь, а также обсудить всё произошедшее за последние два года, которые мы не виделись, а также и то, какие у нас есть пути для наказания его новых, так называемых, друзей Рифов. К моему удивлению, Лёва сообщил мне, что прилететь скоро он не сможет, т. к. ближайшие недели будет занят подготовкой налоговой декларации. В то время я ещё понятия не имел, что это значит и сколько такая декларация может занимать времени у кандидата физ. – мат наук. Но позже я узнал, что срок подачи налоговой декларации в Канаде 30 апреля, а прибыл-то я в Нью-Йорк 7 января!? Такое отношение к нашей встрече со стороны Лёвы меня, конечно, немало удивило, если не сказать, насторожило. К этому времени я уже был наслышан о том, что эмиграция – явление настолько стрессовое, что часто изменяет людей, а иногда даже «ломает» их. Однако в тот момент я уговорил себя тем, что просто чего-то ещё не понимаю в этой новой жизни. А пока что Лёва предложил использовать для нашей связи обычную почту.
Но окончательно Лёва «добил» меня следующим эпизодом. Прежде, чем начну рассказывать об этом эпизоде, хочу попросить прощение у своего читателя за мелочность, о которой здесь пойдёт речь. Когда я готовился к отлёту из Ленинграда второй раз, Лёва попросил меня отдать все оставшиеся у меня деньги, а было это 1,000 рублей (те, что остались от «добровольных взносов милейшей» Мины Яковлевны), его маме и добавил, что он вернёт их мне в Америке. Я понял это так, что он таким образом заботится обо мне: ведь наличие $1,000 в первые дни моего появления в Нью-Йорке немного облегчит мою жизнь. А вот что произошло на самом деле: Лёва сообщил мне по телефону, что здесь в Америке среди иммигрантов рубли обмениваются на доллары в пропорции 3:1, т. е. он должен мне не $1,000, а всего то $333. Но из этих $333 он вычитает $200, которые он любезно оставил Тане при отъезде из Рима, чтобы ей было спокойнее в случае каких-либо неожиданных проблем, и, таким образом, он пришлёт мне чек на оставшиеся $133. Вот так Лёва легко превратил мои 1,000 рублей, которые в Ленинграде были моей полугодовой зарплатой старшего научного сотрудника, в мизерную для США сумму $133. Конечно, если бы он заранее объяснил мне такую раскладку, я бы оставил эти деньги своим родителям – там это большие деньги, а здесь – он превратил их в фуфло. Так получается, что в этой истории Лёва проявил свою заботу о своей маме, а вовсе не о Тане с Женей или обо мне.
Что же касается $200, которые добрая душа Лёва оставил Тане, улетая из Рима, то из его писем к Игорю Рифу мне стало известно, что он неоднократно требовал от Игоря возместить их, и тот в своих письмах также неоднократно подтверждал, что непременно вернёт их ему. Вот выдержка из ответа Игоря на письмо Лёвы, в котором он пристыдил Игоря, подозревая, что тот не чувствует никакой ответственности за произошедшее (письмо Игоря написано в декабре 1975 года, когда я благополучно отбывал свой срок в Мордовском лагере):
«… Во-первых, от помощи я не отказывался и не отказываюсь и все деньги, которые ты потратил, тебе будут возмещены. Большое тебе спасибо за участие в этом деле. В настоящий момент до поступления на работу не имею возможности послать тебе чек, поскольку мы въехали два месяца назад в пустую квартиру и потратились до копейки. Не отказываюсь также помогать и в дальнейшем.»
Это было на первой странице письма, а на третьей странице снова читаю:
«… Ещё раз повторяю, что от помощи не отказываюсь и ты напрасно написал такое разгромное большое письмо.»
Мне неизвестно, вернул ли Игорь эти деньги Лёве, но с меня их Лёва точно получил. Вообще, когда я услышал от Лёвы весь этот расчёт по телефону, я потерял дар речи и тогда не нашёл ничего лучшего, чем просто повесить трубку. И сразу сел писать ему письмо, в котором в самых резких тонах задал ему лишь один вопрос: «как ты мог опуститься до таких мелочей после всего того, что испытали я и моя семья с твоей личной подачи? Ведь всё, что произошло со мной и моей семьёй за прошедшие почти два года, – это результат твоей просьбы, моего лучшего и ближайшего на то время друга, которую я «бросился» исполнять не задумываясь – хорошо понимаю, что этот факт совсем не делает мне чести! Неужели непонятно, что я делал это вовсе не для твоих новых друзей, которых я в глаза не видел и, надеюсь, никогда не увижу, а только для тебя!». Спустя неделю после того, как я получил его чек на $133, я получил его ответ на моё такое резкое письмо. В нём он давал мне понять, что сожалеет о содеянном и ссылается на то, что, видите ли, его «чёрт попутал». Однако вслед за таким странным извинением другого чека от него не последовало.
Следует отметить, что в своих расчётах Лёва проявил «ну очень высокую мораль»: он ведь не стал высчитывать с меня 40 рублей за олимпийский костюм, который его мама послала для него и который был успешно конфискован судебными приставами согласно моему приговору. А ведь мог!
После этого эпизода я обратился к Лёве лишь с одной просьбой – прислать мне всю его переписку с Рифами, т. к. она мне нужна для подготовки к суду над ними. Через пару недель я получил от него бандероль со всей этой перепиской, которая сейчас мне очень помогла в написании этой главы. В сопроводительном письме к этой переписке Лёва умудрился написать мне, чтобы в тяжбе с Рифами я совсем не рассчитывал на него, а только на самого себя. После всего, о чём я здесь написал, я решил с Лёвой больше не общаться. Конечно, это было очень горько сразу по нескольким причинам: во-первых, и это главное, потерять самого близкого на тот момент друга; во-вторых, в момент, когда он больше всего был нужен; наконец, в-третьих, сознавать, что все мои и наши страдания последних 1,5 лет были результатом его просьбы и, как следствие, из-за этого мы не попали в Канаду, куда первоначально стремились. Этот удар от Лёвы был очень сильным. Недаром говорят, что самые сильные удары мы получаем от самых близких людей. Однако должен признаться, что я не сдержал своё слово и через пять лет, будучи в командировке в Торонто, я с ним встретился, о чём будет изложено в месте, соответствующем хронологии.
Теперь, когда наш быт более не менее был налажен и вся Лёвина переписка оказалась в моих руках, пора было подумать об отмщении Рифам за их подлое во всех отношениях поведение. После того, как я узнал от Тани, что они ни разу её не навестили, даже не позвонили и ни одного письма она от них тоже не получила, моя злость на них увеличилась в квадрате. Было просто непреодолимое желание не поквитаться, нет – они ведь точно не хотели, чтобы так всё обернулось со мной, – но очень хотелось этих гадов хоть как-то наказать, во-первых, за их беспечность по отношению ко мне, выразившуюся в том, что находясь в Риме, они написали в письме своей мамаше моё полное имя и адрес и, не ограничиваясь этим, продиктовали ей эту же информацию по телефону. Именно этой старательной работой они выдали меня с головой КГБ. Во-вторых, за такое бездушное отношение к Тане и Жене уже после того, как трагедия произошла. Они оказывается не чувствовали за собой никакой моральной ответственности или угрызений совести! Ну просто моральные уроды! Вот прямо сейчас я читаю одно из писем Игоря Рифа, адресованное Лёве Шахмундесу 27 июня 1975 года, когда они оба ещё толком не знали, что же произошло со мной, но уже точно знали, что ничего хорошего. К моменту написания этого письма Игорь со своей семьёй уже обосновался в американском штате Нью-Джерси. И вот выдержка из этого письма:
«… Штат здесь действительно богатый – платят больше значительно, чем в Нью-Йорке. Нам на троих дают $127 в неделю помимо оплаты квартиры (она стоит $280 в месяц). Подкинули на одежду и должны ещё дать на мебель $1,000…»
Напоминаю, что это было написано за полтора года до моего появления в США, когда они оба, Игорь и его жена, ещё не работали. Как видите, они даже тогда не бедствовали, ну а когда уже стали работать… Теперь читатель легко может себе представить, какие чувства к этим ублюдкам обуревали мною после всего произошедшего? Прежде всего, я обратился всё в ту же НАЯНУ, которая имела в штате своих адвокатов, с просьбой помочь мне наказать ублюдков и заодно обеспечить публичность произошедшего. Мне было понятно, что в США за их деяние в тюрьму не сажают (а жаль!), зато наказывают материально. Поэтому я сообщил НАЯНЕ, что мне лично от этих ублюдков ничего не надо, а всю денежную сумму, на которую удастся их наказать, я готов пожертвовать самой НАЯНЕ. Из общения с сотрудниками НАЯНЫ очень скоро я понял, что они совсем не заинтересованы в огласке этого процесса, т. к. тень его упадёт на всех иммигрантов из СССР, показывая, что среди них, в том числе, есть и моральные уроды. НАЯНЕ это было совсем ни к чему. Поэтому я обратился в адвокатскую контору на стороне и там тоже сказал, что моя цель вовсе не деньги, а лишь наказание гадов и потому всё, что они отсудят от них, могут забрать себе.
В результате эта контора взялась за дело и довольно быстро написала и отослала моим обидчикам письмо, а мне его копию следующего содержания:
https://www.dropbox.com/s/u2qrnfcta987vco/Case%20vs.%20Rif.jpg?dl=0
Мне горько признаться, что эта затея не имела продолжения – я так закрутился со своими текущими проблемами, которых было выше крыши, что перестал следить за ней и думаю, что адвокатская контора, почувствовав мою пассивность, тоже спустила её на тормозах. Эта книга отчасти задумана ещё и потому, что, как говорится, «родина должна знать своих героев» и что лучше поздно, чем никогда.
Ещё один неординарный человек на моём пути – Женя Островский
Когда я понял, что сама НАЯНА не заинтересована участвовать в моём судебном процессе против Рифов, я обратился к ней с просьбой, хотя бы, помочь мне в переводе имеющихся у меня документов на английский язык в порядке подготовки к суду. И объяснил, что у меня просто нет денег на оплату этих переводов. Тогда в НАЯНЕ мне дали телефон Жени Островского, профессионального переводчика, и заверили, что с иммигрантов он деньги за работу не берёт. Ещё мне было сказано, что он выпускник Московского Института Иностранных Языков, который эмигрировал из Москвы за два года до моего появления в Нью-Йорке. Оказалось, что он живёт буквально в двух кварталах от моего дома, что вообще-то не было большим удивлением, т. к. в то время в Квинсе селились преимущественно выходцы из Москвы и Ленинграда в то время, как выходцы из Украины и, в частности, из Одессы селились в Бруклине, в районе Брайтон Бич. Женя сразу же пригласил меня зайти к нему домой. Когда я позвонил в его квартиру, мне открыла его жена и пригласила пройти в гостиную. Пока мы дожидались появления Жени, она всё более пристально всматривалась в моё лицо, а затем обратилась ко мне со словами:
– Что-то мне ваше лицо очень знакомо. Скажите, пожалуйста, как вас звать и как ваша фамилия?
Я назвался. Теперь она произносит:
– Ну, конечно, я вас знаю.
И теперь выясняется следующая история. Нэля является дальней родственницей Миши, мужа моей сестры, которую тоже зовут Нэля и о которой я упоминал в 1-й и 2-й части книги. Там же было написано, что после начала моей работы в «Электроприборе» с 1962 года и до получения собственной квартиры в 1972 году я жил в одной квартире вместе с семьёй моей сестры. Новоявленная Нэля училась в Ленинградском Педагогическом институте им. Герцена на факультете иностранных языков, жила в институтском общежитии и, по её словам, часто бывала в гостях у Нэли с Мишей. Мы с ней никогда не встречались, несмотря на то что я жил в одной с ними квартире. Ну это и не удивительно: она приезжала к ним в гости на выходные, т. е. в дни, в которые я всегда отсутствовал – зимой, катаясь на лыжах, а весной и осенью проводя время на скалах. Очевидно, она была наслышана о моём существовании от Нэли и Миши. Теперь она мне рассказывает, что в то время её познакомили с моим братом Аркадием на предмет возможной женитьбы – какая девушка не хочет остаться в Ленинграде после окончания института? Очень скоро выяснилось, что задуманное не получилось. Но похоже, что Нэля человек очень везучий, к ней, можно сказать, хорошо подходит пословица «нет худа без добра». Уже после того, как Нэля рассталась с моим братом, она была послана на языковую стажировку на какой-то всемирный конгресс, который проходил в Ленинграде. Там она познакомилась с Женей Островским, который был лет на 10 её старше и работал на этом конгрессе синхронным переводчиком с английского языка. Завязалась дружба, а после окончания института она уехала к Жене в Москву и там они поженились. Можно только порадоваться за Нэлю – Женя Островский был просто «принцем на белом коне» по сравнению с моим братом Аркадием.
Вот таким образом стало ясно, что мы с Нэлей, хотя и невероятно далёкие, но всё-таки родственники. Женя в тот же день сделал для меня переводы всех документов, а в качестве дополнительного бонуса я имел возможность познакомиться с ним, как я сразу понял, совсем не ординарным человеком. В то время Женя работал журналистом в широко известной в иммигрантских кругах того времени газете «Новое Русское Слово». В общем, с того дня мы поддерживали отношения, хотя не так часто, как того бы мне хотелось. Хорошо помню, что в моё следующее посещение их дома, когда я зашёл забрать Женину работу, а он уже ознакомился через бумаги с моей историей, он спросил меня, не хотел бы я быть проинтервьюирован для газеты «Новое Русское Слово», в которой он работал. Я отказался, поскольку считал, что такая дешёвая популярность мне совсем не нужна. Лет через семь Женя перешёл работать на радиостанцию «Голос Америки» в Вашингтоне. И я даже навестил их в 1991 году вместе с Кристиной. Мы провели там замечательный уикенд и помимо Капитолия и пары музеев, Женя ещё провёл для нас экскурсию по радиостанции «Голос Америки». Я не мог поверить, что хожу по коридорам той, самой, что ни на есть, настоящей радиостанции, передачами которой мы заслушивались в 60-е и 70-е годы прошлого века, пытаясь через сильное глушение узнать последние новости о событиях, происходящих в нашей же стране. Мне посчастливилось навестить их семью ещё раз в 2014 году уже в городе Йорктаун, штат Вирджиния, куда Нэля и Женя переехали вслед за семьёй их дочери Софьи. И я просто счастлив, что мне удалось тогда видеть Женю на пенсии и в полном здравии. Уже через год его не стало.
Сегодня уже можно сказать, что Женя выступал и в газете «Новое Русское Слово», и на радиостанции «Голос Америки» не под своим именем, а под псевдонимом Виктор Вольский. Так он считал, что предохраняет своих родственников, оставшихся в Москве от возможных неприятностей. Поскольку я уже представил вам Женю Островского, как совсем неординарного человека, с которым мне посчастливилось быть знакомым, то настоятельно рекомендую вам познакомиться, хотя бы через это интервью, которое он дал незадолго до своей смерти:
Понимаю, что будут среди моих читателей те, кто пожалеет своё время на просмотр этого интервью. Поэтому приведу из этого интервью лишь одно Женино утверждение о трудностях иммиграции того времени в США:
«А доминирующее впечатление в первые дни в Новом Свете – ощущение своей полной беспомощности, словно заново родился. И это при том, что у меня не было проблем с языком, я прочитал массу книг об Америке и считал себя большим докой по американской части. Все оказалось химерой, так называемый культурный шок поразил меня по полной программе, хотя другим, не знавшим языка, конечно, пришлось намного тяжелее.»
А вот какой некролог в день его смерти написал в журнал-газете «Мастерская» его главный редактор Евгений Беркович:
«Женя Островский был глубоко порядочным, сердечным, доброжелательным человеком, умным собеседником, верным другом. Был энциклопедически образован. Он обогатил нашу жизнь, помог нам лучше в ней ориентироваться, не верить лживым политиканам, не следовать их звонким, но фальшивым посулам.
Многие помнят его и по передачам радиостанции «Голос Америки» с 1980-х и до начала 2000-х годов, где он под тем же псевдонимом вёл программу «Наука в США» и беседы на политические темы. Женя выступал и по русскоязычному американскому радио, печатался в таких изданиях, как «Панорама», «Вестник» и других. Его материалы часто печатали другие сайты.
Публиковался также и на английском языке (которым владел свободно, будучи профессиональным переводчиком-синхронистом), например, на сайте American Thinker.
Его блестящие, вдумчивые, остроумные, нередко остросатирические статьи, написанные с консервативных позиций, очень помогали в первую очередь иммигрантам из России, желающим разобраться в непростых реалиях американского общества и политики. Главную свою задачу он видел в разгребании огромных куч лжи, нагромождаемых левой пропагандой и мешающих отыскать правду. Он сам лучше всех сказал об этом в своём блоге «От автора: зачем я пишу»:
«Прогрессивное» мировоззрение во всех своих ипостасях стоит на фундаменте тотальной лжи и, словно ядовитый ночной цветок, распускается только во тьме дезинформации. Свет истины для него смертелен. Разоблачать ложь и лицемерие в меру моих скромных возможностей – в этом я вижу свою миссию.
Женя Островский отлично знал историю, литературу, разбирался в оперном искусстве как профессионал.
Мы никогда его не забудем.
Владимир К.
постоянный редактор блога Виктора Вольского с 2004 года,
друг Жени с конца 60-х годов.
На нашем Портале опубликовано 145 (сто сорок пять!) статей Виктора Вольского – 39 в «Заметках по еврейской истории», одна в «Семи искусствах» и 105 в «Мастерской». Первая публикация у нас датирована 2006 годом, последняя – десятым сентября 2015-го
А тут можно ознакомиться с Жениным блогом, где опубликовано очень много его критических статей:
https://viktorvolsky.wordpress.com/2015/08/
Самый первый поиск работы, но далеко не последний
С тех пор, как я стал наведываться в Питер регулярно два раза в год, мои питерские друзья неоднократно просили меня рассказать, как сложилась моя профессиональная деятельность в США и также сравнить её с подобной деятельностью в СССР. И каждый раз я уходил от ответа, ссылаясь на то, что это невозможно рассказать, уложившись в какие-нибудь 10–15 минут, а на большее время, как я понимал, ни у кого из моих собеседников, не хватит терпения. Вот теперь настало время ответить на эти вопросы здесь по двум причинам: во-первых, это займёт наверняка больше, чем 10–15 минут, а, во-вторых, это облегчит и участь читателя – кому эта тема будет не интересна, он / она сможет легко перескочить на более интересную тему, если вообще таковая найдётся.
Итак, прослушав одни трёхмесячные курсы и, конечно, улучшив свой английский язык, правда не настолько, насколько хотелось бы, я стал искать другие курсы, но уже более ориентированные на будущую работу. У меня ведь и в этом вопросе была своя проблема – моя советская профессия самым непосредственным образом относилась к военно-промышленному комплексу (ВПК). А более конкретно, это было моделирование систем управления динамических объектов (спутников и ракет, в том числе выпущенных с подводных лодок из подводного положения), а ещё точнее их устойчивости на траектории полёта. Было абсолютно ясно, что подобную работу мне в этой стране никто не предложит. Был даже один случай, когда мне позвонили из Grumman Aerospace Corporation, которая в то время была самым крупным производителем военных самолётов в США, и пригласили на интервью. Сам этот факт меня сильно удивил, но я всё равно поехал по указанному адресу на Long Island в штате Нью-Йорк. Когда ко мне в приёмную вышел мой потенциальный интервьюер, первое, что он меня спросил:
– Надеюсь, вы гражданин США?
На этот вопрос я, естественно, ответил отрицательно. На этом моё интервью и закончилось, сопровождаемое тысячью извинениями за то, что они меня побеспокоили, забыв задать мне этот вопрос по телефону. Очевидно, это также была и вина headhunter’а, который отправил им моё резюме, не задав мне тот же вопрос.
Но было и ещё одно интервью, близкое к моей специальности, устроенное мне нашим сокурсником по ЛИТМО Володей Лумельским в первые же месяцы моего пребывания в США. Володя прилетел в США года на полтора раньше меня и уже очень успешно работал по своей специальности – робототехника, по которой он получил образование не где-нибудь, а в аспирантуре Института проблем управления (ИПУ) АН СССР. Володя сразу и без проблем получил работу в исследовательской лаборатории Ford Motor Company и там очень быстро сумел показать, на что способны питомцы такого института как ИПУ. Короче, к моему приезду он уже настолько освоился в компании, что сумел обеспечить мне интервью в одном из подразделений корпорации Форда. Я отдавал себе отчёт в том, что с моим английским мало вероятно, что я получу там работу, однако, глупо было отказываться от двухдневной экскурсии (так я сам рассматривал эту поездку) за счёт их завода. И я полетел в Детройт, автомобильную столицу США. Володя встретил меня и привёз к себе домой – они тогда жили в небольшом студенческом городке Ann Arbor в 40 км от Детройта на запад, который хорошо известен благодаря своему Мичиганскому Университету (University of Michigan). Следующим утром Володя повёз меня в знаменитый на весь мир завод Форда. Там меня в течение дня передавали с рук на руки менеджеры, которые искали для своих подразделений новых сотрудников. В конце дня, когда мы с Володей возвращались к нему домой, он сообщил мне хорошую новость: меня попросили приехать и на второй день. Затем он объяснил, что чаще они просят не приходить на второй день, – это означает полный отказ. Если же просят прийти на второй день – это значит, что не всё ещё потеряно. И вот тут у нас с Володей состоялась дискуссия.
Я сказал Володе, что несмотря на то, что работа мне, конечно, нужна и как можно скорее, я совсем не горю желанием переехать жить в штат Мичиган. И объясняю ему почему: потому, что я уже сумел увидеть из окна его машины за последние два дня, мой глаз «горного орла» не нашёл ничего, за чтобы он мог «зацепиться», здесь всё только flat, flat and again flat (равнина, равнина и ещё раз равнина). Ну хоть бы холмик какой-никакой увидеть! Нет, «горному орлу» здесь не место для проживания. На это мудрый Володя отвечает мне:
– Ну тогда это лишь вопрос зарплаты. При хорошей зарплате ты ведь сможешь позволить себе слетать в горы, когда того очень захочешь. И если ты согласен с моим утверждением, то просто назначь в своей голове, величину зарплаты, ниже которой ты предложение от «Форда», если оно вообще последует, не примешь.
Ну я и последовал Володиному совету – задумал в своей голове не то 30, не то даже 40 тысяч долларов годовой зарплаты – трудно что ли – это же не заработать, а всего лишь задумать. Где-то в середине следующего дня выяснилось, что «Форду» не придётся конкурировать с задуманной мною цифрой, – они как-то без всякого сожаления позволили мне возвратиться в ставший уже почти родным штат Нью-Йорк, в котором, по крайней мере, было за что «зацепиться» моему глазу. Так что, я, как и сам «Форд», принял их отказ без всякого сожаления.
Итак, после трёхмесячного курса английского языка, оплаченного НАЯНОй, я нашёл городские трёхмесячные курсы, название которых звучало приблизительно так: «Обработка данных и введение в программирование». Я решил, что этот курс мне очень подходит по нескольким причинам: во-первых, курс преподают на английском языке, а язык мне нужен как воздух; во-вторых, то, чему там будут учить, для меня должно быть хорошо знакомо и этот факт позволит мне, человеку, совершенно не способному к иностранным языкам, освоить американскую терминологию в области вычислительной техники без особых трудностей; в-третьих, и это чуть ли не самое главное, курсы были бесплатными, и больше того, там платили $70 в неделю стипендию, если не пропускать занятий. А на дворе уже июль 1977 года.
В отличие от курсов английского языка, все участники на этих курсах оказались исключительно иммигрантами из СССР. Там были бывшие учителя физики, литературы, парикмахеры, и пр. специальности – все хотели стать программистами. Там не было только поваров. Время такое было – ЭВМ (электронных вычислительных машин = mainframe computers) в стране уже было много, а программистов явно не хватало. Это сегодня хороший специалист практически в любой области сам себе ещё и программист, а тогда программирование было уважаемой и вполне серьёзной специальностью. Курсы эти начались за неделю до того, как я на них появился, и такое исключение было сделано для меня, учитывая моё образование (к.т.н. = Ph.D.) как раз в вычислительной технике. Многим из присутствующих было трудно понять даже восьмеричную или шестнадцатеричную систему исчисления, хотя двоичную систему исчисления более не менее поняли все. Через пару недель я прихожу к выводу, что, учитывая уровень знания всех остальных, мне на этих курсах делать, вроде бы, нечего, хотя в перспективе там должны были преподавать не то COBOL, не то Fortran (два наиболее распространённых в то время программистских языка), а может быть и то и другое. Однако и бросать я их не хочу из-за стипендии, которую там регулярно выплачивали. Зато официально разрешали прогуливать занятия, если эти прогулы были связаны с рабочим интервью.
Очень скоро я пришёл к выводу, что, хотя я никогда не был программистом, и, естественно, не знал ни COBOL, ни Fortran, зато обладал званием и бумажкой к.т.н.; не может быть, чтобы кто-нибудь из работодателей не «клюнул» на мою красивую бумажку, даже несмотря на мой плохой английский язык. Ведь в США специалисты со степенью Ph.D. в основном сосредоточены в академических учреждениях, а в промышленности их на порядок меньше, чем это было в СССР, и потому к ним здесь относятся с большим пиететом. Кроме того, я уже знал, что в этой стране существует совершенно незнакомый советскому человеку институт headhunters – агенты, которые подыскивают клиенту работу и на этом неплохо зарабатывают. Было ясно, что, поскольку у них был самый непосредственный интерес найти клиенту работу, то они же редактируют и помогают написать резюме наилучшим образом.
Итак, сказано – сделано. Уже на следующий день я первый раз прогулял курсы, посетив с моим ещё «неуклюжим» резюме первую попавшуюся мне контору headhunters. И сразу получил подтверждение своему предположению: headhunter, к которому я попал, увидев в моём резюме, что я имею степень Ph.D. in computer science, сразу как-то заметно засуетился и постарался убедить меня, что он легко найдёт мне работу. Он, как положено в Америке, похвалил мой английский язык, но я-то знал цену этой похвалы, поскольку далеко не всегда и не всё понимал, что говорили мне, зато я без всякого стеснения разговаривал с американцами, искренне считая, что, если они меня не понимают, значит это их проблема. Главное же, он пытался мне внушить, чтобы я ни к кому больше с такой просьбой не обращался, а полностью положился на него. Как раз эта его напористость и убедила меня, что я непременно должен, не теряя времени, посетить, по крайней мере, ещё одного подобного агента, что я и сделал сразу, как только покинул его контору. Логика моя была проста: я никому ничего не обязан, а два агента наверняка лучше, чем один – вот пусть они и соревнуются и докажут мне, кто же из них круче. Я уже не помню, но не исключаю, что в тот же день у меня появился и третий агент – вообще это всегда было моей привычкой накрывать площадями и она, эта привычка, всегда себя оправдывала. Конечно, все агенты прежде всего выправляли моё резюме, а затем говорили, чтобы я ждал их телефонного звонка.
Уже на следующий день я получил звонок от одного из них, который предложил мне поехать на интервью в New York City college. Колледж этот расположен далеко не в лучшем районе Манхеттена и удивил он меня страшным зданием, как снаружи, так и изнутри, и грязными помещениями. Но больше всего меня поразили лица студентов, которые толпами сновали туда и сюда (очевидно, я попал в перерыв между лекциями). Я пытался найти хотя бы одно лицо, которое бы светилось интеллектом, и не находил. Всё это вместе как-то сразу отбило у меня желание здесь работать. Однако я пришёл сюда на интервью и значит надо его пройти, хотя бы для того, чтобы получить какой-никакой опыт прохождения интервью.
Само это интервью заняло не более получаса. Женщина-интервьюер из отдела кадров рассказала мне, что они ищут программиста со знанием COBOL’а, который напишет программу для ЭВМ, которая позволит преподавателям колледжа вести учёт успеваемости студентов. Зарплата $12,000 в год. После этого она стала читать моё резюме, а дойдя до моего Ph.D. in computer science, пришла в замешательство. Дело в том, что такую зарплату в то время предлагали выпускнику самого захудалого колледжа, коим как раз и являлся New York City college. Стало понятно, что моя ситуация выглядит для неё аномальной. Уверен, что в этом колледже не было ни одного преподавателя со степенью Ph.D. Я же, естественно, не стал объяснять ей, что мне нужна любая работа, где я самостоятельно смогу познакомиться c COBOL’ом, улучшить свой английский и, может быть, напишу для них эту самую «жутко сложную» программу. К тому же эта самая низкая в то время зарплата была всё же в 3,5 раза выше, чем моя сегодняшняя стипендия. Поскольку сама она была лишь кадровиком и, конечно, понятия не имела о COBOL’е, то и заморачиваться, чтобы протестировать мои в нём знания, она тоже не стала. А в заключении она сказала:
– Если вас устраивает эта работа, мы вас берём, но при условии, что вы принесёте нам ваши два диплома, Ph.D. и MS (Master of Science = Диплом о высшем образовании), а ещё письмо от кого-нибудь из ваших бывших сослуживцев в США или Канаде, подтверждающее вашу квалификацию Ph.D.
После этих слов стало ясно, что она не верит всему тому, что написано в моём резюме, но, если всё это подтвердится, то она готова взять меня на работу без всякого тестирования. Скажу сразу, что это был единственный случай за всю мою жизнь в США, чтобы меня просили показать какой-нибудь из моих дипломов, в том числе и в IBM, куда попасть было исключительно трудно. Во всех других местах надо было показать и доказать, что умеешь делать, но никто никогда не интересовался степенями и дипломами. Однако следует признать, что степень Ph.D. в резюме всегда помогала получить само интервью.