Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Ты должна будешь развить в себе чувство меры и чувство земного вкуса, понимание норм Земли.
У неё задрожали губы, расширились глаза от немотивированной грубости.
– Что во мне не так? Бельё и обувь я купила здесь, у вас. Франк мне помогал выбрать всё нужное. Тебе же нравилось на Паралее, когда я так одевалась. Я выброшу, как скажешь.
Он отвернулся. Всё было так, но ему захотелось быть одному. Жить одному. Если она родит, ей будет, чем заняться. И чем больше у неё будет детей, тем больше свободы у него. К тому же она жаждет материнства, материнство оттянет её избыточный темперамент на детей.
– Смотри на то, как одевается вокруг большинство женщин, и следуй принятым тенденциям земной моды. Я не хочу, чтобы ты была объектом для постороннего внимания. Зачем тебе это? Твои платья слишком экзотичны. Ты и без них сама по себе уже экзотика. Одевайся проще. И не соблазняй меня, когда я этого не хочу!
Он хлопнул её ниже поясницы, вложив в удар нахлынувшее раздражение, и не мог с собой справиться, уже и жалея её за незаслуженную обиду. Но что было делать с собой? Таков был его стиль отношений с женщинами, и она не стала исключением.
– Иди, найди себе пристойную одежду. Ты теперь не шлюха с Паралеи.
– Ты говоришь мне такое?! Я не буду терпеть от тебя унижений. Я рождена аристократкой!
Стало по- настоящему смешно, – Мать моя космическая! Ты неподражаема в гневе.
Её прозрачное бельишко, чулочки для сексуальной привлекательности и эта горделивая поза! И всю эту тряпичную несуразицу ей помог выбрать старый эротоман Франк? Надо было постараться. Да нет, несправедливо по отношению к Франку, ясно, что выбирала она сама. Франк был лишь сопровождающий, тот, кто её оберегал в незнакомом мире.
– Не обижайся, – сказал он, – Я так играю, для контраста… – Конечно, я слишком наскучался без тебя, но сейчас пора к матери. Иди…
По её книге ползал муравей, а по полу ещё несколько. Похоже на то, что некий путешественник из нижнего или верхнего уровня, притащил с собой после прогулок целый муравейник, и он расползался по соседним этажам через открытые лоджии. Он поднял книгу и бросил её вниз.
– Зачем? – растерялась Нэя.
– Муравьи кусачие, вдруг заползут в твои трусишки? – Он запустил в них руку, словно проверял там их наличие.
– Ты даже не представляла себе до конца, что я за тип, хотя и натерпелась от меня. – Усадив её на диван, стал гладить её, прося примирения. – Ажурные чулочки сними, – и сам стащил их. – Не нужно, тут не Паралея. Я люблю тебя и без твоих ухищрений. Все эти соблазнительные штучки лишь приманка для примитивных самцов. Для тех, кто работает только нижней головой, понимаешь?
– Может, мне сшить тунику, как носили у нас девушки из бедных кварталов, чтобы скрыть себя от чужих глаз?
– Тогда тебе придётся носить и маску.
– Такую же, которая с тобой разговаривала? Ты узнал, кто шутил с тобой? Она огорчила тебя? И ты отыгрался на мне. Испортил послевкусие нашей любви. Но таким ты был и прежде. Я привыкла. Может, не стоило привыкать?
– Ты не на Паралее. Можешь уйти, и здесь ты точно не пропадёшь. Ты свободна. Всегда.
– Не будешь тосковать без меня?
– Буду. Но здесь у меня нет подземелий и нет моей власти над тобой.
– Она есть. Никуда не делась. Разве дело было в твоих подземельях? Разве ты сумел удержать меня, когда я захотела и ушла?
– Не переживай. Я постараюсь привыкнуть к семейной жизни. Представь, как мне непросто после двух десятилетий свободы? Полного произвола.
– Ты жалеешь о свободе? Но ты свободен, как ветер гор, так, как и был всегда. Я согласна быть рядом только тогда, когда ты захочешь. Я могу не ходить к твоей матери.
– Нет. Мы пойдём вместе, – он встал с дивана, но продолжал стоять, так и не сделав демонстративного шага по направлению к выходу из дома. – У меня такое чувство, что я попал в костюмерную исторического театра, кружева, блестки. Бантиков, правда, уже нет. Разлюбила бантики?
– Я всегда тебя хочу… – ответило это невинное полу дитя по виду, но в возрасте старой девы по понятиям той планеты, где родилась, и с бесстыжей грацией повисла на нём, так и не сняв своё кружевное искушение.
– Хочешь выпотрошить меня за один день? Но на всю оставшуюся жизнь? Я же не робот, поставленный на секс-программу.
– Такие разве есть?
– Может и есть. Для амазонок Космоса, ненавидящих мужчин с их мыслями и потрохами. Ты ведь безразлична к моей начинке? Она тебе важна? Нужна? Чудо – юдо ты вселенское. Одевайся.
Он вымещал на ней свою, так и не устранённую всей этой реабилитационной чепухой в «САПФИРЕ» душевную всклокоченность. Тот внутренний дисгармоничный скрежет, застрявший где-то в области надбровий, благоприобретённый на Паралее. Любовь, как обезболивающее средство, имела короткий временной диапазон воздействия. Да и не хотелось сейчас любви, сколько и можно? Перенасыщенность ею усиливала душевную маету. Будто земная атмосфера гасила пряную остроту переживания, вызываемого сексуальным контактом, ещё недавно бывшим неземным блаженством там, в мире Паралеи.
Ему не хотелось к матери, к чужой и почти забытой. Но и оставаться с Нэей наедине тоже не хотелось. Ему хотелось одиночества. Завалиться куда-нибудь в бассейн, чтобы там долго отмокать, без мыслей, без устремлений куда-то в ближайшие часы, как бывает при усталости от физических нагрузок после тренировок. Когда вода и одиночество – предел мечтаний. А ещё лучше в «павильоне ожиданий» Воронова, в той самой купальне, где баловался некогда лысый и похотливый повелитель со своей порабощённого амазонкой и будущей космической десантницей. Как было бы там хорошо в данный момент, когда лень шевелить даже языком, когда не нужен и раздражает любой посторонний шорох или чей-то голос, болтающий ерунду, залепляющую уши.
Он не хотел себе лгать. Она для него обременение. То есть не совсем так. Нужна, но с дистанцией, как на Паралее.
Главное, не дать сдвинуть дистанцию непозволительно впритык. Не допустить её в тот самый «павильон ожиданий». Хорошо, что она о нём не знает. Франк не знает. Рита знает, но не сообщит никому. Двадцать лет на Паралее он жил один, имея своё неприкосновенное лежбище, и вызывал её в свою хрустальную мансарду только тогда, когда хотел, и выпроваживал без объяснений и этикета. И она была благом, изысканным услаждением, отдыхом, телесным раем. Но жить с нею, соприкасаясь ежедневно, еженощно? Позволить дышать в спину, наступать на его домашние тапки и задевать плечами его домашний халат, в чём он был беспомощен и наг душой. От подобной семейной благости сдавливало виски и слегка подташнивало. Это была несвобода, захват, вернее, самозахват, организованный им самим.
И уже ясно осознавал, ей уготована участь Лоры, от которой он вечно сбегал в своей молодости. И те, к кому сбегал, были неважны. Важным было само сбегание, обрывание пут.
Опять вспомнилась маска в мониторе. Всплеск обиды Вики был мелок и быстро иссяк. Ситуативная игра на травяном берегу подмосковной речки это пустяк, дань ушедшей юности и с его, и с её стороны. Вика висла на нём в воде, отчего её плотное тело не казалось тяжёлым, сияла из-под мокрой чёлки лукавыми восточными глазками, шептала восторженно, что и не подозревала о наличии таких вот богатырских мужчин никогда. Платье в горошек, трусы в горошек, как и детская заколка из волос зрелой соломенной вдовы, валялись на траве поверх служебной и строгой экипировки офицера из ГРОЗ. Ведь он вышел прогуляться прямо из управленческого небоскрёба.
«А муж»?
«Да что муж. Он, как я теперь понимаю, всего лишь весьма усреднённый образчик из числа того множества, о каком и вспоминать-то незачем. Конечно, у меня нет богатого опыта, но ведь теперь есть? Очень роскошным образцом мужчины я насладилась… так что теперь я уже не буду столь невзыскательна как прежде».
«Ты хотела бы повторения»?
«Да. Где-то я прочла такое. Насекомое наслаждается своей лужей до тех пор, пока не узнаёт, что существует океан. Примерно так».
«Океан наполнен слишком многообразной и часто хищной живностью. Блаженствовать в прогретой луже не самый плохой удел для насекомого».
«Хочешь сказать, что у меня есть соперницы»?
«Думаешь, их нет»?
«Когда ж ты успел обзавестись подружками, если буквально вчера вышел из «Сапфира»?
«Так я жену себе привёз с Трола».
«Жену… инопланетянку? Как же возможно любить инопланетянку»?
«Так они ничем от земных женщин не отличаются. Если только совсем лёгонькие и миниатюрные, не такие задастые, как ты»! – он засмеялся и сбросил её в речной поток. Вода взорвалась брызгами, Вика смехом обретённой надежды на будущее с тем, о ком и мечтать не могла даже в юности. Он же знал, что такое вот нелепое приключение слегка сдвинутого чела, только что вернувшегося из потустороннего мира, не повторится никогда. Во всяком случае, не с ней.
Если бы Ксюня подошла к нему, презрев своего гнома, скалящего зубы от показного жизнелюбия…
Ксюня не подошла. Она его узнала, но, видимо, он не был ей нужен. Маска же была лишь уколом, камешком, брошенным в его окошко из прошлого. А свои следы она даже заметать не стала. Знала, что он всё поймёт, как и нужно. Это пустяковая игра, мерцающий отблеск давно угасшей, былой их Вселенной. Она не Вика, она и в юности обладала очень критичным мышлением. Где она может быть? Некий Зотов, с которым у неё зарегистрирован брак, работает где-то за полярным кругом в оранжереях каких-то вахтовым методом, а постоянно живёт в Подмосковье, по совпадению тоже в бывшем доме Воронова. Но с дочерью Воронова. И она с ним мотается, она же биохимиком стала.
И чего он придёт? Здравствуйте! Я двадцать лет назад, видите ли, любил задирать батистовые платьица, которые обожала ваша жена, в самых неподходящих для этого местах. Где накатит. Страсть, знаете ли, юношеская гиперсексуальность, вот пришёл вспомнить былое. Ах! Она платьица эти уже не носит? Какая жалость. Но уж позвольте отъехать в ближайшую лесопарковую зону, чтобы предаться нам воспоминаниям юности. Двадцать лет помнил её легкие ножки, узкую трепетную и отзывчивую на малейшее прикосновение фигурку, а самое главное, не забыл о том, что в ней и было самым главным. Другие женщины не сумели стереть её полностью…
Маска – игра. Она нашла её в заброшенном подсобном помещении музея, ту, настоящую, а не подделку, подаренную некогда Вике. Подделку она создала уже сама на домашнем универсальном принтере. Да неужели она была, та молодая жизнь?
И опять вернулась мысль, жаль, что не оставил Нэю на Паралее, пусть бы и вместе со сдвинутым Антоном. Антон ведь хотел остаться на второй срок службы в подземном городе уже вместе с Разумовым и его новой командой. А себе взял бы лишь необременительный кружевной оттиск памяти о ней. Она и не просилась на Землю. Считала невозможным, но он попал в ловушку собственного великодушия.
Он подумал о старине Франке, вот уж кто не растерялся бы! И привёз бы её точно. Мысль о том, что Франк завладел бы ею, как когда-то старец из Архипелага, показалась невыносимой. В отличие от старого пришельца, звёздного «ангела» в штанах, Франк был вполне боеспособен и мог заделать детей любой желающей.
Нэя, не ведая о его угрюмых размышлениях, возникла в своём ангельском коконе. Она не теряла времени и здесь, нашив себе умопомрачительных оперений звёздной птички. Она сияла доверим и своим телом из просвечивающей ткани, выбранной уже на Земле. Умышленно не скрываемые детали фигуры при подчёркнуто скромном и невинном взгляде могли вызывать, и вызывали, соблазн. Она умела играть в такие игры, якобы своего неведения о своём возбуждающем воздействии, будучи соблазнительницей по своей природе. Даже в своей, отчасти и смешной юности, зелёной и неуклюжей, как часто и бывает, она уже несла в себе зародыш «жрицы соблазна», вызывая желание её хватать и ощупывать, едва был подходящий тому момент. Но делала при этом возмущённое и испуганное лицо, чем усиливала эффект своего воздействия. Вдобавок ко всему хотелось гладить её по головке, сюсюкать и дарить сладости, чувствуя себя отпетым извращенцем. Прикоснуться к такой без непомерной оплаты было невозможно. А плату она желала принимать только вечной к себе любовью. И как-то чувствовалось уже и тогда, что она была всему обучена, – тонкой и затейливой, кружевной незримой сеточкой она оплела его, едва он усадил её на свои колени…
Припомнил её бабку. Да ведь и память напрягать не потребовалось, чтобы воссоздать эту живописную Ласкиру в чалме звездочёта, эту бывшую жрицу Матери Воды. Он сразу догадался о том, кто была её наставницей, учительницей жизни. Бабушка – аристократка, впав в нищету, поняла, какая участь ожидает красивую внучку в том кромешном мире, без денег, без защиты. Она тонко и целенаправленно стала обучать девочку, мало что и понимающую, вековечному ремеслу, украшая его своей аристократической кисеёй. Девочка Нэя считала это аристократическим своим обрамлением, веря бабушке, обучающей её повадкам будущей куртизанки. Но она соединила это в себе с искренностью и доброй доверчивостью, почему и стала там для него не заменимой. В дальнейшем она сильно привязала его уже своей любовью, искусная огранка не была любви помехой уж никак. Он даже не мог её сравнить с земными женщинами, не от того, что она была столь уж и хороша, а от того, что она в принципе была несравнима ни с кем. А в том, что сам он был сыч – индивидуалист, её вины не было. Для какого-нибудь Антона, не считая хрыча Франка, она была бы запредельным счастьем.
Так ведь он и сам не собирался отдавать свою диковинную находку никому, даже не зная, куда её засунуть, мешая себе загромождением личного пространства, но чтобы отдать? Да ни за что!
Разве он понимал мир Паралеи в его скрытых житейских глубинах? Судя во многом поверхностно, с земной усвоенной мерой подходя к инопланетным реалиям. В ту самую первую их ночь она приняла неожиданно свалившуюся на неё практику с удивительной выдержкой, хотя было очевидно, насколько она чиста, не тронута даже самым незначительным мужским прикосновением. К чему бы её там ни готовили, она стала принадлежать ему. И не было в ней тяги к прыжкам в сторону, как это неожиданно прорезалось в земной нравственной девочке Ксении, устремлённой, казалось, только в заоблачную высь, только в парение. А та, кого готовили ползать в неминуемом торжествующем всюду грехе, оказалась способной к полёту.
Грех – явление не физическое, а духовное, ментальное, хотя и проявляется в физическом плане, но он не присущ же тварям природным, а лишь разумным, – ему обучают, развращают. И было достаточно прожить несколько поколений в пристойных рамках и оборвать его социальную преемственность, как он исчез из обихода людей Земли, как первородное зло. Так, если где-то таясь в закоулках чьих-то плохо устроенных мозгов.
Нэя втайне гордилась бабкиной наукой как сакральным знанием, не понимая того, о чём сразу понял он, но не стал её разочаровывать и обижать. Бабка – бывшая гонимая жрица попранного прежнего культа была обречена только на одно. Стать недешёвой игрушкой ценителя из богатого сословия. Аристократ Паралеи взял девицу в жёны, пленившись её красотой и, возможно, то была любовь подлинная. Но впоследствии удержаться в элитных ландшафтах не пришлось навсегда. И уже внучка бывшей жрицы Матери Воды оказалась обречена на повторение её жизненной неудачи, с которой старушка – самозваная мойра судьбы решила побороться. Вероятно, она готовила девочку для возвращения в аристократические угодья, отдав её для дальнейшей огранки в театральную школу и следя, охраняя от случайностей. Но оказалась бессильной против него, или же не готовой к такому повороту в жизни внучки. Впоследствии, щадя её травмированную психику, её скрыл в своих владениях, неся её как обузу себе, загадочный пришелец. Прибыл ли он из неведомых миров или же из прочно закрытых странными кодами, запечатанных необъяснимыми границами пространств, простирающихся на самой многомерной Паралее?
Что же, все разумные существа стремятся к счастью, и многие думали раньше и на Земле тоже, что этот путь возможен и через грех. Но грех, то есть совокупность недостойных человека поступков и мыслей, как крокодил выжирает кровавые куски мяса из плоти мира, а счастье не может быть калекой. Или, как говорил Хагор, райская гармония не может быть дырявой. И он, Рудольф, всё же, спас Нэю от того, чтобы её нежное существо переварил в себе тот неустроенный мир. Он доставил её в сверкающее будущее. Он стал её счастьем. И надо только слегка ужаться, чтобы влезть в это счастье и самому, узковатому, правда, но такому и притягательному.
Итак, её родословная более-менее, хотя и пунктиром, у него имелась в уме. Бабка, родившаяся красоткой в особой общине, поклонявшейся старым богам, была избрана стать жрицей своей Матери Воды и вечной девственницей. Её обучили тончайшему тайному искусству, а кто-то, возможно, мать или другая родственница умению владеть текстильной стороной быта человека Паралеи. Старый культ изгонялся, давился беспощадно, а шитьё, вышивка и прочее практическое творчество стало бы подспорьем на всю жизнь, поскольку молодость краткосрочна, увы. Ей повезло в том, что тайный жрец оказался аристократом и избавил её от гонений, дальнейшей участи стать «особой девой», а потом и труженицей, в напряжении всех сил добывающей себе ресурс для скудного серого проживания под волшебными небесами сказочно-раскрашенного изобильного мира. Он взял её себе. Подлинные аристократы Паралеи именовали себя «аристократами духа». Однако, они гнушались всего, что связано с ремеслом, даже и самым искусным и талантливым. Только поиски ума и души, познания и отвлечённые науки – вот что было им не подло, а низменная органика бытовой жизни им плохо пахла. Так раньше было и на Земле. И все усвоенные профессиональные навыки, собственно, как и искусство любовной практической магии, стали дополнительным украшением жизни как самой Ласкиры – будущей бабушки Нэи, так и её мужа-аристократа.
Но вот мать Нэи? Кто была она? Чем поразила с первого взгляда женщина, пойманная в горах, когда убрала с перепуганного лица грязные ладони? Чем-то родным и земным, будто знакомым. Он трогал её волосы, тер её пряди, надеясь стереть верхний слой и обнаружить подлинный пигмент женщин Паралеи под пепельной пыльцой. Но нет, ничего не стиралось. А лицо…
Словно Ника Воронова оставила на нём свое отражение, как в зеркале, и не верилось в его подлинность, казалось, что она наваждение от подземной тоски. Видимо, Творец имел заготовки повторного использования и применял их в разных мирах в целях экономии. Но и вдруг возникшая жалость к ней со стороны «звёздного воина» не спасла женщину, заблудившуюся в лабиринтах. Судьба или случайность, сам ли он настолько «удачно» выбрал время и место, привезя её в лапы уже залегшей в хлебном поле и ожидающей свою дичь смерти.
И когда змеиная головка браслета, уже Нэиного, прошипела тайну «шпионки», Рудольфа на миг накрыло мраком и неверием в змеиную подлость, рептильного и впрямь выверта судьбы, давшей ему дочку той женщины в качестве возлюбленной. Первое движение мысли было, её забыть, исключить из своей жизни, спрятаться за стенами ЦЭССЭИ. Местные Боги уж точно намеряли для неё личную делянку местной судьбы. Зачем к ней лезть? А за любовью. Без любви, конечно, можно и жить, как многие у них и жили, да почти и все в их скрытой, подземной, многоуровневой глубине. И ведь жили вполне себе весело временами, хотя и по-отшельнически скорбно тоже.
Нэя не могла знать о его скрытых ментальных блужданиях, но подойдя, прижалась, шурша невесомым платьем, в котором устроила по обыкновению множество ловушек для глаз мужчин и раздражающих вызовов для случайно встреченных женщин. Её вкус был неисправим. Может, дальнейшая жизнь и внесёт свои коррективы. Выступать самому в роли её запоздалого воспитателя не хотелось. Он погладил её, изукрашенную текстильной фантазией, делавшей её только пригожее. Незачем её менять грубым окриком, поскольку она, всё же, способна компенсировать собою все те неудобства, которые и внесла в его привычный уклад одиночки. Он постарается смириться и привыкнуть к тесной жизни со своей бывшей «игрушкой».
Он никогда её не уважал, не всегда жалел, но постоянно желал. Может, это и не идеал семьи. Да где он, идеал? Разве многие его находят? Он-то уж точно в равноправной коллеге по семейному устроению жизни не нуждается. Равноправие с женщиной может и не вызывать любви к ней. Властительница подавляет, рабыня же возносит. Семья всегда тайна для общества, если эта тайна тиха и прилична. А Нэя такая и есть. Тихая, лёгкая, мягкая в поведенческим проявлениях. Чуточку лишь и неприлична в своих одеяниях, но это пройдёт. Она увидит своё отличие от большинства и устанет от этого рано или поздно. Она неизбежно мимикрирует и впишется в земной ландшафт, у женщин так происходит быстро, они пластичны. Оставив ему монополию на власть, без ограничений.
– Ну что, фея-бабочка, полетели? – спросил он и неожиданно присел перед ней, замиряясь, гладя её ноги и глядя снизу, как преданный пес. Он во всём был двойственный, и в мыслях, и в своём отношении к ней.
– Если ты голодна, то мама уж накормит тебя от души. Она это любит. А то, что она скажет тебе, неважно. Если захочет сказать, ты всё равно её не поймёшь.
Нэя сверху погладила его светлые волны, они были такого же цвета как волосы Икринки. Она ещё не привыкала к ним. – Руд, – прошептала она с придыханием, а кто мог подслушать? – Надмирный Свет дал нам такое счастье! Стать твоей женой на Земле… – инопланетянка – дурочка смежила свои реснички, пушистые, природные, благочестиво сложив губки в неописуемое фигурное сердечко. Ему хотелось смеяться, умиляться ей, как своему бестолковому, любимому ребёнку. Этот её Надмирный Свет и выпирающая из обдуманных вставочек, кружевных и прозрачных, грудь, просвечивающие ляжки, будто она собралась на некий просмотр, на нелепый конкурс, где имела намерение получить звание первой красавицы своей округи.
– Франк мне рассказывал, что у вас есть храмы. Может, есть и такие, где мы зажжём свой цветной огонь на семейном алтаре уже здесь?
– У нас есть алтари. Разные. В разных частях света. Есть и верующие в твой Надмирный Свет. В Создателя. Они тоже называют Его разными именами. Но мы не зажжём огонь, он уже горит и у тебя, и у меня. Вот тут, и вот тут, – Рудольф просунул руку под платье, проведя ниже живота, по атласной ленточке на бёдрах, и скользнул выше к груди, к сердцу. Оно билось трогательно и ощутимо, вызывая жалость к ней. – Мы только пройдём с тобой регистрацию брака. Это важно для будущих детей. Их включат во всепланетные программы развития, дадут им другие условия жизни, если будет необходимо. Земле важен и нужен каждый ребёнок – будущий человек всепланетного социума, понимаешь?
– Да. А у нас до детей не было дела никому, кроме тех, кто брали их на воспитание или рожали сами.
– У нас раньше также было. Но самим взрослым людям необязательно ставить социум в известность о своем личном выборе. У нас нет падших, нет продажной любви, корысти. Только личная привязанность, только любовь или дружба. Есть люди, отказывающиеся от отцовства и материнства. Это их выбор, их никто не может судить. Но многие по-прежнему хотят детей.
– И ты?
– Я хочу, чтобы ты стала матерью моих земных детей. Думаю, тогда у тебя не будет желания показывать посторонним и тебе не нужным людям свою прекрасную грудь. Только мне.
– И ноги тоже прятать? Ваши девушки открывают руки и ноги. Они ходят в шортах, маечках, их никто не осуждает.
– Тебя никто не будет осуждать. Просто твои затеи никому не нужны. А так, шей, пожалуйста, изобретай себе, украшай, если есть потребность. Но я-то люблю тебя и без этих твоих затей.
– Всё же любишь?
– Стал бы я тебя терпеть рядом, будь иначе.
Нэя обрадовалась его объяснению, но от неудобной позы он утратил равновесие и свалился, утянув её за собой. Какое-то время они дружно хохотали, валяясь на полу.
– Помнишь, как мы валялись на клумбе после нашего примирения? Ты сдавил меня настолько… От тебя в таких случаях идёт электричество даже на расстоянии, и меня начинает трясти.
– Чего ж ты не уступила? Ну, сознайся, ведь хотела?
– Если бы не Эля, высунувшаяся в окно, то я бы точно как природная зверушка отдалась бы тебе прямо в цветах. А там было так сыро! Неужели, ты помнишь всё?
– Да.
– От тебя тоже шло такое сильное излучение, что невозможно было оторваться от тебя. Ой, ужас, что могло бы и произойти! Прямо в клумбе! А если бы кто увидел? И это хозяйка «Мечты»!
– Ну, потопали, хозяйка мечты…
