Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Как жаль, что у меня не сохранилось ни одной памятной вещички из коллекции Гелии, – сказала я ему. – И виноват в этом ты, щедрый к тем, кто подобной щедрости уж точно не заслуживал.
– Ифиса, – повторил он задумчиво имя моей подруги, весьма непростой штучки, а всё же незабываемой и дорогой для моей памяти. – Очень хитрая и искусная лицедейка, – произнёс он, – Мне не нравилось твоё обольщение ею, но, если было дружеское чувство у тебя, что я мог поделать? Она поджидала свои жертвы, как клещ, маскирующий в траве, и нападала всегда незаметно с одной лишь целью – напитать себя чужим ресурсом. Она никого не любила, хотя её ласковое личико буквально излучало всеохватную любовь ко всем тем, возле кого было чем поживиться.
– Ты-то откуда знаешь? Разве Франк тебе жаловался на неё?
– Франк? – удивился он, – Почему Франк?
– Она же с ним была какое-то время близка. Но как он рассказывал, он сам познакомился с ней в одном из столичных Садов Свиданий, и она не прыгала на него из-за засады.
– И опять Франк, вечно втайне озабоченный, но играющий роль постника – молчальника, – засмеялся он.
Затяжное общение без взаимной приязни
– Скажите, Нэя, хотя какую бы тему я ни затронула, она не доставляет вам приятности, – Рита наблюдала меня какое-то время, после чего вошла в мой поток воспоминаний, возвращая меня домой с утраченных навсегда тропинок Паралеи. – Я ведь знаю, что Рудольф зачищал записи искусственного интеллекта. Но он не мог зачистить память тех, кто жил рядом, и не все его там любили. У него там был гарем? Он вел себя как древний султан? Ну, вы не знаете, кто это. Вёл себя, скажем так, как ваши аристократы, позволяющие себе распущенность и неограниченный произвол? С женщинами конкретно?
– Нет! – возмутилась я. – Не было никакого гарема. Была раньше Гелия, потом после её гибели я. Что за ложь! Земляне были другие, чем наши мужчины. Кто мог вам такое сказать?
– Нашлись такие. А у вас там, действительно, существует магическое искусство любви, способное погружать человека в транс, и ему начинает казаться, что он выходит из своей телесной оболочки? Где-то летает. Видит некие высшие миры. Есть такое искусство?
Я молчала.
– Вы умеете как-то воздействовать на определённые зоны мозга? Как вы это делаете?
Я не стала молчать, – Счастье можно подарить только возлюбленному, но не постороннему. Это же не ваша земная пошлая техника секса, не набор неких приёмов, а воздействие на тончайшие сферы души.
– Я не хотела вас задеть, обидеть. Простите, – Рита по-домашнему вольно, как будто находилась у себя, устраивалась в нашем кресле. Я принесла ей кофе с пирожными, но она их отодвинула.
– Я их не ем. Нэя, один из космодесантников, молодой совсем мальчик, рассказывал мне о том, о чём я и завела разговор. – Она как-то просчитала моё умозаключение насчёт Рудольфа и опровергала его. – Он говорил, что ваши женщины помимо физического тела живут в каком-то незримом облаке, и при соприкосновении с ними в него неизбежно погружаешься. Что-то вроде соединения душ, но если сравнить с душой представительниц Земли, то у наших женщин, сказал он, существует лишь её завязь, а у тех роскошный и неповторимый цветок, разный у каждой, иногда и вызывающий резкую аллергию от несовместимости. Он не может забыть ваших женщин и с трудом привыкает к земным отношениям. Всё не то, говорит, не хватает ему задушевности, давит конкретика и рациональность наших девушек, навязывание своего превосходства, якобы подаренного им самой природой. Или же, так он пытается себе объяснить то, что наши женщины утратили настоящую задушевность в процессе развития нашей цивилизации? И вместо былого цветка торчит сухой острый стебель, о который колешься и не чувствуешь никакого аромата и нежности. Что думаете?
– Антон? Он так говорит?
– Антон? Наш космический Ромео… – она не спрашивала, я ведь не знала, кто, где и как зовет Антона. – Нет. Не он. Его зовут Олег Пермяк. Тоже фрукт не проще Рудольфа, хотя и совсем ещё незрелый. Вы тоскуете о Паралее?
Я не ответила.
– Паралея, – произнесла она задумчиво, – как бы я хотела там побывать.
Какое-то время Рита обдумывала, каким образом расположить меня к большей доверчивости в отношении себя. Она не чувствовала, что прикосновение к Паралее для меня болезненное во всех смыслах. – Почему гибнут иногда столь потрясающие и развитые миры? Они есть следствие ошибочного направления в своём развитии? Неудачные пробы Того, кого мы не в силах постичь? И насколько бесследно они исчезают в неизмеримых глубинах Вселенной? Я думаю, что информация никуда не исчезает, а используется впоследствии при возникновении, или создании, это уж кому как нравится, последующих звёздных систем, пригодных для возникновения разума. Если уж сам звёздный материал используется в тех же целях, а впрочем, информация неотделима от того, что мы называем материей. Рудольф говорит с вами о вашей Паралее?
– Нет.
– В ГРОЗ существуют две партии относительно этой планеты. Одни за её встраивание в Галактическое Сообщество после необходимой стадии подготовки. Другие против. Рудольф входит в оппозицию. Он считает, что проект «Паралея» должен быть закрыт. Земляне, и никто другой, не имеют права влезать в развитие разумных существ Трола. Ведь первое, что натворили мы, земляне, развязали там войны с местными людьми. То, что трольцы первые проявили агрессию, не оправдывает нас. Мы ничуть не лучше. И мы должны забыть о них. Предварительно загладив вину тем, что дадим им нехитрые технологии для мирного восстановления. Рудольф не может простить земному сообществу, что его и многих других сделали убийцами на Троле, многим необратимо покалечили психику, и у иных отняли саму жизнь. Нам нечего лезть туда, где место занято. И они были правы, начав войну против чужеродных, тех, кто свалился им на голову сверху.
– Думаю, он прав.
Но судьба Паралеи, несмотря на мою тоску о ней, уже мало волновала меня. Я понимала и чувствовала, что для меня её нет, она исчезла, оставив мне лишь несколько пылинок в виде тех вещиц, которые я оттуда вывезла. И горестных или радостных снов об утраченных близких.
– Но существует опасение, что под прикрытием закрытия проекта «Паралея» некто планирует её дальнейший захват и свой последующий отрыв от земной родины навсегда.
– Некто?
– Некто – не один человек, а определенная группа лиц.
– Ну и пусть. Вам-то, Земле то есть, зачем нужна Паралея? Миров что ли мало?
– Разумный довод. Но если бы вы знали, как мало разумности проявляют в своей коллективной деятельности разумные существа. Будучи разумными индивидуально, очень часто они совершали страшные коллективные преступления. Например, мировые войны. И, вроде, нет ответственных. Их продолжают искать историки, чья истина не нужна уже живым поколениям, у живых свои битвы. А тем, давно умершим, нужна она? Историческая правда?
– Нужна. Правда нужна всегда. Смерти нет. Даже физические молекулы входят в состав новых народившихся форм, а информация, вы же сказали сами, неуничтожима.
– Так ведь более оснащённые технически, но не факт, что более развитые умом, могут поработить народы Трола ради своих целей. Ведь есть же такая опасность? И из одной исторической ловушки они прямиком будут засунуты в другую тупиковую колею.
– И Рудольф или ему подобные станут деспотами вроде Паука?
– Кто может исключить такой сюжетный ход? На Земле они рядовые функционеры, в Космосе ординарные работяги, и вдруг им открывается возможность стать владыками целой планеты. От подобного разворота сносит разум! Был там один до Рудольфа, некий Разумов. Можно сказать, демиург нового мира. Проделал там невероятную работу, но возникло подозрение, что старался не ради земного социума, а ради чего-то совсем другого. Его отозвали, мурыжили в захудалых колониях, но в итоге он опять оказался на Паралее. И не думаю я, что он простил ГРОЗ свою загубленную карьеру. И если раньше он старался не ради себя, а ради всеобщего космического блага, как он его понимал, то я уверена, теперь он поумнел.
– Рудольф лучше, чем наши правители на Паралее, не способные ни к чему, став ржавым тормозом для дальнейшего выхода из застоя. Они длили и длили своё застойное благополучие за счёт дальнейшей деградации всего населения в целом. Что же в том было хорошего?
– Рудольфа уже никогда не допустят до пределов Паралеи. Он, увы, повторил печальный путь Разумова. В благодарность его также сошлют в пределы уже какой-нибудь предельно опасной чёрной дыры. – Рита играла словесными конструкциями, не проявляя своего отношения к Рудольфу и его дальнейшей участи. – Рудольфу зачли все его погрешности, неизбежные в такой сложной среде, как неустроенный социум Паралеи, но как бы не учли того факта, что он отдал этой планете два десятилетия своей жизни, а также защищал континентальную страну от губителя Паука.
– Губитель ? Кто же вам такое сказал?
– Да некому, что ли, было о таком сказать? Да и погибшие наши десантники, и прочие исследователи самим фактом своей гибели сказали всё, что и нужно понять. Агрессор, инопланетный разум с большой оговоркой, стремящийся лишь к порабощению целой планеты.
– Но что, если он, Паук, не был никаким губителем? А кем-то совсем другим? Хотел блага. И соперничал с землянами по праву первого? И возможно, более знающего, чего надо самой Паралее. А чего нет. Земляне же сотворили о нём вздорную мифологию, пользуясь ложными сведениями врагов Тон-Ата и оправдывая свою беспомощность тоже.
– Танат? Он кто?
– Он не мог быть злодеем. Во всяком случае, таким, каким его изображали.
– Конечно. Информационные войны всегда сопутствуют войнам горячим. Так кто же он был, Танат?
– Тон-Ат.
– А я как сказала? Ударение на о? Ну, да, а то имя напоминает имя божества смерти Танатоса.
– Мой приёмный отец, или всё же правильнее, воспитатель. А потом муж. У меня на Паралее было два мужа. Один до Рудольфа, другой после того, как я от него ушла. Рудольф стал третьим моим мужем, но по ритуалу если, то второй. Я грешница в глазах Надмирного Света. Но Тон-Ат не верил в Надмирный Свет. Он хотел, чтобы я стала настоящей женой Рудольфа.
– Зачем ему так было надо?
– Он хотел заполучить Рудольфа в союзники.
– Если ближе к сути, то он хотел сделать его своей марионеткой в битве за Паралею. Но глупый клоун долбанул его в уязвимое место наповал. Опасно, знаете ли, делать из людей орудие своих целей, не посвящая их в эти цели. У вашего Тон Ата не вышло игр в кошки – мышки с разумным Разумовым, уж простите за каламбур. Фамилия у него такая. И он, ваш Тон Ата, так и не сделал правильных выводов и в случае с Рудольфом. Выходит, он был ограничен? За что и поплатился. Недооценил разумности или хитрости пришельцев. Не понимал того, какой сложный путь прошла Земля, как отягчила земная история разум людей, сделав их далеко не светлыми, не прозрачными существами. А то быть бы вам царицей Паралеи! А что? Вам было бы к лицу. Тайный жрец за спиной марионеточного царя это историческая практика. И если царь весьма ограничен, оно и неплохо для подчинённых. Тем более, в случае Паралеи. У неё же не было внешних врагов. Не считая тех не званных гостей, которые вообразили себя хозяевами. Землян то есть. Но для Паралеи всё ещё только начинается.
– Кто вам такое сказал?
– Не обязательно говорить обо всём словами, моя милая Нэя. Рудольфу в «Сапфире» делали сканирование мозга. Он забыл об этом, но ведь он убил вашего Танатоса.
– Тон-Ат не был убит. Рудольф что-то напутал. Я просто знаю, о чём говорю. Он появлялся у меня позже того, как его, якобы, убил Рудольф. Лон и на Островах не был никогда!
– Он там был. Один из врагов твоего Танатоса дал ему особый летательный агрегат, крылья, и он туда попал. А потом почему забыл об этом. Там такое со многими происходило. Люди забывали очень многое. Человек очень несовершенен, несмотря на свою уникальную природу.
– Рудольф не убийца, а Тон-Ат не лжец. Он жив и я сама видела его! Он хотел взять меня к себе обратно. Зря я отказалась тогда. Я увидела бы своего сына.
– Вы путаете сны с явью.
– Нет. Это были реальные события. Я трогала тунику Тон-Ата, его горячие руки, – он был реален. Он сказал тогда: «Ты будешь жалеть. А твой избранник впал в наваждение, я таким вот образом поиграл с ним и пощадил его ради тебя. Я буду управителем Паралеи. И любой из землян, что придут ко мне, не будут мною отвергнуты».
Слушая меня, Рита вдруг перестала играть в высшее существо. Удивление, почти ребяческое, выразили её глаза. – Как возможно столь быстро овладеть чужим языком? Как жаль, что я так и не попала на Паралею! Как мне не хватает тех чудес, о которых ты и рассказываешь. Только Артём и был способен, увлекать меня такими вот сюжетами…
Кем был неизвестный Артём, она не пояснила. Может быть, тот самый Воронов? – Я никогда не верила до конца в его космические сказки, а тебе я верю. Я считываю ложь сразу же. Ты говоришь о том, что пережила в действительности. Не думаю, что всё было лишь твоей галлюцинацией, как думает до сих пор Рудольф.
Я откровенничала не ради того, чтобы тешить её сказками, а чтобы доказать, что я вовсе не дурочка, как она обольщается, – Тон-Ат говорил мне вот ещё что, – продолжала я. – «Наступит время, когда тебя с ним уже не будет. Твоя смерть ожидает тебя на отдалённой планете, но не на Земле, к которой ты столь стремишься. Смерть, конечно, мнимая, как и любая смерть, но в своём теперешнем воплощении ты уже не вернёшься на планету, где родилась. А твой Рудольф окончательно отвратится от Земли и от тех, кто ведёт её к тому финалу, когда Свыше будет произведён новый перезапуск неудачного проекта». Я спросила: «Отчего же на неправедной Паралее нет перезапуска?
«Я ради того и прибыл сюда. Для подготовки. Процесс сложный и не одномоментный». Вот что он ответил. То, о чём я вам говорю, было на самом деле, не сны, – тут я выдохнула и вдруг рассказала ей о тревожных, неправдоподобно и реалистично выпуклых снах, посещающих меня. Зачем? Не знаю. Рита пристально, впервые настолько близко упёрлась немигающим взглядом в мои глаза.
– Вы же инопланетянка, а тут вы в непривычной и, по сути, враждебной вашему подсознанию среде. Вы перенапряжены, но не замечаете этого из-за обманчивого комфорта. Но внешние красоты, убаюкивающие ваши органы чувств, не обманывают ваше подсознание. Вы не дома, вы, как бы, в некой бездне, которую оно, ваше подсознание, если для простоты понимания, не умеет расшифровать. Вы только отчасти человек, и ваш мозг – загадка для нашего научного сообщества. У него свои коды, к которым нет доступа никому из земных и самонадеянных исследователей. Не уверена, что это болезнь. Скорее, ваша привычная форма существования. Вы, образно говоря, многомерное существо, и увы, мне нет входа в ваши миры. А как бы мне того хотелось, вы не представляете. Я никогда не вижу снов. Или я их не помню. Касаемо до вас, я даже не могу знать, сны ли это, или нечто иное.
Когда задача не решается, можно подогнать ответ
Я смотрела на неё с разочарованием. Что особенного она сказала? Но как-то именно вдруг мне открылся тусклый и стёртый, внутренний её тайник. Приблизительно так, как бывает, если случается открыть красивую и затейливую шкатулку в надежде обнаружить в ней переливчатые драгоценности, а их там нет. Как было со мною в детстве, когда я нашла мамину коробочку из сизых и золотистых драгоценных пластинок, отсвечивающих бликами иных пространств, утонувших во временных глубинах миллионы лет тому… Помню, я видела или рисовала своим воображением фантастические пейзажи на её крышке, замирая от предчувствия той красоты, что скрыта под нею в лаковых недрах. Но там ничего не было! Пустота. Даже лак был стёрт от долгого употребления. Всё было продано бабушкой в дни нищеты после исчезновения мамы… Так и у блистательной Рите не оказалось за душой ничего такого, что могло возвести её в более превосходную степень надо мной. Тогда почему он постоянно общается с ней? О чём не мог мне рассказать, не хотел? Ревность, если она была, испарилась. Осталась только обида на Рудольфа, переходящая в отторжение его вместе с этой пустышкой.
– И кофе ваш совсем не тот, который делает кофемашина какая -нибудь или кухонный робот. Чувствуется душа и тут. У вас искусные руки, волшебные, и тут Рудольф прав. Не всё познается нашим избыточно рациональным мышлением. Наше правое полушарие, как считают некоторые, связывает нас непосредственно с космическими информационными потоками, отвечает за интуицию, в отличие от левого полушария, отвечающего за логику, абстрактное мышление. Высказывались и такие мнения… -она замолчала.
– Продолжайте.
– Я не утомила вас? Некто приглушил, притормозил функцию правого полушария, отрезав нас от Космоса на тысячелетия, поставив своеобразную заглушку. Что мы были подвергнуты непонятным генетическим вмешательствам с целью нанесения ущерба. Не исключено, что подобное проделали и с вашим народом. Но кто он, этот Некто? Было это его злодеянием или только милостивым наказанием нам за преступления и произвол, совершённый нашими прародителями? Никаких ответов нет ни у кого. Наш земной путь был ужасающ, подъём к звёздам труден и долог. Очень долог. – Рита глубоко вздохнула и опять замолчала. Так что я успела покинуть её, сходила в туалет, вернулась, а она всё сидела и размышляла о чём-то, глядя в открытый проём, выводящий на смотровую лоджию. Я перед её прилётом там гуляла и оставила панель открытой. – Не исключено, что нас опять с лёгкостью отправят в тот же полёт вниз. Тут твой загадочный Танатос прав, – продолжила она, не желая воспроизводить имя Тон-Ата так, как оно и звучало на Паралее. – За наше неразумное поведение в чужих мирах и самонадеянность вчерашних агрессивных дикарей. Архаизируют, дадут зажжённую паклю в волосатую руку и посадят в землянку или в пещеру на перевоспитание.
– Разве у вас волосатые руки? – спросила я с усмешкой.
– У меня нет, – она с интересом, как впервые рассматривала свою длинную руку, оголив её до локтя, – только чуть заметные волоски. А вот у наших мужчин такая невыносимая волосатость бывает порой, что меня лично тошнит от их полузвериного облика. А вас? Нет?
– Я не люблю совсем гладких мужчин. Они похожи на женщин, и я не смогла бы испытывать к ним желания.
– А вы чувственны? Сильно способны желать мужчин?
– У меня был только один мужчина. Мой муж.
– Как же ваши перечисленные мужья?
– Это были псевдо мужья.
– Вас сильно возбуждает его внешний вид? Или привлекает его сумасбродный, но сильный характер?
– Если искренне, а я не опущусь до лжи даже с вами, то всё в нём и привлекает и возбуждает меня. Сила его глаз, его бесподобные руки, нежные пальцы, непростой характер, ум…
– Ум? Чей ум? Его? – она опять неприятно засмеялась. – Он ничуть не умён. Он даже плохо образован. У него времени на хорошее образование было мало, а на сумасбродства всегда много. На Паралее он был только технической, хотя и одушевлённой деталью сложного механизма земной базы, – мозг же того живого, но отчасти и синтетического механизма, скрытого в подземельях Паралеи, всегда и только на Земле. Ведь там и люди, и роботы и техника действовали согласованно по незыблемым инструкциям, жизненно необходимым правилам. Процесс управления, защиты, подпитки и необходимого контроля так и оставался на Земле. Над всем тем, что там, в ваших недрах до сих пор функционирует худо-бедно. Над роботами, звездолётами, прочими машинами, людьми.
– Как интересно, что вы упомянули людей последними в своём перечне. Не сказала бы я, что бедно, но очень худо.
– Худо? То есть?
– Вы же так сказали: «худо-бедно». Им было там, в чреве Паралеи, так одиноко, сложно, скучно жить. Тяжело дышать в чужой атмосфере, не физически, конечно, а душа у них у всех тосковала. Не у роботов и компьютеров, понятно, а у людей. Прекрасные горы, расцвеченные ландшафты были созданы не для них, и они в большом количестве гибли там. Даже в городах Паралеи землян часто убивали преступники, как говорил мне об этом Рудольф. Они довольно часто попадали в наши тюрьмы. Но они никогда не уподоблялись тому уголовному сброду, что настолько обильно размножился на моей прекрасной и несчастной планете. Почему наша жизнь была такой? Там я не умела ничего объяснить, а тут я предпочитаю не думать о Паралее. Не хочу. Не могу.
Рита опять принялась восхвалять меня за быстрое овладение языком, за способность не только внятно, но и художественно выражать свои мысли.
– Вы талантливы, тонки и впечатлительны. Ваш фантастический облик не обманул и не разочаровал меня. С первого взгляда я почувствовала в вас то же самое, что тот мальчик Олег назвал вашей инопланетной трольской аурой, но вовсе не в негативном смысле, как можно подумать, а в восхищённом больше. И я солидарна с ним в восхищении вашим фенотипом. И в привязанности Рудольфа к вам нет для меня загадки, но есть печаль. За вас…
И опять она замолчала. На сей раз точкой привязки для её пристальных глаз была я сама. Молчание было настолько долгим, что я, вероятно от смущения, вдруг бурно расчихалась ей в лицо. Или так проявилось моё озорство? Она мило улыбнулась, но не думаю, что ей стало весело. Аккуратно и тщательно промокнув себя салфеткой, взятой со стола, как будто ей случилось попасть под внезапный дождь, она затеяла разговор о существующих видах аллергии на определённую пыльцу растений, на запахи, на пыль, на еду…
Но аллергеном для меня была она сама. Меня едва не усыпила её лекция, и я без всякого уже стеснения улеглась на диван, подложив свою расшитую подушечку под щёку и намереваясь вздремнуть, если её медицинские лекции растянутся. Она цепким блестящим взглядом елозила по моим голым ногам, бесстыдно и откровенно, с непонятными для меня чувствами от оценки. Или я и не хотела понимания. Моё домашнее платье, очень просторное, но короткое, без рукавов, поскольку мне так было удобнее, задралось до самых бёдер. Я распрямила ноги, давая ей максимально удобный обзор своей красоты, в которой и не сомневалась нисколько, как бы она ни стремилась меня занизить как свою соперницу. Но к чему она стремилась или не стремилась, не было ясно.
– Какие милые у тебя шорты, – сказала она, – с очаровательной морской тематикой. Почему на тебе купальник? Ты собралась на пляж?
На моих шортах была изображена морская ракушка – причуда Рудольфа, возжелавшего такую вот раскраску для моего домашнего оформления. Ракушку я вышила сама по его просьбе. На него она действовала, скажем так, умилительно. Ещё чуть-чуть и я, как незабвенная Азира, была готова стянуть с себя всё, чтобы явить мудрой поганке то, что она тщилась рассмотреть. Мерзкие мысли возникли в комплекте с моим отвращением к такой вот затяжной беседе. От первоначального волнения, а потом и от усталости я вспотела вся. Если не от духоты помещения, не от избыточной жары, то от собственной нервозности, вызванной всей напрягающей ситуацией.
Я взяла ту самую салфетку, коей обтиралась Рита, и стала яростно тереть собственные мокрые подмышки, а опомнившись, брезгливо откинула её в сторону. В ту же самую минуту она отвернулась от меня, встала и подошла к выходу на лоджию, устремив загадочный погрустневший взор на Альпы. Я видела её сбоку. У неё оказался чуть вздёрнутый нос, что делало её лицо даже милее, поскольку ей явно не хватало некоторого несовершенства для того, чтобы выглядеть душевнее и доступнее. Мне стало стыдно за себя, за свои мысли только что, и я села, сжав коленки, как и положено хорошей девочке, которую все хвалят.
Именно в этот самый миг и накрыло меня то самое состояние, когда чужие, глубоко сокрытые, информационные потоки коснулись меня, как река касается ваших ступней, когда вы входите в неё. Я опишу свои ощущения, как и привыкла, будто это сама Рита говорила об этом вслух. Но она молчала. Она сидела рядом, откинувшись на подушечку, закрыв глаза в отрешённом состоянии.
– Я познакомилась с Рудольфом, когда он был ещё мальчишкой. Ты и не представишь себе, каким он был, – она перешла вдруг на «ты», но мне так было и проще. – Застенчивый херувим, сошедший со старинного, законсервированного в особом составе полотна, и оживший в материнском музее. Ведь всё произошло здесь, в этих местах. Его светлые, вьющиеся волосы, идеальная лепка лица, задумчивые глаза, всё это потрясло меня. Правда, вечно обиженные надутые губы. Он иногда капризничал как мальчик, но до чего был мил! Впрочем, он и был мальчишкой, как я и сказала. Он без преувеличения сиял, потрясал своей ангельской возвышенностью… Помнится, я даже закрыла глаза. И подумала, почему мне не восемнадцать? Представь себе, при юном лице и роскошная, вполне сложившаяся мужская фигура! Ангелом, сама понимаешь, он не был. Он уже и тогда таил в себе много чего. Под безмятежной гладью лица, под аквамариновой тишиной его глаз, в этом своём, мало свойственным юным людям, отшельничестве он вынашивал своё отрицание и свой личный суд несовершенному человечеству. Я решила поиграть с ним от скуки. А он полюбил. Я помогала ему разбирать старинные минералогические коллекции в музее, где и работала его мать. Она, мать Рудольфа, была близка мне по духу, по её отношению к мужчинам. Она была властной и свободной от них всегда. Я тоже. У неё был единственный сын, не нужный ей, в общем-то. А у меня детей нет. Я поступила честнее, чем она. Я не создана быть матерью. Я люблю познавать мир, людей, много путешествовать. На такое не хватает жизни, и двух жизней тоже. А дети? Они сублимируют энергию женщины в инстинкты материнства. В то, что заземляет, ограничивает мысль. Слава Богу, хотя фраза и архаична, но есть и другие, не такие как я, а то бы люди исчезли…
– Ты веришь в Бога? – спросила она, очнувшись. – Прости, я кажется, вздремнула? У тебя так хорошо, такая чистая, лёгкая атмосфера в твоём доме. Неуловимо душистая, но сам аромат не могу ни с чем идентифицировать. Или как это говорили древние эзотерики? У тебя светлая аура.
Она разговаривала со мной так, как взрослая женщина говорит с посторонним и очень умным подростком. Тот раздражает её, утомляет, но скрывает своё отношение ради воспитательного воздействия.
Но я внутренне всё дальше и дальше удалялась от неё и всего того, что с нею связано. Она перестала меня интриговать, пусть и отрицательно, но манить. Она словно находилась в ином времени, в ином пространстве, где нет меня, в некоем объёмном гигантском мониторе, и никаких живых волновых и прочих колебаний от неё я не улавливала. Голографическая обманка, играющая в жизнь. Рита на миг застыла, или ожидала ответа или тоже была сражена неким странным и острым ощущением, не зная, как его объяснить. Словно я расплывалась в её глазах и меркла, как та же испорченная голограмма – это было взаимно! Нас охватило одинаковое чувство по отношению друг к другу!
Под великолепной чёткой лепкой лицевых мышц Риты прошла незримая, но явленная мне рябь страха. Её наработанное годами тренировок самообладание уже не обманывало меня. Что произошло? Будто две встретившиеся Вселенные вздрогнули и отдалились на миг, разбежались от своей взаимной несовместимости – Паралея в моём лице и Земля, воплощённая в Рите. Это был даже не миг, а нечто меньшее, мы остались каждая на своём месте.
– Да, – ответила я на её вопрос, – Я верю в Высшее Сознание Вселенной, в Надмирный Свет. Но не знаю, нужна ли Ему я сама и моя вера?
Она благосклонно кивала мне.
Так в чём же она превосходила меня?
– Вы вздрогнули. Чего вы испугались только что? – я уже совершенно её не боялась.
– Вам показалось, – отозвалась она спокойно, но пряча свои глаза от меня под опущенными веками. Длинные и прямые ресницы совсем не казались мне красивыми, скорее неприятными. Она подошла к столику и долго, бессмысленно рассматривала чашку с остывающим кофе. В ней замечалась некая заторможенность, поскольку она то и дело зависала на полуслове или своём жесте, обдумывая нечто, возможно, и не имеющее ко мне отношения. В прошлые её визиты я никогда не замечала в ней такого качества, как рассеянность или задумчивость. Она всегда выглядела деловитой и собранной. – Я не вижу снов, – сказала она, – но иногда мне сама жизнь начинает казаться сном, от которого я устала и хочу, но не могу проснуться. Вы не боитесь людей?
– Если вы не запоминаете снов, то у вас дисфункция правого полушария. Поскольку именно оно отвечает за связь человека с Космосом, с Вселенским информационным океаном. Вы же об этом говорили. И доктор Франк мне объяснял. Что же касается вашего вопроса. Землян я не боюсь. Нет. А тех, кто окружал меня в моей жизни на Паралее, боялась, поскольку там было много страшных людей.
– Страшных? То есть, опасных? – спросила Рита.
– И опасных тоже. Много уродов, мутантов, калек. Да и просто больных душевно, если злобу считать болезнью.
– Лица опасных преступников часто бывают безобидными по виду, часто глупыми, часто симпатичными, заурядными, короче. В древнем примитивном кинематографе мировое зло представляли ужасающим внешне. Но это вовсе не так. Какой-нибудь улыбчивый любитель мило пошутить сбрасывал чудовищные бомбы на мирные города, а причёсанный и благоухающий, воспитанный в лучших академиях политикан обрекал на гибель тысячи, если не миллионы невинных людей, детей, к тому же гибель чудовищную. Убийца часто приходит в неожиданной личине.
– Убийца? На Земле они есть? – удивилась я.
– И не переводились как вид. А у вас что, все злодеи имели вид чудовищ? – поинтересовалась она вполне искренне.
Я не знала, что ей ответить. Мне не хотелось поддерживать странную беседу Риты об убийцах и злодеях.
– Ты никогда не замечала, что за тобою ходит временами неизвестный старик? Настолько древний, что его нужно изучать, как образчик самого древнего жителя Земли, – спросила Рита.
– Чего же не изучаете? – о каком старике она вела речь? И к чему был неведомый старик?
– Он неуловим. Но он вовсе не фантом… – Рита замялась, – Понимаешь, ты под нашим наблюдением. Ты же инопланетянка. Тебя охраняют. Так необходимо. Старик иногда попадает в визуальные записи внешнего наблюдения, но его не смогли найти. Нигде. И я подумала, если тут нечто, связанное с твоей не полной изученностью, с тайнами вашей цивилизации? Выходит, у тебя есть охранитель с твоей Паралеи?
– Охранитель? Как бы он мог пробраться, будучи незамеченным, на звездолёт землян? А на Паралее, как вам известно, о космических перелётах и не слышали. У нас же там средневековье в вашем понимании. Застылое, архаизированное общество. Если только допустить мысль о возможных тайных носителях высоких технологий, то тогда… Но обо мне-то откуда они узнали? Вы что же, действительно, видите сны наяву?
