Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Как думаешь, почему я не отправилась ябедничать в тот раз, чтобы тебя тогда же и призвали к надлежащему ответу?
– Потому что сама хотела того же… – предположил он, принимая её пошловатую и грубоватую игру, пребывая в остаточном блаженном, чисто физиологическом, идиотизме.
Что ею двигало, месть за пережитое в подземных уровнях небоскрёба унижение или врождённая дурость, не имело значения. Сузив глаза, она смотрела на него с неприкрытой агрессией, – Не пошла не потому, что устыдилась или тебя пожалела. Я давно уже не стыдливая девочка из школьного городка и давно утратила жалость к мужчинам. Ну, подняла бы я скандал, и что? Тогда и я, и Рамон распрощались бы с мечтой о спутнике.
– Зря я так поспешно тебя захвалил. Ты сразу же пошла со мною добровольно! Ты знала, зачем! Да и не доказала бы ты ничего. Я не причинил тебе никакого вреда, а следы ты смыла в фонтане. Нет и записей о том, что и как произошло, потому что я знал, где именно находятся слепые пятна и в каком секторе подземелий. Тебя признали бы за клеветницу или за душевнобольную. У нас было взаимное влечение. Хотя я и давал тебе предостерегающий сигнал, а ты его презрела. Вот и нарвалась.
– Что значит, своя служба? Ты совершил на меня нападение. И ответственность за такое вовсе нешуточная, – она задиралась, отлично видя, что он свирепеет. Но для того и злила.
– Если бы я не был хорошим психологом в отличие от Риты, я бы решил, что ты опасная шантажистка. Но ты всего лишь умственно отсталая и реально падкая на мужиков шлюха. Поэтому я тебя прощаю.
– Ты сам вёл себя как преступник, а как клеймил Рамона!
– Дура! Всякая закрытая корпорация становится рано или поздно мафией, не подвластной законам всех прочих обывателей. То, за что накажут любого, можно таким как я, и многим из тех, кто сюда вписан.
– Мафия? Первый раз слышу такое слово. Звучит странно и непонятно. Это что?
– Звёздная семья единомышленников, соратников и братьев-сестёр по духу и устремлениям. Слово-то архаичное и мерзкое, но суть явления отражает верно, хотя в нашей гигантской корпорации нет ничего архаичного и ничего мерзкого быть не должно. Но между «не должно» и «есть» – большая пропасть, как и бывает повсюду.
– Никогда не слышала о таком, чтобы всеобщие человеческие законы были отличны от каких-то корпоративных, – Нелли внимательно вглядывалась в его глаза. Узкие глаза стали хищными щёлочками. Он мог бы поклясться, что она в данный момент ненавидит его! В ней внезапно проявилось что-то, до того отталкивающее, что он сказал, – Пиранья! До кого же я опустился…
– Успокойся, не бледней от неконтролируемой агрессии, – она опасливо отодвинулась, – Не думай, что я растаяла от твоих комплиментов по поводу моей красоты и не вижу, что абсолютно тебе не нужна для длительных и нормальных отношений. Мне такого шанса, чтобы нам с Рамоном отправиться на спутник, вовек уже не поймать. А ты теперь обязан исполнить моё пожелание. Нет, так я тоже не буду твои потребности в неземном сексе удовлетворять.
Нужно было уйти от неё, но он не уходил.
– Всё придумал про свою неуязвимую звёздную корпорацию? – она придвинулась поближе, – Только я ради мести, даже если бы в том подземном уровне была бы целая бригада таких как ты, никогда не стала бы лишать Рамона и себя будущего. Да и Рита, я почему-то чую, обвинила бы во всём меня. Тут уж у вас с нею точно мафия – семья. А так – не бывает никаких всемогущих мафий. Нам об этом ничего не рассказывали в школе. А у нас были отличные учителя, не глупее тебя или твоей Риты.
И вместо ледяного презрения он пустился с этой девчонкой в перебранку, будто был её ровесник или коллега по умственной отсталости. Она реально задевала его за живое!
– Потому что ты блаженный наземный планктон! Это то, о чём тебе не преподавали в твоём городке для умственно-отсталых сирот. Ты же не виновата, что тебя вызвали на этот свет безответственный дурак и озабоченная девчонка подросток, даже не пожелавшие тебя воспитать. Хотя красотой они тебя не обделили, за что и будь им благодарна. С другой стороны, не будь ты так красива, ты не стала бы шляться с ранних лет, а серьёзно занялась бы учёбой. Лора была точно такая же, но она вовремя опомнилась, занявшись личным развитием. Такой человек, как Рамон, никогда не обратил бы на тебя – специалиста по пельменям внимание, не будь ты двойником Лоры. А уж тем более я.
Глава четырнадцатая. «Как Нелли заложила Риту и Вайса – двух праведных небожителей».
Ошалевшая от таких сведений Нелли схватила его за руку, то ли умоляя о чём, то ли имея намерение напасть. Лягнуть ногой, например, – Я не люблю пельмени. Меня с детства тошнит от одного их вида, – она сильно сжимала его запястья, словно стояла на краю обрыва и боялась упасть.
– Ну, хоть с кулинарным вкусом у нас с тобою нет расхождений. Я тоже терпеть не могу блинов и пельменей с детства. А что из еды любит Рамон?
– Да всё он лопает, что ни приготовь! Не привередливый человек. И секс предпочитает только традиционный. Как и я сама.
– Хорошо, что ты не успела развратиться. У тебя чистое тело, что мне и требуется. Да и душа твоя тронута порчей лишь самую чуточку. А вот Рамон твой такой слоёный пирог, что ты и живя с ним, его лишь поверху и надкусила. Слизнула его шоколадную и привлекательную глазурь, а внутри он палач по призванию. Не то что я, ставший им по принуждению.
– Да ты реально чокнутый!
– Так как же доктор Франк Штерн? Какие общие дела Штерн может иметь с бывшим уголовником Рамоном?
– Ты-то чем лучше Рамона? Ты намного, намного хуже! И какой такой доктор тебя волнует, что ты заводишься с одного оборота? Я не знаю ничего. Даже того, за что Рамон отбывал срок. Рамон молчит, а я не та, кто в душу лезет с невымытыми ногами как в чужую постель…
– Всё у тебя постель на уме. Постельная ты фея! Так считаешь Рамона своей жизненной удачей?
– Так определись, фея я или пиранья. Я могу быть и кусачей, а не только той, с кого легко сдирают трусики. Рамон добрый и образованный человек. Необыкновенный во многих смыслах, а если для такой, как я, то и вообще…
– Не заметил я на тебе никаких трусиков. Ну, если в этот раз ты знала, зачем сюда шла, то в тот день не у Вайса ли успела их потерять? А потом пришла к Рите, чтобы поделиться своими впечатлениями? Может, со мною поделишься, как трахает женщину тот, кому запредельное количество лет?
Нелли раскрыла рот, и глаза её округлились. – Кто такой Вайс? Если ты имеешь в виду доброго и седовласого дедушку, к кому мы с Ритой заходили пару раз. Она сказала, что он её ближайший друг и хотел бы оценить в силу своего колоссального опыта, гожусь ли я для отправки туда, куда меня не готовили с детства. Он умеет это определить с первого взгляда, выявить то, чего не выявит никакая специальная комиссия. Физиологически-то я здорова, а всё же есть риск оставить там, куда стремлюсь вслед за Рамоном, своё шаткое ли валкое, но душевное равновесие и даже здравый ум. Я и пошла с ней. Тот человек всего лишь напоил меня вкусным чаем и расспрашивал о неважных пустяках. Какой секс может быть с человеком, у которого в глазах такая доброта и сияние как у реального волшебника из сказки! Он всего лишь отговаривал меня от моих планов. Говорил, что там адски тяжело, и повышение жизненного уровня впоследствии может не принести ожидаемой радости. Душа может быть опалена, так он сказал, и утратить способность пропускать в себя земной свет. Реально ослепнуть. А ещё он сказал, что Рамон не будет никогда связывать свою жизнь со мною. Он однолюб. Редкий подвид сапиенсов…
– Тут он прав! Рамон лучше всю жизнь протаскается от одной Нелли к другой, поглощая домашние пельмени, чем станет семьянином.
– Дались же тебе эти пельмени! Да я и сама не мечтаю о Рамоне как о муже. К чему мне бывший уголовник, да к тому же покалеченный?
– Покалеченный? Но ведь в его данных нет и намёка на то, что он инвалид. Ни одно исследование такого не выявило. Ты бредишь? Покалеченного человека, да и просто не очень здорового не выпустили бы за пределы Земли, тем более на такую сложную работу как на спутнике новооткрытой планеты.
– Я не знаю ничего. Тот Штерн и был его лечащим врачом.
– Тогда всё объяснимо. Штерн – феномен, лежащий за пределами такого понятия как врач. Он намного, намного большее. Тоже волшебник, хотя и скромный невозможно. Неясно только, как Рамон вышел на него. Но это я и без тебя выясню. А тебя можно уважать за проявленное милосердие к бывшему уголовнику и калеке к тому же. Давно он исцелился?
– Не так чтобы. А как вылечился, так сразу пошёл в ГРОЗ. Его протащили по всем проверяющим инстанциям, комиссиям, и направили к тебе для утверждения его кандидатуры окончательно. Он же бывший выпускник и отличник Космической Академии. А тут ты его отшвырнул! Каково ему? У него же судимость погашена, и отпущен он был раньше срока за то, что спас там людей от гибели. Ему даже поощрение дали как герою…
– Каюсь, каюсь. Но тебе Рамон просто обязан за твою доброту и родную поддержку подарить нечто, что затмит по своей ценности все драгоценности Риты.
– Где у него возможности такие? Да и зачем мне? Я не за драгоценности с ним.
– Умница. Я почти полюбил тебя. А потом полюблю ещё сильнее, если дашь согласие на совместный отдых в ближайшем времени.
– Полюбил? Когда успел?
– У меня только так. Влюбляюсь с первого взгляда или не влюбляюсь уже никогда. Мне срочно необходим отдых, пока я действительно не стал чокнутым от семейных штормов. Не могу же я хватать первую попавшуюся женщину на улице? А у меня времени в обрез. На спутнике я буду твоим покровителем всегда.
– Я должна подумать, – повторила она. – Пусть ты и обозвал мою голову ажурной башней, я иногда и думаю.
– Похвально. И в ажурной башне иногда селятся птицы. А ты лично видела доктора Штерна в лицо? Он посещал ваш с Рамоном дом?
– У нас нет никакого общего дома. Рамон живёт в гостинице для временно безработных, а у меня своя маленькая квартира есть. Он иногда ко мне и приходит. Я к нему редко. У него жуткая теснота. А уж кто его там посещает, мне неизвестно.
– И тот дедушка с глазами доброго волшебника ничего не расспрашивал о чудесном исцелении Рамона?
– Что-то и расспрашивал. Сказал, что лучше бы Рамону остаться свободным калекой, чем стать здоровым рабом у того, кто его рано или поздно погубит с неизбежностью. Так я его поняла.
– Так зачем же ты ходила к дедушке? Чайку попить? Или было всего лишь предварительное знакомство? Ему разве не с кем чаи гонять? Других дел нет? К нему так запросто даже я не попаду в его апартаменты, а тут будущая обслуга для общепита космического десанта вдруг удостоилась аудиенции и даже чаепития. Ты хотя бы понимаешь, к чему готовила тебя Рита?
– Конечно, он в отличие от тебя в подземные уровни небоскрёба не утянет и с ходу не трахнет.
– Только вот потом затрахает тебя так, что ты жизнь разлюбишь, как после любовных сеансов с Дракулой из самой чёрной выдумки. Он житель таких мерностей, идиотка недоученная, что ты вывалишься навсегда из земной реальности, а в его другую реальность по любому не попадёшь. Так и застрянешь между разными измерениями.
– Я не понимаю, – сказала она испуганно.
Введение в курс дела или же… желание её присвоения?
– И не сможешь, – он утянул её в одну из аллей, где и усадил на скамью под огромным клёном. Крона его была настолько могучей, что тут царил уже настоящий вечерний сумрак. Косые лучи предвечернего солнца почти не пробивались через его листву. Она села, сжав коленки, и боязливо-послушно ожидала дальнейшего разъяснения, напомнив девочку из школьного городка. Кем она и была совсем недавно ещё. И он, и она уже были далеки от недавней чувственной взбудораженности, настроенности на взаимно желанную близость.
– Потому и теряют разум такие простаки как твой Рамон, что не понимают, во что их вовлекают. А и Рамон по уровню своего образования тебя превосходит на несколько степеней.
– Ты сказал «простаки», потому что имел в виду и себя тоже? – сообразила она.
– Эти существа играют нами как фишками в игре, где открыты и понятны только предписанные нам ходы. Они видят игровое поле с такого ракурса, который для нас закрыт. Они видят все фишки скопом, видят сам финиш, то есть цель, а фишка видит только себя и несколько рядом стоящих, не зная того, что цель, куда их всех двигают, вовсе не соотносится с её собственной. Цель игровой фишки только следующая ступень, куда она карабкается, не видя саму лестницу в её целостности. И то, что для тебя очень значимо, а это твоя жизнь, не так для доброго дедушки, угощающего тебя душистым чайком. Я хоть и обидел тебя, зато я тебя за человека равного себе считаю. А он? Высосет из тебя твою молодую энергию, опустошит так… Ты для него погремушка! Помусолит, послюнявит и прочь в утилизатор!
– Ты ревнуешь меня к нему? – Нелли потрясённо пялилась наивными глазёнками девочки, только что прозревшей после слёз во время утраты невинности. – Думаешь, он хотел взять меня в любовницы?! Да у него, я думаю, давно уж возрастная импотенция…
– Нет у него и в помине никакой импотенции, а есть безразмерная вампирская похоть ко всему юному и настоящему. И чтобы попроще была, а ещё лучше сирота, чтобы никакой потом ответственности ни за что!
– А чем может угрожать женщине связь с таким?
– Более чем реальным распадом сознания, вот чем. Поскольку твоё недалёкое существо не вынесет того расширения сознания, которое неизбежно при тесном контакте с таким вот образчиком продвинутого человечества. Тут о духовных явлениях речь, Нелли. Ты же понимаешь всё буквально. Ты не понимаешь, что люди соприкасаются не только телами, но и своими незримыми, а всё одно наличествующими, биополевыми структурами неизбежно. Люди перетекают друг в друга информационно тоже. И если ты как малая и неразвитая форма треснешь от несоразмерного себе информационного багажа, ты просто заболеешь, но так ничего и не поймёшь. В страшных сказках о вампирах отражён лишь ужас непонимания тех процессов, куда случайно бывают вовлечены неподготовленные люди. Это же не буквально надо понимать. Всегда лучше жить в тех границах, где ты и вырос, любить тех, кто ясен и близок во всех смыслах. Вот твой Рамон, он же шизофреник реальный, хотя и притушенный лечением. И не из-за врожденной генетической мутации это так, а приобрёл он своё безумие на дороге, от которой ему надо было держаться подальше. А ты этого даже не понимаешь. Ты проста как полевая ромашка. Согласись, как хорошо жить ромашке в поле, а не в оранжерее, где её глушат собою великолепные садовые и давно уже не натуральные цветы. Она там сорняк никчемный. И её давят по ходу, даже не видя. Конечно, бывают чудики, любящие всё неказистое, зато природное и потрясающе ароматное. Вот как я, к примеру. Или тот же Вайс, уставший от искусственных чудес.
– Точно ревнуешь! Хочешь, чтобы я была только твоей?
– В каком смысле моей? У тебя Рамон есть. Вот и будь рядом. Заботься и корми, если умеешь изобрести что-то, кроме пельменей.
– Опять пельмени! Да ты голодный, в самом деле! Всё о еде думаешь… – она зарылась в свой рюкзак, – Поешь пирожков…
– Я не ем такую дрянь.
– Тогда чего ж…
– Рамона угостишь. Будет у него сегодня праздничный семейный ужин. А мы с тобой пойдём в ресторан «Башня ветров».
– Нет! Я Риту боюсь.
– Да тут столько звёздно-возвышенных товарищей, подруг, а также и улыбчивых недругов, как в реальном небольшом городе. Так что встретить Риту не так уж и просто. Почему бы она пойдёт трескать пельмени именно тогда, когда того захотелось нам?
– Замолчи про пельмени! Уже не смешно. Почему Рамон заболел? Объясни свои слова по поводу Рамона.
– Потому что он влез в организацию, где его использовали такие вот игроки. Он фишка. И зря его вылечили. Тут Вайс сказал чистую правду.
– С тобою не соскучишься. Я к Рамону именно за необычность привязалась. И всё же ты меня заинтриговал. Какой же необычный опыт мог предложить мне дедушка? Я очень любознательная, хотя с рождения я не попала в оранжерейные условия. Как ты и сказал. Но мне в поле среди прочих ромашек было, так сказать, типи – листик. Только не хорошо, а плохо мне там было.
– Разве? Ведь там так тепло, вольно и солнечно.
– Там одиноко, скучно, стылый ветер, безразличное отношение всех ко всем, и нет там никакой особой воли. Теперь, когда я поняла, какие необычные места есть на планете, где живут совсем другие люди, я хочу к ним.
– «Какое необычное и горячее насекомое прибыло меня опылять», прошелестел восхищённый полевой цветок, когда над ним нагнулась корова и ласково лизнула его своим огромным языком. Метафора ясна?
Она замотала головой. – Тогда уж ты бык! Как тот самый, кто наполовину мужик, а наполовину бык.
– Минотавр? Так я не о себе говорю. Это тебе пояснение насчёт светлоликого волшебника Вайса. Я даю тебе предостережение на будущее. Объясню совсем просто. Что бы ни напела тебе Рита, не ходи к нему больше никогда! Иначе ты уже не попадёшь на спутник и придётся забыть о друге Рамоне. А Вайс никогда не даст тебе желаемого будущего преуспеяния, какое ты заработаешь на спутнике собственным трудом. Он всего лишь скомкает твои настоящие планы, использует твоё тело и твоё время, а потом забудет о твоём существовании навсегда. Ни в какую следующую экспедицию тебя уже никто не возьмёт, поскольку и я и Рамон улетим отсюда, а Рита и Вайс никогда уже не вспомнят о тебе, как я и сказал. А особый визуальный контроль не допустит тебя на территорию, где ты находишься сейчас. Для тебя такой вот небоскрёб и ему подобные структуры всё равно, что на другой планете. Где ты сможешь соприкоснуться с людьми отсюда? Рамон был лишь редкой и счастливой случайностью, с которой ты и столкнулась. Да и то лишь потому, что он сам был выброшен наружу. И точно такая же счастливая случайность вернула ему не сами утраченные позиции, понятно, а только возможность всё вернуть в будущем. Ну-ка, расскажи, что знаешь о дружбе Рамона и доктора Франка? Мне для личного пользования исключительно. Не для нужд корпорации выясняю.
– Да не знаю я никакого Франка! В доме, где живёт Рамон, появилась одна тётка, тоже старая, похоже. Но по виду-то не определишь даже, сколько ей лет. Так вот она звала его на какую-то далёкую планету к себе. Он не хочет с нею. Он хочет со мною.
– Какая ещё тётка объявилась, и с какой планеты? Вы там с Рамоном не впадаете ли в совместные галлюцинации?
– Тётка с родинкой во лбу.
То ли затянувшаяся беседа была тому причиной, то ли наступившее внезапно отрезвление, он смотрел на Листикову, как на случайную прохожую, устроившуюся передохнуть там, где сидел он сам. В его реальности этой растрёпе места не было. Он чуял, как остро необходимо той другой и настоящей, чтобы он вернулся именно сейчас. Повторно идти с Листиковой в отсек Воронова стало невозможно.
– Я вызову тебе аэролёт. Я вдруг понял, что тоже устал. Увидимся как-нибудь, тогда ты и покажешь мне весь свой возможный и даже невозможный женский шик. Идёт? – но её согласие или несогласие ничего уже не значило. Или она переоценила своё воздействие на него, или он недооценил воздействие праздничной женской упаковки на себя, но ему смертельно вдруг надоело некрасивое платье с обрезанным подолом, успевшим обтрепаться за рабочую смену, её туго затянутые, да ещё и уныло скрученные в узел на макушке, волосы. Сверху она умудрилась прикрепить большую алую заколку в виде бантика, даже не детскую, а идиотскую, каким было и то алое платье с декольтированным вырезом. Но если следовать правде, грудь у неё была бесподобная, как и фигура в целом. Открыв её на обозрение, она же сразу уловила на эту юно-свежую сдобную приманку сладострастное насекомое. Его помутившийся ум, ненасытный взгляд… Она выбирала платья не ради тонко-эстетствующих ценителей, в основном женщин, а чтобы бить без промаха в «нижнюю чакру», как она и выразилась, неустойчивых самцов. Никакое платье не могло её изуродовать, если знать, какова она в натуральном виде. Но причёска её портила, подчёркивала излишнюю припухлость лица, как и отсутствие макияжа вовсе не украшало. Она отлепила свои игрушечные реснички и стала совсем бесцветной. Спортивные разношенные туфли казались чрезмерно огромными. Она смотрелась каким-то долговязым подростком, вышедшим поозорничать со сверстником на природу.
– А как же… сам же хотел всё продолжить… Забыл? Или устал? Тяжёлый был день? Так продолжим завтра? Или как? – её вопросы перелетали через него, не достигая цели. Он даже не слушал, что она там вопрошает. Едва она задержалась на дорожке, он обошёл её как ту же случайную и нерасторопную прохожую. Она бросилась вдогонку, – Я должна знать, стоит ли завтра закончить работу пораньше и уйти, чтобы успеть навести тот самый женский шик, какой тебя и возбуждает. Как ты и просил…
– Ты лично видела, как Рамон общается с Франком Штерном?
Она молчала, не соображая, что именно столь внезапно отвратило его? Вопрос о Штерне был воспринят ею как белый шум вокруг.
– Рудик, – произнесла она просительно, – что не так?
– Я запрещаю называть меня Рудиком! Я не выношу женщин, да и вообще людей, не обладающих тонкой настройкой на чувства тех, с кем они и входят в общение. Не психологичных, тупых и грубых.
– Я плохая? – её губы задрожали, и ему захотелось прикоснуться к ним, хотя бы на прощание. Но он так не сделал. Тогда и прощание не состоится уж точно. Она поспешно прикрыла глаза своей фиолетовой сверкающей игрушкой, напоминающей по форме бабочку, как будто в надвигающейся темени хоть кому было важно её разглядывать.
Он сам подтолкнул её в сторону аэролёта, понимая, что объяснений по поводу знакомства Рамона и Франка от неё не добьёшься.
Полевая ромашка, ставшая частью изысканного букета чувств
Уже на следующий вечер он опять вызвал её к себе и встретил там же, где и вчера. И она прибыла без задержки, и очевидно подготовившись. Она тоже знала, что так вот запросто он от неё уже не откажется. На ней было нежно-оранжевое струящееся платьице в трогательный белый горошек и с белым пояском. Белые босоножки переплетали высокий подъём её ухоженных ступней, а ноготки на пальчиках были покрыты уже жемчужно-белым лаком. Волосы она распустила, лишь подобрав их белой же ленточкой, чтобы открыть ушки, украшенные жемчужными цветами с золотистым напылением. Реснички приклеила тоже золотисто-рыженькие, загнутые и пушистые. Без прежнего грима под лёгкий загар кожа казалась полупрозрачной, детской, как и сама она обманчиво невинной, лишь по прихоти природной чрезмерно вытянувшейся девочкой из школьного городка. И он остолбенел, вынужденный признать, что у этой особы в запасе могут быть и другие лица, которые она ему ещё и явит. Он даже засмущался невольно, как перед незнакомой девушкой, как тот самый Типи Листиков… И порывисто притянул её к себе, страстно целуя в ушко и холодя губы застёжкой от жемчужных серёжек.
– Какое странное повторение сюжета, хотя и не точное, моя длинноногая ромашка. Но в отличие от Лоры я тебя от Рамона не оторву. Я буду великодушен. Не потому, что я наделён таким качеством, а потому, что ты уж точно не станешь моей женой…
– А если стану… – пробормотала она, млея и заметно слабея в его руках. «Странно», – подумал он, – «Почему она не кажется женщиной, имеющей постоянную связь с молодым мужчиной? Неужели, Рамон не в состоянии удовлетворить её запросы по этой части? И настолько ли уж старина Франк исцелил его от былых травм»? Но расспрашивать её об интиме с Рамоном было бы паршивым занятием, хотя и любопытным…
– Ты же невеста Рамона.
– Вот бы Рамон посмеялся, узнай он, что я, оказывается, его невеста.
– Тогда кто ты? Персональная б… Рамона? Но с учётом того, что обслуживаешь и меня, ты уже общественная б…
Она снова напялила свои дурацкие очки, неуместные для вечера, вытянув их из кармашка золотисто-оранжевого женского рюкзачка. Чтобы скрыть светлые, как вода, и пустоватые глазёнки, хотя и наделённые завораживающей искристостью, всегда обманчивой простотой. Не бывает простых ни женщин, ни мужчин. Бывает только самообольщение собственной премудростью. Он стащил очки и увидел, что она… плачет. Поняв, что выдала ему свои слёзы, поспешно вырвала очки и натянула опять на свой очаровательный носик.
– Ты чего? – удивился он, утягивая её на скамью и сажая к себе на колени, но без намерения повторить вчерашнее. – Я всего лишь хотел тебя немного возбудить для предстоящего сеанса дальнейшего обучения неземному сексу. В первобытном сексе ты меня, конечно, превосходишь. Сегодня мы уже не будем такое повторять, – он обхватил её, оглаживая через тонкое и красивое платьице. – Ты сегодня похожа на солнечный зайчик, моя малышка. Я буду очень нежен, изыскан и трепетен. Не как те сорванцы, которые тискали тебя в неопрятных зарослях после купания в какой-нибудь мутной речушке. Ты сильно плакала, когда некий недоразвитый примат лишил тебя невинности?
– Я… если бы это был ты, я бы не плакала….
– Плакала бы. Девочки всегда плачут, когда это происходит впервые…
– Даже если такое происходит по любви?
– Разве у тебя было иначе?
– Это был вовсе не мальчишка…
– А кто же?
– Он был взрослый. Я… любила его как, наверное, можно было бы любить отца, а потом уже всё… ненавижу и теперь. Поэтому не расспрашивай. Я сделала генеральную уборку в своей памяти, стёрла это навсегда. Не помню ничего, только… ненависть всё равно осталась. Почему я так откровенна с тобой?
– Что же ты не пожаловалась на этого гнусного скота?
Она подрагивала губами, и усмешка, смешанная с брезгливой горечью, ничуть не соответствовала её всё также непостижимо-светлым глазам, казавшимся пустыми, без мыслей и внятных эмоций. Как ни странно, именно глаза были той самой деталью её облика, что её портили. В них не было красоты, не было глубины, как и притягательности. Такую женщину никогда не полюбит ни единый мужчина, подумал он, только голое и неприкрытое ничем хотение и способна она вызывать. Сексуальная кукла…
– Рита была у меня… в кафе. Сказала, чтобы я не смела уже приближаться к тебе, если я хочу получить то, что и желаю… Её предложение пока что в силе. А ты всё равно бросишь, так она сказала. Ты всегда и всех бросаешь… а я… Я не могу решить, нужен ли ты мне…
– Не грузи свою голову ненужной тягомотиной, – сказал он и слегка оттолкнул её. – Я же сказал, ты мне не нужна. Так что и не стоит тебе размышлять, а уж тем более плакать.
– Да и ты мне не нужен! – бросила она запальчиво.
– А вот я тебе как раз нужен! – И уже повторно подтолкнул её в сторону здания, где и располагались апартаменты Воронова. Откуда Рита догадалась, что он провёл ночь в отсеке Воронова с Нелли, его ничуть не волновало. Раз сама же и позволила остаться там на две ночи, то уже и не сунется в это убежище. Нелли пошла без всякого сопротивления, почти помчалась, даже не скрывая своего ответного нетерпения… Иногда она не выдерживала, повисала на нём, требуя поцелуев, умышленно распаляя его и себя для предстоящих сексуальных радостей.
В отсеке отдыха она распотрошила свой рюкзачок. Разложила на полочку в душевой кабине какие-то гели и прочие ароматные штучки, повесила два пушистых белоснежных полотенца с аппликацией двух лебедей с переплетёнными шеями по краю, будто готовилась к новобрачному периоду своей жизни. На столике рядом с кофемашиной оказались два румяных яблока и плитка шоколада. Даже успела закрепить на стене маленький ароматизатор помещения, отчего комната наполнилась тонким, но нейтральным и еле-уловимым ароматом, подобранным со знанием дела, поскольку не возникло раздражающего эффекта. Бросила на обширную спинку дивана паутинную сорочку для того, чтобы облачиться в неё утром или же для последующего сна. Застелила свежие простыни, – нежно-голубые, с изображением облаков, так что получилось этакое небесное ложе для предстоящих небесных наслаждений. Кто уж подбирал такое бельё для «отдохновения вечного странника» по фамилии Воронов, неизвестно. Но уж точно не он сам. Её ловкость и почти бессознательная привычка к бытовому устроению наводили на понимание, что её кто-то уже успел приучить к созданию уюта повсюду, где бы она ни находилась, и уж ясно, что это не был отрешённый странник Рамон.
Он не потребовал, чтобы она сразу же сняла своё солнечное платьице, поскольку оно радовало глаза, и она не спешила с этим. Лишь сняла босоножки с высокой платформой, сразу умалившись в росте, да скинула поясок, отчего платье стало похожим на распашонку. Он нетерпеливо стал тискать её, настолько она ему нравилась в своём теперешнем оформлении, но она выскользнула, достала, – и опять же как ловко! сразу разобравшись в чужом хозяйстве, из встроенного шкафа те самые алые фужеры, которые он сразу же узнал. Налила в них чистой воды и пригубила из своего фужера с таким видом, будто и впрямь была невестой, стоящей в преддверии своей новой жизни, обещающей бесконечное счастье впереди. Протянула ему второй фужер, и он сделал два глотка воды, после чего грохнул фужер об пол. Но вовсе не от предвкушения счастья. Накатила злость, но не сильная, поскольку причина этой злости не имела для себя подпитки в настоящем. Нелли боязливо прошлась по полу, боясь пораниться о мелкие осколки, – алые как брызги крови, – Где тут спрятан робот-уборщик? – спросила она.
– Пофиг, – ответил он, комкая её распашонку. Без обуви она едва доставала ему до плеча, хотя и была достаточно высокой, – мой солнечный зайчик, сегодня ты доводишь меня до головокружения…
– Почему тебе так важно, чтобы девушка была нарядной? Ведь я всё равно буду вынуждена раздеться…
– Пофиг мне прочие девушки, нарядные они или чушки. Я тебя хочу… мой земной зайчонок с длинными лапками… – и поднял её высоко над полом, чтобы она не поранилась об осколки. Она обхватила его ногами за талию, почти задыхаясь от его поцелуев… и ни малейшей мысли о том, что где-то в нелюбимых и чужеродных Альпах тоскует маленькая и брошенная им странница, и что, собственно, будет уже завтра?
Последующий сеанс «неземного секса» прошёл ещё насыщеннее, если по ощущениям. У него возникла к ней, можно сказать, что и привычка, а она вела себя так, как и ведут себя девушки, входящие во вкус медового месяца. А уж сколько медовых периодов осталось у неё в её куцем прошлом, и каковы они были по своему качеству, ему было всё равно. Он не связывал эту девушку со своим будущим временем, от этого и прошлое её время для него всё равно, что не существовало.
Но ночевать с нею в отсеке Воронова он не захотел. После запредельного подъёма физической эйфории и естественного завершения этого процесса, повозившись с ней ещё чуть-чуть, он встал и деловито приказал ей быстренько одеться, приняв вид поспешной занятости, а на самом деле не желая тут повторно оставаться с ней до утра. И напрасны оказались её старания для придания этому заброшенному «уюту для странников» вида обители для долговременного счастья. Паутинная сорочка скомканным укором валялась на полу, сброшенная туда во время сеанса «неземной любви». Он поднял шёлковую тряпицу, но лишь затем, чтобы смахнуть осколки от разбитого фужера в сторону. Под стол, тем самым давая понять ничтожную значимость для него этого, пусть и упоительного, но спектакля с умыканием чужой «невесты». Хотя все его действия вовсе не были осознанными, скорее уж механическими, чтобы она не поранилась, когда на цыпочках побрела к душевой кабинке. Вернувшись, завёрнутая в белое и лебяжье полотенце, она какое-то время сидела на диване, приходя в себя от явленного вдруг безразличия к её столь очевидным и душевным затратам. Так что он сам натянул ей через голову её солнечное платье-распашонку, как проделывают это с нерасторопными детьми. Она обулась и затянула белый ремешок вокруг талии, – тонкая и ровная как стебель одуванчика, увенчанный разлохмаченной, светлой и пушистой головой. Он завязал ей волосы ленточкой, собрав их в хвост, видя её нежелание привести себя в надлежащий вид для выхода наружу.
