Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Ты спишь? – спросил он. – Просыпайся.
– Устала за день, – отозвалась она и сердито отпихнула его руки. Растерянная, если не несчастная, Нелли подчинилась его непостижимому и столь быстрому охлаждению, и он проводил её к площадке с аэролётами.
– Сегодня я от тебя в восторге, – поощрил он её комплиментом по поводу её облика, – Ты и впредь должна стараться ради того, чтобы стать моим праздничным досугом. Заработать то, что ухватила лишь по случайной минуте, когда я впал в дурость.
– Что значит «заработать»? – её голос дрогнул. Повторение вчерашнего жёсткого стиля общения ввергло её в растерянность, она никак не могла понять, какое её поведение будет правильным? Оттолкнуть его решительно и вернуться к Рите, чтобы повиниться в собственном своеволии, предприняв попытку вернуть их былой и доверительный тон общения? Она опять решила спрятаться от него за своими игрушечными очками, что выглядело смехотворно с учётом наступающей темноты, произнеся также со смехотворным в своей неубедительности высокомерием, – Ты не знаешь, Рита пока что у себя? Она мне говорила, что я могу вечером к ней зайти, но я забыла уточнить время… Вдруг она уже ушла?
Он усмехнулся тому, как легко она просчитывалась, – Сними свои очки и прозрей, наконец! Между тобой и мной, непреодолимая для тебя, дистанция! Ты мне не жена, чтобы я терпел твой расхлябанный вид, твою разболтанную речь! Да у меня и жена себе такого не позволяет.
– Расхлябанный вид? Но ведь сегодня я выполнила твои пожелания…
– Я и даю тебе понять, что и впредь ты должна радовать меня не только своими ласками, но и своим сугубо женским очарованием. И всегда думать, прежде чем открывать свой рот. Я тебе не Рамон и не Типи Листиков. Я не выношу женщин, неряшливых во всех смыслах. Если ты плохо воспитана, лучше молчи. Мне и не требуется твоих размышлений вслух. Ты меня поняла?
Она опять затопталась на месте, не находя слов или же не желая такого вот враждебного расставания, – Кажется, я тебе и не навязываюсь, – размотала вдруг волосы, повязанные ленточкой, встряхнула ими и пошла от него. Волна уникально светлых и лёгких волос покрыла её спину до уровня талии. Зная, что он смотрит, она передёрнула плечами, расправляя их, поудобнее устраивая свой опустошённый рюкзачок. Наверное, ей было жаль своих пушистых полотенец для новобрачных, но щепетильность не позволила их забрать.
– Когда я буду собираться на тот остров, я заберу с собой твоё приобретение, твои чудесные полотенчики с целующимися птичками, – сказал он, желая приободрить её.
– Да нужны они мне! И не поеду я с тобой уже никуда!
Воздушное изящное платьице сползло с одного плеча, открыв юно-белеющую кожу, вызвав в нём чувственный всплеск осязательной памяти, какова та на ощупь… Глядя на удаляющуюся фигуру и любуясь её умопомрачительными ногами, он пребывал в раздвоенности. Что у неё и было? Естественная молодость кожи и длинных волос, грудь и ноги – немалое богатство, чтобы им поделиться с бедным человеком Рамоном. А ему-то, Рудольфу она к чему?
Девушка обернулась. В глазах, в выражении лица, смыв весь предыдущий и переживаемый ею сумбур, стыла тоска. Тоска тотального одиночества, а ещё робкий зов к невозможному уже по любому. К возможной любви. Точно так же, как и было однажды с Лорой после стычки в студенческом парке, где он пылал к ней, заодно и к шутнику Рамону, нешуточным гневом за настолько и полудетские приколы в свой адрес. Но она не была Лорой, а вот Рамон рядом с ней тот же самый.
– Не ходи к Рите! – бросил он повелительно, будто она была его подчинённым космодесантником.
– Я передумала… – она остановилась на довольно приличном расстоянии и сразу же сделала порыв ему навстречу.
– По поводу чего? – пробурчал он, не заботясь о том, что она не услышит его.
– По поводу того самого острова… Я согласна принять твоё приглашение.
Он поплёлся за нею, но лишь потому, что хотел точно также сесть уже в свой аэролёт и умчаться туда, где его бледная и несчастная, инопланетная нимфея была совсем одна. Сухость в сердце наполняла тоской. И он застрял у того самого фонтана, стал пить воду из него, ловя ледяные струи. Тут была восхитительная вода, вкусная, как в деревенском архаичном колодце, должно быть. Откуда возникла мысль про колодец? Ксения рассказывала как-то про особенный колодец прадеда в его глухомани. Вот и Ксения опять незримо скользнула где-то поблизости, овеяла чем-то неуловимо-душистым, невыразимо-горьким. Может, в самом деле, бродит тут опять?
Ноготок увяз, всей птичке пропасть
– Ты мне не ответил… – опять она вернулась! Он готов был заорать на неё, чтобы убиралась ко всем чертям, и обернулся. Нелли стояла рядом, отчего-то преобразившись в доверчивую девочку, поскольку улыбка растянула её губы, придав лицу доброе и детское выражение, обозначив еле заметные ямочки на округлых щеках. Попранная и униженная девушка была не из тех, кто таят обиду годами. Ей и час переживаний был тяжек. Она словно бы отшвыривала от себя всё тяжёлое и непонятное, отталкивая небольшой ступнёй в красивой обуви камешек в сторону от себя, увлекаясь какой-то детской, чепуховой игрой. Нагнулась и подняла что-то. Включилось вечернее освещение паркового пространства и стало светло, почти как днём.
– Странно, – произнесла она. – Откуда тут драгоценность Риты? – В её руке сиял увесистый камушек симбирцита, отливая алым и золотым глубинным светом в своей отшлифованной структуре.
– Рита одна, что ли, тут женщина? Тут полно всяких бродит. Это же подвеска, а не заколка, как у неё. Себе и забери, раз потеряно.
– Нельзя поднимать чужие камни, даже потерянные. Они не дадут счастья. – Нелли отшвырнула находку в сторону травы. Потом подумала и подняла, положив на видное место у края дорожки. – Чтобы хозяйка вещи нашла, если вздумает искать. Может, ей подвеска и дорога. Мне-то к чему? Я только дарёные вещи ценю. Но мне никто и никогда драгоценностей не дарил, кроме того человека, управляющего сетью ресторанов «Шёлковый Путь». Но я даже лицо его не хочу помнить…
– Да у всех косоглазых лица одинаковые, – сказал он.
– Не был он косоглазым!
– Сама же сказала, восточный человек.
– Я так сказала? Я всё придумала, чтобы от Риты отвязаться. Она слишком лезет в душу. Гинеколог души. Мне противны люди, которые возомнили, что они знают о других то, чего знает лишь Бог…
– Она не верит в Бога, – он потащил её за руку в сторону площадки для аэролётов, не желая, чтобы она попёрлась к Рите. А она могла и обмануть, могла вернуться к милостивой психологине. Чтобы прощупать почву, не слишком ли далеко зашла она в своём непослушании? Поскольку ничего ещё для себя не решила и, похоже, не слишком уж горела желанием отправиться с ним на неведомый остров. А если он и там будет унижать и подавлять её во всякую пасмурную минуту? А спасения от него уже не будет.
– Ты мужчина – абьюзер! – выпалила она.
– Вселенский Творец, это-то что такое?!
– Тот, кто любит унижать женщин, а сам через это подпитывает собственную значимость.
– И чем же я тебя унизил? – спросил он.
– Словами, – ответила она.
– И чем же ты способна меня подпитать? – спросил он. – Своими бабушкиными пирожками, что ли?
– Пирожки питают брюхо, а эмоции душу, – ответила она.
– У тебя и с раскосым дядей из сети ресторанов Восточного побережья была лю-лю? – спросил он.
– Не был он косоглазым! – она покорно тащилась следом, явно страдая из-за того, что её могут с легкостью отвергнуть, – Не было никакой лю-лю! Я тогда девчонкой совсем была. Глупой, хотя и чистой абсолютно, как только что промытое стёклышко…
– И что же ты, стёклышко, отдалась без всякой лю-лю первому попавшемуся дяде?
– Что такое «лю-лю»? Замаскированная непристойность?
– Лю-лю от слова любовь. Если для тебя любовь только непристойность, то тут уж помочь тебе нельзя. Можно только посочувствовать.
– Тебе такого не понять, но Рамона я люблю как своего первого мужчину!
– Так Рамон твой первый мужчина?
Она состроила непонятную гримасу, то ли насмешки, то ли изумления, опровергая свои же слова, – Будь он первым, я была бы счастливейшей из женщин. Но к тому времени, как я его узнала, я уже утратила свою детскую веру в эту самую «лю-лю». Мы с Рамоном во времени несколько разминулись. Он так и говорит.
– Где же разминулись, если вместе? Только не нужна ты ему. Иначе не говорил бы подобной ерунды.
Истошно запиликал вызванный аэролёт, предупреждая о своём скором отбытии без пассажира. Автоматика предупреждала и о наложении штрафа за простой тому, кто заказал машину.
– Если он улетит без тебя, я повторно вызывать ничего уже не буду. А ты не сможешь вызвать на эту территорию машину без необходимого кода. Так что дуй скорее, а то придётся брести целый километр к выходу в город. А мне в другую сторону, к сожалению.
– Бросишь меня тут одну? – изумилась она.
– А разве ты Красная Шапочка и тебя подстерегает тут серый волк?
Она сделала попытку повиснуть на нём и, не встретив сопротивления, прижалась, – Я весь день мечтала провести эту ночь с тобой… Вчера, когда ты не захотел, я проплакала всю ночь…
– Как же твой жених не утешил тебя?
– Ну, какой жених? Это не смешно нисколько. Он вроде бродячего кота, то придёт, мятый грязный и голодный, то пропадёт как бы и насовсем. В клетушке своей сроду его нет, а где он? Как узнаешь? Он реальный скиталец, хотя у него повсюду друзья, и все они ему важнее, чем я. Он мне не подотчётен. Никому я не нужна, если по-настоящему… Или ты думаешь, будь иначе, стала бы я такой распустёхой? Я уж и рукой на себя махнула, рядись, не рядись, ему всё равно, и все мои платья валяются без использования. Но если он возник, то я же не могу вот так запросто, как до него было, искать себе мужчину-друга? Не улетай, я прошу… или же возьми меня туда, куда ты и собрался… Рудольф! Ты первый такой у меня, ты настоящий мужчина… возьми меня с собой!
– Куда? В постель к моей жене?
– Зачем тебе её постель? У меня тоже есть дома удобная постель. Я приглашаю тебя к себе.
– А если Рамон заявится?
– Исключено. Он без предупреждения обычно не приходит.
– Но вдруг сегодня он поступит необычно? И у него вполне может быть при себе холодное оружие. Плохо же ты знаешь своего мужа!
– Он не муж!
– Не жених и не муж, а кто тогда?
– Думаешь, я и сама понимаю, кто он? Разве ты боишься его?
– Его? Нисколько. Он мне не угроза. Но за тебя я боюсь.
– Тогда можешь забыть о своём намерении развлечься со мною на отрадном острове! Забудь обо мне насовсем!
– Забуду, когда ты мне наскучишь… – он впился в её губы. И она опять с готовностью ответила. Целовались долго, неотрывно, как два выпускника из школьного городка, которых выпустили, наконец-то, на долгожданную свободу из многолетнего ограничения, не соображая уже того, что открытая площадка для аэролётов не место для уединения. Он задрал её чудесное, но такое полудетское платьице, с досадой обнаружив на ней плотные трусики. Успела уже натянуть. Она расторопно перехватила его руку и не допустила прикоснуться к тому, от чего он сам же и отказался только что, вытолкав её на ночь глядя.
– Божечка мой! На кого же это я тут и налетела-то? Зачем ты меня треплешь-то?! – и фыркнула носом тоже по-детски.
– Иди! – процедил он повелительно. Нелли поспешно бросилась к маленькой машине.
– Я сам тебя найду! – крикнул он вслед лишь затем, чтобы не рушить тот зыбкий мостик, что и был сооружён. Вдруг пригодится? Припомнив упомянутую во вчерашнем разговоре женщину с родинкой в центре лба, виденную где-то и когда-то, он подумал, а где и когда это было? Аэролёт завис уже на порядочной высоте. Спрашивать было не у кого, да и незачем.
Над запредельной высотой здания висела уполовиненная, но нестерпимо яркая луна. Это сколько же времени он тут болтал, шалтай-болтай неизлечимый? У девчонки, запутавшейся по жизни, а к тому же запутанной и им вдобавок, наверное, ноги затекли в такой-то вычурной обуви на высокой платформе, пока она, как проштрафившаяся школьница, впитывала в себя его наличную разумность. И горло у неё точно саднило от непривычки к интеллектуальным затяжным беседам. Но хорошее дело, хотя и негодными средствами, было сделано, – Вайс остался без планового «оживляжа».
Надежда оказалась призрачной
Франк и Нэя, держась за руки, поднимались на крутой склон природного заповедника. Внизу открылась дивная долина, усеянная пёстрыми домиками и ровными прорезями улиц. Домики играли прозрачными и разноцветными панелями на солнце и утопали в садах и цветниках
– Там я живу, – сказал Франк. – У меня свой одноэтажный домик с прозрачной кристаллической мансардой. Но мне одному и этого много.
– Зелёной? – спросила Нэя
– Да – удивился он, – откуда знаешь?
– Случайно вырвалось.
– Видишь мой дом с мансардой, похожей на огранённый изумруд?
– Да. Там хорошо рисовать.
– Ты знаешь, что я рисую? – опять удивился Франк.
– Нет. Я в такой мансарде рисовала.
– Где это? В прошлой жизни на Паралее? У мужа?
– Да.
– А сейчас?
– К чему это сейчас? Для этого нужна тишина. Но её нет у меня. Давно.
– Ну, так будет. Если ты захочешь поселиться в таком доме с мансардой для творчества. Дай слово, что обдумаешь моё предложение… –сказал он без надежды.
– Да. Доктор, где учат ваших женщин-воительниц? Где их учат тому умению – стрелять жутким, мгновенно убивающим лучом?
Франк внимательно и грустно смотрел на её лицо сбоку.
– Хочешь научиться стрелять? Чтобы убить Риту?
Нэя вздрогнула. Он прочитал её потаённые жестокие мечты о том, чтобы убить Риту. Насовсем. Пусть её выгонят за это с Земли, вернут на Паралею. Что бывает на Земле за убийство?
– По-всякому бывает, – вдруг отозвался доктор на её немой вопрос. Или он отвечал сам себе, и совпадение было случайное. – По-всякому путаются меж собою судьбы людей, – повторил он, – но я стал фаталист, живя там, на вашей Паралее. Не надо её убивать. Она и так будет ему наказанием уже сама по себе. Её давящая власть, своеволие – это же мука для такого как твой муж. Ему хорошо только с подобными тебе. Хотя сам он не умеет быть хорошим, и подобных тебе нет.
– Он будто притаскивает её в нашу постель, её запах, её касания к себе. Я задыхаюсь. Она спит с нами, как кто-то третий. И зыркает на меня из его глаз, когда он любит. Я стала ненавидеть его глаза во время нашего соединения, прячу от него своё лицо. Разлюбила целоваться, потому что думаю, что он целовал её… Будто я губами прикасаюсь к общественным полам в присутственных местах… И всё равно не могу себя оторвать от него. Он стал настолько редко приходить домой. Я всегда одна, я всегда прощаю его, я сама пристаю к нему. Вот какой я стала!
– Нэя, ты сама избаловала в нём его внутреннее животное! – пробормотал доктор, страдая.
– Он так и говорит, что я развратила его своими ухищрениями, впитанными в Паралее, что прежде он был проще и здоровее в своих интимных привычках. А женщины Паралеи как наркотик входят в кровь, дарят иллюзию блаженства и истощают. Они, то есть я, как сладкий яд, и он становится вечно отравленным и несытым животным через меня, и с этим нужно что-то делать… Он тоже обзывает себя животным, и от этого он страдает. Я чему-то мешаю, понимаю, что это так, но не понимаю чему. Мешаю его восстановлению, каким-то глубинным поискам в себе, вовне. Он словно рассыпается на бессвязную россыпь того человека, которого я любила в Паралее, и сам этому не рад нисколько. Земля отталкивает его, как и меня. И мне так жалко, что мы покинули наш мир! А возможно, он и не любит меня, а только терзается моей зависимостью от него. В Паралее он этого не понимал, а на Земле понял. Что делать?
– Уходи от него, Нэя! Пусть и не ко мне. Ты найдёшь себе того, кто тебя достоин. Ты будущая мать, ты и так под нашим наблюдением, защитой. У тебя будет своё жилье, как и положено матери и ребёнку. Тебе будут помогать врачи, специалисты по детскому воспитанию в первое время. Ты не будешь одна. У тебя и у ребёнка будет всё. Забудь его. Здесь же не Паралея.
– Он прав, доктор. Я только кажусь хорошей, но внутренне я очень плохая. Но я такой уж родилась, или сформировалась на Паралее, какая разница. Я не могу измениться, я хочу обладать им как своим домашним животным, а всё остальное мне безразлично. Такой была и Гелия, только она была холодная, а я… а я всегда ненасытная, всегда низкая, хотя и не кажусь вам такой. Я двойственная… я только изображаю из себя воздушную и возвышенную, а под моими платьями я инопланетное животное, из-под власти которого он стремится уйти, чтобы стать тем, кем он и был – прежним землянином. Вы даже не представляете, какая я плохая! Как я хотела по-настоящему, до потери себя, целоваться с тем Рамоном, гладить его смуглую кожу и… Узнать, какими могут быть другие мужчины…
– Что ты несёшь? – тут уж доктор возмутился, – принимать нормальную молодую и женскую чувственность за животную низость – это уж точно наследие милой Паралеи. И вполне нормально, что тебя влекут красивые ласковые парни, коли уж ты всегда в заброшенности. Жаль, что Рамон обречён Космосу по закону. Обречён это не совсем то понятие, он добровольно и заслуженно посвящённый в Звёздное братство, и ему просто нечего уже делать на Земле. А ты просто обязана уйти!
– Я постараюсь принять такое решение. Но мне так трудно! Я решусь. Я не хочу жить так. Даже на Паралее так не было. Там была хрустальная пирамида. Только наша. А он ещё пожалеет обо всём. Я не самка с задворок Вселенной. Я лучше, чем он. Это он не достоин меня. И всегда был не достоин. Не ценил. Нечем было. Только потреблял, унижал. Но всё познается в сравнении, пусть и сравнивает теперь. Пусть сам летит к своей Вселенской матери, так они говорят эти космодесантники. А я буду искать своё счастье без него. И полёты с ним мне уже не нужны. Ничего. Я только соберу себя в целое из тех осколков, во что он меня превратил, – Нэя опять заплакала. Франк усадил её на каменную бело-кремовую скамью под большим буком и стал вытирать её слезы платочком, напоминая этим Антона по той бережливости, как он это делал. И Нэя опять с пронзительной ясностью представила Антона, подумав и о том, что Рудольф никогда не вытирал её слез, а только иногда издевательски их слизывал, пробуя на вкус. А такие, как Франк, как Антон, умеющие осушать чужие слёзы, никогда не заставят её плакать. Нэя успокоилась. Она улыбалась Франку, и он причудливо преломлялся в солёной оптике её слез.
– Слёзы – это нормально. Если в меру. С ними выходит боль и напряжение, – говорил Франк, – ты уже не на Паралее, не на Паралее, – повторял он.
Удар как «награда», нашедшая своего героя
Утром он принёс Рите пластину с кодом доступа в апартаменты Воронова, – Как же здорово дрыхнуть одному! – сказал он. – Проснулся и потерялся во времени и пространстве. Где я, сколько мне лет… забытое блаженство. Рита, помоги мне добыть единоличную нору!
– Рада, что ты, наконец-то, выспался! – ответила она хмуро. – Но почему принёс через три дня, а брал для двух ночёвок?
– Так уж вышло. Прости…
– У жены своей будешь прощения просить.
Он достал из заплечного рюкзака два яблока и шоколадку в металлизированной коробочке. В этот же рюкзак он упрятал не только полотенчики с белокрылыми птахами, заодно с кружевной сорочкой девушки, но и прочие нетронутые штучки для душа, которые Нелли столь любовно расставляла на полочке в душевой кабинке. Он хотел вернуть ей всё это, чтобы утешить за проявленное бессердечие, а потом повиниться и подарить что-нибудь от себя уже более существенное.
Уже утром, проснувшись, он ощутил, что потребность в этой девушке и не думает покидать его, и задуманное путешествие без неё не казалось уже привлекательным. Чем именно она зацепила его, каким таким растительным усиком-петелькой, анализу не поддавалось, он её хотел. Хотел настолько, что любовь-жалость к Нэе оказалась вдруг сдвинутой куда-то в ощутимую сторону от его насущных устремлений. Потом он разберётся, потом он устранит эту досадную, а такую сладостную помеху их семейной гармонии с нимфеей из Паралеи. Земной и горячий солнечный зайчик сиюминутен, отраден и недолговечен, а надводный цветок из Паралеи, глубоко пустивший корни в тёмную, потому что исподнюю глубину материковой душевной тверди, не выкорчевать уже никогда…
Это было обречённое понимание, и только. Никакой вины он за собой не ощущал. Или же не хотел ощущать. Нэя никогда и ничего не узнает, – поскольку ей никто и не расскажет о его поблажке собственному, так и не укрощённому зверю, – о сладкой, но с терпкой горчинкой, девушке, которой он своего зверя и угостил. А то, что вкушение и затянется несколько, ну так, ненадолго же…
Одно яблоко с розовым боком вместе с плиткой натурального шоколада положил перед Ритой, а вторым, более зелёным, захрустел сам. Но Рита смахнула всё на пол, и яблоко покатилось прочь. Она будто учуяла тот сомнительный подтекст, который и заключался в этих дарах.
– Не мусори тут. Я шоколад терпеть не могу. У меня скулы от него сводит.
– Он натуральный, – пояснил он миролюбиво. – С горчинкой.
– Точно такой же натуральный, как и любовь этой девчонки Рамона. С порочной горчинкой. Ну, скажи, чего в ней вы все находите?
– Все? Кто скрывается за этим неопределённым термином «все»?
– Если бы стала перечислять, язык бы утомился. Ты даже не представляешь, через какие битвы прошёл Рамон, чтобы уволочь её с Дальнего Востока сюда! Она и там будоражила собою целое воинство, готовых жизнь за неё отдать. Я только не понимаю, чем она берёт? Дура же, не красивая нисколько. Разве что фигура и хороша.
– Никакой мужчина не сможет объяснить тебе, почему одну женщину хочется присвоить, а другую, пусть и лучшую по своему знаку качеству, что на ней выгравирован самим Творцом, нет. Какого объяснения ты ждёшь? Я не собираюсь строить с ней вечных и семейно-запечных отношений. Тебя это утешает?
– Можешь и не напрягать свой высокий лоб столь низкими раздумьями. Половая распущенность у женщин всегда есть следствие того, что они начинают слишком раннюю половую жизнь, как правило, будучи соблазнёнными неудержимыми педофилами. И не всякого удаётся за волосатую руку схватить. А потом нормальные уже мужчины корчатся, попав в силки этих изуродованных женских существ, так и не сумевших стать нормальными женщинами. Тут необходим хороший специалист, а где его взять? Когда из психологии, из тончайшего душеведения, сделали какую-то гуманитарную и варёную сгущёнку. Для кормления ею несчастных людей? Её и проглотить-то порой невозможно, где уж тут исцелить…
– Поэтому ты и не хочешь, чтобы она попала на спутник? Так поставь своё вето, и её отбросят прочь.
– Ты не будешь возражать?
– Нет. Поскольку я дал ей обещание, что Рамон будет взят туда вместе с ней. А не возьмут её, так какой с меня спрос?
– Ишь, какой ловкий. Ты в чистых ризах, а я, как и всегда, в чёрных облачениях ведьмы. У меня нет оснований для её отбраковки. Она в идеальной норме по всем показателям. И Рамон всегда укажет ей инстанции, где можно оспорить мои неправедные заключения, как она и решит. Не в ней дело, а сам Рамон не хочет её оставлять на Земле, если ему самому удастся проникнуть в команду. У меня же, действительно, нет законного повода.
– Ты призываешь меня к тому, чтобы я нарушил данное ей обещание? Не утвердил Рамона? Но я вовсе не уверен, что Рамон станет причиной, по которой она откажется от своей авантюры броска в глубокий Космос. Там же всё сложнее… она хочет как бы заново родиться… нырнув за пределы данной жизни и вынырнув там, где под её ногами будет уже другая Земля и другая Судьба.
– Уф – ф – а! – Рита глубоко вздохнула и шумно выдохнула, собираясь с силами, чтобы выдать ему, беспутному, очередное вразумление, бесполезное, а необходимое, – Хотела тебя предупредить, не связывай себя с ней затяжной по времени интрижкой! Ты же завяз, уже и приклеился, как жук в липкой росянке! Я же читаю это по твоей утомлённой, а всё одно несытой, физиономии. Рамон эмоционально неустойчив и если узнает, то точно её прирежет, а сам опять провалится в запредельный ад. А мне жалко его, он талантлив и добр при всей своей изломанной жизни. Он дорожит ею, хотя и делает вид, что она вольна над собой. Не вольна она над своими пахучими прелестями, которые и есть её единственный рулевой по жизни. И Рамон с его надломленной волей от неё не отклеится. Ты-то сумеешь себя от Рамона защитить, а она? Пожалей её хотя бы, сироту, для которой жизнь и без тебя нелегка. Добавлю, что она из тех, кто втаскивает в жизнь своих партнёров только серость и безнадёгу. Есть же такой подвид людей, свяжись с которыми, и удачи не увидеть. Такая и она. Конечно, ничтожна для того, чтобы притащить за собой более существенную беду, но не фартовая девушка, выражаясь древним сленгом.
– Вайс что ли просветил? Дал астрологический прогноз?
– Можно и так сказать. Она и Рамона при всём своём специфическом старании счастьем не одарит.
– Ей богу, этот Рамон как жеребец! Всюду оставляет он свой пахучий след.
– Однако же, он отчего-то не умеет удовлетворить свою девушку, иначе она не решилась бы на измену ему, – сказала она, по-прежнему не отвлекаясь от работы с таблицами данных своих подопечных. В чём была суть этих таблиц, и какой коэффициент она там высчитывала, какие формулы изобретала, какие кривые или прямые вычерчивала из вереницы человеческих душ, он не знал, да и знать было неинтересно.
– Осмеян, похоронен и забыт/ А всё же один глаз его открыт/. Потопом пошлости весь мир вокруг залит/ Отлично, молвил он, что я зарыт/.
– В тебе до сих пор живёт поэт, хотя и похоронен заживо, как ты и отметил сам же. Так ты меня услышал? По поводу этой… не знаю даже, как её обозначить.
– Чужой невесты? Ты была рано утром в апартаментах Воронова?
– Чего я там забыла? – спросила она.
– Кто же тогда включил там робот-пылесос? В главном холле…
– Сам же и включил, а потом настолько увлекся своим новым приобретением, что и забыл.
– Не включал я. И сегодня ночью я спал один.
– А что так? – Рита развернулась к нему, вглядываясь и пребывая в раздвоенности, она и верила ему и не верила в то же время. Она ревновала и себя же убеждала, ей нет и дела до его одноразовых баловниц. Кто именно? Какая-нибудь амазонка, раз смогла пройти в управленческий небоскрёб ГРОЗ без того, чтобы лично Рита сумела бы её отследить как ту, кто пришла откуда-то со стороны. Те, кого она условно обзывала амазонками, не вызывали даже интереса, в отличие от той кто могла задеть уже по-настоящему. Чтобы Рудольф, просто мимо проходя по улице, сумел утащить за собой какую-то девчонку прямо сюда, в закрытый служебный сектор Воронова, той надо быть точно уж неординарной.
«Что за ренессанс чувств? – спросила она у себя. – Чтобы ревность вдруг клюнула»? – и добавила вслух, – Зря отказался принять те препараты, что я тебе и рекомендовала для усиления …
– Мне не надо ничего усиливать! Я страдаю как раз от обратного. Значит, тебя там не было?
– Знала бы, что ты там один, точно пришла бы…
– Кто ж там бродил с утра пораньше? У кого ж такая мания наводить чистоту в заброшенных помещениях?
– Ты серьёзно? – она повернулась к нему и долго смотрела тем особым взглядом, под которым рассматриваемый ощущает себя стеклянным, – Меня там не было. Я же отлично знала, для чего ты вытребовал код доступа.
– Кто же был тогда? – спросил он.
– Призрак.
– А если серьёзно? У кого ещё может быть код в закрытый для всякого доступа сектор Воронова?
– Вышел бы и посмотрел!
– Мне было лень вставать. Очень уж сладко мне спалось.
– Наверное, Ксения приходила, – Рита отвернулась к своим таблицам. – Я всегда подозревала, что у неё остался код доступа в рабочие помещения отца. Мелкая воровка. Она вечно что-то у отца воровала. И не она ли отдала тебе в своё время секретные карты тех мест в ГРОЗ, где отсутствует визуальное наблюдение?
– Мне они зачем? – заметное волнение по поводу прихода Ксении в кабинет отца скрывать от Риты было бесполезно. – Зачем же она бродит там, где точно никого уже не встретишь, кроме привидений?
– Разве ты привидение?
– Для неё я хуже, чем привидение. Зачем ты вообще дала ей разрешение на то, чтобы тут бродить? Зачем вообще тут, в Главном управлении ГРОЗ, стал возникать всяческий сброд, вроде Рамона и его невест?
– Ага! Я ошиблась, а как рада тому! Ты всё же утомился от этой Нельки? И то сказать, с такой требовательной женой какие могут быть сторонние девушки? И чего расстроился-то? Адрес Ксении всё тот же. Она про твою жену ничего не знает. Кто ж ей о тебе теперь расскажет? Пойди и погрузись с ней в совместно-отрадную ностальгию. Отказа точно не будет, если только она зальёт тебя горьким рассолом своего плача. Но тут уж, как и повсюду, как и для всех, в гипермаркете жизни за всё надо платить. Главное, чтобы продукт был качественный, натуральный, а не подделка какая. А то ведь и за подделку порой платишь выше, чем за настоящее.
– Пойду? – сказал он, вовсе не ожидая её разрешения на выход.
– Останься. Есть разговор.
– Ещё разговор? А это-то что было? Только что?
– Пролог к основной теме.
– Надеюсь, тема не муторная?
– Если информация о твоей жене тебе не важна, то муторная.
Он сел рядом с ней, притащив к её столу ещё одно вращающееся кресло. Под ложечкой противно засосало, поскольку от Риты трудно было ожидать приятной информации.
– Вообще-то с этической точки зрения это подло, слежка за человеком. Но она не человек в нашем понимании. И слежка за ней лишь программа по её изучению, – и Рита развернула к нему полноформатный объёмный монитор.
Рудольф не мог сказать ни слова, поражённый, как дубиной в темя.
– То есть, вы просматривали всё, и даже наши любовные утехи? – спросил он, наконец, придя в реальное чувство.
– Да кому нужны твои утехи, нас же интересует совсем другое. Но, по сути, ничего интересного. Бродит, иногда знакомиться. Пьёт шоколад, ест пирожные, салаты в ресторанчиках, любуется природой, детскими игровыми площадками интересуется, смеётся и радуется, наблюдая игры детей. Скучно. Всегда одна. Кроме одного раза, но это случайный человек подсел, – Рита не хотела ему показывать всю запись целиком, давая к просмотру лишь фрагменты. – Всё смотреть зачем? Времени надо столько, что для жизни не останется. А вот с доктором была встреча, хочешь взглянуть? Послушать её жалобы? А доктор до чего и добряк!
…Франк сидел у камня, и если бы не его снежная грива, то благодаря своей стройно-худощавой фигуре, он бы сошёл за молодого человека. Он щурил глаза, будто Нэя была солнцем. Она кружилась, эта вечная дурочка – взрослое дитя, и он, старый идиот Франк, смеялся как мальчик, несмотря на вполне себе и пожилое лицо. Но это понял бы только специалист, как Рита, а случайный человек решил бы, что он рано поседевший мужчина среднего возраста.
