Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Звала меня? Спрашивай, чего узнать хочешь? – он ничем не напоминал Тон-Атом. То был земной дед, хотя и странный, непохожий ни на одного землянина из тех, кого я встречала или мельком видела.
– Что-то много дедов толкутся вокруг меня, – ответила я. – Вроде, я не старуха, чтобы постоянно привлекать к себе старцев.
– Наоборот, – совсем весело заулыбался призрачный дед, и сквозь белейшие снежные усы просияли вполне себе целые зубы. Правда, слегка желтоватые. Что говорило об их натуральности и почти волшебной сохранности в таком-то возрасте. – Молодость всегда привлекает старых. Чего нам на сверстниц-то любоваться?
– Франк говорил о тебе? – спросила я. – Ты глава ГРОЗ или ты тот отшельник?
Дед нахмурился. Льдистые глаза стали буквально ледяными, – Глава ГРОЗ, чтобы ты знала, мой враг. И таким же врагом был он для твоего дедушки, о ком ты узнать захотела. И видишь, как оно всё заплелось, ты выбрала себе в мужья того, кто как раз и ведёт своё происхождение от, пусть и косвенного, а погубителя твоего и деда, и прадеда. От Змеелова. Змеелов возглавлял одну из первых экспедиций на Трол, именно он положил начало строительству подземного города. А когда многие из прибывших землян погибли, он отрёкся от собственного друга и объявил, что события, ставшие причиной гибели людей, явились следствием самодеятельности твоего прадеда. Ему поверили, раз уж он числился тем, у кого безупречная репутация. А прадед твой таким вот образом оказался посмертным виновником гибели более чем половины земного десанта. Какой с мёртвого спрос? Все и постарались о том забыть. Твой дед был сыном того человека, кого и предал Змеелов. Он прибыл на Трол как командир одного из звёздных экипажей. Только дед он для тебя, а сам по себе он был юный совсем человек, дедом ему стать так и не довелось. Возможно, тогда тот проступок Змеелова был не так уж и ужасен, хотя негоден и безнравственен. Однако, потом его проступки стали предтечей его же преступлений. О чём тебе знать ни к чему.
– Почему ты сказал, что мой муж ведёт своё происхождение от твоего врага? – я, хотя и запуталась в его рассказе, кто дед, кто враг, а кто там был совсем юноша, кое-что уловила в его быстрой речи. На каком именно языке он говорил, во сне ясно не было. Скорее всего на языке Паралеи, иначе я бы его не поняла вовсе. Ни одного имени он не назвал, видимо, не желая усложнять своё повествование именами давно ушедших людей.
– Змеелов – дед твоего мужа. Не только живой и поныне, а влиятельный и здравый телом.
– Как же звали моего дедушку? – спросила я.
– Дедушку, – повторил он, усмехаясь. – Был тот дедушка гораздо младше тебя, внученьки своей. Звали его Радослав Олегович Трофимов. Отец его Трофимов Олег, от имени которого и произошло название вашей планеты, – Трол. Так у нас заведено. Первооткрыватель и даёт название новооткрытому миру. Не для тех, понятно, кто там обитает, а для нашей базы данных. Привилегия почти божественная, и думаю, что истинным Богам вряд ли оно и по нраву. Вот они, Галактические Боги то есть, мстят при случае самонадеянным своим порождениям.
– Боги не могут быть злыми, – не согласилась я.
– Они бывают всякие, как и мы сами. Поскольку их качества, пусть и божественные, примерно те же, что и у нас, только усиленные соответственно их мощи.
– Ты так говоришь, словно общался с Богами, – поддела его я.
– Может, и общался. Кто ж проверит? Кто поверит? Иди уж! – и он уже ласково подтолкнул меня в сторону от своего изукрашенного и будто кружевного, хотя и деревянного дома. Я обернулась. Сзади за поляной стоял сплошной лес, казавшийся золотым и звенящим от осенней листвы, прошитой кое-где колючей тёмной нитью хвойных пород. Оттуда мне навстречу шла девушка в зелёном костюмчике с пышными и ярко-каштановыми волосами, повязанными голубой ленточкой или шарфиком. В руках она держала охапку ярко-красных листьев. На таких же ярких губах улыбка, вызванная окружающим великолепием. На груди сверкало украшение, повиснув на цепочке. Украшение переливалось от красного к золотому цвету, как фонарик, и завораживало своей красотой. Я обернулась уже в сторону деда, но ни его, ни дома уже не увидела.
Девушка перестала улыбаться, подойдя достаточно близко. Я узнала её фигуру и волосы. Это была незнакомка из видения в Храме Надмирного Света. Только лицо её тогда скрывала маска. А теперь я видела лицо незнакомки отчётливо. Лицо той женщины из ресторанчика «Отдых в долине». Не такое юное, какой показалась издали её стройная тонкая фигура. Лицо женщины молодой, но зрелой годами, с очень красивыми глазами, будто чуточку утомлёнными или чуточку заплаканными. Под ними залегли голубоватые тени, как бывает от перенесённой болезни или от длительной печали.
– А-а! Одномерное отражение стало трёхмерной земной явью? Где же твоё красное платье, Лоролея? Пошла прочь! – крикнула она грубо, и я проснулась. О странном этом сне или видении я рассказала Рудольфу, как только возникла такая возможность, и он не удрал по обыкновению. Он уставился на меня так, будто я раскрыла ему тайну происхождения человека, а он именно эту версию и принял как достоверность.
Он нагнулся надо мною, вглядываясь сбоку в моё лицо, при этом лаская моё ухо. Он хотел вовсе не моих длительных повествований о снах. Он проснулся, как нарочно, с крепким желанием пообщаться другим способом, без слов…
То, чему я всегда радовалась, теперь мне только мешало, – Очень красивая женщина, только злая. Глаза как у дикой кошки. Она пришла ко мне, как та, кому я мешаю…
– Она назвала тебе своё имя? Кто рассказывал тебе о существовании этого деда, живущего в реликтовых лесах? Доктор Франк?
– Имя? – я задумалась, а потом ответила неправду, – Ксения.
На самом же деле имени названо не было, – Дед из леса кто? Почему она там гуляла?
– Это же твой сон, а не мой, – ответил он насмешливо. – У настоящей Ксении не может быть никаких теней под глазами, поскольку она и теперь не старуха.
Семейная жизнь, вовсе не бывшая таковой
– Ты ревнуешь меня к моему земному прошлому?
– Нет. В настоящем ты мой муж, который любит ночами меня, а не эту Ксению.
– И утром иногда тоже… Когда есть свободный часик, другой…
Я пыталась руками обозначить и удержать дистанцию между ним и собою, – Я прежде должна осмыслить, что есть приход этого старца? Он мешает мне настроиться на любовь. Да подожди же ты! – и я отпихнула его от себя.
– У неё, действительно, есть какой-то прадед. Жив до сих пор. Егерь, кажется. Он охраняет зверей и следит за лесом, чтобы тот не выгорел в случае чего. Не думаю, что она его навещает и вообще помнит о его существовании. Если она и обо мне давно забыла…
– Она тебя не забыла, – сказала я. – Только не выдумывай, что и сам давно забыл о ней. Я почему-то думаю, что она зашла в мой сон как раз из твоего уже сновидения. Раз уж наши сны так причудливо сплелись…
– Нэя, ты фантазёрка. Змеелов не мой дед. Эту чушь оставь при себе. У меня был дед Венд. Отец моей матери. Можешь сама у мамы спросить, как только мы к ней отправимся в один из свободных моих дней…
– Мы уже никогда к ней не отправимся. У тебя отчего-то уже нет свободных дней для меня.
– А ночи? Тебе мало? С учётом того, что я давно уже не юнец, одержимый гиперсексуальностью, ты могла бы и оценить мои невозможно напряжённые чувства…
– Я ценю. Только я про другое. Я хочу иногда всего лишь нашего прежнего задушевного общения, – я обняла его.
– Хорошо, – согласился он, идя навстречу моему желанию пообщаться словесно, как было у нас только на Паралее, когда мы могли болтать с ним до обеда, валяясь в постели. – Я очень послушный. Только учти, времени на всё остальное уже не будет. Здесь же не Паралея, где я был и царь, и бог. А здесь уж очень много других царьков и божков проявилось, отчего я сильно отвык.
– Ты не любишь свою мать. Или же не желаешь ей простить того невнимания, что она позволяла себе тогда, когда ты в ней нуждался. Но, что, если она была слишком занята своей неустроенной жизнью? Была слишком молода тогда, чтобы отказаться от своих женских поисков? Как же возможно не оправдать её теперь, когда ты стал давно уже взрослым? Что, если она любила, и любит тебя? Я же сама всё наблюдала. Нелюбящие матери так не смотрят на своих детей. Прости её. Сама себя она уже никогда не простит.
– Ты соскучилась по её ужасному гусю с кислыми яблоками? – спросил он насмешливо. – Можешь заказать себе точно такой же. В любом близлежащем ресторане на выбор и через несколько минут доставят любой заказ к твоему столу.
– Может, мне одной без тебя навестить её? – спросила я.
– Не стоит, – ответил он. – Ты не владеешь языком в той мере, в какой необходимо для застольной беседы. К тому же сама поняла, даже толком не зная языка, она ждёт к себе на званный обед только Ксению. Ей не нужны твои дети, даже если они у нас появятся. Ей не нужна ты.
– А тебе я нужна?
– В ближайшее время точно будешь нужна. Наш медовый месяц пока что продолжается.
– А потом?
– Потом суп с котом, – засмеялся он.
– У вас едят суп из кошек? – изумилась я, не зная такой вот поговорки.
– Где-то и едят. Откуда же я знаю. Земля слишком большая, чтобы я отслеживал кулинарные пристрастия всех рас, населяющих планету, – он продолжал смеяться. – Если же быть серьёзным, к чему ты и призываешь, то увы! После медового месяца придут рабочие будни. Я буду скоро очень занят, и не смогу возвращаться в наше уютное гнёздышко так часто, как теперь. Да я уже впрягся в рабочий режим. Но слишком уж люблю тебя, что не имею сил оторваться… – он обнял меня и полез ласкаться.
Часто по утрам Рудольф разглядывал меня так, словно не понимал, откуда я? Кто и для чего навязал ему странную сожительницу, в общем-то, не особенно ему и нужную? Но раз уж наличествовала такая данность, он её и принимал. Иногда любовался, осязал и играл, после чего забывал в течение длинного дня, как о никчемном, пусть дорого-красивом, кем-то всученным сувенире на стеллаже пустого временного жилища. А обнаружив вечером, искренне удивлялся, что это тут торчит? Что пытается украсить там, где никто не собирается обитать долго? И уж тем более, навсегда.
Так происходило, когда он возвращался из своей Москвы, какое-то время тараща на меня свои вопрошающие изумрудные глаза, каковых не могло быть ни у кого. Иногда мне так и казалось, что вся его неодолимая магия сосредоточена именно в его глазах, поскольку физическая его красота, в общем-то, не являлась среди существ Земли такой уж уникальной. Меня накрывала обида и чувство заброшенности. Поэтому я тоже скрывала радость, когда он входил, явно ожидая, что я брошусь ему на шею. Не дождавшись, он так и оставался с немым ворошением в глазах, но уже по другому поводу. Может быть, ты обнимешь меня?
Я оставалась стоять на месте, но протягивала к нему руки. Я вдруг ощущала себя той самой девушкой-куколкой, что украшала наш бедный быт в моём доме детства на Паралее. Узорчатой статичной формочкой, чьё предназначение развлекать зрение отдыхающего, скучающе-созерцающего человека. Я меняла красочное узорочье, переливалась в световом потоке и тянула фарфоровые ручки к тому единственному зрителю, кто ко мне захаживал, поскольку не было мне дано особого-то выбора. А зритель-созерцатель обходил меня со всех сторон, мысленно вопрошая; кто ты, чудесная ненужность? А ты? – посылала я ему такой же телепатический ответ-вопрос. Тем не менее, факт наличия заметной безделушки в доме есть, выбросить нельзя, поскольку вещичка не только красивая и трофейная, но и живая.
Взаимный странный телепатический обмен неразрешимостями всегда перетекал во взаимную и счастливо разрешаемую страсть. Звёздная безделушка полностью овладевала земным человеком, перекачивая его, накопленную не без труда, силу в себя и трансформируя её в собственную эгоистичную радость. А поскольку в его понимании душа и интеллект были у меня ущербны, – всё же он не отказывал мне в их наличии, – придя в себя, он ласково обзывал меня «звёздным вампиром».
– Если тебе так хочется, я стану, кем угодно, – ласкалась я в ответ, светясь от переполнявшей меня и выкаченной из него энергии, как считал он. Я-то была уверенна, что наше обогащение счастьем происходит взаимно, поскольку он тоже светился от любви. Нам и ночника было не надо, помещение было буквально наполнено нашим совместным сиянием-излучением, не грубо радиоактивным, конечно, а особым тонко-полевым.
– Я однажды не выдержу и просто умру, – иногда говорил он.
– И мне иногда кажется, что я не выдержу и умру, – отвечала я, продолжая сиять в ночи.
– Я от истощения, – он умолял о жалости к себе.
– А я от переизбытка счастья, – отвечала я жестоко.
Первое путешествие по Москве.
Он взял меня с собой в Москву! Описывать этот, даже не город, а страну, можно бесконечно, но моя повесть всё же не путеводитель. Мы шли с ним по неописуемо великолепному, широчайшему проспекту, и он рассказывал, что когда-то вся его центральная часть была запружена чадящими колымагами, очень похожими на те, что есть и на Паралее. Люди вынужденно теснились к домам, дышали бензиновыми выхлопами и в ушах гудело от переизбытка различных шумов. А теперь! Он разводил руками широко-широко и радовался тому простору, что доступен всякому. Хоть бегай, хоть прогуливайся неспешно.
Возле ажурной решётки, обрамляющей сад, в котором просматривался удивительный дом с колоннами, сидела девушка в оранжевом платье. Её светлые-светлые волосы были заплетены в длинную косу. Она сосредоточенно рисовала что-то угольным карандашом на небольшом раскладном мольберте, сидя на раскладном же стуле. Я подошла, не удержав любопытства и заглянула, что она рисует. Это был вид того самого проспекта, где мы и находились. Вдали виден был монумент, напоминающий стрелу, где вместо наконечника устремлялся ввысь человек.
– Он кто? – спросила я у девушки. Она глянула на меня. Лицо её вовсе не поражало красотой. Обычное такое лицо, но юное и уже потому очаровательное. Только волосы и были её украшением.
– Он первый человек, достигший звёзд, – ответила она. – Так считается. Вообще-то это символ, а не реальный человек.
– Вы художница?
– Нет! – она засмеялась. – Всего лишь решила вспомнить уроки рисования в школьном городке. Настроение такое… моя работа не даёт мне творческого удовлетворения, так скажем.
– Так найдите себе работу, чтобы давал такое удовлетворение.
Она задумалась, – Это легко сказать, но трудно осуществить. Я хорошо рисовала, танцевала, но не хватало каких-то глубинных усилий, чтобы достичь совершенства в том или ином виде творчества. Этому же всю жизнь надо посвящать. А мне было лень. Да и теперь лень! – она опять засмеялась. – Мне намного интереснее болтаться по лику Земли и пялить глаза на географические красоты или же на красоты другого рода. Уж не буду озвучивать. Держи! – она протянула мне рисунок, – на память.
Подошёл Рудольф и взял рисунок из моих рук. В этот момент к девушке прибыл вызванный общественный аэролёт. Она ловко и быстро сложила своё любительский мольберт, стул и, тряхнув своей косой, забралась внутрь. Мелькнули её длинные и очень стройные ноги. Оранжевое платье открывало их значительно выше коленей, напоминая, скорее, длинную бесформенную мужскую рубашку. Рост девушки оказался очень высоким. И я вдруг впервые ощутила себя какой-то ущербной внешне, тогда как прежде меня устраивал и мой невысокий рост, и моя миниатюрность тоже. Так произошло потому, что Рудольф не отрывал пристального взгляда от этой девушки, буквально поразившей его. Но чем? Не настолько она и была хороша. Разве что волосами.
Аэролёт взмыл в воздух, а мы остались. Он посмотрел на подаренный рисунок и поставил его на каменную основу для ажурной ограды. – Дилетантская фигня, – сказал он. – Пусть тут красуется.
– Тебе понравилась девушка? – спросила я.
– Какая девушка? – спросил он.
– Художница.
– Какая же это художница? Мастер Мазилкина. Да я её толком не рассмотрел. Коса, пожалуй, хороша. А так… Матрёшка трафаретная.
– Чего же пялился?
– А надо было зажмуриться? – он засмеялся. – Смешная ты, Нэя! У меня особенность такая, как и у матери. Пялимся, а при этом блуждаем в своих мыслях.
– И где же блуждали твои мысли?
– Они блуждали вокруг того, не поесть ли нам, как говорили на Паралее, в ближайшем доме яств?
– Я хочу посмотреть тот отель, где ты временно поселился, – попросила я.
– Не стоит время тратить. Павильон ожиданий, не на что там смотреть. Место для ночлега бездомного космического бродяги всего лишь.
– А если я устану? – спросила я.
– Так на что-то же у меня и есть скоростной аэролёт, заработанный тяжкими трудами на Паралее. Не успеешь и задуматься, как окажешься у себя в альпийском заповеднике.
Мы направились к площадке, где мы и оставили его персональный аэролёт. Он сказал, что обедать мы будет в одном из ресторанчиков Москвы, расположенном на берегу реки, носящей то же самое название. А потом ещё и побродим по живописным берегам.
– Кто знает, Нэя, не встретим ли мы там твою старую знакомую?
– Кого же?
– Так Мать Воду, – он засмеялся.
– Земная Мать Вода меня не знает, – ответила я серьёзно.
– Как же нет? Если ты каждое утро и каждый вечер совершаешь водные процедуры.
– Но ведь душа Мать Воды живёт в природных водоёмах и реках. А вода, что течёт по трубам, это, это… – я не нашла слов для объяснения, что это.
– Её душа не имеет привязки ни к одной из точек земного пространства. Она присутствует в каждой капле воды, – он продолжал смеяться, – Не исключая и нас самих, если уж мы состоим из воды тоже. Ты и есть моя Мать Вода, а я твой Чёрный Владыка. Похотливый, необузданный, сверхплотный и злой!
– Ты не злой, ты всего лишь очень капризный, – всё также серьёзно ответила я. – В каждом человеке на всю его жизнь остаются те характерные черты, которые и были преобладающими в нём когда-то в детстве.
– Я приготовил тебе сюрприз. Я отвезу тебя после ресторана в гости к моему отцу! Почему-то уверен, что ты полюбишь его. А уж он-то любит тебя уже заранее. Спроси, зачем же тогда мы пойдём в ресторан, если собираемся в гости?
– Зачем?
– Затем, что у моего отца даже мыши давно превратились в засохшие мумии в подвале его дома. У него сроду нет в доме еды! Даже чай лишь в пакетиках, завалявшихся из прошлых десятилетий, уж точно. А кофе он не пьёт. Ну, если бублик окаменевший, если повезёт, то найдёшь. Он бублики любит с чаем. Когда я в прежние годы жил в его доме, то пользовался курьерской доставкой еды. Он возвращался и ругался, почему я не оставил ему хотя бы минимальный запас продуктов? Соли, шоколада-сахара, сух-пайков, консервов и прочее из набора для турпоходов? Он до жути консервативный и не любит общепитовскую еду. Любит готовить сам.
– А его жена?
– С жёнами у него проблема. Они вращаются вокруг него хороводом, но он-то остаётся один-одинёшенек.
Таким вот образом, в мою земную жизнь постепенно входили неизвестные прежде земные персонажи.
Неописуемый и такой хороший Ростислав
Он старался никогда не говорить о Паралее, о том, что было на острове системы «САПФИР», где восстанавливались космические десантники. После трёхмесячной разлуки к нам вернулся медовый месяц, так на Земле называют первое время любви между влюблёнными. Я уже не вспоминала Паралею. И Антон перестал мне сниться. Об Антоне напомнил сам Рудольф, сказав, что мы должны навестить его маму в Подмосковье. Её звали Елена. Там же в Подмосковье жил, когда возвращался из своих купольных космических поселений, его отец Ростислав.
Ростислав не раз говорил Рудольфу, – Зачем ты внушаешь ей чувство неполноценности? Она прекрасна.
Рудольф часто высмеивал меня при отце, – Она выглядит недоразвитой. Но там я этого не замечал. Они все такие. С кем было сравнивать?
– Ты же выбрал её и привёз на Землю. Зачем?
– Трольцы были не так примитивны, как могло это показаться сразу. В отличие от нас они обладали колдовским воздействием на нашу психику. Мы не верим в магию, колдунов, у них же всё это процветает. Отсутствие же рационального объяснения с нашей стороны не отменяло наличия в их жизни странных явлений. Не исключено, что она опоила меня какой-то дрянью, или как-то ещё воздействовала на зоны моего мозга, ответственные за сексуальное влечение, – и было непонятно шутит он или говорит серьёзно? – Но видишь, она затмила для меня всех земных красавиц.
– Чего ты выбрала его? – папа обращался уже ко мне, – брось его, пока не поздно. Прилетай к нам в купольный город. У нас столько добрых парней. Я найду тебе настоящего мужа.
– Давай, давай, соглашайся! У них там каждый второй рождается серым и головастым, с тонкими ножками. Особое воздействие местных планетарных условий. Как и у вас много было подобных красавчиков. Людей похожих на нас, земных обитателей, трольцы считали мутантами, или потомками мутантов.
Я смотрела растерянно, понимая, что у них какие-то свои давние разногласия, а я была лишь поводом. Рудольф долго после этого не хотел ехать к отцу, хотя отец настойчиво приглашал его.
– Да ну его! – говорил он с раздражением, не желая ничего объяснять мне. Но, всё же, мы несколько раз летали в Подмосковье к его отцу. Что касается меня, отец Рудольфа очаровал меня с первой встречи. Передо мной возник постаревший двойник моего мужа, так можно сказать, если брать внешнюю фактуру. А так он был добродушен, простоват и вообще весельчак. Он сразу подбросил меня как маленькую к потолку. Силён он был, как и Рудольф. Глаза излучали родную доброту, и мне было просто и хорошо рядом с ним, будто я знала его всю жизнь. В нём было то, чего не доставало Рудольфу, а именно открытость и легкость в общении со всеми. Я сразу увидела, как любит он Рудольфа, а Рудольф его не очень. Они долго обнимались, а потом говорили и говорили бесконечно, забыв обо мне. Но под конец он устал от проявлений отцовской нежности, и стало очевидно, как далеко развела их жизнь.
Не могу сказать, что меня поражали земные жилища, они были похожи на те, что я видела и в «ЗОНТе», у Антона, у самого Рудольфа. Они были настолько же удобны, насколько и просты, даже однообразны и скучны. Рудольф объяснял, что это от того, что роскошное убранство никому не нужно, а так оно и не возбраняется. Люди мало проводят времени в своих личных жилищах, в основном там спят, а досуг и отдых проводят в разных интересных местах. Жизнь настолько насыщенна интересной деятельностью, общением, работой, совместным отдыхом, что индивидуализм, замкнутость имеют место лишь в редких случаях. В отличие от прошлого, когда это чувство отгороженности людей друг от друга было повсеместным, что и приводило к эпидемиям массовых психических заболеваний, самоубийствам, и преступлениям особого рода, не связанным с экономическими причинами, а именно продиктованных ненавистью к своему ближнему. Индивидуализм в основном имеет место у старых и уставших от жизни людей. Им часто бывает свойственно коллекционирование, как его матери, например. Камни заменяют ей людей. Часто бегство от жизни и от других людей – признак изношенности биологического ресурса, его слабости, или ещё какого-нибудь глубинного изъяна. Человек, сидящий в своём жилище, как крот в своей норе, это всегда откат в сторону деградации личности.
– Твой отец не похож на старика.
– Он и не старик. Ему нет и семидесяти лет. Знала бы ты, какой он неисправимый ходок, а вернее, летун.
– Как это? – спрашивала я.
– Ну, так, – и он смеялся.
Оригинальный дом папы Ростислава
Гостиная у Ростислава выглядела очень оригинально, оформленная под имитацию инопланетной пустыни. Просторное, практически пустое пространство, почти без мебели, а та мебель, что находилась в самой большой и центральной комнате была искусно замаскирована под скалы. Мы с Рудольфом свалились на такую мягкую скалу – диван и радовались его дикой выдумке.
– Вот, – сказал Ростислав, – здесь я пребываю в своём инопланетном ландшафте, а там, наоборот, я живу на Земле. У меня, например, дом там стоит как бы на берегу Дона. Я сам придумал такую голографию, когда соорудил свой дом под куполом. Я, если говорить старинными понятиями, донской казак. От этих корней наша с Рудольфом мощь и сила. А также непокорный нрав, воинственность, мужественность, но подобные качества считают за атавизмы, за архаические пережитки. Я никогда не молчал перед выше стоящими, если те не правы, и не мирился с несправедливостью, это да. А ты думала, что у нас живут сплошь прекраснодушные люди? Сколько я из-за этого потерял в своей жизни важных позиций! Но не всё человеку в себе подвластно. А мать его – она холодная и рациональная, хотя сейчас она впала в какую-то непонятную мистику, став чуть ли не аутистом.
– Общаешься с ней? – спросил Рудольф.
– Да так, – Ростислав не ответил ни да, ни нет, не пожелав развить тему.
– Вот видишь, – он взгромоздился на скалу-диван, обняв меня, – какую гремучую смесь породили мы с его матерью Кариной тебе на муку.
Рудольф пихнул его, и они оба свалились на пол. Пол был гладким, но казался марсианской поверхностью, усыпанной обломками и рассыпавшейся в пыль древней структурой Марса.
– Откуда у тебя такая дикая фантазия? Дом – пустыня? – Рудольф лежал пластом под могучим отцом, превосходящим его.
– Ишь, хитрец, уходишь от поединка? Знаешь, что отец сильнее. А почему? Здоровый дух – здоровое тело. А ты? Проторчал в подземелье гномов и сам захирел. Что твоё богатство, то бишь карьера? Ну, купил аэролёт, а я и в общественном летаю, мне хватает на это, и горя не знаю. Или у тебя клеть не та же, что и у всех? Да на кой чёрт человеку пыхтеть ради того, чтобы карабкаться куда-то вверх, даже не зная, кто там и торчит? А если там, вверху, сидят вовсе не люди? Не такие, как мы, во всяком случае? Ходят такие слухи. И те, кто туда добирался, теряли интерес к жизни и вообще любые устремления. Меньше знаешь – лучше спишь! Однако, ты нашёл удачу в том царстве троллей. Эту девочку.
Отец слез с Рудольфа, со смехом наблюдая, как он инстинктивно отряхнулся, пол был чист, но иллюзия была потрясающей.
– Зачем мне фантазии? – переспросил отец, – да так. Друг у меня работает в Центре дизайнерских разработок бытового сектора. А я и не против. Валяй! У меня логово всегда почти пустое. А твоя жена ведь художник по одежде? Вот и устроим её туда, там разработчиков лишних нет. А у неё дар. И фантазия её развилась в иной, неземной среде. Она создаст то, чего никто не сумеет, кроме неё. Некий гибридный продукт, сплав двух цивилизаций. Она сделает там карьеру, как ты это любишь. Или ты не любишь карьерных женщин?
– Ей нельзя сейчас работать. У неё сложный период адаптации. Она под наблюдением. К тому же мы хотим ребёнка, ей необходимо максимально себя беречь, отдыхать и не тратить нервный ресурс.
– Да? – поразился Ростислав, – такое возможно? А кто родится? Ну, в смысле, какой ребёнок? – он смущённо умолк. Рудольф насупился:
– Договаривай. Ты, как и мать. Родим мутантов? И будем родоначальниками новой расы мутантов?
– Ты что?! Кто мог такое сказать? Она же по антропологии от нас не отличимая. Я что, не вижу это? И потом. У вас соответствие по генотипу. Я знаю. Выяснял.
– У кого это?
– Чего ты злишься? А мать, да, она волнуется.
– Она это умеет? Волноваться за меня? Не смеши.
– Она, какая ни есть, твоя мать. Ну, извини, что такую тебе выбрал.
– Да ладно, – уже миролюбиво сказал Рудольф.
Ростислав – оригинальный Булат-балагур
– Змея Горыновна, слышал я, опять взяла тебя под свою опеку. Психолог! Имеет на себе клеймо высшей пробы. А как-то не верю я в её высокую квалификацию. Замечал давно, чем выше уровень этих специалистов того-сего-всякого-инакого, тем ниже их реальный профессионализм. Она ведь в ГРОЗ, собственное логово имеет. Некий сектор психологических исследований и разработок по гармонизации личности.
– Кто? – Рудольф сразу напрягся, и я это ощутила.
– Да эта, дочь мирового советника из некой мировой организации, давно почившей, как и он сам. Фамилия его у меня выветрилась из головы. К чему и помнить? Наше же ГРОЗное высочество возле себя её держит, – произнесено всё было с нескрываемой насмешкой. – Помню лишь, что он и был разработчиком версии идеального платоновского государства в современных реалиях. С кастой высших мудрецов, тайно обладающих возможностью продлять себе жизнь. Это я добавлю к твоему сведению.
Ростислав стал хмурым, весёлость погасла, и я увидела, он вовсе не так молод, каким казался вначале. – Сколько крови они испортили людям своими проектами. Вот уж верно говорят, «лучшее – враг хорошего». Всё бы им разрушать, коли строить ни хрена не могут! А хочется вписать себя в скрижали истории. Если бы не она, не полез бы ты в эту ГРОЗ. Такая бы у тебя была теперь жизнь? На Земле-то, видишь, не дают им развернуться, а как хочется! Вот и придумали осваивать другие миры, чтобы там ставить свои эксперименты. Явить себя высшими демиургами.
Рудольф молчал, я тоже, и Ростислав решил, что мы даём добро на заявленную тему.
– А кто вас назначал? Кто вас зовёт в другие миры? Они как хотят, так и живут там. Вам-то что? Носители высшего разума! Представь, к тебе кто припрётся и будет мебель у тебя в доме переставлять так, как это правильно с его точки зрения, тебя учить правильно дышать, говорить, есть и вообще займётся твоим собственным переформатированием, заодно уж забрав у тебя всё то, что ему глянется, поскольку тебе как низшему это излишне и не к чему. Это как? Есть мёртвые планеты, обустраивайте, разворачивайте свой гений, если он есть, покажите, на что способны. А то влезут к другим, разворошат там всё, ничего не понимая, и выносят потом им приговоры свыше. Тому – белая метка, тому – чёрная. В прошлом Землю едва не угробили, а близко к этому стояли, как и на твоём Троле.
Рудольф не сказал ни слова. Я тоже, и Ростислав принял наше молчание за призыв продолжить свой монолог.
– Воля к власти – это болезнь. Атавизм, стремление подавлять, вытеснять. Как в звериной стае. Эта самая воля лежит за пределами разума, она досталась человеку из его до разумной фазы существования. Звериный хвост, который запрятан в иных мозгах. Вот почему там вверху и нет нормальных людей. И что характерно, этот Воронов верил в идеи какого-то древнего Вирта и его последующих сторонников в существование некогда на Северном полюсе материка Арктогеи – божественной Гипербореи с их наличием культа жрицы Белой Дамы. Он так и называл свою коллегу по службе, а также по сексуальной релаксации: «Белая дама», не жену, понятно. Но исключал мистический аспект этой теории, считая гиперборейцев космическими колонистами, трагически оторванными от породившей их цивилизации.
