Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Ты так говоришь, словно боишься поверить в возможность существования на Паралее представителей другого разума, более могущественного и принципиально непознаваемого для нас. Хагор не был представителем людей Паралеи. Как и этот Тон-Ат. Там был и ещё один перец, которого я видел лишь однажды, но его знали и видели Антон и Олег. Не забывай также о спасении ребят после взрыва звездолёта. Этого, кажется, так никто и не объяснил. Да и я, ты думаешь, могу рассказать тебе всё?
– Что всё?
И она делала попытки проникнуть в его существо, заполняя его изнутри своими мускулистыми кольцами, укладываясь там, как в своем личном прибежище и вытесняя оттуда блестящей шкурой всех тех, мелких для неё, кто там обитал, давя их и ничуть с ними не считаясь. Он был её пожизненным владением, она считала себя его первооткрывателем, а он считал её захватчиком и вечным наказанием за все свои прошлые, а возможно, и будущие проступки и преступления. Она исцелила и берегла его для себя, а не для человечества. Где было искать от неё спасение? Если даже Трол не стал им.
А вдруг тот безмерно далёкий спутник станет убежищем от неё? И та планета, подобие Земли, она будет притягивать к себе несколько поколений тех, кто будет её осваивать для будущего. Её сотрясали бесконечные землетрясения, ревущие вулканы открывались внезапно, разламывая её молодую кору, беспредельные болота и непроходимые джунгли покрывали её живые, шевелящиеся гадами ползучими и плавучими, пространства. И только там можно было уподобиться демиургам, в том первозданном мире, заселить его земными колониями. Только там можно остаться навсегда, но без Риты, конечно. Пусть тут властвует на старой и благополучной засыпающей от скуки Земле
Но об этом он не говорил ей. Она же не была настолько всевидяща, чтобы читать его мысли, как Хагор или Тон-Ат, которых она в своём самомнении причислила к отсталым аборигенам Паралеи. А он не стал её разубеждать. К чему? Он вёл с нею собственную игру, давно уже её не любя, как это было в той пещере в Альпах, где он впервые поцеловал её, или у того озера Стелли, где чуть не утопил от безумной ревности и безумной любви. Никогда уже она не будет ему нужна, как была необходима в прошлом, когда он задыхался без неё, а она его пинала, как надоевшего котёнка, любя своего представителя «высшей расы» с лысым черепом.
– Котёнок, – повторил он и содрогнулся от неприятия этой клички. Добавил уже мысленно, – «Ты сама драная кошка, извергающая из себя флюиды похоти, так что и десантного корпуса тебе мало. Старое чучело кошки, только навыворот. Кишки законсервированные, а шкура бесконечно обновляется».
Поэтому никого не обманет её холодная рептильная похоть, как бы она ни маскировала её под молодую страсть. Это чувствовал всегда и Череп Судьбы, мятущийся между любовью к жене и жаждой власти.
Она подсадила лысого и брутального любовника высоко, но он не нуждался в ней настолько, как она мнила, и все знали о его бесчисленных романах с девчонками из Космопоиска. Только он, боясь Риту, принуждал девчонок скрывать то, что беременность его работа. Мало ли что бывает в среде молодых курсантов. Для этого у него имелся врач-раб, спасённый из недр какой-то тюремной колонии, работавший в Академии гинекологом. По неписанному закону половая жизнь между учащимися и преподавательским составом строго запрещалась до времени их выхода за пределы Академии.
Но никто особо-то и не следил за исполнением этих законов. Вроде как, всё отдавалось на нравственное усмотрение самих старших коллег. Родившихся детей Воронов забирал у родственников юных матерей и отдавал в особый космический городок после того, как они переходили в стадию отрочества. При этом девушкам после навязанного материнства он нисколько не препятствовал выходить замуж, за кого им и хотелось. Так что и дети самого Воронова часто носили фамилию мужей их матерей. А уж в процессе обучения и взросления им предоставляли право выбора, поставив в известность, кто их настоящий родитель-производитель.
Рита ничего этого знать не хотела тогда, тем более была к таким «познаниям» равнодушна теперь. Подросшие воронята Воронова были ей глубоко безразличны, как и все дети на свете. Её материнский инстинкт давно уж почил. Она, всё же, старела. Не имея внешнего проявления, старость таилась в ней уже давно, как укрытая игла в загадочном кощеевом сундуке. Душа её кряхтела от усталости всё чаще. Ей хотелось постоянного убежища, и она готовила его, выстилала мхом и выметала мусор, готовила себе старческий свой покой, каким он не собирался для неё становиться.
Паралея была исцелением от неё настолько, что он даже и не вспомнил её там ни разу. Она же обольщалась, и была в этом жалка, думая, что он тосковал о ней. Никогда. Он и сам стал там представителем «высшей расы» и сам превратился в Череп Судьбы с магическим взглядом для той, о которой и не думал забывать. Позволяя змее любить себя, он думал о Нэе, мысленно обещая ей своё возвращение.
Зов из глубин звездного колодца
Земная доля двух обездоленных существ
Нэя и Антон жили в огромном мегаполисе, раскинувшемся на территории древней Москвы и Подмосковья. Они жили в шестом уровне, не очень высоком, но достаточном, чтобы хорошо просматривались ближайшие и обширные, лиственные и смешанные лесопарковые зоны внизу, перерезаемые реками, с вкраплениями светло-зелёных и серебристых озер, с прозрачными куполами Ботанических Садов. Подобных куполов было много, но из их уровня виден был лишь один. Высокое небо, часто бывающее низким и серым осенью и зимой, с вечно изменяющимися облаками, с волшебными розовыми или золотистыми закатами, девственно чистыми зорями северного утра, всё это никогда не надоедало ей.
Она почти всегда была без Антона. У неё были две маленькие дочки. Между рождением Елены от Рудольфа и последующей Алиной, чьим отцом был Антон, прошло лишь полтора года. Мать Антона мягко и предельно деликатно приводила свои доводы, чтобы Нэе не торопиться с подобным шагом, поскольку она плохо восстановилась после рождения первой девочки, да и дочка совсем ещё крошка. Антон и сам слишком беспечен, молод, да к тому же психика-то так и осталась слегка сдвинутой. Какие последствия могут возникнуть в будущем?
Нэя сразу поняла, ласковая женщина с напевным голосом, добрая, не хочет детей от непонятной инопланетной формы жизни, пусть и имеет та облик милой девушки с глазами невероятной красоты и яркости. Елена втайне считала появление подобных гибридов безумством, она боялась непредсказуемых мутаций, не веря врачам и специалистам разного толка, скептически относясь как к их оптимизму, так и к предостережениям. У неё на всё была своя альтернативная точка зрения, так уж она была устроена. Она всего лишь чуяла то, что такой вот союз не будет долгим. Почему и по чьей вине так случится, она знать не могла, но отчего-то не ждала от будущего щедрых подарков. Или же она понимала, что придётся взвалить на себя ту ношу, к которой не готов сын, а ей мечталось о налаживании своей личной жизни. Поскольку где-то и как-то, – где и как она не рассказывала, – кто-то у неё возник вдруг после стольких лет чисто-женского её затворничества, не социального, а личного. Она была весьма активна в своей сфере деятельности. Так-то она по большому счёту не вмешивалась и уповала лишь на невозможность зачатия. А оно случилось!
Доктор Франк долго не мог прийти в себя. Он никогда ни от чего не отговаривал и не предостерегал, да и не мог, поскольку Нэя сообщила ему о своей радости, призывая и его порадоваться лишь тогда, когда зачатие уже произошло. Они встретились после той встречи в Альпах, после её бегства от Рудольфа впервые. Встреча произошла в Москве. Он смотрел на Нэю как на невозможное чудо во всех смыслах. Любовался ею, поражался факту самого зачатия, будто оно было непорочным, не находил нужных слов и страдал. Тайно, – вначале он пытался своё отношение ко всему произошедшему скрывать за жизнерадостной улыбкой, за потоком слов, будучи человеком говорливым, – но очевидно для Нэи. Она неплохо его чувствовала, почти как человека родного, привыкнув к нему со времён Паралеи. А страдал он от того, что так и не дождался её согласия на то, чтобы именно он стал заменой Рудольфа. Заменой незаменимому стал Антон.
На прощание он вдруг сказал, изменив своей безбрежной человечности, – Мне жаль Антона, а не тебя. Ты навязала ему быть суррогатом счастья, не настоящим избранником, как говорили на Паралее, а его подделкой. Поскольку ты не любишь его. Боюсь, для его души такое испытание будет чрезвычайно серьёзным.
– А вы сами хотели стать таким суррогатом счастья?
– Я слишком любил тебя, и моей любви хватило бы с избытком на нас двоих. У меня слишком уж обширная душа, я могу любить и тех, кто взаимностью мне ответить не может. Я был бы доволен и дружбой пополам с благодарностью. Те дары, что припас я за долгие и долгие годы для той, кто за ними так и не явилась. Хотел отдать тебе. Антон – мальчик с травмированным сердцем, и ему самому необходимы щедрые дары настоящей исцеляющей любви.
– Так я и люблю его, – она была сильно задета его беспардонностью, которой уж никак не ожидала.
– В том смысле, что мстишь Венду, да – любишь саму месть, придуманную для него. Только он настолько далеко от тебя, если вообще о тебе думает и даже вряд ли видит тебя во сне. Ему всё равно, что именно ты испытываешь, подложив себе под бок не возлюбленного, а одушевленный манекен прекрасной наружности. Не потому, что Антон – манекен, а для тебя так. Тебе не нужна его душа, а только функция, лишь физически подобная той, которой тебе не хватает. У тебя же в душе как жил, так и не ушёл оттуда, а лишь затаился там Венд. И не оправдывайся, что это не так. Может, ты и действительно того не ведаешь, а я знаю!
– И что же предложите теперь, если и так? Ребёнок-то скоро родится.
– Ничего уже я тебе не предложу, кроме как заняться своей первой дочерью и ожиданием появления на свет второй.
– Пол ребёнка пока не определён, – сказала она.
– Да мне и без надобности. Я по другим признакам это вижу, – он взял её за плечи, – Нэя, ты не сделаешь Антона счастливым, как могла это Икринка. По крайней мере, люби его как старшая сестра, как добрая и мудрая женщина. И не мотай ему душу, как проделывала с Рудольфом. Дела прошлые, но ты терзала его, мешала его восстановлению, не давала даже возможности отдыха, когда ему было реально тяжело привыкать к Земле. Потому он и устраивал разгрузочные дни от тебя.
– С той, кто и мизинца моего не стоила! – крикнула она.
– Да с чего взяла? – спросил Франк. – Рита не та, кто ищет утех в объятиях чужих мужей. Она общалась с ним из своего профессионального долга, возможно, и личный интерес есть, но такой… У них с Рудольфом всё осталось в далёком прошлом.
– Она как раз та! Да если бы только Рита! У него и другая появилась!
– Он любил тебя! И будь ты прозорливой, более терпимой, как могла бы, казалось, после всего пережитого с ним, ты бы не толкала его к этим другим, абсолютно ему ненужным. Я же предлагал тебе работу в своей лаборатории, а ты не согласилась, боялась, что не будет достаточно времени для любви и заботы о нём, для должного ухода за собою, и как? К чему привели твои заботы? Твоё отслеживание его поминутно? Твои бесчисленные наряды, в которых никто не нуждался? Твои истерики и чрезмерное увлечение сексуальными играми, доводившими и его, и тебя саму до реального истощения! – тут доктор попутал, что называется, берега. Но он страдал, он не желал её простить за уход к тому, кто в его мнении не был ей необходим. С Рудольфом он мирился, понимая, что тот был приведён к ней, что называется, Судьбой за ручку, но Антон? Как она могла сотворить из жизни Антона себе павильончик для укрытия от житейской непогоды?
– Бедная твоя будущая дочь! – в сердцах произнёс доктор Франк, – она останется сиротой при живых родителях!
– Что!? – Нэя была сражена его бредом, очень злым бредом.
– А то. Не будет она тебе нужна! Вспомнит о тебе Венд, и ты тотчас же бросишь детей и помчишься как безумная комета к нему! И твой неизбежный бросок туда, где ты вполне себе можешь раствориться в вакууме, что случалось со многими, то маленьких детей на более чем возможную погибель тебе никто не отдаст!
– Никогда не думала, что вы такой недобрый фантаст! – она едва верила, что Франк способен на подобные обличения, на столь дикие пророчества, долго не прощая ему ту жёсткую тревогу, в которую он обернул её сердце, как в фольгу для запекания. Зачем? Больше она с ним не общалась уже никогда.
Но уже никто, ни мать Антона, ни доктор Франк Штерн не могли отменить того, что случилось. Девочка родилась в свой срок. Роды были настолько лёгкими, как подарок свыше. Тогда как предыдущие чрезмерно осложнёнными. Но медицина Земли успешно сохранила здоровье ребёнка, восстановив и здоровье матери.
Вторая дочь Алина, в отличие от крепенькой и очень крупной Елены, появилась на земной свет не то, чтобы идеально здоровой, но близко к норме, соответствуя тем показателям, какие и требовались для признания её полноценной. Она всего лишь не добрала нужного веса, потому и была несколько вялой, худенькой. Но тут уж за дело взялись специалисты вместе с ответственной Еленой – свекровью, и вскоре малышка набрала и нужный вес, и здоровый аппетит. Зато она не была крикливой, как в своё время первая дочь, а тихой и буквально лучезарной, как эльф в бутоне, когда выглядывала из своей кроватки, просыпаясь без воплей и с улыбкой. Нэя не могла на неё нарадоваться, опровергая ту истину, что матери больше любят детей, рождённых по безумной любви. Нэя любила дочь Антона сильнее, чем капризную и менее хорошенькую дочь Рудольфа. Та не взяла ничего от красоты своего отца, только его наследственную телесную крепость, не обладала кротостью и послушностью матери, была как та, кого Нэе подсунули за какие-то неведомые грехи. Видимо, сказалось то самое неблагополучие, в котором ей пришлось девочку вынашивать.
Так Нэя и жила, полностью растворённая в них, в своих девочках. Иногда привозила она и Лору из закрытого детского городка. Лора, задумчивая, но очень ласковая светловолосая девочка, довольно высокая для своего возраста, любила Нэю настолько, что становилось стыдно за собственное несоответствие такой вот детской привязанности. Она не отходила от Нэи, целовала её, гладила, во всём стремилась помогать, обожая сестёр и Антона, хотя знала, что он ей не отец. О том, что и Нэя не родная мать, девочка не знала. И никто на Земле не знал, кроме тех, кто вернулся с Паралеи. Даже матери Елене Антон не велел Нэе о том рассказывать. А сама Елена – мать Антона ни о чём и не выспрашивала, никаких тайн из посторонних источников не добывала, хотя явно догадывалась, что Нэя к происхождению старшей девочки Лоры отношения не имеет. Антон и его мать, они были удивительные люди. Добрые, лёгкие, светлые. Им всем было хорошо вместе.
А уж сам Антон, возлюбленный всех домашних женщин и девиц, был их праздником из-за редкости своего появления. Окружённый их женским вниманием, детскими играми, плачем и любовью, он от них быстро уставал и часто отсутствовал. Это был уже не тот Антон, который гулял с нею по лесу у Ботанического Сада. Его ласковые глаза куда-то вечно ускользали от Нэи, как и он сам, мужественный и сильный, малоразговорчивый и закрытый, совсем уже другой. Но между ними существовал уговор. Он свободен от Нэи в любую минуту своей жизни. Только он не уходил. Было ли ему хорошо с нею? Она того не знала, он об этом молчал, а она не спрашивала. Она понимала одно, он не хотел жить без её заботы, её тихой, не требующей ничего взамен преданности. Она и ему служила как мать, хотя возрастная разница между ними была незначительная, а по земным понятиям и вовсе не являлась существенной.
Она догадывалась о том, что он скрывает свою основную жизнь, выдавая её за нечто второстепенное, – друзья, путешествия и прочая несущественная по сравнению с семьёй около профессиональная суета. А на самом деле второстепенной как-то совсем незаметно стала Нэя. Он часто отсутствовал якобы по причине своей работы, из-за подготовки к новым полётам, из-за продолжения учебы в Академии ГРОЗ. Всё это тоже наполняло его жизнь, помимо его скитаний вместе с Олегом по планете. Только путешествовали они порой не одни. Да ведь она знала, и он знал, они друг от друга свободны. И всё же он всегда возвращался к ним, – в их женское царство.
Самым удивительным в её состоянии была тишина души. Ожидание чего-то, что оборвёт их совместную жизнь с Антоном, как сон. Но никакое гнетущее предчувствие при этом её не обременяло. Только нетерпение, ну когда же? Наступит другая, настоящая, насыщенная событиями, её жизнь, уже давно не связанная внутренне с Антоном. Тогда с кем? И сердце её обмирало, куда-то катилось…
Но вовремя возвращалось в привычное измерение. Лора укатила коляску с Алиной далеко по берегу в сторону серповидного пляжа. Там уже кто-то загорал, хотя вода была холодной, майской. Солнце пекло по-летнему. Елена стояла в уже густой траве на своих крепких и прямых ножках твёрдо, как на столбиках, врытых в землю, и не двигалась с места. Она была капризна и упряма, ей было два с половиной года.
– Нет! Хочу тут!
У неё была игрушка, звёздный воин Микеланджело, которого она звала «Мемека». Она швыряла Мемеку в тростник, росший у берега, и заставляла Нэю его искать. Игра была бестолковой, и Нэя злилась на ребёнка. Наконец Мемека булькнул в самой гуще прошлогоднего тростника и неведомо где пропал.
– Всё, – сказала Нэя, – он провалился во вневременную дыру. Его нет.
Елена затопала ногами.
– Я же там вымажусь вся! Ну, где он? – умоляла она дочь. Наверху над ними за ограждением нависшей террасы кафетерия смеялась другая Елена, мама Антона.
Нэя подошла к самому краю грязной кромки берега и стала палкой теребить противную скользкую тину и песок. И что-то блеснуло. Наверное, так не бывает, но так случилось. Она нагнулась и вытянула то, что там блеснуло вместе с комом сизой тины. И камень на кольце, подарке Рудольфа ей, блеснул внезапно одной из своих граней из непотребной грязи. Вытянув платок из кармашка сарафанчика дочери, Нэя тщательно протерла находку. Кольцо с каменной «Мать Водой»!
Тогда, на Паралее, Рудольф в своей лаборатории лишь отполировал камень, оставив его почти таким, каким он и был первоначально. Он нашёл его в пещерах Паралеи. Так он ей говорил, но как было в действительности? Нэю не покидало ощущение, что этот перстень оставила ему Гелия, а он по понятной причине не захотел о том сказать своей новой возлюбленной. Ведь именно у Гелии и был уникальный розоватый камень «Мать Вода». Алмаз в кольце был несколько туманным, слегка шершавым, лишённым изысканной ювелирной обработки. Гелия камень не любила и редко когда носила. Говорила, что Кристалл было даром Хагора, а ей он ничуть не нравился, давил на палец, часто царапал её, когда Гелия совершала неловкое движение рукой. Однако, она его ценила, хранила и прятала, редко кому показывала. Видимо, Гелия сама забыла Кристалл у Рудольфа. А Рудольф, обработав его должным образом, не пожелал с ним расстаться. Оставил как память о погибшей жене.
Возможно, поэтому Нэя долго не решалась примерить подарок. Он был безумно красив, переливаясь днём искристой многоцветной радугой, пульсируя алым и золотым на закате, таинственно мерцая звёздными отблесками ночью. Тогда как на рассвете всегда был туманным и блёклым.
«Ну, примерь», – умолял Рудольф, – «мне хочется, чтобы ты его носила. Это и будет означать, что ты меня простила и любишь как прежде. Ничего более ценного у меня просто нет».
Она уже тогда почуяла, что Кристалл принадлежал Гелии, так что в подарке, как и в словах Рудольфа, проскальзывала некая странность, двусмысленность. Как будто он, смирившись с потерей Гелии, всего лишь вынужден был принять другую женщину на её место…
И опять как в прошлом острая грань Кристалла пронзила болевую точку, и была эта точка замком, который отворил незримую дверь внутри. Прошлое жило там, поживало в своей нетронутости. И будто вчера было то утро, где они стояли в холле у лифта, в небоскрёбе в Альпах. И она отлично помнила его прикосновение через свою ночную и вычурную сорочку, своё томление тогда… Ночью он обещал ей продолжение любви, но не только ночи, но и совместной дальнейшей жизни так и не случилось…
Почему Кристалл появился столь внезапно, неужели так и провалялся тут всё это время? Занесённый песком, а сейчас вешняя вода вымыла его из его вневременной капсулы забвения. Никто его не нашёл, и он не утонул. Даже чёрный искристый металл самого кольца, созданный по технологиям Паралеи, лишь немного и потускнел. А ведь совсем недавно пришёл запрос из Галактической Связи, и Рудольф просил прислать домашние записи о детях, о Лоре и о Елене. О том, что родилась Алина от Антона, он мог и не знать.
– Зачем ему? – презрительно спросил тогда Антон, – он отец разве?
– А кто? – спросила мать Елена.
– Технический производитель. Отец я! Я не разрешаю ей общаться с ним даже визуально. Там, на Паралее, он был в часе езды от своей дочери, даже меньше, и что? Он не видел её годами. А малышка Лора? Он даже не знал о её существовании, пока её не разыскала Нэя. А тут ему захотелось посмотреть. К чему?
Но Елена втайне от Антона велела Нэе послать записи о дочерях в ГС.
Женщина с таксой
Вернулась Лора с Алиной. Алина уснула в своей коляске. Нэя поправила козырек от солнца, закрыв коляску от ярких лучей, а Лора подхватив капризную Елену маленькую, – «Ёлку», как они её звали, – увлекла её на детские карусели, отвлекая от погибшего в пучине Мемеки.
– Какие милые у вас дочери, – сказала ей женщина с мокрыми волосами, гуляющая с таксой. Такса ткнулась влажным носом в голые лодыжки Нэи. Милая умная мордочка приподнялась вверх, изучая внимательно и, как показалось, дружелюбно.
– Любит ласкаться к женщинам, – сказала дама, – не обижаетесь?
– Нет. Щекотно только.
– А то бывает и раздражает людей. Я не умею воспитывать собак. Балую их как детей. А этого, говорят, нельзя. Вижу вас тут часто. Вы в каком автомате берёте такую чудесную одежду для ваших девочек? Здесь в местном?
– Нет. Я шью сама.
– Шьёте? – удивилась женщина, – сами? То-то всё так прекрасно у них. Необычно. Они у вас как цветы, ваши девочки. А папа где? Вы всегда одна, – добавила любопытная дама. Лицо её было гладким и безмятежным, сияло не то чрезмерно наигранной, не то искренней радостью. Как будто незнакомка встретила собственных дорогих родственников. Но возможно, она была общительной и жизнерадостной по складу характеру. Молодой она не была, скорее среднего возраста, но фигура в спортивном комбинезоне для прогулок обращала на себя внимание своей ладной, абсолютно девической в отличие от лица, красотой. Проигнорировать подобную любезность было невозможно, сразу удалиться невежливо. Но отчего-то не хотелось ввязываться с нею в разговор. Настрой ли был не тот в данный момент, или же доброта дамы показалась фальшивой, только Нэя попятилась от неё и прикрыла собою маленькую дочь, когда чужие руки потянулись к коляске. Женщина заметила охранительный жест матери и, тем не менее, рук от коляски не отстранила. Стояла и гладила поверхность детской коляски, как будто проверяла на прочность или же определяла качество материала, как бывает, если человек выбирает нужную для себя вещь.
– Он на далёком спутнике, – пасмурно ответила Нэя, не зная, как устранить со своей дороги назойливую праздношатающуюся даму. – Очень далёком. Строит купольный город, – и удивилась своей лжи. Но в какой мере это и было ложью? В отношении Алины – да, но в отношении старших дочерей – нет.
– А-а, – уважительно протянула незнакомка.
– Он же на Дальнем Востоке сейчас, – сказала подошедшая к ним Лора. Она-то имела в виду Антона. За Лорой, хныкая, всё ещё помня Мемеку, пришла и Ёлка. Дама, она выглядела именно дамой, утончённой и манерной, с гордой осанкой, слушала с явным любопытством.
– Почему у вас мокрые волосы? – спросила в смущении Нэя, пойманная на лжи.
– Я же купалась! – ответила та, сияя спортивным оптимизмом, и уже на правах того, кого приняли в милую компанию, потащилась за ними следом.
– В такой холодной воде? – спросила Нэя, но без всякого интереса, тут же подумав, ну вот! К чему вопросы? Теперь уж быстро не отвяжешься!
– Я привыкла. Люблю. С юности купаюсь в холодной воде, -оптимизм зашкаливал, брызгал лучами всечеловеческой любви во все стороны. Она и всем встречным улыбалась как своим знакомым, разве что обниматься не бросалась. Хотелось срочно убежать, но как? Хорошее воспитание и врождённая доброта препятствовали тому.
«Чего я»? – спросила у себя Нэя, – «чего заметалась? Да пусть себе идёт, куда ей надо».
Нэя придала ускорения коляске. Если у человека есть понимание, что он лишний, и траектория его прогулки не совпадает с теми, кто явно стремится от общения убежать, он отстанет. Но спортивная и бодрая дама не отставала.
– Часто вас вижу тут, – дама умильно заглядывала в глубину коляски, и Нэя ещё тщательнее укрыла дочку, якобы от солнечных лучей.
– Но всегда одну. То есть с детьми. Я очень любопытна.
– Я догадалась, – всё так же пасмурно ответила Нэя.
– Думала всё, а какой он, отец ваших крошек?
Нэя вынуждена была остановиться. – Смотря, каких крошек. Их же у меня несколько.
– То есть? У ваших девочек разные отцы? Да вы не смущайтесь. Разве это повод для смущения? Сразу видно, насколько вы счастливая мать. Я заметила, старшие девочки очень разные. И обе бесподобно хорошенькие!
Лора семенила рядом и ловила каждое слово чужой женщины. – У нас нет никаких отцов, – встряла она. – У нас один папа. Он очень добрый и красивый. Мы его обожаем.
Женщина повернула голову к Лоре, взирая на девочку так, будто хотела просмотреть насквозь все её детские внутренности. Назвать её взгляд умильным было сложно. Она изучала Лору долго и серьёзно.
– Как его зовут? – спросила она.
«Бывают же такие бестактные люди»! – Нэя буквально задыхалась от дискомфорта. Любезность приклеившейся дамы казалась проявлением её душевной болезни.
– Антон, – ответила ей Нэя, – вам это что-то добавит для полноты вашего, как я вижу, одинокого существования?
– Почему так решили?
– Очень уж вы любопытны.
– А вы раздражены. Я, кажется, задела что-то в вас, того и не желая. Простите.
– Нет, дело не в этом, – смягчилась Нэя, устыдившись своей грубости, мало ей свойственной, совсем даже не свойственной. – Я просто измоталась с самого утра. А тут дочка игрушку закинула, и я её вынуждена была искать в грязи. Ну и вот, вся испачкалась, – и Нэя, уже смеясь, смотрела на свое испачканное тиной и грязью платье. Платье было нежнейшее, в белых соцветиях, разбросанных по светлому полю. Каждый лепесток был из кружева, а веточка вышита объемной вышивкой – умение, которое Нэя вывезла из Паралеи. Незабытые уроки бабушки, – искусство, отшлифованное долгим одиночеством в цветочных плантациях Тон-Ата.
– Какая изумительная работа, фантастическая! Невероятная красота! – дама изучала вышивку, – я не видела ничего подобного. Нигде. За всю свою жизнь. Вы сами? – она вперилась в глаза Нэи. На дне её зелёных и грустных, как оказалось, глаз что-то всколыхнулось, но что? Нэя не поняла. Показной оптимизм куда-то испарился. Вместе с капельками воды, что недавно сияли в пышных волосах незнакомки.
– У вас красивые глаза, – зачем-то сказала Нэя. – Небесные, что означает, вы любимица Надмирного Отца…
– Чья любимица? – удивилась дама, – Отца? Да, я была любимицей своего отца, что делает вас ещё более удивительной, коли вам открыты чужие души. А почему вы сказали про небесные глаза? Что означает? Глубокие, неземные? Да, мне так когда-то говорили многие, но увы! Не теперь. Я же не юница.
– Я имела в виду только их цвет, – Нэе не нравились женщины, восхваляющие сами себя. Только одной Ифисе – незабытой подруге из прошлой жизни на Паралее она и прощала самовосхваление.
Женщина оказалась интуитивной, сразу уловив её неприязнь, – У меня же зелёные глаза, а не синие. Вы путаете цвета? Так это же исправимо, это лечится.
– Нет. Я ошиблась. Хотела сказать другое, – спохватилась Нэя, – хотела сказать изумрудные, редкий цвет по насыщенности. Вы заметили, иногда бывает такое удивительное небо по вечерам, как бы зеленоватое…
– Да. Я тоже обожаю наблюдать за природными феноменами. А вы знаете, это мой природный цвет. Мне всегда так и говорили, что цвет глаз у меня феноменальный. Я без линз, – польщенная дама мило улыбалась. Но улыбка была какой-то приклеенной и плохо увязывалась с печалью в её удлинённых странных глазах. В ней именно что присутствовала застойная и, очевидно, устоявшаяся печаль, из-за своей застарелости лишившая её и мимики. А так, она была красива, что называется, вне возрастной и оригинальной, красотой.
– А недруги говорили, что у меня ненатуральный цвет и ошибались. Он мой подлинный. У какой красивой женщины нет недругов? Уверена, есть они и у вас. А у вас линзы?
– Нет. Тоже мой родной цвет.
– Удивительные же какие у вас глаза! Я умею ценить чужую красоту, поскольку сама никогда не была ущербной ни в каком смысле. Я заметила, что ущербные е от природы, в душе так и остаются таковыми. Завистливыми, нехорошими. Хотя и умудряются всех обманывать своей искусной маскировкой. в душе Сколько же у меня было завистников! Уверена, вы тоже не обделены в этом смысле. Такими вот сомнительными довесками к настоящим искренним друзьям.
– У меня нет недругов, – сказала Нэя, а про себя подумала: «И друзей тут нет».
– Да вы счастливица, в таком случае! Кажется, я вас захвалила, а вы меня. Как раз тот случай, когда кукушка хвалит петуха, – дама рассмеялась. Смех разбил гладь её застывшего лица. Оно пошло живыми и милыми морщинками у глаз. «Она не молода», – окончательно поняла Нэя. – Какая кукушка? Вы о чём?
– Да так, классика, архаика. Но я вовсе не собираюсь над вами превозноситься. Кому теперь нужны древние басни? А у меня, знаете ли, было очень несовременное воспитание. Родители мои были чудаковаты, как теперь принято считать. И что же ваш Антон, подаривший вам столь чудесных дочерей, лучезарных, если честно, так надолго оставляет вас в одиночестве? Вас же могут похитить и вместе с детьми.
– Здесь не Паралея, – сказала Нэя, всерьёз приняв её слова.
– Паралея? Что за название? И где это?
– Трол, так ещё называют ту планету. Не слышали о такой?
Когда нет детей, то нет и счастья
Дама щурилась на солнце, как будто желала разглядеть за облаками, за небесами далёкую планету Трол.
