Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
Возможно, уже наступило истощение с обеих сторон. К тому же мы были озабочены возросшей активностью диверсантов, и мне было не до неё. Она сказала своим прежним неповторимым голосом, что соскучилась по прежним нашим откровенным разговорам, и ей одиноко. Её поразило странное видение из серии прежних навязчивых приступов, вовсе не похожих на сон, но другое по смыслу. Она в прежних своих…
Как бы это объяснить? Это было нечто вроде переключения её сознания на другую реальность. Так будет точнее. Сама она в это время просто отключалась от действительности, могла упасть, если это накрывало внезапно. Но ничего общего с эпилепсией, понятно. Вроде обморока, если для окружающих. А она в такие моменты летала в хрустальных и разноцветных мирах, жила там, а приходя в себя, плакала от их утраты. В этот раз ей привиделось, что её хрустальный сад облетел, остались лишь чёрные стволы, мёртвые и страшные. Но вдруг ей открылось наше земное небо, а она не видела его никогда, не считая тех фильмов, которые я когда-то ей показывал в наш давний медовый период взаимного очарования и подлинного её интереса к тому миру, который и породил меня. А потом уж каких только бранных слов она и не изобретала, чтобы обругать нашу Землю. И вот вдруг неведомая сила, как она выразилась, перенесла её под бирюзовое небо с перистыми розовыми облаками… А потом произошло вот что…я тоже увидел это. Просто очутился в том месте, о каком она и говорила.
Тут я должен тебе пояснить, что у моей трольской жены была такая способность, – она умела вводить меня в то состояние, какое ей и было необходимо для той или иной её цели. Другое дело, что особых целей в отношении меня у неё не было, к сожалению, кроме как денег побольше вытрясти. Не любила она меня, вот в чём дело. А поскольку я привык к тому, что у женщин от меня башенку их, зачастую и ажурную, лёгкую, конечно, сносит напрочь, то такое её ледяное отношение меня удручало очень сильно и больно. Она была подобна непробиваемой броне в этом смысле, так что ради её редкой благосклонности чего бы я и не отдал. Чего уж там местные трольские деньги, себя был готов отдать на поедание. Но лишь частично, чтобы совсем уж с душой не расстаться. Но это так отвлечения в сторону.
Действительно, ярчайшее земное небо распростёрлось над безмолвной пустыней. И так было оно реально и необъяснимо, великолепно и обширно, что я ощутил дрожь в ногах. А вокруг никого. Где Гелия? Где всё прочее? Тут уж ничего не оставалось делать, как брести куда-то, поскольку я вначале решил, что умер по неясной причине. Думал, Гелия чем-то поразила меня и отомстила тем, что жизни лишила, а это и есть посмертный мир. Ещё и порадовался, как отлично, что смерть не причинила никаких страданий. Брести пришлось долго, так что тошно стало, но некая сила, по ощущению внешняя, толкала вперёд. И внезапно, как декорацию сдёрнули, без всякой постепенности, а мгновенно я очутился на зелёной поляне среди синих цветов. Я был там не один.
Я увидел вдалеке какую-то пару – мальчика и девочку, играющих в свои милые юные игры. И эта девочка, как понял я сразу же, наша с Гелией дочь, но уже взрослая, ведь в то время, о каком я и веду тебе своё повествование, дочка не была взрослой. А мальчик был тот самый, один из тех, кого мы ожидали в составе экспедиции. И он скоро у нас в подземном городе и появился… К сожалению, вся остальная экспедиция, исключая ещё одного героя, погибла… А тогда я лица Антона не знал, а ведь именно об Антоне я и веду свою речь. Вот как такое могло быть? И что было?
Ты, я вижу, слушаешь меня без всякого доверия, как очередной бред, но не прерываешь, поскольку я твой пациент, и ты готова ради моей внезапной благосклонности терпеть любую чушь моего изобретения. Только всё так и было. А у девушки – дочери моей был наряд особенный. Платье алое. Она потом именно в нём была запечатлена на одном снимке, которым тот самый мальчик Антон Соболев украсил своё жилище. А я платье то на ней никогда и не увидел, чтобы вживую. Антон потом говорил, что она его лишь раз и надела, а потом куда-то бросила. Нэя платье для Икринки сотворила, а Нэя та ещё искусница, способна творить реально ангельские одеяния…
Внезапно я очнулся и сказал Гелии: «Почему же платье красное»? Не знаю, зачем и спросил. От изумления должно быть. А она мне ответила: «Плохой знак. Платье красное. Знак гибели». «Чьей гибели»? – спросил я. Она не ответила ничего. А я вспомнил, что в день гибели Нэиля сама Гелия была в алом платье Нэиного изготовления. Нэя не хотела то платье шить, а Гелия настояла. Взбрела ей вдруг в голову такая вот идея… Но думаю, платье было не причём. Так уж там всё сошлось…
Тут она вдруг обняла меня настолько с забытой нежностью, не притворной ничуть, а с тою самой, когда, будучи девочкой чудесной, любила меня… У меня сердце и без того еле стучало от пережитого только что бреда, а тут едва не остановилось… Я сразу понял, что ни на самую чуть я не разлюбил её, и никто мне не нужен, как она… И что бы я ни отдал за возврат её любви… А она вдруг и говорит, шепчет в уши, что пришла меня простить, а я, как захочу.
«Ты, как хочешь», – сказала она, – «Можешь, прости. Нет, не прощай». Не прощать? Да я всегда её прощал! Как никогда и никого ни до, ни после. Когда-то мы жили с нею в этом отсеке, моём персональном, ещё в бытность нашей совместной жизни здесь после того, как я нашёл её в горах. Это было в другой жизни уже. В другой эпохе для нас, так далеко мы с нею успели разбежаться. Я уже давно жил здесь, как в монашеской келье, поскольку ни одна женщина после неё не переступала моего личного условного порога. Но всё вдруг вернулось. Как будто и не было кошмарных совместных лет, и мы жили всю жизнь с тою же влюблённостью, как в начальные годы. Как будто кто-то свыше знал всё уже заранее и вернул ей в её последние дни все те чувства, которые она умела испытывать прежде. Как будто открылась неодолимая твердь между временами и впустила нас в утраченное время, где всё повторилось…
Всё было как тогда, когда она жила у меня до рождения дочери. Её волосы в кристаллах сверкали, как ночное трольское небо с его созвездиями. Она распустила причёску, как она всегда делала, любя меня, и заколки посыпались, стуча камнями. Их не было жаль, они же были искусственные. Она вернула мне прежнюю любовь и меня прежнего себе. И я подумал, а где она таила все эти чувства? Всё это время? Значит, в ней ничего не умерло, а только было где-то спрятано от меня за мою утрату человеческого достоинства и за моё человеческое падение?
Глаза у неё по-прежнему плакали, как и тогда, когда я измывался над ней. Но сейчас мы любили, и я спросил: – «Почему? Ведь ты испытала прежнее счастье. Я же почувствовал, увидел». Она сказала, что нельзя испытать прежнее счастье. Счастье оно всегда и только настоящее. К нему стремятся, чтобы его испытать, а в прошлое стремиться невозможно, его уже нет.
Она вскоре ушла. А я остался в эту ночь в своём отсеке, давно ставшем одиноким лежбищем, где она оставила запах своих духов и заколки с камнями. Я всё ещё дышал её присутствием и думал о том, что теперь наши отношения не будут прежними, дикими для окружающих и мучительными для нас. Я понял, что она всегда любила только меня и отняла у меня всё за моё, повторюсь, недостойное землянина поведение. Я ещё не понимал, что её странное возвращение было послано мне как наказание за всё то, что я натворил с этой женщиной, и с собою тоже. Потому что через сутки она была уничтожена вместе с теми зданиями, куда упал «Финист», где был расположен их Телецентр, и с прочими жизнями погребена там.
«Антон, ты хотел бы всё забыть»?
Рита, – Антон, как ты понял, что девушка, дочь Венда, является не совсем человеком, а посланницей или представителем другой неизвестной звёздной расы? Какая она была? Опиши.
Антон, – Она была земная. Но там, на Паралее, это потрясло. Там ведь не могло быть земных женщин, как нам объясняли. Увидев её, я забыл, что это другой мир. Я как будто попал в своё родное Подмосковье. Европейская девушка, русская. Мягкие черты лица, нежная северная красота, милая угловатость движений, она меня стеснялась, и это было так необычно, так по земному. Волосы длинные и светлые, слегка струящиеся, мягкие очень. Даже имея там, на Троле, местную жену, я втайне скучал по нашим девушкам. Жена моя была чудо, конечно, но она была одинока, как и я, и всё произошло больше от взаимного одиночества, чем от сильного влечения. Во всяком случае, у меня было так. После гибели моей жены Голубики от руки маньяка, – просто потому, что она проходила мимо в неудачный час, а он именно в тот час решил хоть кого-то убить, – я уже не хотел связи ни с кем из местных. В них чего-то не хватало, чтобы возникла любовь. Я остался один и страшно скучал.
Впервые дочь Рудольфа я встретил в горах, когда мы с коллегой проверяли наши объекты с наземной робототехникой. Но я и понятия не имел, что она дочь Венда. Она почему-то стояла на выступе скалы, а к самому выступу не было доступа. Только если сверху. Мы поразились, как она попала туда? Пока мы искали площадку для приземления, она пропала неизвестно куда. Спряталась. Мы не нашли никакого входа ни в какую пещеру, скала была гладкой и монолитной. С того дня меня стали преследовать сны. Преследовать не то слово. Они настигали меня как неземное блаженство, и я их ждал. Я жил в тех снах реальной жизнью с незнакомкой, и потом, когда я нашёл её, сны стали уже подлинной реальностью. А тогда они были вроде как пророческие или провидческие, как правильно? Я думал, это расстройство психики, усиленное сексуальным голодом. Но я мечтал найти ту девушку. Я был убеждён в её реальности. После каждого очередного сна я запоминал её всё лучше и подробнее. Я никому ничего не рассказывал, я имею в виду врача, мне самому нравилось такое расстройство психики, если это было оно.
Но думаю, что было другое. Это и был контакт. Он произошёл при первой встрече, и она выбрала меня. И вскоре я нашёл её. Я не верил своим глазам, настолько девушка была земной во всём. Впоследствии, всё же, я убедился, что земной она не была нисколько. Нет, во внешности это выражалось. Вероятно, внешне она была, – если быть объективным, а объективным я быть не мог, – достаточно простой, обычной. Я же шёл за нею, как железный болван за неодолимым и мощным магнитом. Такого не было со мною никогда раньше, хотя я видел девушек у нас на Земле гораздо ярче, красивее, чем она. Она была как вспышка. Я видел только её, а всё остальное погрузилось во мрак или так, серый фон, размытый и неинтересный. Удивительно также, что местные её и не выделяли никак. Не обращали внимания, она была для них, как и они сами. Почему? Если мне показалось, что она находилась в сияющем коконе? Я не знаю, какой они её видели. Я привез её к себе в то жильё, которое мне выделили как семейному ещё тогда, когда я женился на Голубике по их местному обряду. Помещение так и оставили за мной, когда Голубики не стало, поскольку жилой корпус в «Зеркальном Лабиринте» был наполовину пустым.
У Икринки были только дед и бабушка. Не очень здоровые оба, а то, что она дочь Рудольфа, я не знал тогда. Хотя я это уже говорил. В ней изначально отмечалась двойственность. Убогое воспитание, неумение толком читать и писать, по-местному, понятно, хотя она куда-то там и ходила, в какую-то школу. И одновременно – удивительно развитая речь, тонкое понимание других. Она обладала, ну, чисто-земными манерами человека, получившего изящное даже воспитание, а уж никак не в местной деревне. Она и выглядела как утончённая девушка из их столицы, с умными, всё понимающими глазами. Она уверяла, что это влияние её дедушки. Мне трудно об этом судить, ведь он был алкоголик. Всё, что произошло потом, было как в беспамятстве. Личный самоконтроль не сработал, но она всё поняла и простила меня, полюбила сама. Её лицо мне трудно описать или объяснить. Внешне, повторюсь, оно было милым юным, но в глубине его будто таилось какое-то иное изображение, словно поверхностное лицо наслаивалось на что-то и ещё, и это «что-то ещё» и было потрясением, когда его удавалось ухватить зрением. Но оно тут же ускользало, оставляя в глазах мерцание и временное отключение сознания. Так бы я это объяснил.
Куда-то я уплывал или проваливался, нечто и видел, ощущал, но всё забывал мгновенно, как выныривал в измерение Паралеи. В остальном мы с нею жили как земные люди. Она очень быстро освоилась, вроде и всю жизнь прожила на Земле, забыв свою Паралею и её обычаи начисто, и не имела к ней и отношения никогда.
Потом уже я часто спрашивал себя: какой она была? На самом деле? Как-то я проснулся ночью. Возникло чёткое ощущение провала куда-то, я открыл глаза и увидел, что комната погружена в зелёное мерцание непонятной природы. Она спала рядом, я взглянул и увидел, что её лицо светилось фосфорическим каким-то светом, оно казалось стеклянным и не живым. Я в ужасе стал его трогать, но кожа была живой и мягкой. Стало жутко, непереносимо страшно от необъяснимости происходящего. Я стал её будить, меня ударило словно бы внешней силой, подбросило, и я резко очнулся. Хотя помню ясно, что не спал. А от удара болела потом спина и все внутренности как от порядочного сотрясения.
Она тоже проснулась. Никакого свечения уже не было. Её лицо заиграло всеми оттенками чувств и желаний живой девушки, она засмеялась над моим страхом, сказала, что я трогательный как маленький ребёнок, которому приснился кошмар, но она любит меня всякого и рада тому, что я открыт ей не только дневной, фасадной стороной, но и тайной, беспомощной, человеческой. Но я знал тогда и уверен сейчас, что сном это не было. Думаю даже, что тогда и был визит её Зелёного Луча, чего он припёрся, не знаю. Чего проверял или уже тогда хотел её утащить? Но не решился при мне. Пожалел гад кристаллический, или какой он там был? Кто или что? Я трогал её живот, и ребёнок там бился настолько сильно, что она со стоном не могла вздохнуть. Словно нечто привело и его в неописуемый ужас, если, конечно, они там внутри ещё не рождённые могут испытывать ужас. Но мне так показалось. Я гладил её живот, и ребёнок внутри успокоился. Она тоже.
А так, если не то, о чём я рассказал, в ней и не было никакого второго плана, в смысле скрытности или второго дна, как говорят в случае неискренности о человеке. Нет, она была мне открыта, ничего тёмного в ней не было. Она была как прозрачный ручеёк, и глаза прозрачные, зелёные в синеву, как вода реликтового земного озера Байкал в лучшую погоду. И голос был как ручеёк, негромкий и нежный. Он ласкал сам по себе, будто физически гладил кожу. Но именно глаза и были неземные. Из них временами глядел какой-то мудрец, мало соответствующий молодой девушке. И это тоже было малоприятным моментом. Я настолько сильно любил её, что плохо работал, почти не ел и мало спал. Похудел. Но потом, привыкнув к совместной жизни с нею, вошёл в норму.
Какие у неё были отношения с отцом? Не было никаких отношений, в смысле общения. Она его игнорировала. Он принимал её отстраненность, но переживал по этому поводу. Мне он дал вроде бессрочной увольнительной, не грузил тренировками, работой, хотя и зачислил в свой корпус десантником. Прежним после неё, её ухода, я уже не стал. И не хочу. Любила ли она меня? Иногда казалось – очень. Иногда – что нет. Я понимал это так, что она с лёгкостью может покинуть меня, а я уже нет. Не смог бы.
Из-за пустякового случая она ушла от меня в свой Зелёный Луч вместе с нашим не рождённым ребёнком. Хагор, её дед, говорил потом, что без её воли эта хрень – Зелёный Луч никогда не смог бы забрать её. А тогда ночью что было? Я же видел, она была даже приподнята над постелью, если это не было сном, моим кошмаром. Но я уверен, что нет. Он утащил бы её по любому. Они затратили колоссальные усилия, чтобы просто так уйти без результатов. Вот если бы я всё знал заранее, мы спрятали бы её в подземельях, куда этот инопланетный скальпель не смог бы и проникнуть. Но кто знал тогда?
Пустяк как камешек породил лавину, сброс, и она оказалась там, на дне того горного ущелья. У той самой столовой горы, где я и увидел её в первый раз. Чувствовал ли я разрыв в интеллектуальном, духовном и прочем плане? Нет. Ничего этого не было. Не Земле с иными представительницами больше возникает непонимания и отчуждения, чем было с ней. Мы были с нею единым целым существом, не способным ни к какому разъединению.
Рита, – Ты хотел бы сохранить в памяти события, причинившие тебе сильнейшую психическую травму? Ты хочешь забыть её?
Антон, – Нет. Я ничего не хочу забывать. Я хочу хранить все события в себе. И её тоже. Хранить в себе.
Рита, – Зачем? Если такая память будет мешать тебе – жить новой и полной жизнью?
Антон, – Если её не будет во мне, значит, я буду кем-то другим. Я не хочу. Только благодаря тем событиям на Троле, я и стал тем, кем я являюсь сейчас. И возвращаться в прежний наивный инфантилизм я не хочу.
Рита,– Тебе будет трудно жить с таким грузом в твоей сознательной активной памяти.
Антон, – Нет. Мне не трудно, мне необходимо жить с моей, какая она ни будь, памятью. Перезагрузка сделает меня биороботом.
Рита, – Твоя активная память всё равно сбросит лишние страдания в подсознание. Только процесс очищения займёт долгое время. Ты всё равно забудешь её. Но это будет стоить тебе больших нейро – энергетических затрат.
Антон, – Нет! Я не хочу ничего забывать. И её не хочу терять повторно, уже в своей памяти. А эти, как вы говорите, страдания, самая большая ценность для меня. Я всё хочу оставить, как есть.
Самый закрытый человек из состава экспедиции, прибывшей с планеты Трол
Рита, – Арсений, ты не считаешь, что Антон Соболев очень наивный человек? Такое чувство, что он большой ребёнок. Он же был твоим младшим коллегой.
Арсений,– Нет. Не считаю. Антон – чистый и доверчивый парень, но мужественный и чрезвычайно выносливый. А поскольку он переживает на данный момент глубокую личную трагедию, не хочу я его обсуждать.
Рита, – А что ты можешь рассказать о своих взаимоотношениях с Вендом?
Арсений, – У меня не было с ним никаких особых взаимоотношений. Мы работали в разных уровнях планеты, если можно так выразиться. Да и не общались, по сути-то. Когда-то в самом начале если, да и то поверхностно и настолько редко, что я даже не помню, о чём вообще мы говорили. Если кто-то уже сообщил, что я его не любил, а ты решила, что уж тут-то я вывалю на его голову всю мыслимую и немыслимую сорную чепуху, то это не про меня. Рудольф необычный человек, так я считаю, хотя внутренне он не всегда был идеально сбалансирован, как было свойственно Разумову Рудольфу Горациевичу. Так ведь Венд был и моложе гораздо Разумова, менее опытен. Всю науку управления постигал на месте, и я считаю, что справлялся, что дисциплина была на высоте, как и сама жизнь коллектива в целом дружной и слаженной.
Ну, а если и были какие-то эпизодические происшествия, они как-то разрешались, – мы были там всё же не роботы, а живые люди. И все они были разные, в основном молодые и уже успевшие споткнуться там, откуда их и высылали на Трол. Венда любили и не бузили. А Рудольф чётко вписался в тот алгоритм, который был сформирован предшествующими ГОРами, вследствие чего система не пошла вразнос, как оно бывает в иных космических и удалённых колониях, когда один ГОР сменяет другого.
Я никогда не претендовал на роль его друга, хотя если быть честным до конца, вначале я хотел общения с ним не только служебного. Можно так сказать, что он игнорировал меня, а я отвечал ему тем же, а чтобы умышленно в силу неприязни мы избегали один другого – этого не было. Не знаю, почему многие так считали. Меня уже не впервые спрашивают о наших неприязненных отношениях. Не было ничего подобного. Напротив, Рудольф иногда и выручал меня, когда была в том необходимость. Он вообще был справедливым и надёжным, если что…
Рита, – Если что?
Апсений, – Да мало ли чего там происходило. Прожить столько лет в сложных условиях вдали от Родины невозможно без сплочённости, личной открытости, а у нас там в этом смысле всё было в порядке. Никто там не утратил своей человечности, никто не пошёл вразнос или кубарем под откос, что называется. И заслуга Рудольфа одна из основных, так я считаю.
Рита, – Что ты помнишь о Гелии – его жене? О её старых родителях Хагоре и Инэлии?
Арсений,– Чего мне помнить чужую жену? Если только сказать о том, что она была то, что называют блеск и ослепление. Это правда. Может, по мальчишеским ещё годам я тоже был влюблён в неё, как и многие у нас там, только я забыл об этом. А Инэлия не была старухой. Хагор – да, был больной старик, а Инэлия цветущая и молодая женщина. Всегда думал, что она старшая сестра Гелии, но Хагору зачем-то было надо всем внушать, что она его жена.
Рита,– Опиши мне её. Она ведь тебе нравилась? О ней мало кто способен рассказать внятно. Или почему-то не хотят?
Арсений, – Описать Инэлию не просто. Она могла пройти, проскользнуть мимо так, что человек даже того не замечал, – как невидимка какая. А могла ослепить внезапно и ввести в состояние потрясения. Если ты подумала, что я был в неё влюблён, то отнюдь не то определение. Она могла обжечь, но не как огонь, а как ледяной поток в очумелый зной. Она знала о своём воздействии на мужчин и боялась сама своего же воздействия, поэтому прятала себя в уродливые несуразные одеяния. Она не была самкой, но вызывала именно такого рода желание – просто хватать её, забывая обо всём. Не самое возвышенное отношение, знаешь ли. Она не поддавалась пристальному разглядыванию или изучению, быстро перемещаясь, убегая или откровенно прячась от любого пристального внимания. Казалась зыбкой и текучей, неуловимой какой-то. А если бы она вздумала остановиться, задержаться рядом, то тогда… Это было как удар между глаз, как невозможность сделать выдох после глубокого вдоха. Инопланетная русалка, одним словом. Недобрая и непонятная.
Предвижу твой вопрос, почему недобрая? А потому, что холодная, не дающая ни капли того, что принято называть женским обаянием, особой душевностью или убаюкивающим расслабляющим воздействием. Когда ей не надо, её и не заметишь, а когда ей придёт блажь поиграть с кем угодно, кто попался на пути, она прильнёт так, что не отклеишься. Опять же, если ты решила, что во мне проявилось некое недоброе чувство к Инэлии, это не так. Она заставляла думать о себе, внушала непристойные мечтания, осуществлять которые не собиралась. И я уверен, что она воздействовала так умышленно. Входила в бессознательные уровни человека, превращая психику намеченной жертвы в вихрь, в пылевой смерч, поскольку с нею было связано много скандалов. Она же просто блаженствовала, когда ей удавалось вовлечь в эти скандалы старого ревнивца мужа или телохранителя своего Хагора, не знаю, кем он был для неё.
По поводу того, что она была сестрой Гелии, это я сказал для понимания их с Хагором возрастного соотношения. Я же знал, что это было не так. Как-то я и сам едва не оказался вовлечён в подобный позорный расклад. Я едва не набросился на старика с кулаками, когда он оттащил от меня свою ундину-пиявку, как обзывал её Венд. Он-то был от неё как-то защищён. Всё же муж её дочери, и она с ним не бесчинствовала как с прочими, кого подвергала своим весьма странным психологическим тестам. Многие просто теряли сон и аппетит, всюду ища эту сухопутную русалку-оборотня. А найти её тогда, когда она не хотела, было невозможно. Нечто вроде мимикрии. Не знаю, как ей это удавалось.
Она часто купалась нагишом, игнорируя мужской состав базы, когда наши молодцы совершали коллективный заплыв в озере, ближайшем к наземному выходу из подземного города. То озеро было глубоким и завораживающе – красивым. Столь же завораживающей была и она. Она появлялась ниоткуда как дух озера, просто выныривала и потом по мелководью брела к берегу у всех на виду, сверкая ослепительной наготой и искрящимися, как белейший иней, волосами. Она казалась в такие минуты полупрозрачной, сотканной из света и воды, изящной и скользящей, как невозможно и представить это земному человеку. Было от чего потерять голову.
И всё это был, уж поверь, осознанный соблазн далеко не юной девушки, а может даже и не женщины, если в нашем понимании. Она в такие мгновения не ведала стыда или малейшей скованности, она будто была одна, зная отлично, что ей ничего не угрожает от дисциплинированных космодесантников. А вот если бы это были уголовники или иной сброд Паралеи? Ну, тут я думаю, она бы поостереглась так рисково играть. А может, у неё имелся и арсенал защиты, этого никто не проверил, если на себе.
Если ты думаешь, что она совершала при этом некое эротическое шоу, то ничего подобного не было. Ничего соотносимого с земным пониманием сексуального соблазна. Хотя это был именно соблазн, именно что сексуальный и экстремальный. Никому не удалось заснять её в такой миг. Она вовлекала всякого зрителя в своё феерическое потустороннее пространство, где находилась сама в этот миг, насылала нечто, что я назвал бы наваждением, даря при этом, как я думаю, каждому нечто индивидуальное, и просто уходила, когда ей надоедало играть с домашними зверями в их условной клетке. А потом вела себя как та, кто не имела к этому никакого отношения.
И тогда возникало нешуточное сомнение, а была ли та купальщица ею, Инэлией? Или это, как сказал однажды Разумов, был игривый дух горного озера, только по собственной прихоти завладевший внешностью тихой и прекрасной Инэлии? Был принят или правильнее обозначен без всяких слов уговор, хотя как может быть уговор без слов? Никогда не обсуждать все странности и непристойности, связанные с Инэлией. К счастью, её терпели недолго, она со своим Хагором быстро исчезли с территории нашей базы, как и из нашей жизни.
Рита, – Ты так самозабвенно рассказывал про Инэлию, что у меня сложилось впечатление, что ты пытаешься ею заслониться от кого-то ещё. Нет? У тебя была там некая травма личного свойства? Ты имел там возлюбленную или просто подругу?
Арсений, – Не было у меня никакой возлюбленной, а подруга, пожалуй, и была. Одна не совсем молодая актриса, да и я был к тому времени не так чтобы и юн. Её звали Ифиса. Милая и добрая женщина, к тому же уступчивая, хотя и не бескорыстно, на любые желания. Одно было плохо – слишком уступчивая, и не только мне одному. Я был с нею достаточно долго, но не был ей дорог, как и она мне. Мы с нею то расставались без всякой печали, то встречались опять без запойной, понятно, страсти. Но пошлости между нами не было ни малейшей. Очень тонкая и искусная женщина. Местная гейша, одним словом, специалист по рассеиванию скуки. Когда надо, она молчит, когда надо – щебечет глупости, а захочешь, так и пофилософствовать может вполне себе любопытно.
Её Венд не выносил, насколько я помню. Когда её видел, его буквально коробило. Не знаю, что их связывало, а может, ничего и не связывало, просто он был ханжа. А вот доктор, так тот таял и благоухал в её присутствии. Доктор был большой любитель женщин, но отчего-то это таил от всех, считая себя образцом безупречности для нашего молодняка, не будучи для них этим образцом ни в коей мере. Если только предметом для ленивых, добродушных вполне себе насмешек, поскольку Франк не вдохновлял особо-то на искромётные шутки никого в виду своей реальной, а не мнимой безупречности. Доктора Франка любили все. Даже Рудольф Венд, которого, пожалуй, единственного из всех нас доктор и не любил.
Рита, – Ты не прав! Франк любил Рудольфа, потому и страдал за него. А Ола? Дочь одного из управителей Паралеи?
Арсений, – Я никогда не знал девушку с таким именем. И если вы отлично понимаете, что я лгу, то вы должны понять и то, что о ней я говорить не буду никогда и ни с кем. Если вы не хотите, чтобы я вас ударил, а мне скандал предпочтительнее сладко-задушевных разговоров о том, кто и кого любил на Паралее, то позвольте мне уйти. Думаю, что с Рудольфом Вендом вам всегда есть о чём поговорить. Ты настолько преобразила его, и как я заметил, это у вас взаимно.
Рита, – Можешь и уходить. Я не возражаю. Только напоследок расскажи мне о Нэе. Что думаешь о ней?
Арсений, – Нэя? Когда-то я увидел её первым в их столице. Она подбежала к стеклянной двери и застыла в раздумье – войти или нет? Дверь вела в лавку продавца всяким древним хламом, и чего она там забыла, я не знаю. Она так и не вошла, а я запомнил эти короткие мгновения, её воздушный силуэт, но понял это только тогда, когда увидел её в ЦЭССЭИ и сразу узнал. Просто и сразу. Хотя до этого и в голове её не держал.
Потом я думал о том, что она была из тех женщин, что могла бы стать моей навсегда. Попадись я ей в ту самую особую минуту, когда она была свободна и жаждала найти своего единственного. И если бы я попался ей, что называется на судьбоносной тропе, чуть раньше Венда, то ему уже нечего было бы делать рядом с нею. Не думай, что тут самонадеянность, – я просто знаю. Я понял это в тот день, когда она так и не открыла ту дверь, а сам я замешкался отчего-то и не сделал того сам. Мне так хотелось, чтобы она вошла, и я как-то чувствовал, что именно я и есть её цель. Но моя всегдашняя нерешительность, заторможенность в самые решающие моменты, да и просто родовая какая-то невезучесть и сыграли против меня.
Впоследствии мне всегда казалось, что кто-то направил меня туда в тот самый день и час, а не просто так я там оказался. Но кто это был? Почему я туда впёрся, в ту лавчонку, чего я там ждал? Я не помню, но чувствую как-то, что этому предшествовали какие-то необычные события, встреча с кем-то и обещание чего-то очень важного и необходимого мне. И не могу вспомнить, а вот определённый обрыв в моих воспоминаниях есть, некие слепые пятна, тревожащие меня включения чего-то, что я хочу открыть как ту сферу…
Рита, – Чего же ты замолчал? Какую сферу?
Арсений, – Я сказал сферу? Я и понятия не имею, о какой сфере я говорил?
Рита, – Знаешь, Арсений, исследования выявили некое неясное нашим специалистам воздействие, оказанное на твои мозговые структуры. Или это был кто-то. Тебе ввели некий код, закрывший доступ в определённые зоны твоей памяти, и код этот не поддаётся вскрытию, пониманию. Я не должна была тебе этого говорить, но ведь ты и сам нечто ощущаешь?
Арсений, – Иногда.
Рита, – Хочешь, можешь уйти, если тебе тягостен разговор со мною.
Арсений, – Нет. А сферу я помню, хотя и не помню, где я её видел и у кого. Такой небольшой отполированный и каменный шар, изображающий планету Трол. В структуре шара имелась некая голографическая настройка, поэтому казалось, что по сфере двигалась облачность, то открывая, то закрывая континенты, полюса и океан. А потом появился человечек в полёте, с крыльями как у птицы. Нет, вернее, как у насекомого. Сфера открывалась на две половины, но, когда она закрылась, следов соединения двух частей заметно не было. Абсолютный монолит. Кажется, её я и искал, когда бродил по лавкам всяких старьёвщиков. Но так и не нашёл нигде.
