Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Не так! Ты лишал меня всякой свободы!
– Но ведь теперь ты по-настоящему свободная женщина. Что мешает тебе заняться настоящим уже развитием? Разве я? – Рудольф пытался заглянуть в её лицо, поймать убегающие глаза. После истерики, после судорожно сводившего её всю плача, после придуманной для себя пытки с холодной водой, она, бормоча уже не задевающие от бесконечного повторения ругательства, таращила глаза в открытую ей одной диковинку в пустоте, будто забыв о нём навсегда. Пугающие приступы, её бесчувствие, сейчас вроде и оправданное предыдущей истерикой, иногда накатывали на неё и без причины. Так он считал. Она закрывалась от него незримой внутренней ширмой и даже не пускала в себя телесно, не хотела.
Но он тоже ощущал похожее отчаяние! Сожаление, что не оставил её на Паралее. И виноват в этом Антон! Вот бы и всучить ему ненормальный на всю голову подарочек, раз уж и сам добрый «ксанфик» стал таким же слабоумным. Вот бы и составили друг другу пару два лилейных цветочка – мужской и женский, Антон и Нэя…
Рудольф тут же оборвал сам себя. Такой разворот злых мыслей-представлений потряс и его самого. Нарастающее раздражение против неё толкало на то, что он исчезал на дни и недели. Он пожертвовал ради неё свободой на Земле, которую вожделел всегда. Прошёл мимо Ксении…
Не могла та встреча быть случайностью. Скорее, она явилась воплощением их взаимного прошлого устремления к такому вот завершению истории после того, как стали они друг для друга всё равно что тенью загробной. Но припозднилась мечта сия сбыться на годы и годы. Он разлюбил Ксению тоже.
Что там плела мать? Что Ксению привёл этот городок мистический навигатор её души, к месту пересечения с тем, кого она т не думала забывать. И что из того, что рядом скалил зубы какой-то дядя, он же как бы муж? Пил детский молочный коктейль и не видел в упор, как утратила краски жизни на своём, всё также дивном, личике его вторая половина. А она в тот момент, как встретились их взгляды, буквально помертвела от неисправимости того, что и явила ей Судьба. Годы и годы нашёптывающая о несомненном возврате утраченного юного счастья, а давшая под дых. Впрочем, получила заслуженно.
Где ж была та башня заточения для графини Косель? А ему-то, кому обещали вечное ожидание, оно было важно? Что Косель ушла на балы, покинув башню? Как ни странно, да! И женщина, вначале вдруг пронзившая узнаваемой и будто бы тою же вневременной красотой, с глазами будто чуточку утомлёнными или чуточку заплаканными, увядала на глазах, как вытащенный из морозильной камеры зелёный плод из давно уж вырубленных садов.
Да ведь и ему отдача пришла. Свалилась с родных небес вселенская тоска. Мало того, что Нэя обитала в его жилище, она хотела толкаться в его душе. И он улетал куда-нибудь далеко, сразу после тренировок и неизбежной рабочей суеты. Купался, просто где-то бродил, ночуя в маленьких гостиницах. Чтобы подальше от неё. Её поведение он расшифровывал как борьбу за власть над собой, игру на подавление его воли.
Довольно часто, имея свободное время, он умышленно не летел к ней сразу, страшась заслуженных упрёков. Да и она в последнее время уже не вылезала из своей мастерской ему навстречу. Предоставив пространство спальни ему как гостевое место, не ходила туда и в моменты его отсутствия, он чувствовал. В этом была демонстрация её обиды, её напоказ сторонняя жизнь. Когда он звал, притворяясь спящей. А когда он приходил к ней, и это оскорбляло её очевидно. А иногда, ничего не объясняя ему, куда-то уходила, вырядившись в свои, хотя и красивые, но чудные наряды, привлекая внимание к себе экзотической внешностью, фасонами платьев, созданных с нездешней выдумкой.
Её, по всей видимости, принимали за прибывшую из далёкой колонии красивую чудачку. Таких хватало. И он сам видел однажды, тайно пошёл за нею следить, – как её хватали за руки наглые мальчишки, потрясённые её нездешней броскостью, желая познакомиться, поболтать, погулять и что там ещё? Она, смеясь, радуясь вниманию, откидывала назад распущенные волосы выверенным изящным движением, легко и красиво. Одним словом, актриса-бабочка! Ширила невинные бирюзовые глазёнки, давая надежду рослым подросткам, принимающим её игру за желание сближения.
Как раз того, кого он и увидел во время слежки, подойдя следом, Рудольф толкнул как бы нечаянно. Тот потерял равновесие, чуть не упал, ничего не поняв, решил, что задет по неосторожности. Рудольф не подумал извиниться, парень отстал. Нэя, даже не обернувшись, уже мчалась куда-то в очередную забегаловку или в кинозал, где только она и какие-нибудь отдыхающие опять же подростки, юные студенты и мамы с детьми просматривали путешествия по иным мирам в объёмном и подлинном формате. Иногда она бродила по музеям. Но что она там соображала, не умея толком и читать. Язык она учила в Лингвистической Академии с подобными себе пришельцами из далёких колоний. Беременность её ничуть не обрадовала, она вела себя и жила так, будто никаких судьбоносных перемен не имелось в наличии. И ничего ему не говорила, как и на Паралее.
Он узнал от Риты. Решил над нею посмеяться, сказал, уж не доктор ли постарался, проводя над нею свои эксперименты под видом наблюдения за её адаптацией к условиям Земли? А что? Взял и внедрил в неё свой собственный генетический материал? Ведь говорил же сам, что зачатия так скоро не произойдёт, а может, и вообще такого не случится. Насмешка была, конечно, негодной. Но такая вот семейная жизнь, едва начавшись, ему надоела. Он и сам уже не знал, любит он её или нет. Может, и любит, поскольку весьма сильно порою желает, только жена ему категорически не нужна! Нужно было сразу оговорить такие условия, чтобы она жила отдельно! Желательно подальше от того места, где обитал бы он сам. Взаимная свобода вовсе не была бы любви помехой. Как на Паралее было… Он так и хотел, да доктор Франк расстарался их соединить в одном улье. А теперь куда было деваться, куда деть её саму? Оставить тут, а себе найти укрытие в Москве? От таких вот мыслишек, поскольку на приличные мысли они не тянули, крутило душу как в центрифуге.
Печальные размышления на тему выхода из тупика, когда такого выхода нет
Она протянула ему генетический анализ лично от доктора Штерна и сунула в его заспанное лицо, войдя утром в спальню. Он схватил её, желая примирения. Она подчинилась, но решила поиграть в Гелию. Сознательно сдерживала все проявления своей чувственности, только он ощутил её устремление к тому же, чего желал и он, как ни мнила она себя хладной, покорной и обиженной. Ледяная Гелия играла страсть, а эта, содрогаясь вся от ласковых прикосновений, держала позу бесчувствия. И он долго не отпускал её от себя, пока не получил то, чего и добивался, – горячего всплеска себе навстречу, страстную отдачу, неконтролируемый крик, полностью разделяемой, ответной любви… И так как с нею, не было ни с кем и никогда. Это и было то, за что не жалко было отдать, всегда мнимую, свободу. Она была фантастическим невозможным шедевром. И не только, что называется, телесно-душевно сбалансированным, а каким-то и ещё, чему определения он не знал.
Он долго не хотел открывать глаза, блаженствуя от только что пережитого и одновременно тоскуя, что было довольно странным ощущением. Он хотел того же, что и она, – хотел очнуться в мире, который и подарил ему её, – в Паралее. Остаться там навсегда, быть её, может, и не всегда милосердным, но несравнимым ни с кем божеством. Чтобы ни к чему уже не стремиться, раз совершенство как бы и достигнуто. Чтобы был вокруг изумрудно-сиреневый покой, тихие небеса цвета особой, так называемой старой, бирюзы, но небеса по сути своей вечно юные и девственные, никогда не нарушаемые вторжением людей местных, исключая незваных и всегда маскирующихся пришельцев. А тех, кто пришлых узрел так или иначе, называли сумасшедшими или выдумщиками. Риза Надмирного Света, укрывающая Паралею, была в их представлении безупречна и недосягаема для осязания. Только для душ, навсегда расставшихся с вещественным миром или же с собственным разумом, коли тела их оставались одушевлёнными. Он жалел о возврате на Землю, временами и сильно, как и она, но признаться в этом означало только одно. На Земле он оказался никому особенно-то и не нужен, не настолько уж и ценен, не настолько и велик. Что касается последнего, он никогда и не был одержим честолюбием, поскольку такое качество никем вокруг не поощрялось, а если и было в ком, то тщательно скрывалось и маскировалось под другое. Под служение Земле.
И он впервые вдруг понял тех коллег, кто остались в Паралее навсегда под тем или иным предлогом. Они вкусили от нектара Богов и не хотели уже возврата туда, где были, может, и талантливой, может, и выдающейся в том или ином качестве, но обыденностью. И Нэя не осознавала того, что их взаимный кризис был связан не только со сферой глубоко интимных чувств, а был в то же время и мистическим. Они утратили ту благодатную почву, что питала их любовь. Неважно, что она родилась в Паралее, а он был там пришельцем. Паралея стала ему больше родной, чем Земля. И он, и она были тут уполовиненными существами, были лишенцами, лишёнными чего-то очень существенного, резко ощутимого, но мало внятного для здравого ума, сложного для чёткого словесного оформления.
– Фея – бабочка, моя страдалица, почему же земное солнышко настолько обожгло твои крылышки, что ты утратила своё воздушное свойство – способность летать… – и он очень крепко прижал её к себе, стремясь к объединению и в мыслях, не только в оргазме…
– Отстань! – она опять стала пихаться, – я устала! Сколько можно уже тебя услаждать! Ты всё равно опять пропадёшь надолго. Где ты бываешь, чем занят? Разве ты мне о том говоришь? Да ты и раньше никогда и ничего мне не объяснял, а тут ты и подавно обесценил мою любовь как неполноценную. Ты тяготишься мною, как домашним уродцем…
– Нэя, но это не так! Мне точно так же тяжело врастать в здешнюю жизнь, как и тебе. Может, и труднее мне, поскольку с меня спрос другой, чем с тебя…
– Ничего тебе не тяжело! Ты прибываешь ко мне со своей загадочной, как и в Паралее было, работы, полный сил и оптимизма, свеженький и всегда будто новенький, а я тут дряхлею душой, проживая день за год! А если опять я стану такой, какой сделалась после пережитых страшных родов и последующих потерь? С посиневшей и шелудивой кожей, с больными от слёз глазами? Ты этого хочешь? Ты до сих пор ненавидишь доктора Франка за это? За возврат мне красоты и молодости? За то, что ты меня ненормально хочешь, а услаждаясь, вовсе не любишь в человеческом смысле? Иди, иди, откуда и вернулся глубокой ночью! Добирай свои недополученные витамины счастья и довольства. Мне без тебя уже и привычнее, удобнее даже. Никто, по крайней мере, не трахает безостановочно по целым ночам, так что и сидеть потом больно…
– Что несёшь, дурочка полоумная! И не трахаю – плохо, и трахаю – опять скверно! – он встал, разыгрывая намерение уйти, как она и предлагала. А ведь сегодня был как раз свободный день! Вот и отдохни тут совместно отрадно. И он уже точно решил уйти. Не навсегда, конечно, но хотя бы на некоторое время. Не мешало бы и наведаться к Рите, а также заодно потребовать в комитете по личному благоустройству сотрудников ГРОЗ своего персонального жилища в пределах Москвы для семейной пары.
– Да что я, в конце концов, безработный какой, чтобы скитаться по чужим углам, как бездомный и безмозглый псоглавец! – сказал он вслух. Нэя удивлённо смотрела ему в рот, ничего не поняв из его тирады.
– Ты опять уходишь? – спросила она жалобно, протягивая к нему руки, будто и не выгоняла только что.
– А что? Мало сегодня трахал тебя? Ещё хочешь? Не достигла пока состояния невыносимо-угнетающего изнеможения?
– Разве об этом речь…
– А о чём ты только что мне поведала?
– Я была раздосадована. Я сгустила краски и обидела тебя умышленно. Потому что я скучаю без тебя! Возьми меня с собою на свою работу!
– Да ты не веди себя, как действительный уже малоумный ребёнок! Куда я тебя потащу? Или в рюкзак тебя ещё посадить и таскать с собою повсюду?
Она уткнулась лицом в подушку, полностью нагая поверх смятой простыни. Кудесник доктор Франк превратил её в ту самую белоснежную нимфею, волшебно мерцающую некогда в неблагополучном инопланетном болоте – в той самой Паралее, о которой и ныла теперь его душа. Так о чём же и тосковать, коли она тут рядышком, в его власти, и он трепетно, как впервые когда-то, коснулся её груди…
И опять она зло отпихнула его руку, – Уйди! Иди уже прочь! Я хочу отдохнуть от тебя…
Но как раз сегодня он не хотел уходить от своей маленькой инопланетной нимфеи, ставшей настоящей земной стервой. Кого винить? Только себя. Он любовался на неё так, будто увидел впервые, да так и происходило всё то время, что они вместе. Смотреть на неё не надоедало никогда. Даже с Ксенией – девушкой, ставшей первой, если по встречному ответу на настоящее чувство, так не было.
Единственным тёмным местом на теле этой неземной нимфеи была узкая полоска на лобке, как заманчивый порожек к той самой дверце, войдя в которую всегда убеждаешься, блаженство существует не только в придуманном раю. Оно доступно всякому мужчине, если он любит исключительно свою женщину, единственную. Всё остальное – хватание пустоты и непонимание, что источник счастья не в теле, а в сердце. А если сердце сухое, никакое перебирание самых влекущих тел ничего уже не может исправить. Рай окажется фальшивкой и очередным разочарованием.
Любил ли он её, если не брать в расчёт конкретный момент состояния собственного неустройства и неопределённого будущего? Да. Она была именно что единственная. Кем не сумела стать Ксения, не захотела Гелия. И в данный миг он также понимал, хотя она и трепала его нервы, что другой единственной у него уже не будет. А вот клонов под подлинность сколько угодно может возникнуть, как в той сказке, где перед озадаченным Иваном стоят на выбор иллюзорные девицы-красавицы, – схвати такую и получишь пустоту.
Тогда в чём и мука, если удалось после неоднократных хлопков по лбу ухватить истинное и настоящее? А не надо было рваться оттуда, где им и было подарено свыше это счастье. Паралея не захотела отдать то, что она же и породила. Как тот самый царь из упомянутой сказки не хотел отдавать дочь пришельцу и обрушил на беглецов своё отеческое проклятие вслед, – то, чему не веришь, пока оно не воплотится в череду непонятностей, вырывающих обретённое счастье из рук. Конечно, как и положено по законам жанра, и на самой Паралее возникала череда препятствий, как неизбежная плата царю, вернее, Надмирному Отцу в её определении. Но то был Отец другого измерения, он миру Земли своего и не отдал. Собственные-то информационные носители – тела забирайте, коли доставите в целости и сохранности, ваше везение пусть с вами и пребудет, играйте друг другом сколь угодно долго и изощрённо, а вот неосязаемое, но главное я вам не отдам! Небесная твердь Паралеи оказалась в этом смысле непроходимой.
Он облизнул пересохшие вдруг губы. Выпил воды из алого графинчика – маминого подарка. Тот стоял на столике рядом с постелью, чтобы утолить жажду, возникшую посреди ночи. Вода не имела вкуса и жажды не утоляла, поскольку это была сухость сердца.
– Мне кажется, – сказала она, внимательно следя за поглощением воды, – что вода в красной ёмкости похожа на кровь. Выброси этот заколдованный предмет! Твоя мама нарочно подарила нам его, чтобы ты выпил из него воды и разлюбил меня.
– Чушь какая-то, – сказал он.
– Почему же ты разлюбил меня? – спросила она.
– Разве разлюбил? – спросил он.
– Да. Я так чувствую, – ответила она.
– Но ведь нам с тобою хорошо, как и прежде… – сказал он и выдохнул, ощутив перебор с выпитой водой.
– Нет, – вздохнула она, – Уже нет. У меня сердце не принимает участия в том, что происходит регулярно и как бы по-прежнему, а почему-то иначе. Оно болит, сердце. Я хочу на Паралею! Только там всё вернётся к нам.
– Да что всё?
– Любовь! – крикнула она, – как ты того не чуешь? У нас остался только пошлый, ничем не прикрытый, а потому и постыдный секс, и я всегда самой себе противна во всех позах и попытках дать тебе то, что давала только на Паралее. Здесь почему-то не получается, как было…
– И я тебе противен?
Она уставилась сквозь него, разглядывая некую пугающую пустоту, будто притаившуюся у него за спиной, – Я боюсь тебя! Я не знаю того, кто выдаёт себя за Рудольфа, не имея к моему прежнему Избраннику никакого отношения. Ты кажешься мне каким-то непонятным оборотнем, кем и обзывал тебя Чапос…
– А без Чапоса можно?
– Если бы я поверила ему в тот день в заброшенной глухой усадьбе, через которую и была та тропинка, ведущая в центр столицы…
– И что тогда?
– Не было бы тебя! А тот удивительный бродяга, пристающий ко мне в реке, как и прекрасный акробат возле Сада свиданий, так и остались бы прекрасными миражами девичьего сердца. Сколько таких миражей живёт в сердце каждой женщины и согревают в редкие минуты релаксации. Икринке тоже надо было остаться миражом для Антона. А так, мы с Антоном разбились вдребезги, хотя по видимости прибыли сюда целёхонькими.
– «Мы с Антоном»? Какое отношение ты имеешь к Антону? Или всё же тогда между вами что-то и происходило? Когда я не смог уследить? Да и не мог я вечно следить за вами, не было у меня такой возможности. Это вы с ним вечно бездельничали, а я-то работал на износ!
– Сам же говорил, что ты там бездельничал! Изнывал от скуки!
– Иногда и бездельничал. Иногда и хандрил. Всё же чужбина и страшное давление ответственности за других, а позади-то никого, случись что. А в целом-то, мне постоянно за огромной горной системой следить приходилось, да и то так больно порой получали по носу от островной сволочи! Всё лезли и лезли, всё кусались и свинячили, где возможно. А ты-то жила там в своё удовольствие, в своей трольской роскоши, но под моей надёжной защитой, как никто там не жил, поскольку я тебе верил, как самому себе не умел.
– Я бездельничала? Я с Антоном что-то такое себе позволяла, да ещё и тайком? Где же это? В укромном лесном павильончике, как Эля с Олегом? Ты можешь такое нести? Где же твоя проницательность, которой ты всегда гордился? Я вечно работала! Антон проявлял ко мне безразличие как к женщине. Он всего лишь питал ко мне чисто человеческую привязанность, как к той…
– Кто кормила его пирожными, а он их поглощал, как бродячий кот – обжора, кого не угощали деликатесами на хозяйской кухне. То есть в нашем подземном столовом отсеке. Хотя и непонятно, чего он не тратился на лакомства сам, имея кучу местных денег? Для кого их копил? А это, Нэя, знак его несомненной жадности. Не отдавать то, что даже самому без особой надобности. Взять меня, я всем раздавал трольские дензнаки без счёта, хотя я их зарабатывал своим трудом на благо Паралеи, своим жизненным временем.
– Антон просто не знал, где такие вкусности продавались. В ЦЭССЭИ же таких не готовили, – она продолжала защищать Антона, как своего домочадца, негодуя и полыхая щеками. – Всё выспрашивал, а так и не смог найти, где это…
– Да ему было лень! Чего-то там искать, когда можно слопать всё у тебя без всяких затрат. Лень работать, учиться, лень даже приласкать тебя, поскольку он привык, что женщины сами делали это. Не был он безразличен к тебе! Он всегда облизывал тебя глазами, как ту самую пудру с твоих плюшек лизал своим языком! Ты не замечала, что ли?
– Нет. И не ори. Он был чистым мальчиком.
– Он был вдовцом тогда, а не мальчиком. Он изнасиловал мою дочь сразу же, как притащил её в своё логово. Бедная девочка не имела никакого опыта и была доверчива, как и положено той, кого оберегали и обожали те, кто её и растили до встречи с этим опалённым бродягой! И зачем я проявлял к нему такое отеческое участие? Разве прочие были хуже? Да все были лучше, поскольку ничего о себе не мнили, как этот эльф заоблачный и инфантильный. Дал ему ключи от роскошной квартиры в «Зеркальном Лабиринте», жалея его за перенесённые страдания. И почему-то не отнял потом, когда его местную девчонку-жену убили… Великодушный я очень, вот в чём вся штука. Не будь его, моя дочь была бы жива!
– Нет. Хагор по любому бы утащил её на ту ужасную вершину на Хрустальном плато. Он отдал бы её Зелёному Лучу при любом раскладе событий. Он умел иногда направлять события в нужную ему сторону. Как ты не понял, кем был Хагор? Он был магом, как и Тон-Ат. Он и меня хотел отдать тому Зелёному Лучу…
– Лучше бы и отдал! – перебил он, – Может, тогда это «созвездие рай» и закрыло бы свою несытую пасть! Ты стала бы уже настоящим звездным ангелом, а Икринка вернулась бы со мною на Земле.
– Сам же говорил, что ваша ГРОЗ не пускала её на Землю, – пробормотала она растерянно и подавленно, принимая его раздражённую брань за чистую правду.
– До времени не допускали. А после рождения ребёнка от земного парня, куда бы делись?
– Гелию же не пустили…
– Она была химерой! А моя дочь родилась земной девочкой…
– Как ты можешь говорить мне такое? Ты будто забыл о нашем сыне! Хагор хотел отдать и его, когда обманом, почти насильно затащил меня в то жуткое место в горах…
– У нас нет сына!
– Он есть! Он жив!
– Он сын Тон-Ата и уже не принадлежит ни тебе, ни мне. Тон-Ат сотворит из него такого же бесполого разумника, каков и сам. Набьёт его своей, непонятной нам, премудростью под самую завязку, а душу замаринует в своём магическом рассоле. И не ты, не я не увидим своего сына уже никогда! По твоей вине!
– И по твоей тоже.
– Только по твоей. Ты первая умчалась. И в тот раз в цветочные плантации к чешуйчатому колдуну, и во второй раз тоже, когда ожидала ребёнка. Ты подвергала его жизнь риску, от того твой отчим и забрал его у тебя. Разве он не был прав? Был.
– И ты был прав, когда оттолкнул меня?
– Я не отталкивал. Всего лишь попросил тебя о времени покоя. Мне было необходимо прийти в душевное равновесие.
– Ты даже не понимаешь, что Тон-Ат изначально хотел забрать у тебя нашего сына! Что он и сделал! А я покину тебя и в третий раз!
– Да тебя никто тут не запирает. Если хочешь, я могу переселиться в Москву. Чего я тут-то забыл?
– Я тебя и не держу! Скотина беспутная! Иди, трахайся, с кем и хочешь!
– А если я хочу только с тобой? – спросил он.
– Как же Рита? – спросила она.
– Она не та женщина, с которой можно трахаться от души, если для тебя привязанность измеряется только сексом.
– А кто она?
– Смотря для кого.
– Для тебя, для прочих мужчин?
– Она живой идол для поклонения. Только мне она не сдалась от слова совсем. Твоя ревность такая же беспочвенная, как и твои фобии по отношению к окружающему миру. Может, помиримся?
– Не подходи! Я буду царапаться, как только ты захочешь меня потребить как свою наложницу. Ты вовсе не считаешь меня женой. Ты лжёшь про Риту. И твоя ложь освобождает меня от тебя как от мужа.
– Мило. И это твоя благодарность, что я вытащил тебя из твоей Паралеи? Думаешь, мне далось это легко? Все, все восстали против моего, как они считали, сумасбродства… – он устал. Ссориться дальше сил не было.
– Франк настоял, чтобы меня приняли на Землю. Твоё желание не являлось столь значимым, – она не собиралась сдаваться.
– Моё желание было главным. Франк лишь поддержал меня.
– Не взял бы ты, взял бы Франк.
– И что? Ты с ним смогла бы создать сердечный союз? Сердце бы не болело? Хотя тебе не привыкать к сердечному союзу со стариками. Даже комфортно по-своему. Спи себе спокойно ночами, никто не затрахает уж точно.
– А тебе не привыкать к химерам вроде Риты!
– Заткнись! – он поднял руку не для удара, а как защиту от её злых слов.
– Сам заткнись! – и тут она едва не вцепилась ему в лицо. Но он обезвредил её мгновенно. Схватил за обе руки, отбросил на постель.
– Вот и дожили до семейных драк, – сказал он, – но стать Гелией у тебя не получится. Потому что ты нимфея – цветок. Слабосильная и не кусачая.
В закрытом отсеке отдыха у Риты
– Чего надулся, как мышь на крупу? – Рита блеснула странным в её устах историзмом.
– Прихожу домой, но дом-то понятие условное, ибо такового у меня нет, а там… – Рудольф вовсе не наигранно шумно вздохнул и замолчал. Рита, как мусоросборник, поглощала все его не только переработанные, но и невозможные для переваривания тягостные переживания. Странная роль сыночка – недоумка была не только ему навязана, но и становилась необходимой.
«На тебе, жри»! – так мог он подумать, щедро переливая в «мамочку» собственный хаос. Но не подумал ничего. На данный момент она для него как замена домашнего убежища, где хотелось скинуть свою усталость и отдохнуть. Если уж настоящего дома нет.
– Кажется, ты обещала мне помощь в устроении моего личного дома где-нибудь в Москве. А то мне отказали, – временным жилищем обеспечен. Постоянное место обитания будет предоставлено на выбор только в случае отказа от должности ГОРа на новый спутник. А сейчас почему меня лишили права выбора, и какой-то немчура Штерн за меня выбрал место для моей жены, чтобы подальше? Я и теперь живой и желаю жить в пределах милой Родины, а не в чужих горах, которые мне не нравятся.
– Там же курорт! – воскликнула Рита.
– Пусть там горнолыжники и курортники живут, а я хочу вблизи от своей работы жить, пешком гулять для более полноценного образа жизни. Мне туда-сюда летать осточертело.
– Да ты по любому носишься повсюду, как ошалелый. Я что ли не знаю?
– Это от того, что я заполняю себя впечатлениями о забытой Земле. Будто и не жил тут никогда. Настолько всё уже забыл. Разве я не заслужил своего дома для элементарного физического восстановления? Если уж не для человеческого отдыха. Поскольку для управленцев из ГРОЗ я давно уже тролль, то есть человекоподобный, а не человек.
– Почему квартира Воронова не устраивает?
– Привезти Нэю туда? В этот обшарпанный павильон ожиданий, где когда-то томилась заточенная туда Вороновым графиня Косель?
– Какая косель там томилась?
– Вега Корунд её звали. И вот претит моей душе отчего-то заводить в этом стылом павильоне своё уютное семейное гнездышко. Я вроде как бродяга. Милостиво дали пожить, чтобы на скамейке или под оной в Саду Свиданий не спал. Всё же не Трол…
– Какой ещё сад для свиданий? Такое чувство, что ты путаешь реалии Земли с оставленным Тролом.
– И всё же, как ни разворачивай эту ситуацию, старый газоиспускатель довольно успешно разъединил нас…
– Кто? – не поняла его Рита. – Кто этот старый?
– Франк Штерн, конечно. Не хотел, чтобы она любила меня, вот по возможности осуществил свой проект отрыва её от меня. Как, скажи мне, жить с женой гармонично и слаженно, если она далеко от меня? Почему её, пока я был в «Сапфире», не поселили в пределах хотя бы Подмосковье? Настолько ли уж отличается климат Альпийской географической зоны от нашего?
– Франку виднее. Он принимал непосредственное участие в её восстановлении после всего. Почему ты сам-то не захотел там жить постоянно? И почему доктор настолько стар в твоём мнении, что не в состоянии удержать газы?
– Его так дразнили мои ребята на Троле. Мальчишки, беспощадные к возрастным менам в принципе. И пока что, как я понимаю, у него всё в порядке даже с полноценной эрекцией, раз уж он прёт к своей мечте завладеть Нэей после того, как я от неё отвалюсь. Наподобие клеща, напившегося её кровушки. Вот как он всё это видит. И как бы я смог там жить, если работаю в Москве?
– Не пешком же ты ходил бы из альпийской Бембы в русскую Дрембу? Аэролёт скоростной тебе на что?
– А чего ради я должен мотаться по облачным трассам, если имею право жить и работать, как мне удобно? Чтобы дом и работа рядом…
– Ага! Всё тебе подай и сразу.
– Когда-то для тебя и сотня вёрст была не крюк…
– Чего ж не добавила про паршивого кобеля? Как там? Для паршивого кобеля и сто вёрст не крюк. То юность была, а теперь я заслуженный офицер ГРОЗ с немалой выслугой лет работы в инопланетной колонии. Ты вхожа к самому беляшу. Дай ему знать, что заслуженного ветерана лишили заслуженного же дома и выделили для проживания старый павильон ожиданий, принадлежащий пропавшему Воронову. Это унизительно, в конце концов! Несправедливо. А я устал уже тыкаться по разным комитетам и утрясать неутрясаемое.
– Беляш это что? Пельмень что ли?
– Не ел ни того, ни другого.
– Поживи пока в доме у своего отца.
– Он как раз на отдых прибыл. А жить с ним это… также тесно, как и у матери.
– Тебе что ни предложи, всё не по размеру. Жена живёт в роскошной квартире с двумя спальными комнатами. Сам заселился в небоскрёбе в квартире повышенной комфортности. Мать живёт в особняке среди альпийских ландшафтов одна. Отец также имеет немалый домик, пустующий практически всегда. Мой дом тоже тебя не устроил. Как и целый этаж в доме того же Воронова в живописном поселке рядом с мегаполисом. А ты, оказывается, бесприютный бродяга.
– Я заслужил личный дом. У меня капризная жена – инопланетная аристократка. Мне обещали. Мой личный счёт позволяет мне приобрести точно такой же дом, как и у тебя. Или у Воронова. Но без тебя и без дочери Воронова с её кумом Тыквой в нагрузку.
– Мало ли что тебе обещали. Обещанного три года ждут. Стройка в завершающей стадии. Жди.
Рита – незаменимый душевед
За панорамным окном Ритиного холла виднелось лишь небо. Но между двойными стеклопакетами красовалась зелёная витрина. Там росло карликовое дерево в форме лиры, и в декоративных камушках возле его торчащих корней он вдруг увидел игровую модель зеленовато-сиреневого здания, полностью подобного тому, где была когда-то «Мечта» Нэи на Троле. Что за фокус? Откуда Рита достала эту игрушку?
– Нравится? – она ухватила его взгляд и интерес к декоративной безделице. – Мне Вайс подарил недавно. Для ночного освещения окна. Кстати, подобие сей штучки где-то существует в реальном воплощении. Лично им придуманный и, как отчего-то сочли, не совсем удачный проект. Никому тут оказался не надобен. Вот его и реализовали где-то на Троле вместе с парой-тройкой прочих архитектурных шедевров. Вайс – человек многогранный, имеет много странных хобби, и архитектура входит в их число. Не видел разве на Троле подобные сооружения?
– Не знал, что Трол – в том числе и свалка для дилетантских штучек твоего патрона.
– Почему свалка? Вайс, за что бы он ни брался, и близко не дилетант! Подземный город на Троле, то есть под Тролом, его детище. Он входил в число его первых проектировщиков и разработчиков. Чтобы ты знал! А ты что такого монументального, значительного оставил на Троле после пребывания там?
– Я оставил там двадцать лет своей жизни. Я потерял там не только многих из своих ребят-сослуживцев, но утратил и своих родных детей!
