Лариса Кольцова
Земля – павильон ожиданий
– Не что. А кто. Она является потомком кого-то из первых открывателей Паралеи, понимаешь? У неё земная генетика, хотя она и гибрид. Она моя жена. – Рудольф злился, а мать смотрела с обожанием, не обращая внимания на его гнев. Она была довольна, что задела его за живое.
– Она была так хороша, когда пришла. Когда вылезла из кустов ночью.
– Чего она паслась в твоих кустах, как коза? – засмеялся он.
– Она решила, что ты находишься у меня. Она же увидела тебя в ресторане у горы. Что непонятного? Я тоже вначале подумала, что забрела какая-то горная корова. – Мама была неподражаема своим стилем изложения событий.
– Почему корова-то? Она вроде всё такая же хрупкая и миниатюрная.
– Так треск такой раздался! Она плитку садовую опрокинула, та была приготовлена для дорожки. У меня ремонт в саду. Она же ногу себе едва не отшибла. Смотрю, кто-то прыгает на одной ножке по тропинке в моём саду и ругается таким знакомым голосом. Я не сразу её узнала, не сразу вспомнила. В белой кофточке с разноцветными бликами она была так трогательна. Я подумала: дуреха, если бы я могла тебе помочь! – Карин без всякой приязни воззрилась на Нэю. Холодно, высокомерно. – Не думай, что я собираюсь признавать эту чужедальнюю присоску. Ишь, повисла! А ты распутный. Как был, так и остался. Ничего в тебе не изменилось. Я же говорю, люди не меняются. Я ждала тебя одного. Я смертельно тосковала по тебе, как тоскуют по реально умершим уже. По самому бесценному человеку, подаренному мне моей скупой судьбой. Никто же не обещал твоего возврата, не утешил даже надеждой, а все только морды воротили в этой ГРОЗ, когда я требовала ответа, где ты столько лет? Жив или давно нет? Я выла ночами по тебе, а не по этой, которую я не знаю и знать не хочу. Зачем её привёл? Нет, потом, пожалуйста, приводи хоть каждый день, а в первый раз после разлуки нельзя было прибыть одному? Дать мне возможность поплакать вволю, поцеловать тебя как в детстве… – она затряслась, исказилась лицом, заплакала и спрятала лицо крупными, но очень красивыми холёными ладонями. – Какой же жестокий вид людей вы, мужчины! Вырастая, вы перестаёте любить матерей!
Он обнял её невольно крепко, жалея и удивляясь столь сильному спазму нешуточного её страдания. Но она быстро очухалась, – Не пришёл сразу один, и не надо уже! Можешь, как и прежде в каждый очередной свой приход приводить новую как бы жену. Будем философствовать о негодных путях негодного человечества и пить чай. Ты хотя бы помнишь свою Клариссу в красной тунике из коммунистического флага? Знаешь о том, что она исчезла навсегда в вашем прожорливом Космосе? Я забыла, кого она родила? Дочь или сына? Да неважно, если она бросила ребёнка на Паникина, а у того столько детей, что он и по именам их путал. И я, будь ребёнок твоим, сразу бы его узнала среди той оравы, что носилась по саду Паникина. Но не было там ни одного родного мне лица! Все были носителями черт своих заурядных матерей, и никого с твоими уникальными данными.
– Когда же ты была у отца? Если у него была своя семья…
– Мне какое дело до его семьи? Я пришла посмотреть на внука или внучку, а он мне спросонья и пугливо, будто я пришла убивать его самого: «Где-то тут носился». Его очередная безликая жена вывела ко мне какую-то чушку чумазую, не пойми какого расового замеса! Где мой белокурый внук? А Паникин: «Разве у Артура не синие глаза как у нашего Рудольфа»? «Ты ослеп что ли»? – спрашиваю. – «У моего сына глаза изумительного цвета ярчайшего аквамарина! Волосы, кожа высшего качества. А этот чей? Может, соседский малыш затесался в твою ораву»? Его жена, перекошенная от дикой ревности недоразвитого существа, завопила: «Да нет тут чужих! Все наши родные»! Я ей: «Не ори как корова, идущая под нож мясника. Я не убивать тебя пришла. Нужна ты мне, как и твой герой прошлых космических битв, проигравший их все до единой». Я ушла и уж больше к ним никогда не приходила. А где тот синеглазый и черноволосый мальчик потом учился, мне никто не сообщил. Я долго Паникину не прощала того случая, когда он позволил своей корове реветь на меня в своём присутствии. А уж потом, когда всё забылось как бы, он явился ко мне и сообщил, что мальчик стал юношей и отбыл за пределы Земли. Но я так и была уверена, что он и сам не помнил, кого именно родила та Кларисса. И того ли мальчика он мне тогда и показал. У него же детей потом появилась «куча мала», то есть велика, как выражаетесь вы, русские. И я думаю, что он толком так и не понял, кого он отослал на тот Трол, своего сына или сына Клариссы. Он так и говорил, смеясь по своей всегдашней привычке всякого дурака: «Не знаю, кто из моих детей мой, кто подкидыш. Всех я люблю одинаково. Все они мои сынки и мои дочки». Так что и я не знаю достоверно, кто был-то у той Клариссы?
– Сын Артур, – выдавил он. – Кажется, ты и сама его видела в младенчестве. И даже имя одобрила, как историческое и нерусское. Ты никогда не любила наших русских имён.
– Почему не любила? У всяких народов бывают как благозвучные, так и нелепые имена.
– И что же отец? Так и пребывал в неведении того, сына или внука он отпустил в глубокий Космос? Да быть такого не может, мама!
– У тебя не может, а у него может. Он же так мне и сказал: «Ещё один мой сынок стал продолжателем моей трудной профессии. Да и не профессия это, а судьба. Надеюсь, он будет, как и мой любимый старший сын Рудольф, ещё одной большой удачей, не то, что я сам». Для того и прибыл ко мне, чтобы рассказать обо всём.
Я уточнила: «Так сын или внук»?
А он мне: «Сын. Я же его не только генетически, а и духовно напитал. Я всем своим детям мать и отец. Это ты, сидя в своей башне из слоновой кости, всему миру мачеха».
«Ты двуполый, что ли? Ты и мать, ты и отец. Какой-то мифический совершенный андрогин, а не захудалый Паникин – растолстевший от своей марсианской картошки неудачник»! – хотела его выгнать, да жалко его стало. Обрюзг раньше времени, глазами выцвел. А были глаза его таковы, что издали сияли настолько, – в толпе самой многолюдной ни с кем не спутаешь. До того дня, как он второго сына Космосу отдал, мы с ним и не общались десятилетиями. Я даже чаем его напоила, кексом угостила, а могла бы и выгнать прочь. Вот так он и повадился бродить ко мне. Он твой родной отец, но давно уж чужой муж очередной своей как бы жены, а я всегда была гостеприимным человеком и не злопамятным. Я всех прощаю. Я и Ксению простила давно и люблю её как ту, кто подарит мне уникальных детей от тебя, хотя сколько же ругательств от неё я претерпевала…
Он не знал даже, как реагировать на неудержимый выброс её бессвязных откровений. Но она опомнилась, заметно отряхнулась от накатившей волны из прошлого. Резко и сразу она закрыла свои сокровенные глубины и осушила глаза, злясь на свою слабость и, по-видимому, тоже удивляясь ей. Позорному слёзному размоканию на глазах чужого свидетеля, человеком её она и считать не желала. А также и на глазах недостойного её любви сына. Чёрствого, так ничего и не понявшего в жизни. Она встала и подошла к дверям, вышла на смотровую площадку, оставив их и не желая к ним возвращаться. Эти внезапные перепады настроения Рудольф как сын унаследовал от неё.
Глядя в её спину, кокетливо открытую, она гордилась своей фигурой, Рудольф понял, что она заледенела уже без шанса оттаять сегодня. Как и прежде, он никогда не знал и не понимал, какое слово или поступок могли ввергнуть её в подобное неприступное состояние, но всегда понимал, что лучше её не трогать в такие минуты и уйти. Чтобы не разозлить уже по-настоящему, когда она вполне могла швырнуть в голову гостье или сыну вазу с любовно приготовленными фруктами. Возможно, что и сейчас её остановила лишь дороговизна и уникальная ручная работа вазы из цветного хрусталя.
– Да что ты всё время елозишь задницей по стулу! – закричала вдруг Карина на Нэю, порывающуюся то привстать, то оставаться по-прежнему за столом. – Или партнёр по совместным звёздным путешествиям тебе ссадины натёр в причинном месте? Он это умеет, Юпитер не пойми какого замеса! И зря ты, инопланетная Европа, села на холку этого, бело-пушистого лишь по облику, беспутного быка!
Нэя ошеломлённо встала, не поняв слов, но видя сам гнев, направленный уже и на неё. Она уронила зелёную вазочку с какой-то десертной размазнёй вроде апельсинового джема на пол. Испугалась, – Ай-ай… – делая неловкую попытку столовой салфеткой затереть пол.
– Уйди! – зловеще и очень тихо произнесла мама, обращаясь к ним обоим. – Я не допущу в своём доме повторения тех событий, о которых помнить не хочу, да забыть не могу.
– О чём ты? – и он оторопел так, словно только что прибыл к ней из школьного городка на очередные выходные, а она ему не рада нисколько. Да деваться ему тогда было некуда. Не хотелось одному возвращаться в пустой дом отца, как обычно отбывшего на свою космическую трудовую вахту. Даже любая из очередных жён отца была добрее и роднее в своём отношении к нему, чем мать…
– Я о Клариссе вспомнила, не к ночи будь помянута. Да теперь день, так что и…
– О какой именно Клариссе? Кажется, таковых две… то есть было две. Осталась одна…
– Не о Рите я, о другой. О твоей первой как бы жене. И чем им Кларисса не угодила? Красивое имя. Только не подходящее ни той, ни другой. Обе кобылы скаковые, потому и с кличками вместо имени… Хотела у тебя спросить, а чья дочь первая у твоей как бы жены была? Не ты ли в подростковом возрасте ей устроил такое вот скороспелое счастливое материнство? Отчего и взял её, спустя годы, в жёны, не любя настолько и очевидно для всех? Расплачивался за старые подростковые проступки? А перед всеми лишь притворялся златокудрым непорочным ангелом. Рита не просто так в тебя вцепилась, когда у неё был на выбор целый корпус из матёрых звездных разведчиков. Она сразу почуяла в тебе того самого Юпитера, которому и позволено маскировать ангельским обликом того самого быка…
– Я не понимаю твоего бреда! – произнёс он, еле сдерживая ответный гнев. – Кажется, твои прежние оригинальные особенности давно уже злокачественно переродились в серьёзное заболевание.
– Я лично видела то несчастное дитя, что выросла в такую же очаровательную стерву, каковой была её мать.
– Я и понятия не имел ни о какой дочери Лоры! Я познакомился с Лорой в том самом году, как мы и поженились. Она никому не сообщала о своей прежней жизни. Мне оно было зачем? Она меня интересовала лишь в том времени, когда меня к ней и потянуло.
– А вот её, похоже, и в то время тянуло в разные стороны от тебя!
– Не замечал такого. Ты к чему о дочери Лоры вспомнила? Или все темы уже исчерпала для застольной беседы?
– Мне Рита её как-то показала. Мы обедали вместе в одном экзотическом местечке. Его устроили рядом с водопадом. Зачем, спросишь, водопад? Ради наслаждения не только вкусового, но и зрительного. В том кафе она и работала каким-то ответственным за кулинарные изыски мастером. Вышла в полупустой зал проверить, все ли посетители наслаждаются её рецептурой, как я поняла. Махнула своей русалочьей головой, так я даже тарелки прикрыла рукой, чтобы её волосы не попали в мою порцию. «Как вам нравится наше угощение? Не могли бы вы оставить свои отзывы на сайте нашего заведения? Я тут производственную практику прохожу и мне оно необходимо для зачёта».
Я ей и сказала: «Ты бы ещё пены водяной тут набросала. В водопаде что ли купалась? Выглядишь слегка не собрано».
Она смутилась: «Да я же всегда среди роботов на своём рабочем месте. А им без разницы, как я выгляжу. Но учту ваше замечание. Не подумала о том, что посетители могут быть столь взыскательны». Растерялась. Я её пожалела, вижу, совсем девчонка, а старается других порадовать, быть полезной обществу не в пример иным. Дала высшую оценку её рецептуре, хотя ничего особенного и не было в той стряпне…
– О чём твоя речь? – перебил он, – для чего ты мне плетёшь свой бесконечный и унылый плетень?
– Не о чём, а о ком. Я подумала, что и она могла быть твоей дочерью. Рита же мне сказала, что девочка – дочь той самой Клариссы. А Рита, если что и озвучивает, то знает о том достоверно. А если не ты отец, то хороша же была та Кларисса, которую ты объявил своей женой! Шлюха, как я сразу же и прозрела это, оказалась к тому же кукушкой, которая разбрасывает собственных детей по городкам для сирот при живых родителях! А ты привёл её в мой дом! И тоже вместо Ксении, которую я одну и ждала как возможную продолжательницу моего рода. Не повторится ли та история и теперь? Если уж проявлен был такой порочный алгоритм, всё может повториться. Надеюсь, твоя звёздная птица не из тех, кто оставила в своём удалённом отсюда доме какого-нибудь своего отпрыска – сироту при живой матери…
– Заткнись уже! – заорал он, и она умолкла. Нэя, к своему же счастью, не поняла ничего из речей Карины, кроме их взаимной и непостижимой какой-то ненависти, смешанной столь же непостижимо с их взаимной любовью. Тут не было простых и однозначно понятных чувств. Безумная ревность, сильная собственническая любовь, горькая личная заброшенность во всех смыслах со стороны матери, и непрощение со стороны сына того, о чём Нэя не знала. Он быстро и умело овладел собою. Изобразил ту самую улыбку сквозь того, кому и улыбался. Карина, белая как та самая салфетка в руках Нэи, которой никто так и не воспользовался, сделала крутой разворот в сторону от них, застыв как статуя. Высокая причёска на её голове отчего-то осела книзу, хотя никто до неё не дотрагивался. Нэя разглядела на её плече упавшую из волос заколку, зацепившуюся за ткань. Заколка сверкала на свету радужным снопом искр, становясь то зелёной, то оранжевой или фиолетовой вспышкой. Нэя хотела сказать маме, чтобы она не уронила заколку, но побоялась. И заколка упала на пол, едва мать шевельнулась, пройдя к ограждению смотровой площадки, расположенной за пределами комнаты.
Подняв чудесную вещь, она растерянно держала её на вытянутой ладони, и Карина, как будто на спине у неё были глаза, произнесла спокойно и даже мягко, – Возьми себе на память обо мне. Это драгоценный камень из глубин нашей Земли. Если не брезглива, конечно. Старуха всё же носила на своих космах.
Рудольф взял заколку из руки Нэи и положил на край оконной ниши. В его жесте чувствовалась особая бережная, но брезгливость от прикосновения к такой вот красоте. Будто он дотронулся до мерзкого паука, которого не пожелал отбросить или раздавить, как делал иногда Антон, улавливая насекомых в свой контейнер ради дальнейшего изучения. Образ чудесного Антона озарил вдруг уголок души Нэи, как только что блеск уникального украшения загадочной женщины без возрастных примет. Сколько ей было? Она могла родить сына как в юном, так и в зрелом возрасте. Её годы были для Нэи тайной. Такой же интригующей тайной казалось наполнение её длинных речей, переводить которые никто уже не будет, как бы ни тщилась Нэя постичь их смысл. Почему они взаимно разозлились? Зачем ругались в такой особенный день как встреча матери и сына, разлучённых на целую пропасть лет? Поскольку в той пропасти сгинули целые пласты их жизни, проведенные вдали друг от друга. Кто был виновнее, мать или сын? Или оба? А может, она сама, Нэя, виновата тем, что стала третьей лишней между ними.
– Простите меня, – чётко произнесла она на русском языке, хотя русской речи почти и не понимала, если люди говорили много и быстро.
– За что бы мне тебя прощать? – спросила Карина, обернувшись к ней. – Разве ты знаешь земные языки? – в вопросе сквозило удивление пополам с замешательством. Если гостья поняла её речи, было от чего прийти в замешательство. Не для её ушей говорилось! Она воспринималась как существо одушевлённое, но не осмысленное для восприятия человеческих разговоров. Вроде домашней собачки. Сидит, глазками дружелюбно блестит, язычком алым смакует угощение, а тут? – Ты поняла, о чём я говорила?
Нэя молчала. Вопрос был понятен, но ответ-то каким должен быть? Она не знала. Она боялась повторного гнева столь необыкновенной женщины, глаз от которой не отрывала за всё время, пока тут сидела. Даже о муже порой забывая. Муж-то и потом будет рядом, а его мама возникла лишь на короткое время.
Карина взяла с подоконника драгоценность и воткнула её в волосы Нэи, зацепив за диадему, – Сказано же, мой подарок!
– До завтра, мама, – сказал он. Но она не ответила и не повернулась к нему. Он съёжился внутренне, как и в прошлом, от её немилости. Мать всё ещё имела над ним власть, и это было так странно! Не должно было быть, а было. И некий старый рефлекс вдруг включился в нём, и он подошёл, прося примирения. Тронул её мягко за плечо. Она передёрнулась, но не повернулась. Какое-то время они стояли вместе, смотрели на горы, держась за ажурную ограду, увитую краснеющими листьями винограда. Он чмокнул её в щёку, слегка пушистую и нежную на вид как плод персика. Она не поддавалась возрасту.
– Пока? – спросил он примирительно, – до завтра?
– До завтра, – процедила она, не повернув головы, оскорблённая тем, что позволила ему увидеть себя слабой. Но, всё же, коснулась его руки, давая примирение.
– Идём, – и он легко пошёл на выход. Падший с периферийной и какой-то захудалой звёзды ангел поспешила за ним. Разве могли его услать к нормальной звезде? Да ни за что! Мать следила за ними, уже подойдя к настежь открытому окну, выходившему в садовую территорию. Ангел семенила хорошенькими ножками и еле успевала, так ничего и не поняв. Её глаза выражали вопросительную растерянность. В чем была причина резкого охлаждения к ним только что такой ласковой матери? Она считала виновной себя, а уж никак не Рудольфа, ведь только что мама так целовала его, плакала от счастья и потрясения встречей.
Карина даже размягчилась, тронутая правильным пониманием интуитивной гостьей всей ситуации, и даже заколебалась, а не позвать ли их обратно? Он остановился у окна, ожидая первого и примиряющего слова матери. В поднятом кверху лице было что-то по-собачьи трогательное и покорное. Окно располагалось достаточно высоко. А вот его спутница намеренно повернулась к ней спиной, якобы с увлечением рассматривала цветники. Мать с неудовольствием и осуждающе стала разглядывать платье Нэи, избегая встретиться глазами с Рудольфом.
Через ткань просвечивала нежная стройная спина спутницы сына, ровные ножки и трусишки, не закрывающие, по сути, ничего. Она с восторгом нагнулась за цветком, произнося, – Ай-ай, – таким голоском, словно призывала его поскорее обернуться и насладиться вовсе не клумбой, а её красотой, которую с такой щедростью выставляла ему на обозрение. Подобрав повыше свой подол, она присела на корточки, восхищаясь земным и пустяковым растением, демонстрируя голые и нежные ляжки. Опытным глазом мать сразу определила, – «инопланетный сувенир» не проста и чётко осознаёт, каким сильным соблазном она является не только для Рудольфа, а для очень многих мужчин. В целом же ничего неземного в ней не просматривалось, ни в фигуре, ни в самих телодвижениях, разве что глаза были реальной экзотикой. Они сияли ангельской бирюзой и, конечно же! Обманчивой чистотой.
– Не вздумай рвать мои цветы! – прикрикнула мать. – Не для тебя они тут красуются! Я над каждым цветком тут гнулась не ради того, чтобы забредшая коза всё тут обглодала.
Сын вовремя ухватил Нэю за руку. Прежде, чем выйти за пределы сада, он вытащил «подарок данайца» из волос той, что не удостоилась от Карины даже обозначения «как бы жена». Бережно положил бриллиантовую заколку на подоконник перед матерью.
– Ещё одна б…, хотя и космическая, – сказала мать чётко, выругавшись на русском, и Рудольф её услышал.
Первое семейное путешествие
После посещения матери Рудольф выглядел задумчивым и уже не болтал по пустякам, как любил, пребывая в благодушном настроении. Он беспомощно щурился в синее небо, стоя в их лоджии, и отказался от приготовленной Нэей еды. Нэя научилась за то время, пока он отсутствовал, а она жила одна, пользоваться кухонным роботом и поняла, какие из земных продуктов дают похожие вкусовые ощущения тем, какие были родными ей на Паралее, и тем, какие любил там Рудольф. У матери он тоже ничего не ел, не считая надкусанного пирожного. Нэя потом доела вкуснятину сама.
Она подошла сзади и обняла его.
– Давай полетим в сердце Альп? – предложил он.
– Никогда не думала, что ты горец, как Гелия или Хагор.
– Я не горец. И никогда им не был. Такова уж причуда матери – поселиться тут. А я всё детство и юность провёл в пределах России и редко бывал у матери. Она, ты же заметила, почти чужая мне. Меня воспитывал отец.
– Как же мама?
– Ей всегда было не до меня. Разве ты сама не поняла, что она патологическое существо?
– Я же не понимала её речь.
– Ты отлично всё поняла. Мне-то не ври.
– Ты любил её?
– В детстве? Очень. Я обожал её. Прощал, когда она дралась. Я же был отпетый выдумщик на всевозможные проделки. Она не справлялась со мной, кричала оскорбления по-немецки, а потом плакала. Из-за этого я не люблю её родной язык – немецкий. Я больше времени проводил с отцом в его новой семье, ставшей и моей. Он жил с потрясающе-доброй и дородной тёткой, которая готова была закормить меня блинами-пирогами и затискать в порыве восторга от моих талантов и необыкновенного ума, коими наделил меня отец, если в её мнении. Отца вообще любили женщины, и только одна моя мать не любила его. Но когда он улетел в космические поселения, его дом опустел, я был вынужден возвращаться на каникулы к матери. В выходные же я один оставался в доме отца, научился себя обслуживать, жил там не тужил. Она не выражала восторга, но куда ей было деваться? Между нами углублялся провал отчуждения.
– Бедный, – Нэя обняла его крепче, – Вот почему ты такой.
– Какой? Договаривай, я не обижусь.
– Внутренне одинокий. Закрыт и спрятан от всех. Никому не доверяешь. А мне? Доверяешь?
– В чём?
– Во всём. Я же открыта тебе в каждой своей мысли, в желании, в любви к тебе. Я хочу заменить тебе мать.
– Ладно, космическая ты мать. Начнём земное путешествие с той точки поверхности, где я впервые заорал, ужасаясь этому миру, будучи изгнан из блаженной вечности. Эта точка здесь.
Почему он привёз её в такое неприветливое место? Нэя не понимала. Озеро, в котором отражалась казавшаяся одинокой гора, выглядело мрачновато. Они бродили среди пустынных скалистых берегов.
– Неужели таково твоё любимое место? – удивилась Нэя.
– Ты ничего не понимаешь. Тут одно из красивейших мест Земли. Но любимое ли? Нет. Мой папа был экстремал, и он для чего-то затащил мою беременную мать сюда. И тут у неё начались схватки. Неожиданно и чуть-чуть раньше срока. Он втащил её в аэролёт и только чудом успел в клинику, а вполне могло быть и такое, что я выскочил бы из матери на высоте, поскольку роды оказались патологически-быстротечными. А однажды, когда я уже был совершеннолетним, я чуть не утопил тут одну женщину, и сам хотел бы умереть где-нибудь в горах у озера. Когда-то один безумец на Паралее предсказал мне, что моя жизнь не будет длинной в земном понимании. Однажды я окажусь среди безлюдных и безмолвных пространств в полном одиночестве, где буду искать смерти.
– Кто такое сказал?
– Неважно.
– Хагор лжец.
– Он всего лишь сказал, что я не умру на Земле.
– Почему ты говоришь о смерти?
– Тебе страшно?
– Нет. Наступит, так наступит. Но зачем о ней думать? Умирать в мыслях заранее?
– Как может человек не думать о своей конечности?
– Давай говорить о любви. Через любовь приходит жизнь. Любовь и есть жизнь.
– Ты хочешь порождать жизнь через любовь?
– Да. Помнишь, ты обещал мне сокровища пещер и много детей.
– Ты запомнила? Будут тебе и сокровища, и дети.
– Как я могла забыть? Тогда был наш первый раз. Мы стали мужем и женой. Ты любил меня тогда?
– Тогда? Если честно, то нет. Но потом, да, полюбил.
– Как же? – Нэя даже присела на скалистое возвышение, её стиснула обида. – Не любил? Разве не с первого взгляда…
– Мне стало жалко тебя. Я был настолько горд, что произвёл на тебя такое впечатление. Ты была моя с первого мгновения.
– Не полюбил? Взаимность являлась лишь моей иллюзией?.
– Хочешь лжи? Полюбил.
Нэя отошла от него в сторону, больно задетая тем, что он не любил её тогда. А что же было в таком случае? Его снисхождение, что ли? Она прошла дальше к мшистому камню. Гладкая и зеркальная поверхность воды казалась входом в другую зазеркальную Землю. Гора мрачно смотрелась в своё персональное зеркало и выглядела сверхъестественно живой, о чем-то размышляющей, о своём нечеловеческом.
И тут Нэя увидела, как из озера выплыла женщина, и её вертикально высунувшаяся фигура казалась стоящей на мели. С неё стекала вода, чёрные волосы облепили её точёную голову, и она приподняла свою руку, облепленную мокрым платьем. Нэя закрыла рот ладонью, боясь вскрика. Водная женщина приближалась, словно бы мель протянулась длинным щупальцем к берегу. Скорее почувствовав, чем разглядев, кто это, Нэя вцепилась пальцами в камень, на котором и сидела, как будто неведомая сила сдует её. Мать Вода улыбалась, с розовеющих щек стекали алмазные капельки, в ней не было ничего запредельно-страшного или нереального. Она казалась настоящей, а может, и не казалась, поскольку бурно дышала, как человек, уставший от длительного заплыва.
И вдруг ухнула в никуда! Как будто невидимая под водой мель сорвалась в глубину. В неожиданный обрыв вниз. Зеркальная гладь озера всё так же неподвижно отражала пирамидальную вершину горы, её ледник наливался изнутри пунцовым свечением. Он казался гигантским рубином, уловившим в себя закатное солнце. И только в отдалении подводные течения закручивали время от времени водяные петли в замысловатые нечитаемые руны.
Алмаз на её кольце стал насыщенно алым. Он отражал в себе закат и раскрашенную им стеклянную водную пустыню. Рудольф вытряхивал камешки из спортивной обуви, сев на камни, и в тот миг, когда возникло видение, он был занят собою, наклонившись к земле. Нэя вернулась к нему, шаря в сумочке капсулы доктора. Франк предупреждал её, что с нею могут происходить странные явления, и она не должна пугаться. Могут быть сбои в восприятии чужой реальности, мозг будет временами видеть сны наяву, включая одновременно все три фазы, – фазу бодрствования, фазу медленного сна и фазу быстрого сна, как происходит у больных шизофренией. Сложная адаптация. Нэя села на плоский и удобный камень, как будто специально отшлифованный для туристов, но замаскированный под дикий ландшафт. Капсула мгновенно принесла успокоение, кровь, отхлынувшая от головы под воздействием страха, вернулась в свое привычное русло, вызвав незначительный приступ головной боли. Паралея и не думала уходить из её внутреннего пространства, являя себя и тут.
Явление Олы – подруги с Паралеи
Вслед за необъяснимо возникшими, сначала Гелией ранним утром, теперь вот Мать Водой, вышедшей из пучины озера, в земной ландшафт мягко вступила Ола. Она присела рядом с Нэей на камень и обняла её, как любила делать, когда они вместе разговаривали в тихие закатные часы в саду. Закат плавил её волосы, и яркие бутоны на ткани её платья набухали предчувствием фантастического цветения.
– Он ещё будет жалеть о том, что так поступил со мной, – прошептала она, стыдясь своей откровенности и не умея её сдержать. – Если бы он был сладострастным насекомым, как мой отец, не имеющим памяти и совести, я бы не полюбила такого. Но он другой. Он будет терзаться за свою подлость. И эта мысль, как тебе ни странно, меня примиряет с ним. Ар-Сен не знает, но он взял меня на свою родную планету. Потому что я так и живу в его сердце. Мы сидели с ним у горного озера, а в воде отражался закат и та самая гора, которую я и видела во сне. В тот миг он представил, что сидит рядом со мной. Так и было, хотя он думал, что я осталась на Паралее. Его сердце стиснула боль, и я не могла его утешить. Однажды в такой же закатный час он утонет в озере в его родных горах. Я видела тот будущий вечер в своём сне.
– Когда же это будет? – был ли задан вопрос вслух, или же безмолвно, Нэя не понимала.
– Не скоро. Только он не сможет прекратить своего существования в явленной Вселенной, поскольку я-то останусь, а он живёт во мне. И тогда он будет полностью и уже навсегда принадлежать мне.
Нэя гладила рукой пустой камень, холодный и безучастный к её прикосновению. Алые цветы на платье Олы пропали, как и самой её не было и не могло быть на Земле.
– Ты помнишь Олу? – спросила она у Рудольфа.
– Какую ещё Олу? – он бросал в воду маленькие камушки, вспарывая сонную поверхность.
– Ту, которую вы на пару с Арсением убрали из «Лучшего города континента».
– Не помню.
– Ты помнишь. Ты совершил подлость на пару с Арсением. Но почему ты позволил Арсению так поступить?
– О чём ты? И с кем ты только что тут разговаривала? Не поторопился ли доктор Франк, вытащив тебя раньше времени из того самого загадочного Центра исследований?
– А тебе хотелось бы, чтобы меня опять спрятали там?
– Нет. Но я обеспокоен твоим состоянием. Ты ведёшь себя странно.
– В чём странность? Я всего лишь вспомнила Олу. У неё родился сын от Арсения. Её муж не понял. А я поняла. У мальчика были прозрачные прекрасные глаза землянина, но её муж посчитал это знаком благоволения Надмирного Света, давшего его сыну небесные глаза. Он гордился, как знаком будущего величия своего сына. Так он считал. Ола ругала его за это. Якобы он может привлечь злых духов своей похвальбой. И он замолкал, но считал себя отмеченным свыше, раз ему был дан такой сын. Будь на его месте кто-то другой, можно было и пожалеть его, но этот Сэт-Мон не являлся тем, кто нуждался хоть в чьей жалости…
– Сэт-Мон? Да уж, тварь редкая, пустынный разбойник.
– Так ты его знал?
– Чтобы лично? Нет.
– Почему же пустынный? Он жил себе в отличном доме, занимался какими-то прибыльными делами, имел собственное предприятие по изготовлению тканей…
– Так на Паралее почти все носили маски, меняя их и путая простаков.
– Не все. У Реги-Мона, его сына, не было никаких масок…
– Жалко его? – Рудольф сел с нею рядом.
– Вы, земляне, не хотели иметь гибридное потомство на Паралее. Но ваши дети дадут там потомство. Они смешаются с местными людьми. Надеюсь, что Надмирный Свет даст сыну Арсения и Олы счастливую жизнь. Мать и отец любят его, молятся о нём и его будущем. А Рахманову Надмирный Свет даже не позволил увидеть своего первого сына, оставшегося на Паралее.
– Так он и сам к тому не стремился. Хитрый и жестокий обманщик Сэт так и не понял, что сын не его? На всякого хитреца довольно простоты, вот уж так и есть…
– Может, не захотел этого понять. Рождение мальчика удачно совпало с моментом, когда мог родиться и их совместный ребенок. Ведь Ола, проданная Чапосом, не знала о своём зачатии от Арсения.
